— Ну вот, господа, значит, бельгийца этого на квартире не оказалось, — докладывал Яша. — Я расспросил, кого смог – и мальчишек которые на Кузнецком, и дворника из дома, что напротив Веллингова шалмана. Оказывается, Стрейкер съехал, еще утром; вчера весь день сидел, безвылазно, и все к нему какие-то люди бегали; под вечер послал Николаевский вокзал, за плацкартой и билетом до Петербурга. А сегодня, с утра – уехал. Налегке почти что, между прочим – из багажа только ручной саквояж и портплед.

— Ясно! Господин шустрый, зачем ему себя отягощать… — усмехнулся Корф. — Да ты говори, говори, — кивнул он Яше.

Тот с готовностью продолжил:

— Ну вот. На вокзал он приехал, чин по чину, взял, как полагается носильщика. Я его потом даже нашел… — Яша зашарил по карманам. — Вот, бляха номер двадцать три. Здоровый такой, белобрысый, судя по выговору – с вологодчины. И этот белобрысый сказал, что отнес багаж иностранного барина не к вагону, хотя до отхода скорого Петербургского оставалось всего ничего, а к ресторану. Там господин подозвал лакея, о чем-то с ним переговорил и пошел в ресторан – а лакей, значит, свистнул посыльного, и тот поклажу утащил. Все, больше ничего не знаю – мальчишку того я отыскать не смог, как ни старался – ресторанные, которые при вокзале, за места крепко держатся и лишнего нипочем не скажут.

— Ну да, тебе-то – и не скажут, — хмыкнул Корф. — Ты, брат, хитрая бестия, всюду пролезешь…

Яков смущенно потупился. Что скрывать, похвала барона была ему приятна.

— Выходит, сбежал, — нахмурился Корф. — Причем так, чтобы все решили, что господин ван дер Стрейкер покинул Москву. Да… крайне интересно! А ведь нам никак нельзя терять этого ретивого господина из виду. Яков, друг мой, как вы полагаете – можно его отыскать?

Яша почесал в затылке.

— Почему ж нельзя… если постараться… смогу, Сергей Алексеич… то есть, простите, ваше благородие! Только вот…

— О деньгах не думай, — отмахнулся Никонов. Сколько надо – столько и получишь.

Яша враз повеселел:

— Ну, тогда я его живо… посулю по двугривенному мальчишкам с вокзальной площади – они враз узнают, куда такой приметный господин делся! И извозчиков прошерстят, и носильщиков! А я сам пока на Тверской, возле дома Веллинга покручусь – вдруг этот Стрейкер пришлет кого, или сам явится? А я уж тогда его не упущу, даже и не сомневайтесь!

— Только ты, того, брат, поосторожнее, — вставил Корф. — Господин-то видать резвый, крови не боится. «Бульдог» не потерял? А то вчера – вон какие пердимонокли творились…

— Что вы, господин барон, как можно? — сделал испуганные глаза Яков. Вот он, с собой, за пазухой, в тряпице…

— В тряпи-ице… — насмешливо протянул ротмистр. — Тюря ты, а еще в сыщики метишь! Кто ж так оружие держит? А если вытащить срочно надо – и сразу стрелять? Дай-ка покажу, как его носить…

Эта содержательная беседа происходила в знакомом уже флигеле на Воробьевых горах; несмотря на недавние коллизии, Корф счел это место вполне надежным. Хотя – меры предосторожности принял: вокруг флигеля расхаживали двое городовых, истребованных у пристава Калужской части (каждому из них барон посулил за беспокойство по три рубля и по полштофа белого хлебного вина); на крыльце томился верный Порфирьич со своим грозным «Смит-и-Вессоном».

В задней комнате, той, где встретили безвременную погибель несчастные хитровцы, спал сном праведника доцент Евсеин. Порфирьич с бароновой кухаркой успели кое-как навести порядок, прибрав следы взрыва. Даже выбитые стекла успели вставить – денщик самолично ездил к стекольщику, грозил расправой, Сибирью, сулил деньги – и добился таки, чтобы последствия неприятельской диверсии были ликвидированы еще до темноты.

Кавалерийский наскок на клинику прошел вполне успешно. Когда Никонов с Корфом ввалились в швейцарскую и потребовали «самого главного», у больничных служителей душа ушла в пятки – такой грозный имели гости. Исцарапанные, пахнущие порохом, решительные… У Корфа за пояс был небрежно заткнут револьвер, а Никонов поигрывал тростью и недобро улыбался в ответ на всякие «не велено» и «их степенство изволили отбыть».

В какой-то момент барону эти отговорки надоели. Он решительно отодвинул в сторону больничного «цербера» и прошел внутрь – и уже через четверть часа они с лейтенантом грузили в экипаж доцента Евсеина, одетого в богатый, расшитый шелковыми шнурами, халат и домашние туфли на войлочной подошве. Несчастный ученый шел за бароном, как телок, не доставляя вызволителям решительно никаких хлопот.

Барон уже собирался трогаться – как набежал управляющий клиникой, представительный господин в полотняной тройке и новомодной соломенной шляпе. Он сразу разразился гневной речью о «нарушениях больничных правил», стращал городовым и даже попытался схватить Никонова за рукав. Однако, лейтенант окатил нахала таким ледяным взглядом, что того отнесло от экипажа, будто хорошим тумаком. И пока служитель Аполлона (это божество у древних греков, как известно покровительствовало не только музам, но и науке врачевания), метался туда-сюда, пытаясь то ли бежать за приставом, то ли хватать карету с супостатами за колесо, то ли предпринять еще что-то, столь же бессмысленное – экипаж под управлением Корфа величественно выкатился на Самотёку и был таков.

До Воробьевых гор долетели в считанные минуты – барон гнал, не обращая внимания на гневные трели городовых и брань, несущуюся с козел извозчичьих пролёток. На Садовой чуть не сцепились осями с ломовой телегой: экипаж накренился, но Корф сумел вывернуть, избежав аварии в самый последний момент. Пассажиров мотнуло, да так, что даже корректный обычно Никонов позволил себе непарламентский оборот – чем изрядно повеселил ротмистра.

Поручив Евсеина заботам Порфирьича и прислуги, Корф подозвал Якова. Молодой человек уже понял, что приказы в их маленькой команде теперь отдает барон, и лишь коротко глянул на Никонова; тот ответил утвердительным кивком. Наскоро расспросив Яшу, барон выдал юноше двадцать рублей – на расходы, – и отправил назад, на Кузнецкий, выслеживать бельгийца. Напоследок барон посулил оторвать Яше голову, если тот упустит злыдня; молодой человек ухмыльнулся – он уже успел узнать добродушную натуру отставного конногвардейца и нисколечко его не пугался.

Яков убежал в город; барон позвал Порфирьича и велел ему сварить грог. Корф пристрастился к напитку из рома и крепкого индийского чая в обществе англичанина Карла Хиса, служившего когда-то при дворе, наставником цесаревича.

Отослав денщика, Корф придвинул к разожженному, несмотря на жару, камину кресла – себе и Никонову. На Москву опускались сумерки; длинный день, вместивший столько событий, был на исходе – самое время посидеть, поговорить о делах…

Никонов устроился в кресле; он сознавал, конечно, что пришло время объясниться. После всего, что сделал сегодня барон, а в особенности – после бомбы, перестрелки и фанфаронского налёта на клинику, было бы попросту неприлично и дальше потчевать его недомолвками и обещаниями.

Вошел Порфирьич с дымящимся жбаном, полным грога на подносе. Неслышно двигаясь, старик сервировал господам маленький столик, разлил грог по высоким кубкам (Корф любил вычурное саксонское столовое серебро, нередко употребляя его вместо фарфоровой посуды), и так же неслышно исчез. Барон взял с подноса кубок, пригубил – и с ожиданием посмотрел на Никонова. Лейтенант вздохнул и начал:

— Что ж, мон шер ами, чувствую, что время пришло. Но предупреждаю – правда может оказаться такой, что вам, при всей авантюрности вашей натуры, нелегко будет ее принять. И не подумайте, что я спятил – уверяю вас, дорогой барон, я никогда не мыслил так ясно. Дело в том, что вашему покорному слуге случилось на днях побывать в двадцать первом веке, во времени, отстоящем вперед от настоящего момента на целых сто тридцать лет…

Два часа дня – самое сонное время в любой московской лавочке, рассчитанной на чистую публику. Утренние покупатели давно разошлись по своим делам, время вечерних еще не наступило – господа сидят по домам, прячась от неистовой июльской жары, или торчат на службе, ворочая каким-нибудь важными государственными делами. Вот ближе к вечеру, часов в пять, перед тем, как отправиться в ресторан или Охотничий клуб, пообедать… тогда, конечно, тогда господа проедутся в пролетках по Никольской и, чем черт не шутит, может и велят притормозить перед скромной, но солидной вывеску: «Ройзман и брат. Торговля часами и полезными механизмами. Вена, Берлин, Амстердам». Любому ясно, что под такой вывеской может располагаться только серьезная фирма, хозяин которой готов выполнить любые пожелания клиентов…

От приятных мыслей старого часовщика Ройзмана отвлек звук из соседней комнаты. Непонятный какой-то звук, а пожалуй, что и неприятный – острый, короткий писк. Раздражающий, будто остро наточенным лезвием провели по стеклу, и совсем незнакомый; часовщик затруднился бы сказать, откуда он взялся.

— Яков!

Писк повторился. Часовщик недовольно скривился.

— Яков? Что у тебя там сверещит? А ну иди сюда, бикицер!

— Уже, дядя Натан! Чего изволите?

Племянник возник в дверях и преданно уставился на Ройзмана.

— Почему уже тебя надо звать по семь раз? Где ты там занят ерундой, что не слышишь своего дядю, который кормит твой рот?

Яша едва сдержал улыбку. Старик полжизни прожил в Одессе и теперь, в минуты раздражения или сильного волнения, сам того не замечая, переходил на говорок Молдаванки и Больших Фонтанов. На этот раз, судя по обилию нетипичных для Никольской улицы оборотов, дядя разошелся не на шутку. А значит – скоро не уймется. Придется терпеть….

— Да туточки я, дядя, вот, пришел, как услышал, что зовете!

— Не делай мне нервы, их есть кому испортить! Стой здесь и слушай ушами. Берценмахер с Тверской – ну, который торгует лионским шелком и пуговицами – сказал давеча, что ты отказался выполнить его поручение насчет какого-то гешефтмахера из Лемберга. Тебе что, не интересно, когда просят за таких уважаемых людей? Или ты уже работаешь в канцелярии градоначальника, что занят им помочь?

— Ну что вы, дядя Натан! Сделаю я, что хочет Берценмахер, даже и не заводите себе сомнений! Только дело одно закончу – и побегу!

— Дело он закончит! — сварливый старик никак не унимался. — Шоб я тебя видел на одной ноге, а ты меня – одним глазом! Берценмахер, Яша – это тебе не амбал с привоза! И когда он просит сделать пару незаметных пустяков – таки надо брать ноги в руки и очень быстро бежать! Иди уже, и не делай мне беременную голову!

— Ну шо ви кричите, дядя? Я таки понимаю слов. Все сделаю в лучшем виде, а господин Берценмахер пусть подумает за здоровье – ему еще налоги платить!

И выскочил из лавки, прежде чем Ройзман нашелся с ответом.

И надо же рации было пикнуть именно теперь! Яша уже полчаса пытался освоить хитрое устройство. Николка перед отъездом на дачу, решил оставить Якову хитрый приборчик – чтобы быть в курсе событий, не покидая Перловку. А события назревали весьма и весьма важные…

Николка давно уже научился пользоваться подарками из будущего, так что Якову пришлось нагонять, следуя довольно-таки сбивчивыми объяснениями гимназиста. Первый сеанс связи состоялся лишь с третьей попытки – голос Николки еле пробивался сквозь какие-то шорохи и трески, а когда Яков принялся крутить рубчатое колесико – чёртово устройство пронзительно запищало, что и вызвало раздражение старого зануды Ройзмана.

Но все равно – Яша был доволен. Приборчик казался ему чудом техники. Вот так, запросто, беседовать с тем, кто находится на за несколько верст – и без всяких шипящих ящиков с проводами и раструбами! А сколько еще таких вот хитроумных устройств показывал Николка? К примеру – коробочка, фиксирующая любое изображение – в цвете и в движении! Как оно ему пригодилось бы – особенно теперь, когда предстоит слежка за чёртовым бельгийцем. А что, это идея…

Яша стал рассуждать – раз он выполняет важное поручение Корфа и Никонова… а Ольга как раз и собирается к снабдить офицеров такими вот рациями! Так пусть постарается и для него. Яше как раз надо встретить барышню, проводить к Никонову – вот он и попросит похлопотать насчет хитрых машинок. А уж как ими распорядиться – он найдет…

И взбудораженный этой мыслью, Яша кинулся на Гороховскую.

— Помогайте ополченцам! — девица в джинсовых шортиках и экономном топике сунула Дрону листовку. — Все собранные средства пойдут на поддержку тех, кто воюет с фашистами! Не хотите ли помочь справедливому делу… — девушка насмешливо глядела на здоровенного парня, изукрашенного кельтскими и псевдо-славянскими татуировками, — … хотя бы деньгами?

Дрон угрюмо взглянул на девицу, но листовку взял. Геннадий усмехнулся и увлек приятеля в сторону, пока тот чего-то не ляпнул. А девица уже взялась за очередного прохожего:

— Мы собираем пожертвования на помощь…

Дрон проводил девицу взглядом и буркнул:

— И понесло меня в феврале в эту грёбаную «братскую республику»… мог бы сейчас с камрадами ехать – наших половина еще в июне снялись.

— Так и поезжай, — ответил Геннадий. Он, конечно, знал, что Дрону заказан путь в охваченный гражданской войной регион – имена участников февральского мятежа давно засвечены в сети. И теперь, если он попадётся повстанцам – его ждут неприятности. Хоть Дрон и успел вовремя сделать «побратимам» ручкой, контрразведка повстанцев не дремлет. А там, по слухам, сидят серьезные люди с имперским прошлым.

— Ну, мля, спасибо, друг! Ты чё, хочешь, чтобы меня там прикопали? Да они в момент просчитают, где я весной был. Отведут в подвал – и все, суши весла…

— Конспиг'ация, конспиг'ация и еще раз конспиг'ация! — шутовски ломая голос под вождя мирового пролетариата, произнес Геннадий. — Раньше надо было думать. Вот ты меня спросил, когда приключений решил поискать? Опыта он, понимаешь, набирался…

Геннадий зло сплюнул под ноги, но неожиданно смягчился:

— Ну да ладно, забудь. У нас и без того забот хватает. Что там у тебя со схемами тоннелей? Достал?

Дрон помотал головой.

— Не, только кроки, от руки. Метровские схемы служебных галерей держат за семью замками; стоит поинтересоваться – спалишься в момент. Так что, придется лезть на ощупь.

— Ну, нет – так нет, — неожиданно легко согласился Геннадий. — Я особо и не рассчитывал. Главное – к порталу всегда сможем отступить, а там ищи нас свищи. Лаз, правда, засветим…

— Да, не хотелось бы, — кивнул Дрон. — Тогда, считай, проход накрылся, придется через улицу ходить, под носом у этих…

Дрон только раз успел побывать в прошлом. Это было дело – не страйкбол, не революционные игры соседей, не пляски либеральной оппозиции…

Они неспешно шли по площади, мимо навесов, где девчонки и парни в футболках с лозунгами какой-то партии собирали пожертвования. Геннадий молчал, косясь на бурление политической жизни.

— Кстати, а ведь нам все это, пожалуй, на руку…

— Чем это? — не понял Дрон. Он порой не поспевал за прихотливыми зигзагами мысли предводителя.

— А ты прикинь, — Гена картинно щелкнул пальцами. Была у него такая привычка – подсмотрел этот жест у героя одного сериала, и с тех пор никак не мог избавиться. — Все эти интербригады, добровольцы – те, кто рвется на войнушку. Ты, вроде, говорил, что среди них полно страйкбольщиков, реконструкторов, даже ролевики есть?

— Ну да, — подтвердил собеседник. — Полно. У них там главный – тоже такой… а что?

— А то, дорогой Дрон, — насмешливо ответил вождь, — что, когда эти мальчики в камуфляже вернутся домой, те, кому повезет – что они будут делать здесь? Доучиваться пойдут? Или снова по лесам с пластиковыми мечами бегать станут? Нет, брат… им теперь другие игры нужны…

— Ну да, — не стал спорить Дрон, хотя его и задел пренебрежительный тон собеседника. — Меня недавно на пострелушки вытащили – так не поверишь, день отыграл, а потом только пил. Не вставляет! А ведь мы, считай, фигнёй занимались – шины, биты, камни, коктейли Молотова. А сейчас там воюют всерьез.

— Вот и я о чем, Дрончик. Детям захочется продолжения приключений. Для кого-то, может, и найдется новая война – но не для всех же? А мы им предложим Самое Большое Приключение в их жизни!

— Не понял, — удивился Дрон. — Ты что, собрался этих парней в прошлое тащить? Да мы же и сами только-только…

— Не сразу, друг мой, не сразу, — покачал головой Геннадий. — Всему свое время. Пока создадим базу, а там посмотрим. Они же там, в девятнадцатом веке все идеалисты – что студенты с бомбами, что жандармы. Помнишь нашего лейтенанта?

Дрон хмыкнул. Он помнил.

— Вот видишь! А мы – вот этих подкинем! Да, понимаю, умеют они не так уж и много – но чему нас учила партия? Главное – мотивация и готовность перейти черту. В том мире, — мотнул он головой куда-то вбок, — эту черту никто еще и не переходил. У них даже царя называют Миротворцем! А эти ребята давно перешагнули – да далеко зашли, что предки их нескоро догонят. Осознал теперь?

— А то! — Дрону явно нравилась такая перспектива. — Они там всех на британский флаг… Только отбирать надо. Сейчас полно повернутых на всякой лабудени вроде офицерства, белой гвардии, поручиков там со штабс-капитанами… нам оно надо?

— Не надо, — согласился Гена. — Ох уж эти золотые погоны, хруст французской булки – Он поддал ногой подвернувшуюся банку от кока-колы; жестянка, дребезжа, откатилась по тротуару. Толстая тетка в пропотевшем сарафане неодобрительно покосилась на Гену – тот ответил виноватой улыбкой.

— Вот ты, Дрончик, и займешься отбором. А пока – вернемся к нашим баранам. С кем пойдешь в подземелье, продумал? Лезть придется из девятнадцатого века, там спокойнее. И да, вот еще что – тут Ольга просила для этого еврейчика Яши, подобрать кое-какую мелочевку… — Геннадий сунул Дрону бумажку и несколько купюр. — Ничего серьёзного – фотик, камера, то-се… Закупишь?

— Да не вопрос, — кивнул Дрон, изучая список. — Так… микрокамера… диктофоны… Он что, слежку затеял?

— Угадал, — подтвердил Геннадий. — Этот Яков – юное дарование, будущий сыщик Путилин и майор Пронин в одном лице. Ты с Виктором поговори – он подскажет, что брать.

— Как скажешь, партайгеноссе, — согласился Дрон. — Надо, так надо, закупимся. И, кстати – не пора ли изъять шарик у красотки Оли? Что-то она борзая стала. А то – не кинула бы нас… Обойдутся со своим морячком одним на двоих.

— А вот тут, друг мой Дрон… — медленно произнес Геннадий – ты совершенно прав…

Ольга нервно ходила из угла в угол кухни. Размеры позволяли; брат с сестрой жили не в малогабаритной «хрущобе», а в просторной трехкомнатной квартире, на втором этаже домика из «старого фонда» – роскошь, понятная лишь московским старожилам. Конечно, и здесь были свои недостатки – например, борьба с мышами и тараканами превращалась в многолетнюю эпопею с сомнительным финалом, в которой за хвостато-усатыми оккупантами стоял опыт и генетический задел полутора веков упорной войны с хомо сапиенс и его химией. Зато в комнатах можно было прыгать, не боясь зацепиться головой за люстру; сквозь полуметровые стены не доносились звуки улицы, хотя бы там и грохотали отбойниками… зато… зато… Зато можно было расхаживать из угла угол, не задевая за табуреты и углы стола!

Квартира досталась им от родителей – те погибли в автомобильной катастрофе, влетев в своем «Форде Фокус» под колеса КАМАЗа с нетрезвым армянским водилой. На похоронах Ольга была как деревянная: не менялась лицом и не могла выдавить из себя ни единой слезинки, пока над двумя закрытыми (увидеть тела так и не разрешили!) гробами не сомкнулись створки постамента, изображающие мать-сыру землю. Тогда Ольга и разрыдалась – взахлеб, самозабвенно, сразу перешагнув грань истерики.

А брата рядом не было. Он приехал лишь через 2 недели после похорон; на занятиях, в учебке Ромка, тогда еще срочник-первогодок, неудачно спрыгнул с борта грузовика и сломал ногу. Сообщение о гибели родителей пришло вовремя, но медики отказались отпустить пациента: «Хромым на всю жизнь, останешься, дурак! Думаешь, это родителей порадовало бы?» Но брат все-таки решился и сбежал из госпиталя, договорившись с земляками, как раз в это время отправлявшимися на дембель; они и помогли парню на костылях добраться до дома.

И вот – Ромки опять нет рядом! И как раз тогда, когда он так нужен! Ольга заходила по кухне еще быстрей, вспоминая давешний разговор с Геннадием…

Можно смело сказать – ей очень не понравилось, как бывший бойфренд отреагировал на рассказ о стычке с людьми ван дер Стрейкера. Она рассказывала, как перепугалась после взрыва; и как потом обрадовалась, когда Корф с Никоновым выскочили на улицу из разгромленного флигеля, в пыли, исцарапанные, но невредимые… а Геннадий с досадой поморщился и процедил сквозь зубы: «Да, не повезло…».

Девушка тут же переспросила – Геннадий отмахнулся и велел продолжать. Рассказ о студенте-бомбисте он выслушал два раза, а затем скопировал видеоролик с погоней на ноутбук. А потом – собственноручно удалил его с Ольгиного смартфона.

Не понравилось Ольге и то, как легко она пообещала отдать Геннадию драгоценную бусину – тот заявил, что им с Никоновым довольно будет и одной, а ему самому надоело каждый раз ждать, когда его проведут через портал, как собачку на верёвочке. Спасибо хоть сразу не стал забирать – иначе бы сорвалось намеченное на вечер свидание с Никоновым.

Геннадий действовал на нее, как удав Каа на бандерлогов – парализуя, лишая воли. В присутствии других Ольга осмеливалась возражать, и даже порывалась держаться независимо, но наедине с Геннадием от ее уверенности не оставалось и следа. Так что девушка и шарик обещала отдать и обо сем случившемся рассказала – на одном дыхании, с готовностью – как Мальчиш-Плохиш буржуинам.

Геннадий остался доволен. И Ольга, окрыленная похвалой, принялась рассказывать о своей гениальной идее; поставлять через портал современное женское белье, чулки и, может быть, косметику. А сбыт этого товара попробовать развернуть через модный салон мадам Клод. Девушка рассуждала о том, какое это ужасное, мучение – корсет; и как будут рады новинкам барышни и дамы XIX века…

Ольга и половины не успела рассказать – а Геннадий деланно зевнул и прервал ее равнодушным «ладно, все это замечательно, но прости, тороплюсь»… Когда он ушел – девушка полчаса, не меньше рыдала – от острого чувства унижения. От того, что ее мыслями в очередной раз; пренебрегли; и от того, что этот милый лейтенант такой робкий и нерешительный; и будто назло, не замечает знаков, которые она подает ему уже второй день подряд…

И от того, что брата, единственной на свете родной души нет дома – и ей некому порыдать в жилетку. И приходится, как дуре, реветь в одиночку, борясь с острым желанием вытащить из серванта коньяк и сигареты… и, в конце концов, от того, что мир несправедлив и в очередной раз ополчился против нее…

Выплакавшись, Ольга взяла себя в руки. В ход пошло вернейшее средство – девушка полтора часа провела в парикмахерской и в массажном кабинете. И вышла оттуда, твердо убежденная, что окружающий мир не так уж и плох. Вечером ее ждал визит к Никонову, и Ольга была твердо намерена вызвать, лейтенанта на что-то более существенное, чем робкие комплименты.

Но – следовало торопиться. Скоро на той стороне ее будет ожидать Яша с извозчиком, чтобы отвезти на Спасоглинищевский. Да и еще – Ромка! Брат уже не раз просил ее поговорить с Никоновым насчет какого-нибудь занятия в прошлом. Вот и сегодня она и поговорит…