— Простите, любезный, где мне найти профессора Нейдинга?

Старик-сторож обернулся к репортеру, подслеповато уставился на него и узнал.

— Владимир Лексеич, какими судьбами? Частенько вы к нам захаживаете, да-с…

— А куда ж я денусь, Семён Никитич? — добродушно прогудел в ответ Гиляровский. — Такой уж мой хлеб, что мимо вашей лавочки никак не пройти…

Семён Ефимыч Волков состоял при анатомическом театре медицинского факультета московского университета не менее четверти века и давно уже превратился в факультетскую знаменитость. Профессора обращались к нему вежливо и на «вы», ассистенты боялись, а студенты любили – он помогал им препарировать трупы, и желал это замечательно умело.

— Так где профессор, Семён Ефимыч? — продолжал репортёр. — Он мне сегодня с утра прислал записочку, что какой-то интересный труп на Хитровке подняли; просил заехать.

— А в тиятре, лекция у него, — заспешил Волков. — Пойдемте, Владим Лексеич, провожу…

Нейдинг стоял у анатомического стола, окружённый студентами.

— Итак, молодые люди, осмотр мы с вами завершили. Признаков насильственной смерти, по-видимому, нет, однако следует отметить, что на теле имеются многочисленные…

Старик вдруг принялся энергично проталкиваться через толпу будущих медиков.

— Как так, Иван Иванович, — сказал он, — что вы, признаков нет! Посмотрите-ка, ему в «лигаментум-нухе» насыпали! — повернул труп и указал перелом шейного позвонка. — Нет уж, Иван Иванович, не было случая, чтобы с Хитровки присылали не убитых.

Профессор недоумённо взглянул на Волкова, потом на труп, и кивнул.

— Да, признаюсь, не заметил. Спасибо, Семён Ефимыч. А вы, молодые люди, свободны, занятие окончено.

Студенты стали расходиться; сторож же принялся что-то втолковывать профессору, кивая на Гиляровского. Тот сделал учёному мужу ручкой и широко улыбнулся.

— А-а-а, это вы, господин журналист? Вас-то я поджидал. Пойдемте-ка, есть кое-что оч-ч-ень интересное, и как раз по вашей части. Семён Ефимыч, проводите нас с господином Гиляровским…

— Опять с Хитровки трупы привезли, — рассказывал Нейдинг, пока они с репортёром шли по длиннейшему коридору. — И такие, знаете ли, необыкновенные! Нет, тот, что вы сейчас видели, с шеей переломанной – он самый обычный. А вот два других… один – тоже ножом, но так, знаете ли, странно – в сердце, да не под ребра, как обычно – а снизу, через живот, будто убийца лежа бил. И клинок эдакий длинный – в пол-руки…

Гиляровский усмехнулся про себя. Он помнил и этот клинок и необычный удар, о котором говорил Нейдинг.

— А второй, — продолжал профессор, — так и вовсе – две пули в груди! А это, скажу я вам, для Хитровки необычное. Оттуда обычно вот таких же, с ножевыми ранениями везут, или если шея сломана. Удавленники попадаются. Но чтобы из револьвера – редкость!

— А точно из револьвера? — переспросил репортёр. — Новость его заинтересовала.

— Да что я, голубчик, по вашему, ружейную пулю от револьверной не отличу? Обижаете, все-таки 35 лет в военной хирургии… Точно, даже и не сомневайтесь.

Они вошли в низкое помещение морга. Тяжёлый запах был здесь особенно густой; Гиляровский, не впервые посещавший это заведение, скривился, Нейдинг же с Волковым будто ничего и не заметили. Профессор повел гостя не к столам с укрытыми простынями телами, а дальше, в глубину комнаты, к небольшому столику.

— Вот, изволите видеть! — профессор подал репортёру небольшой продолговатый белый предмет. Гиляровский взял; это оказался человеческий зуб.

— Это того, застреленного с Хитровки, — пояснил Нейдинг. — Коллеге Свиридовскому – понадобился препарат нижней челюсти для курсов дантистов, вот он и взял. хм… челюсть новопредставленного. А оказалось – у него вместо трёх зубов вот это!

Гиляровский с недоумением повертел зуб.

— Что-то не пойму, профессор. Зуб как зуб, коренной… Хотя, постойте… а это что?

Белую зубную ткань пересекала тонкая прослойка серого металла.

— Вот! — Торжествующе сказал Нейдинг. Этот зуб – искусственный. Сделан из материала, наподобие фарфора, и металла. Могу вас заверить голубчик – ни я сам, ни коллега Свиридовский ничего подобного отродясь не видели. Мало того – даже и не слыхали о подобных зубных протезах. Вот я и подумал, что убитый – не российский подданный, потому что в наших палестинах подобного сделать никто не мог. Да и в Европе, насколько мне известно, тоже. А иностранец, застреленный на Хитровом рынке – это, согласитесь, необычно. Я пока не стал сообщать полиции, а вот вам дал знать – решил, что вы непременно заинтересуетесь.

— Спасибо, профессор, — с чувством сказал Гиляровский. — Это, и вправду, крайне интересно. А скажите, здесь не может быть какой-нибудь ошибки? Или, скажем, совпадения – привёз кто-нибудь из-за границы материал для зубных коронок – и делает себе потихоньку?

— Ни-ни, голубчик, даже и не думайте! — замотал головой Нейдинг. Во первых, это не коронка. Я даже зубным протезом это поостерегся бы назвать – зуб и зуб, только искусственный. И, главное – мы с профессором Свиридовским понятия не имеем, как он вставлен пациенту… то есть убитому. Мы о подобных методах даже не слыхали – поверьте, если кто-нибудь научился бы такое делать, это был бы переворот в стоматологии! Подобные новшества, голубчик, не скрыть.

— Ну, ладно, — кивнул Гиляровский. — Вы, профессор, сказали, что у бедняги во рту таких было три? Может быть, позволите мне один забраться с собой? Обещаю – верну в сохранности.

— Что с вами поделаешь, Владимир Алексеевич! — развёл руками профессор. — Берите, конечно, понимаю…

— И последний вопрос, — сказал репортёр, завертывая зуб в бумажку. — Вы, кажется, упомянули, что этот труп доставили вместе с тем, что было как-то по-особенному зарезан? А нельзя ли уточнить – так это или нет?

— Это что, вокзал? — удивилась Вероника. — Экий, право же, сарай!

Извозчик, обернувшись, взглянул на барышню. Коричневое, морщинистое лицо его, похожее на печеное яблоко, сморщилось в усмешке, делая своего владельца удивительно похожим на Врубелевского Пана..

— Так ить, барышня, известное дело – Нижегородский! В Москве самый неказистый из вокзалов. Известное дело, до Николаевского императорского ему – куды-ы-ы ему…

Пролётка выехала на площадь и остановилась. К ней тут же заспешил носильщик – в длинном белом фартуке, с большой оловянной нумерной бляхой.

Стрейкер, сойдя с экипажа подал руку – Вероника благодарно кивнула и, придерживая пальцами ткань юбки, сошла на землю. За спиной, возле багажной решётки засуетился носильщик. Вещей было немного.

— Прошу вас, mon âme, – сказал бельгиец. — Поезд отбывает через час, а нам следует еще подумать о билетах.

Вероника, взяв под руку спутника, проследовала за ним к зданию. Оно и правда походило на изрядных размеров сарай – совсем не то, чего ожидала она, привыкшая к великолепию московских дореволюционных вокзалов.

Здание Нижегородского вокзала ничем не напоминало ни сказочных теремков Белорусского, ни вычурности Рижского, ни строгой европейской архитектуры Ленинградского. «То есть – Николаевского, — поправила себя девушка. — Пора привыкать к новым названиям… теперь среди них жить.»

Бельгийца, как и велел Геннадий, доставили в «Ад» и споро затолкали в комнату студента Лопаткина; того не было дома, так что лишних вопросов удалось пока избежать. Дрон походил из угла в угол и отбыл, раздав ценные указания. Олег побежал к соседям по коридору за кипятком (молодой человек еще в прошлый раз освоился с простыми нравами студенческого общежития), а Вероника, которой было поручено собрать на стол вытащила из кармана склянку с белыми таблетками и демонстративно предъявила ее ван дер Стрейкеру. Тот сделал удивленные глаза но смолчал – понял, что скоро и сам все увидит.

И верно. Около пятнадцати минут понадобилось Олегу, чтобы забыться тяжким медикаментозным сном. Устроив его поудобнее на кровати – в конце концов, у бедняги и так будет зверски болеть голова! – девушка повернулась к бельгийцу. Он ждал – с веселым выражением на лице.

— Надеюсь, вам понятно, мсье, что я несколько… не разделяю намерений моих спутников.

Ван дер Стрейкер кивнул. Похоже, происходящее его забавляло, несмотря на недавнее похищение и побои. Собственно, его и сюда, на Большую Бронную доставили под дулом пистолета – всю дорогу Дрон сидел рядом со Стрейкером, упирая ему в бок ствол. Зря старался – бежать бельгийцу всё равно было некуда.

А вот теперь, эта странная, но такая решительная мадемуазель! Нет, определенно, судьба, столь немилостивая к нему в последнее время, сделала очередной поворот.

Уже через несколько минут Стрейкер со своей нежданной избавительницей выскочили из «Ада» и, поймав первого попавшегося «ваньку», кинулись на Кузнецкий. Там, у верного Веллинга, бельгиец хранил запасные документы и деньги – на случай внезапного бегства. Теперь этот случай настал.

Не то, чтобы Стрейкер всерьёз опасался за свою жизнь. Чутьё авантюриста подсказывало, что он нужен новым знакомым, и те готовы договариваться. Однако – бельгиец, прожженный авантюрист, не терпел ни малейшего давления и старался, по возможности, заключать сделки на своих условиях. И, желательно, на своей территории. Особенно, если речь идет о такой крупной ставке! В конце концов, Геннадий никуда не денется – и при их следующей встрече он точно так же будет нуждаться в его, ван Стрейкера, услугах. Но вот произойдет эта встреча уже там, где он решит – и главное, когда он сочтет нужным. И – это наверняка будет не сегодня.

Оставалась загадка Вероники. Предложив бельгийцу содействие в побеге, девушка поставила одно условие – отправляясь в Европу, он берет её с собой. На вопрос – а зачем, собственно ему это нужно, Вероника продемонстрировала нетолстую пластину с откидывающейся наверх крышкой. Ван Стрейкер, успевший краем глаза взглянуть на чудеса будущего, уже знал что это такое – а потому поверил, заявлению девушки, что «здесь хранятся сведения, которые помогут мне – и вам, господин ван дер Стрейкер! – стать очень богатыми и влиятельными людьми!». Или сделал вид, что поверил – в конце концов, неизвестно, что за сведения могла запасти эта девица, но польза от нее будет наверняка – в этом авантюрист не сомневался. Оставалась, правда, одна проблема – у Вероники не было ничего даже отдалённо похожего на документы. Но Стрейкера это не особенно беспокоило – в Одессе, куда он собирался отправляться, у него была возможность раздобыть любые документы, совершенно неотличимые от настоящих. Дорога до этого крупнейшего портового города юга Российской империи должна была занять не более трех дней, так что у него еще будет время выяснить, что, собственно, затеяла эта девица…

Пока он отчётливо понял лишь одно. Её товарищи (бывшие товарищи, так, пожалуй, будет вернее), затеяли некую коммерческую операцию, связанную с доставкой в будущее большого количества так называемого «кокаина» – весьма популярного лекарственного средства. Стрейкеру были знакомы и иные аспекты употребления этого порошка; он, как и многие его знакомые, отдал в свое время дань этому модному увлечению, и одно время даже носил с собой, подобно Папе Римскому Льву XIII, фляжку с Mariani Wine. Однако новинка его не захватила, и со временем Стрейкер напрочь позабыл и о кокаиновом вине и о чудодейственном белом порошке.

Правильно, как оказалось, сделал – новая спутница успела рассказать о кошмарном действии этого снадобья, напрочь разрушающего рассудок и здоровье. Что, как водится, останавливало далеко не всех – даже в просвещенном будущем находилось немало безумцев, готовых губить себя этой отравой. Белый порошок был у потомков под строжайшим запретом; торговля им считалась тягчайшим преступлением, приносила огромные деньги и была связана с не меньшим риском. В принципе, ван дер Стрейкер прекрасно их понимал – грех было не использовать так удачно подвернувшийся источник дохода. Была бы его воля – он и сам … впрочем, ничуть не меньшим грехом было бы не употребить себе на пользу столь непримиримую позицию Вероники.

«Да, — усмехнулся про себя бельгиец, — века идут, а натура человеческая, похоже меняется мало. И во все времена поступками людей управляет одно и то же – жадность, порок и… наивность. А еще, конечно же – любопытство…»

Впрочем, ван дер Стрейкер, оставаясь человеком весьма и весьма любопытным, наивностью не страдал. И, конечно, вполне допускал вероятность того, что выходка Вероники – не что иное, как хитрая игра Геннадия, того молодого человека, что допрашивал его – и, похоже, верховодил компанией похитителей. Что ж бельгийца это не пугало – он готов был сыграть и с пришельцами из будущего. Но, разумеется лишь в том случае, если правила этой игры будет устанавливать он сам.

Впрочем, Стрейкер допускал и иной вариант; после некоторого размышления он даже склонен был отдать ему предпочтение. Спутница его, натура холерическая и романтически (хотя и на свой лад) настроенная, могла оказаться своего рода «собратом по духу» авантюрного подданного Леопольда II; и таким образом намеревалась начать здесь, в XIX веке карьеру искательницы приключений.

Что ж, он Стрейкер готов признать, что у девицы имеются для этого все данные; игра в таком случае, окажется еще более захватывающей, и, конечно, играть они будут исключительно по его правилам. И, разумеется, на его поле.

Густые подмосковные леса за окном внезапно сменились мельканием крыш – амбары, сараи, домишки… И заборы, заборы – лишь изредка прерываемые унылыми кирпичными пакгаузами и водокачками сортировочных станций.

— Прибываем, господа! Поезд прибывает на Нижегородский вокзал! — застучало в коридоре. — Поезд прибывает, господа пассажиры!

Пыхтящий паровоз, казалось, еще усердней тянул вагоны, стремясь поскорее прибыть к дощатой пристани амбаркадера. Олег Иванович встал, извлек из багажной сетки саквояж и кивнул Ване:

— Ну что, готов? Да, и проверь – мы там багажные квитки не потеряли?

Пассажиры вагонов первого и второго классов сдавали крупную кладь – как знаменитая дама в стихотворении Маршака. К поезду, позади почтового, были прицеплены два темно-коричневых трёхосных «багажных» вагона На каждый сданный туда предмет полагалась квитанция тёмно-зеленого цвета; провоз стоил три копейки. По прибытии, багаж следовало получить там же, у «багажников» (так назывались работники, ездившие вместе с багажными вагонами), или вручать квитанции носильщику, который и выполнял всю процедуру.

Ваня завозился по карманам и извлек на свет тоненькую пачку бумажек:

— Вот, нашел! Все пять… нет, семь! Нет, кажется еще… восемь! Теперь точно все.

Олег Иванович с неодобрением покосился на сына. По прибытии в Одессу Иван категорически отказался возвращаться к прежней «форме одежды» – он и в поезде не стал снимать свои пустынные «бермуды», шнурованные башмаки с сетчатыми вставками и песчаный жилет-разгрузку на голое тело. Приличные пассажиры класного вагона с недоумением косились на экзотически одетого подростка, но Иван только улыбался им во все 32 зуба из-под бежевой куфии-арафатки, купленной еще в «Сплаве» и прошедшей с ним всю ближневосточную эпопею.

Олег Иванович, напротив, оделся вполне прилично. Взятый ещё из Москвы багаж, отправленный из Маалюли в Триполи, стараниями тамошнего консула был переправлен в Одессу и дожидался их там; так что мужчина извлёк на свет божий полотняную пару, прикупив к ней в Одессе новомодное (для 1886-го года, разумеется) соломенное канотье. Так и сошли они на перрон Нижегородского вокзала.

— Олег Иваныч! Дядя Олег! Ванька!

По перрону навстречу им спешили Николка с Яшей. Гимназист бежал первым, радостно размахивая фуражкой. Яша же, старательно сохраняя серьезный, «взрослый» вид, шагал за ним.

— Ну вот мы и приехали!

После положенной порции объятий все четверо двинулись к багажному вагону; Яша, вспомнив о том, что он, вообще-то числится в помощниках у господина Семёнова, завладел багажными квитками и отправился вперед, за носильщиком. Николка же, захлебываясь, пытался вывалить на путешественников все новости: новостей было много, и мальчик торопился, чтобы успеть, пока не вернется Яков и не перехватит окончательно инициативу. Трудность, однако, заключалась в том, что Ваня одновременно пытался рассказывать об их поездке – в результате мальчики то и дело останавливались посреди перрона, крича, жестикулируя и мешая пассажирам, тянущимся от своих вагонов к зданию вокзала.

— …а она ка-а-а-к бабахнет! Меня на стену бросило, а барон…

— Это что! Видел бы ты, как наш шушпанцер взорвался! Столб дыма был – высотой с версту, а мне чуть голову не оторвало обломком котла! Вот как ты стоишь – так же близко от меня он стену пробил! Вся Басра затряслась, а ваххабиты эти чёртовы…

— Олег Иванович с улыбкой глядел на мальчишек и думал, что несмотря а все грозные испытания, выпавшие на их долю в этом путешествии, его сын, остался ы сущности, тем же 14-летним мальчишкой. Только загорел, уверенности в себе прибавилось. И, пожалуй, стал поспокойнее – хотя, сейчас по нему этого не скажешь.

— Да, это тебе, смотри! — Ванька, прервав на полуслове рассказ о перестрелке с пустынными разбойниками, потащил с плеча рюкзак и принялся копаться в кармашке. Вот, в Маалюле купили – настоящий, дамасской стали!

— Ух ты, здорово! — только вымолвил восхищенный Николка, рассматривая, чёрный, покрытый изящными разводами дамаска клинок. Ваня долго выбирал подарок и всю дорогу: и на Ефрате, и позже, на пароходе, и в Александрии – не расставался с покупкой. А в поезде то и дело вытаскивал нож из рюкзака и гадал, как отдаст его Николке – прямо на перроне, возле поезда, куда он, конечно, придёт их встретить.

— Всё, Олег Иваныч, готово, можем идти.

Подошёл Яша; за ним носильщик катил доверху нагруженную тележку. Олег Иванович повернулся к ребятам:

— Ладно, молодые люди, впечатлениями обменяетесь после. Нам еще извозчика брать. И ломовика, пожалуй, — и он критически окинул взглядом гору багажа. — В пролётку это все точно не влезет. Так что, пойдемте. А вы, Яков, скажите-ка мне вот что…