По стенам прыгали тени, отброшенные неровным оранжевым светом керосинки. Герр Боргхардт мелко семенил по коридору; Олег Иванович шел за ним, оглядываясь по сторонам на каждой развилке; замыкающий маленькую процессию Иван, время от времени, проводил по кирпичам стены маркером. Тот оставлял в слое пыли влажную черту, почти сразу пропадавшую в пересушенном воздухе подземелья. Ваня не знал, зачем он, еще в Москве, сунул в багаж маркер с «невидимой» пастой; что касается ультрафиолетовой лампы, то она была вмонтирована в стандартный армейский фонарь. Так или иначе, маркер пригодился: не то чтобы путешественники не доверяли старичку-историку, но забираться во «всамделишний» египетский лабиринт, не имея ни карты, ни возможности запомнить бесчисленные поворотов… а вдруг здесь, как в «Фараоне» Болеслава Пруса, стена может повернуться и перекрыть проход за спиной незваного пришельца? Олегу Ивановичу пришлось напоминать себе, что подобные механизмы (даже если они и не были плодом фантазии писателя) вряд ли сохранили бы работоспособность за столько веков. Да и откуда им здесь взяться – не в затерянном посреди пустыни городе, а во вполне цивилизованной Александрии, во дворце, построенном не так уж и давно – по меркам этой земли, разумеется. Здешние подземелья не имеют ничего общего с теми, древними…

Нынешний владелец дворца, Тауфик-паша, второй хедив Египта, проживал по большей части, в Каире. Здесь он бывал наездами, и здесь же хранил свою коллекцию древностей. Александрия была самым «европейским» из египетских городов – недаром тут обосновались почти все консулы и прочие дипломаты большинства европейских стран. Здесь же, в шести километрах от города стоит Рамлей – любимая резиденция вице-короля и прочей имперской знати.

Египет еще с англо-египетской войны находится под британским управлением, а если называть вещи своими именами – то под оккупацией. Во время кровавого восстания Араби-паши в 1882 году, Александрия сильно пострадала; городская чернь, с примкнувшими к ним солдатами местного гарнизона учинили европейцам кровавую резню. Но два дня спустя, под гром пушек эскадры адмирала Сеймура в город вошли английские войска. С тех пор они здесь и остаются – и это при том, что формально Египет считается турецким владением. В известной Олегу Ивановичу истории ситуация это продержалась до 1914-го года, когда, после вступления Турции в Мировую войну, Египет уже официально был – или будет? – объявлен британским протекторатом.

В общем, подземелье это оказалось всего лишь подвалом – обширным, пыльным, неосвещенным – но лишенным всякой таинственности. Герр Боргхардт, обустраивая во дворце хранилища для собрания хедива, выговорил себе право устроить в подвалах помещение для разного рода хлама, не удостоенного высокой чести быть внесенным в основную коллекцию.

О том, что здесь находится, не знала ни одна живая душа кроме самого герра Боргхардта; да никто этим и не интересовался. Сам же Тауфик-паша не имел даже самого приблизительного понятия о том, что хранится даже в основной коллекции, делая исключение, разве что для немногих, особо ценных экспонатов. Так что герр Боргхардт обустроил подземные владения по своему вкусу, а запутанный лабиринт коридоров и жуткие слухи, старательно питаемые дворцовыми слугами, давал известную защиту от незваных гостей.

Старик-историк остановился перед низкой, обитой железным листом дверью.

— Здесь, — сказал он, не глядя, сунул лампу Семенову и принялся рыться в карманах. Покопавшись, немец извлек на свет внушительную связку ключей. Дверь отворилась, впуская посетителей в личный тайник герра Боргхардта.

— Итак, молодые люди, — Олег Иванович иронически переглянулся с сыном – надо же, попали в одну возрастную категорию! — я буду вам крайне признателен, если вы прекратите рассказывать сказки и признаетесь, кто вы на самом деле? Уж во всяком случае, не американцы; я, конечно, не был за океаном, но даже моих скромных знаний достаточно, чтобы понять – ваш говор не имеет ничего общего с говором выходцев из Канады и САСШ. Я мог бы предположить, что вы учили английский в России, причем у весьма посредственного педагога – но ведь и русский ваш ни на что не похож!

Олег Иванович усмехнулся. Насчет «скромных знаний» герр Боргхардт впал в самоуничижение – сухонький немец в совершенстве знал восемь европейских языков, не считая десятка наречий. Он после первых двух фраз, по выговору и прочим нюансам речи, безошибочно определял выходца из любого уголка Европы. Русским Боргхардт он владел достаточно хорошо – несмотря на то, что с точки зрения его любимой египтологии Россия не представляла ни малейшего интереса.

Известный как один из лучших в Европе, (а значит, и в мире) лингвистов и лексикографов, Боргхардт обладал чудовищной памятью и отличался редкой даже для немецкого ученого, въедливостью. Это его качество гости оценили с первых минут беседы; и тем более удивило их то, с какой готовностью старик не только рассказал о египетском ученом, раскопавшем в Маалюле некий артефакт, но и согласился показать его гостям. Знать бы еще, что это был оказался сыр в мышеловке! И теперь хитрый дед припер гостей к стене – рассчитывая, видимо на то, что гнетущая обстановка древнего подземелья сделает их посговорчивее.

Уверенность немца даже забавляла Олега Ивановича. Разумеется, тот не собирается причинять своим «пленникам» вред. И откажись они отвечать, герр Боргхардт огорченно вздохнет и выставит визитёров вон. Но пока что он уверен, что, оказавшись в «настоящем египетском подземелье», гости потеряют самообладание, и, конечно, не посмеют ничего скрывать. Точный психологический ход – если только гости не знакомы с ужастиками и триллерами которым еще только предстоит появиться на свет. Для них это шоу тянет разве что на экскурсию с элементами ролевой игры…

Боргхардт пропустил посетителей вперед и прикрыл дверь, пронзительно скрипнув несмазанными петлями. Олег Иванович ожидал увидеть массивные колонны и сводчатые потолки. На самом деле за дверью оказалось просторное помещение, не менее полусотни метров в поперечнике, часто уставленное тонкими, восьмигранными колоннами. Семёнов затруднялся определить архитектурный стиль, однако угадываемый на основаниях каменных столбов орнамент, указывал на арабское происхождение.

Пространство между колоннами было загромождено разнообразными ящиками, сундуками, плетеными корзинами и ларями. Кое-где стояли стеллажи, заваленные экспонатами. Сосуды, свитки, листы пергамента, обтянутые потрескавшейся кожей древние тома, осколки статуй, бронзовые и каменные статуэтки, посуда оружие… И все – покрыто толстым слоем пыли.

В глубине, между двумя стеллажами, экспонаты на которых были запылены несколько меньше, приткнулся самый обычный канцелярский стол; за ним угадывался другой, лабораторный, заваленный каким-то археологическим хламом. Посредине, на подставке красовался потемневший череп, увенчанный высоким конусообразным пупырчатым шлемом. Замыкали выгородку еще два стеллажа с рядами книг и подшивками журналов по истории и археологии. Отдельную полку занимал двенадцатитомный труд «Памятники Египта и Эфиопии»; рядом с ним, на почетном месте красовался иероглифическо-демотический словарь Бругша. Пыли на этих книгах почти не было – видимо, обращались к ним чаще, чем к остальным.

Дав гостям оглядеться, герр Боргхардт пододвинул им два плетеных кресла, которым самое место было бы на зеленой лужайке перед каким-нибудь колониальным особняком; сам же уселся за письменный стол, сразу превратившись из ученого-экскурсовода в хитрого гнома. Впечатление это до чрезвычайности усиливала бронзовая, относящаяся еще к древнеегипетскому периоду, секира непривычной формы, и лежащая рядом с ней на стеллаже самая обычная кирка.

Гном в пенсне поерзал, устраиваясь поудобнее, и с ожиданием уставился на своих, то ли гостей, то ли пленников. Во взгляде читался вопрос: «Кто вы такие, несчастные, и зачем явились в мою заветную пещеру?»

Олег Иванович откашлялся, пытаясь скрыть некоторую неловкость.

— Я, право же, не понимаю, герр Боргхард, чем вызвана столь резкая реакция. Право же, даже если мы и были не вполне… откровенны с вами, то, поверьте, мы и в мыслях не имели нанести вред вам лично, или вашему собранию.

Старик ехидно усмехнулся.

— Не думаете ли вы, герр Семенофф, что я бы пригласил сюда человека, которого хоть на секунду заподозрил бы в дурных намерениях? Хоть в Александрии и хозяйничают англичане, но слово хедива здесь что-нибудь да значит! И потом, насколько я понимаю, вы не англичанин?

Олег Иванович кивнул.

— А раз так, — продолжал старый зануда, — уж поверьте, я сумею при нужде создать вам немалые сложности – хотя бы и обратившись к британским властям. Они не любят мошенников – как, впрочем, и власти любой другой страны. Нет, я отнюдь не подозреваю вас в чем-то недобром…

— Ну а раз не подозреваете – что это за фокусы? — встрял Ваня. — Мы что, в подвалах гест… то есть, на допросе?

— Юноше ваших лет, — назидательно произнес Боргхардт, уничтожающе глядя на Ивана, — следует молчать, слушая тех, кто старше – и ожидая, когда его спросят. Это верно даже в Америке… впрочем, вы ведь там никогда не были, не так ли?

Иван подавился чуть было не вырвавшейся резкостью и, умолк, нахохлившись от обиды. Герр Боргхард довольно кивнул.

— Теперь – о том, зачем я вас сюда привел. Как я понимаю, вы явились в Александрию для того, чтобы познакомиться… с некоторыми предметами вверенного мне собрания, не так ли?

Олег Иванович не ответил – в конце концов, он не скрывал своих намерений и сам попросил Вентцеля познакомить его со стариком-археологом. Так что пусть продолжает, послушаем, разберемся… В кармане у Семёнова лежал «бульдог», да и Ваня, как подозревал отец, явился сюда отнюдь не с одним фотоаппаратом. Вон как рубашка топорщится…

Впрочем, несмотря на всю безапелляционность заявления немца, никакой угрозы гости не ощущали. Олегу было скорее забавно и любопытно – хоти и сидели они в паре десятков футов под землей, в загадочном лабиринте, посреди города, в котором полно турок в красных фесках, диких арабов и вежливых, но непреклонных английских офицеров.

Боргхардт, тем временем, продолжал:

— Видите ли, коллеги… это ничего, что я так к вам обращаюсь? В конце концов, раз вы интересуетесь египетскими древностями, мы с вами в определенном смысле коллеги… Так вот, должен сказать – коллекция хедива куда обширнее, чем полагает он сам. И многие из экспонатов таковы, что их истинную ценность осознаю лишь я один – а порой, она не известна даже мне. И это в полной мере относится к тому предмету, ради которого вы сюда и явились. Вы ведь это ищете, не так ли? — И он обернулся к лабораторному столу, стоящему у него за спиной и потянул за край ткани, прикрывавшей какой-то прямоугольный предмет.

Ткань соскользнула, открыв взорам гостей ларец. Олег Иванович понял, что перед ними – тот самый предмет, о котором еще в Маалюде говорила мать Апраксия. То описание не слишком изобиловало деталями, однако же, сомнений не было никаких – это и есть ковчег, ради которого им пришлось проделать такой долгий путь.

— Я угадал? — не унимался Боргхардт. — Вы ведь ради этого сюда приехали?

Олег Иванович кивнул. К чему отрицать очевидное? Только вот, неясно, откуда Боргхардт так осведомлен – путешественники ни слова не сказали Вентцелю о целях своих поисков. Было одно объяснение – непомерно развитая интуиция старика. Или…?

Археолог победно улыбнулся – и в глазах его Семёнов с удивлением разглядел… облегчение? Да, именно облегчение – даже поза, в которой Боргхардт сидел в своем кресле изменилась – старый гном даже горбиться перестал, будто с плеч его вдруг сняли невидимую тяжесть.

— Вы бы знали, сколько лет я вас жду…

Олег Иванович озадаченно поднял бровь. Что осанка – даже голос археолога стал другим. Куда делась прежняя язвительность? Так мог говорить безумно уставший человек, дождавшийся, наконец момента, когда его избавят от непосильной ноши. Семенов покосился на сына – Иван тоже почуял изменение обстановки и теперь ждал продолжения.

Олег Иванович чувствовал, что теряет нить происходящего: «А ведь он явно рад… как будто, дед в самом деле ждал нас, давно ждал – и не сомневается, что дождался…»

Герр Боргхардт закопошился, открывая ларец – тот не поддавался. Досадливо крякнув, археолог засеменил к стеллажу и выудил с полки инструмент с лезвием, срезанным наискось, на манер сапожных ножей. На этот раз реликвия не стала упрямиться. Крышка откинулась, и старик отшагнул в сторону, картинно указав на плоды своих трудов:

— Прошу вас, герр Семенофф!

Содержимое ларца было весьма необычно: плотно уложенные, как в ящике картотеки, какие-то листики, явно не бумажные.

— Вы позволите?

— Да, разумеется… — засуетился Боргхардт. От прежнего ядовитого высокомерия не осталось и следа. — Только перчатки наденьте, будьте любезны…

Семенов натянул перчатки из плотного шелка, — резиновых, лабораторных, здесь еще не знали, — и осторожно провел указательным пальцем по торцам «карточек». Это были тонкие пластины из металла, переложенные коричневыми листками промасленной бумаги.

— Бумагу – это я положил, — тут же разъяснил Боргхардт. — Лучше, конечно, заменить ее полосками шелка, пропитанного маслом – скажем, костяным, какое применяют часовщики. Оно, как мне представляется, более подойдет, чем масло растительного происхождения.

«Археолог верен себе и своим академическим привычкам, — усмехнулся про себя Семёнов. — Вон как старается, объясняет любую мелочь, как студенту на практикуме…»

— Когда я открыл ларец в первый раз, — продолжал меж тем Боргхардт, — пластины были переложены кусочками промасленного пергамента. Но за две с половиной сотни лет содержимое ковчега слиплось в сплошной брусок. Мне стоило немалых трудов разделить его на отдельные пластины. К сожалению, пергаментные листы при этом сохранить не удалось, но я не думаю, что они имели какую-либо ценность. Во всяком случае, никаких значков я на них не обнаружил. Потому и осмелился, дабы сохранить образцы… да вы не бойтесь, доставайте! Он чрезвычайно прочные и упругие! И, обратите внимание – ни малейшего следа ржавчины либо патины, как на бронзе или серебре!

Олег Иванович осторожно подцепил пальцем одну из пластин и вытащил ее из плотной пачки. Извлечь ее удалось лишь с третьей попытки, да и то вместе с прилипшим листком – так плотно пластины помещались в «ковчеге». За плечом запыхтел Ваня – он, конечно уже был тут, и во все глаза вглядывался в содержимое ларца. И фотоаппарат, разумеется, наготове… Иван держал его небрежно, как бы между делом, чуть заметно скашивая глаза на экранчик. Боргхардт перехватил взгляд Семёнова, удивленно поднял брови, но ничего не сказал. Олег Иванович незаметно толкнул сына – не теряй осторожности! — а сам принялся изучать пластину.

С ходу опознать металл не удалось – но это точно был не алюминий, и, судя по весу, не сталь. Может, титан? На лицевой стороне были нанесены ровные ряды несложных, геометрически правильных значков – треугольники, ромбы, параллелограммы. Они явно складывались в слова, перемежаемые точками, многоточиями и какими-то еще символами, вроде вертикальных волнистых линий – может, знаки препинания неизвестной системы письменности?

Значки покрывали пластину равномерно, без какой-либо разбивки на столбцы или строки; интервал между значками всюду был один и тот же. Пальцы сквозь перчатки ощущали холод металла. Хотя, стоп!. Такая тонкая металлическая пластина не могла так сильно холодить руку! Да и нагрелась бы она уже…

— Да-да, коллега, — археолог явно заметил недоумение Олега Ивановича и теперь наслаждался произведенным эффектом. Это пластины все время остаются холодными, совершенно не воспринимая тепла человеческих рук! По моим ощущениям – несколько больше пятнадцати градусов по Реомюру. К сожалению, у меня нет необходимой аппаратуры, и я лишен возможности провести точные замеры.

— А нагревать не пробовали? — спросил Олег Иванович. Что-то мне подсказывает, что материал будет упорно сохранять прежнюю температуру, что бы вы с ним ни делали…

Археолог испуганно всплеснул руками:

— Ну что вы, герр Семенофф! Я не настолько опрометчив, чтобы рисковать образцами! Я ведь не знаю, как этот материал реагирует на огонь!

— Ну, можно было и не огнем, — влез в разговор Иван. — Скажем – нагреть что-нибудь и поднести к пластине. А потом на ощупь оценить изменение температуры. Металлический брусок, к примеру, или камень.

Боргхардт слегка нахмурился и недоумённо глянул на мальчика – он явно не ожидал от него ничего подобного. Но – тут же просветлел лицом; видимо, оценил идею.

— Должен признать, в вас есть жилка исследователя, юноша… Признаться, о таком варианте я не подумал.

Щеки Вани слегка зарделись. Видно было, что похвала вредного деда ему приятна.

Тем временем, Олег Иванович осторожно отделил от пластины прилипшую к ней бумажку и принялся разглядывать обратную сторону. Толщину металла определить на глаз не представлялось возможным – но, явно меньше миллиметра. Пожалуй, о край такого листа можно и порезаться…

На обратной стороне различался четкий геометрический рисунок – тонкие прямые линии, образующие неправильный многоугольник, прихотливо пересеченный другими линиями. В узлах схемы помещались кружочки; кое-где чертеж украшали надписи из таких же значков, что имели место на лицевой стороне. Причем – значки всякий раз были скомпонованы в квадратные столбцы, с равным количеством знаков по высоте и по ширине; интервалы между значками оставались одинаковые.

— Можно? — Ванька потянулся к «экспонату». Боргхардт нахмурился, но смолчал.

— Пап, а мы такое уже видели. Помнишь? Примерно в середине манускрипта…

Олег Иванович припомнил. Да, в нескольких местах текст на коптском языке прерывался такими вот вставками. И, что особенно интересно – каждой из них соответствовала такая же, судя по расположению знаков, «табличка», составленная из букв коптского алфавита. Теперь, глядя на пластинки, покрытые загадочными значками, Олег Иванович понял, что это ему напомнило.

— Скажите э-э-э… коллега, — повернулся Семенов к археологу. — Ведь вы, разумеется, сделали копии этих… носителей информации?

Боргхардт недоуменно вскинул глаза, но, поняв, кивнул:

— Носители информации? Несколько необычно… но вы, пожалуй, правы… в каком-то смысле любая книга, даже глиняная табличка с клинописью – это носитель информации.

— Тогда уж – и пластинка граммоф… то есть для фонографа, — снова влез Иван. Олег Иванович недовольно глянул на мальчика. — Надо все же думать, что говоришь!

— Вы, юноша, говорите о звуковых спиральных цилиндрах Эдисона? Да, пожалуй, хотя… любопытно, я никогда не думал о музыке как об информации. Но, несомненно, можно сказать и так.

Немец снял пенсне, зачем-то протер его большим клетчатым платком.

— Простите… да, вы правы, герр Семенофф. Я, разумеется, тщательно скопировал все, что изображено на пластинах. Вот, прошу вас…

И он взял со стеллажа пухлый кожаный бювар. Олег Иванович склонился к столу, а пластиной тем временем, завладел Ваня.

— Как видите, образцы пронумерованы согласно тому порядку, в котором они уложены в ящичке. Вот, видите – и он показал собеседнику номер на промасленном листочке, который Олег Иванович только что отлепил от пластины.

— Каждую пластину я скопировал с обеих сторон – с увеличением в два раза, чтобы не упустить ни одну деталь рисунка. Я, собственно, собирался сделать и фотографические копии, однако, пока не располагаю соответствующим оборудованием. Была мысль отдать несколько пластин граверу, чтобы он в точности воспроизвел рисунок, скажем, на медном листе – но до этого, увы, еще руки не дошли.

Олег Иванович перелистал несколько листов в бюваре. Да, все верно – бумагу покрывали те же самые значки. Покопавшись, он нашел номер 49, под которым значился извлеченный из пачки листок – и принялся сличать значки.

— Обратите внимание, — продолжал Боргхардт, — некоторые пластины наличествуют в двух, точно воспроизводящих друг друга экземплярах. Я потратил массу времени, пытаясь найти отличия, обследовал пластины в мощное увеличительное стекло – однако, различий не нашел. И тем не менее – я каждый раз в точности копировал оба экземпляра, сопровождая их соответствующими примечаниями. Вот, изволите взглянуть…

— Вы проделали огромную работу, герр Боргхардт, — искренне сказал Олег Иванович. — А теперь, если вы позволите, я бы хотел кое-что с вами обсудить. Помнится, вы интересовались, кто мы такие? Теперь, пожалуй, я готов ответить…