XV

В открытое окно вместе с теплым сентябрьским воздухом вливался глухой шум гигантского торжища. Гурьян Гурьяныч Прозоров и Михайла Митряев расположились за рабочим столом хозяина и, потягивая тягучее сладкое вино, вели неспешную беседу.

Едва хозяину доложили, что к нему явился Михайла Митряев, Гурьян Гурьяныч распорядился провести к нему гостя и подать восточных сладостей с фруктами и португальского вина. Михайла Митряев, несмотря на свои юные годы, уже успел доказать многим, в том числе и Гурьяну Гурьянычу, свою серьезность и деловитость, поэтому солидный, уже в немалых годах купец Прозоров принимал его не просто с охотой и доброжелательством, но и как равного себе.

Началась беседа, как водится у приличных людей, с приветствий, расспросов о здоровье и благополучии домочадцев. А тут и прозоровский слуга подоспел с большим серебряным подносом.

— Угощайся, Михайла. — Прозоров сделал приглашающий жест рукой, после чего взял с подноса большую пузатую бутылку и, вытащив торчащую из горлышка пробку, налил вина в высокие стеклянные бокалы на длинных ножках. — Португальское. Попробуй, Михайла.

И гость, и хозяин сделали по глотку великолепного портвейна, наслаждаясь его вкусом и ароматом.

— Я, Гурьян Гурьяныч, пришел поблагодарить вас за помощь, — сказал Валентин, поставив бокал на поднос. — Уж так в суде здорово получилось… Куда уж лучше.

Прозоров ухмыльнулся:

— Это надо не меня благодарить, а старого Прова. Я-то хоть и говорил с ним, как ты просил, но насчет лишения имущественных прав — это он уже сам.

— У него что, свой зуб на Мудра был? — удивился Валентин.

— Насколько мне известно, нет. Мудр Лукич его, в отличие от многих, умудрился ни разу не задеть. Но… — тут Прозоров замялся, — уж не знаю как сказать, чтобы невольным словом не задеть твою матушку…

Валентин пожал плечами:

— Чего уж там… Мы люди дела. Как есть, так и говорите.

— Видишь ли, Михайла, Мудр Лукич — это ужасный сон каждого купца, ставший явью. Ты еще очень молод, не знаю, поймешь ли…

— Постараюсь. Вы продолжайте, Гурьян Гурьяныч.

— Ладно. Так вот… — Прозоров сделал еще один добрый глоток. Его примеру последовал и Валентин. — Пока ты молод, ни о чем таком не думаешь. Работаешь себе, как черт, здоровья своего не жалея, и хоть бы хны. Но вот вошел ты в возраст. Дело твое расцвело и окрепло, дети твои подрастают, дом у тебя — полная чаша. Живи, казалось бы, и радуйся только. Но… — Прозоров взял с подноса сливу, разломил ее, косточку положил на поднос, а сливу отправил в рот. — Появляются у тебя первые болезни. То тут заболит, то там… К лекарям когда обратишься, а когда и нет за недосугом. А тут еще слышишь: тот скоропостижно скончался и этот скоропостижно… И ведь все твои ровесники. Ну… Или чуть-чуть постарше. И волей-неволей начинаешь ты думать о неизбежном. Ведь все под Богом ходим. А вдруг завтра и я эдак вот сковырнусь? Как оно все без меня будет? И вот в такой вот момент составляет человек свою первую духовную. Кому все оставить? Понятное дело, жене. А дело кто вести будет? Редкая женщина на такое способна. Старший сын? Так он не дорос еще. Кто же? И начинаются у тебя мучения. Думаешь, баба ведь сдуру доверит все приказчикам, а те разворуют, и к гадалке не ходи… А то еще думаешь, вдруг кто-нибудь к ней, к бабе твоей, присоседится, под теплый бочок подкатится, место твое займет. Ты, значит, будешь в земле сырой лежать, а они будут как сыр в масле кататься, проживать все, что ты трудом непосильным создал. Страсть, одним словом. Потом проходит еще время, дети твои достигают того возраста, когда ты начинаешь их делу учить, и страхи твои постепенно улетучиваются.

Когда Мудр на твоей матушке женился и стал Митряевым, старому Прову было чуть меньше пятидесяти. Женился он тогда во второй раз только-только. На молоденькой, в дочери ему годилась. А тут, видишь ли, бывший митряевский кучер сам становится Митряевым и огромное дело к своим рукам прибирает. Наверное, Пров Фролыч тогда не единожды среди ночи в холодном поту просыпался. Вот за тот свой страх нынче и отыгрался. Понимаешь?

Теперь уже настал черед ухмыльнуться Валентину:

— Понимаю.

Гурьян Гурьяныч взял большое краснобокое яблоко и небольшим ножичком принялся срезать с него шкурку, краем глаза наблюдая за собеседником. Действительно ли понял? Понял, по глазам видно, что понял. Парню ведь нет еще и двадцати. Причем раньше, говорят, любимым и единственным занятием его было — пить и гулять. А тут, поди ж ты, взявшись за ум, меньше чем за год сумел из ничего крепкое дело сколотить… А уж как он своего отчима с дороги убрал… Гурьян Гурьяныч здесь даже головой невольно покачал. Да, конечно, он ему помогал. Но это надо было еще суметь — сделать самого Прозорова своим помощником. Да и то — помощь Гурьяна Гурьяныча ему лишь в суде и купеческой гильдии понадобилась.

Необычный парень, ничего не скажешь. Гурьян Гурьяныч невольно сравнил его со своими сыновьями. Те тоже ухари — палец в рот не клади. Но против этого — нет, слабоваты будут, хотя и несколькими годами постарше. Прозоров и раньше задумывался, чем Михайла Митряев от всех отличается? А сейчас понял. Он каким-то неведомым образом самое потаенное желание человека прозревает. Прозревает, извлекает его наружу и предлагает осуществить. Вот как в случае с ним, с Гурьяном Прозоровым. Десятилетиями Гурьян мечтал о том, чтобы стать единственным крупным зерноторговцем. Но понимал, что это неосуществимо. Никуда ему не деться от Митряевых. Не один век уже Прозоровы с Митряевыми сосуществуют и дело это делят. Проскакивала, правда, иногда у Гурьяна Гурьяныча мыслишка извести Митряевых под корень, но он тут же гнал ее прочь и потом долго замаливал свой грех. А для Михайлы нет ничего запретного. Легко и ловко убрал он соперника с дороги Гурьяна Гурьяныча. Сбылась давняя прозоровская мечта. Казалось бы, странно ведет себя парень — пожертвовал интересами всей семьи, лишь бы устранить своего врага. Но Гурьян Гурьяныч понимал, что ничего странного здесь нет. С такими способностями парень не пропадет. Ну уступил он рынок зерна. Значит, уже задумку имеет, куда деньги вложить и еще больше заработать, чем на зерновой торговле.

Стоило только ему подумать об этом, как тут же прозвучали слова Михайлы, подтвердившие его догадку:

— Гурьян Гурьяныч, я хоть и молод, но слово свое привык держать. Обещал вам свернуть митряевскую зерновую торговлю — теперь настала пора выполнять свое обещание. Новые закупки я уже распорядился прекратить, а все, что уже закуплено, предлагаю выкупить вам вместе со складами, амбарами, баржами, причалами и прочим имуществом.

— Эка ты… — крякнул Гурьян Гурьяныч. — Круто завернул. Зачем же так торопиться? Я вовсе не требую исполнить твое обещание немедленно. И зачем закупки останавливать? Ведь это прибыток недополученный! Торгуй себе спокойно, а лет за пять — семь я потихонечку у тебя все зерновое дело выкуплю.

Валентин вздохнул:

— Нет у меня этих семи лет, Гурьян Гурьяныч. Наличные нужны. Новое дело я задумал.

— Это какое же? — Прозоров хитро прищурился. — Поделись, ежели не очень большая тайна. Ты ж знаешь, я только зерном занимаюсь, так что никак тебе не помешаю.

— Ну… Тайны великой в том нет. Во-первых, судебную виру надо выплачивать Земству. А это десятая часть всего достояния Митряевых…

— Это ты брось, Михайла, — перебил его Прозоров. — Неужто в действительности собираешься десятую часть платить? Суд ведь тебя же ответственным и назначил. Даром, что ли, я Прова упрашивал? Заплатишь им тысяч десять — двенадцать, и будет с них. Никто за тобой все митряевское хозяйство перепроверять и пересчитывать не будет.

— Хорошо, — охотно согласился Валентин. — Так и поступлю. Спасибо вам, Гурьян Гурьяныч. Хоть одна забота с плеч долой. Но есть и во-вторых. Я с Асеем-менялой договорился деньги ему в рост дать.

— Ты ему? — поразился Прозоров. — Обычно купцы у менял деньги на дело берут, а у тебя все наоборот.

— Ну да, — согласился Валентин. — Я ему сто тысяч даю, а на них за год набежит четыре тысячи росту.

— Зачем тебе это? Митряевское дело с тех же ста тысяч даст в пять — семь раз больше.

— Да, но… Я же всю зерновую торговлю сворачиваю и вам продаю, а семье на что-то жить нужно. Я прикинул, что им четырех тысяч в год хватит за глаза.

— Им? А тебе?

— Я, Гурьян Гурьяныч, собираюсь покинуть Ярославль. Все остальные наличные, что удастся выручить от продажи зерновой торговли, я с собой заберу.

— Ох… Это на что ж ты, Михайла, такие деньжищи потратить хочешь? Ведь, я так прикидываю, митряевская зерновая торговля на полмиллиона тянет!

— Правильно прикидываете, Гурьян Гурьяныч.

— И зачем же тебе столько денег сразу?

— Я, Гурьян Гурьяныч, царя перекупить хочу.

— Что-о-о?! — Недочищенное яблоко выскользнуло из рук Прозорова, шлепнулось на ковер и закатилось под стол. — Царя? З-зачем?

Нужное впечатление на собеседника было произведено, в результате чего собеседник пришел в соответствующее психоэмоциональное состояние. Теперь можно было начинать разговор по существу.

— У меня есть друг, Гурьян Гурьяныч. Он испанский дворянин. Человек опытный. И по миру попутешествовал, и не в одной войне участие принял. Когда я его спросил, что же его привело на Русь, зачем он сюда приехал, то он ответил: «Где бы я ни был — везде одно и то же. В результате — людские страдания, разорение хозяйства и война, бесконечная война. Приехал я на Русь, чтобы увидеть царя, пасть ему в ножки и рассказать всю правду, а также спросить, почему же его непобедимые орды не пронесутся по Европе, сметая изменников-еретиков? А когда приехал сюда, то узнал, что молодой царь закрылся от всех в Александровской слободе, окруженный теми же самыми еретиками. Ничем наш царь не управляет, а дела все идут сами по себе. И все это на пользу только чертовым еретикам». Вот что говорит мой друг, Гурьян Гурьяныч. И я с ним согласен. Если мы не изменим это положение, то скверно будет всем.

— Не нашего, не купеческого ума это дело, Михайла. Наше дело — торговать и налоги и пошлины государству платить. Вот в чем наша польза для государства. — Прозоров сказал как отрезал. Теперь он уже не считал, что каждое задуманное Михайлой дело обречено на успех. Парень он, конечно, интересный, необычный, но, как только что выяснилось, и он ошибаться может. Если собирается утопить в болоте все состояние Митряевых, скатертью дорога, но в этом он ему не помощник. И уж тем более не соучастник.

— Гурьян Гурьяныч, — вкрадчиво начал свою речь Валентин, — я понимаю, что в государстве каждое сословие свою роль играет и свою ношу несет. Крестьянин всех кормит. И это его главное предназначение. Купец и мастеровой товар привозят и торговлю налаживают, чтоб обмен товарами, здесь произведенными и иноземными, осуществлялся. Чтобы нигде ни в чем недостатка не было. Духовенство о душе нашей печется. Бояре, дети боярские и дворяне царскую службу несут. В мирное время советом или как государь поручит, а в военное — саблю в руки берут и на коня садятся. Есть в нашей стране еще одно сословие. Это казаки. Те вообще только воинскую службу несут и в военное, и в мирное время. И так было на Руси испокон веков. Правильно?

— Правильно, — согласился Гурьян Гурьяныч. В голосе его уже сквозил холодок. Уж не собрался ли этот мальчишка его жизни учить?

— Но из того, что так было раньше, вовсе не следует, что так будет всегда. — Жизни учить Прозорова Валентин не собирался, а вот прочесть небольшую лекцию о разных стадиях и фазах развития феодализма хотел, но вовремя уловил изменения в тоне хозяина. Гурьян Гурьяныч, похоже, напрягся, а его симпатия к гостю мгновенно улетучилась. Валентину пришлось вносить поправки в задуманную речь по ходу дела. Прозоров человек практический. А что для такого человека может быть более доказательным, чем примеры из реальной жизни? — Вот, например, я слышал, что раньше, лет двадцать — тридцать назад, торговля, не в пример нынешней, куда лучше была. Так, Гурьян Гурьяныч, или врут люди?

— Почему ж врут? Так оно и было.

— Наверное, Гурьян Гурьяныч, из-за войн постоянных, что в Европе начались. Верно?

— Верно. — Льдинки, зазвеневшие было в голосе Прозорова, растаяли. Мальчишка, получается, вовсе и не собирался учить солидного купца жизни, как показалось Гурьяну Гурьянычу. Наоборот, хочет, чтобы Прозоров с ним своим жизненным опытом поделился. — Я-то только в отрочестве застал те золотые времена. А потом все хуже и хуже торговля с каждым годом делалась. А началось все с Лютера проклятого. Хотя сам-то Лютер, наверное, и не думал, что дело его к смуте приведет. Он лишь порядка и правды для церкви искал. Уж больно попы там, в Европе, оскоромились. Да что там оскоромились… Оборзели совсем, так вернее. Торговля отпущением грехов — это самое невинное из того, что они делали. Вот Лютер и выступил против этого. Народ простой его поддержал. А тут и тамошние князья с боярами сообразили, как это для своей пользы приспособить. Не хочешь имперскую дань платить? Объявляй себя лютеранином, верховную власть не признающим, и не плати. А следом за князьями и герцогами и короли европейские стали на сторону поглядывать — а не объявить ли себя независимыми от государя нашего? Вот и начала междоусобица разгораться. Тех, кто верен Империи, против тех, кто самостоятельности захотел. Причем сегодня воюют, а завтра договариваются. Сегодня какой-нибудь князь на одной стороне воюет, а завтра — на другой. А для простого человека это — самое худшее. С одной стороны пришли, ограбили. Смотришь, завтра с другой стороны идут те же самые и опять грабят. До того дошло, что отряды воинские в разбойничьи шайки превратились.

Сначала одному князю свои услуги продадут, потом другому, а в промежутках между службами князьям сами за себя воюют.

Государю нашему отправить бы войско в Европу да выжечь всю эту скверну каленым железом, пока она еще не разрослась. Но в том-то и беда была, что государь наш Иван Васильевич еще младенцем был. А бояре почему-то не очень-то и торопились свой долг исполнить. Атаманские турки, наши союзники извечные, попытались, правда, в одиночку порядок в Европе навести, но дальше Вены не прошли, застряли.

Наконец достиг Иван Васильевич совершеннолетия, венчался на царство и так за дело взялся, что все честные люди возликовали. Но не успел он подготовиться к походу в Европу, как проклятая лютерская ересь у нас дома объявилась. Жидовствующие размножились вдруг в Казани несть числа. Хана булгарского прогнали из Казани и объявили там хазарский каганат. Пришлось Ивану Васильевичу Казань замирять, а потом и Астрахань, куда из Казани остатки жидовствующих бежали.

Думали мы, что великий царь, разгромив еретиков дома, двинет свои орды, чтобы покончить с ними по всему миру. И начались уже приготовления к большому походу, но наш царь внезапно заболел. Все лекаря говорили, что царю жить осталось несколько часов, вот и возжелал он перед смертью согласно царской традиции принять монашеский постриг. Так царь Иван Васильевич стал монахом Василием, а бояре принесли присягу его сыну царевичу Дмитрию Ивановичу.

Эх, поторопился, как оказалось, Иван Васильевич. Болезнь его отступила, но было уж поздно. Из монахов в цари не возвращаются. И опять мы остались с малолетним царем. Бояре наши еще лет пять собирались и готовились и наконец начали поход в Европу. Так началась Ливонская война.

Поначалу наши орды вихрем пронеслись через Польшу и Германию, раздавая тумаки налево и направо. Казалось, на том и всем войнам конец. Ан нет. Чертовы еретики опять начали головы поднимать. Тогда стали разбираться, кого ж там надо бить, а кого поддерживать. А как только стали это делать, то раздробили силы и оказались втянуты в бесконечную междоусобицу, в которой Европа уже много лет маялась.

А в шестьдесят третьем году царь Дмитрий Иванович, так и не достигнув совершеннолетия, погиб как-то совсем нелепо. То ли утонул, то ли из окна выпал… Принесли, значит, бояре новую присягу младшему брату его, царевичу Ивану Ивановичу. Лет десять ему, может, двенадцать тогда было. Про него и вспомнили-то, только когда старший брат погиб. Воспитывался он у родственников матери своей покойной, у Захарьиных-Юрьевых. Воспитания и образования, достойных царя, мальчонка, как говорят, не получил. Захарьины же сами — рода незнатного и небогатого. Побоялись они, что другие бояре их от трона ототрут, как было со старшим царевичем, Дмитрием Ивановичем, вот и решились племянника своего, царя Ивана Ивановича, увезти и спрятать от всех. Бросили они царский стольный град Суздаль, забрали с собой всю царскую казну и уехали в Москву, в которой Захарьины жили. Но того не учли, что в Москве той и жилья даже, подобающего царю, нет. Кремль, построенный еще Дмитрием Ивановичем Донским, сильно обветшал и местами даже разрушился. Поэтому решили они остановиться за сто верст от Москвы, в путевом дворце деда нынешнего молодого царя, в Александровской слободе. А тем временем мастеров иноземных выписали и по новой начали кремль московский отстраивать.

Пока бояре наши думали, как им толковать такое поведение молодого царя и что им в связи с этим делать, пришел указ Ивана Ивановича. Этим указом царь выделил себе небольшой опричный удел, а всем остальным велел Боярской думе руководить. Почесали бояре затылки — ничего не понятно. Царь, великий князь, владыка мира от всего отказывается, предпочтя участь удельного княжонка.

Вот и подумай сам, Михайла, как же не быть при таких делах смуте? Не только в Европе, но, боюсь, как бы и у нас не началось… Больше тридцати лет, считай, без царя нормального живем. В таких условиях, слава богу, что хоть какая-то торговля есть.

За неполные десять месяцев, что провел Валентин в этой реальности, ему неоднократно доводилось слышать от разных людей упоминания о недавнем прошлом этого мира, но вот так последовательно и более-менее связно историю последних тридцати — сорока лет ему изложили впервые. Главное отличие от версии, с которой Валентин познакомился еще в школе, — три царя, правивших последовательно друг за другом, вместо одного Ивана Грозного. Но сейчас для него важнее было другое — Прозоров, рассказывая о событиях недавней истории, фактически лил воду на его, Валентинову, мельницу. Чем Валентин не преминул тут же воспользоваться.

— Что же получается, Гурьян Гурьяныч?! — с возмущением воскликнул он. — Почему же боярство так скверно исполняет долг свой перед государством? Ну мал царь, неразумен… Но среди первых бояр, думаю, и в летах люди есть, и разума немалого. Чего ждут они? Чего время впустую тянут? Плохи Захарьины? Так соберитесь, поезжайте в Александровскую слободу да и укажите этим Захарьиным их место!

— Ну ты сказал, Михайла… — Прозоров не смог удержаться от усмешки. — Они же там не просто так сидят… За эти годы дружину свою опричную собрали. Боярин Адашев на что уж отчаянной доблести человек был… Поехал к Захарьиным, чтобы все с головы на ноги вернуть… И чем кончилось? Убили его, и все тут.

— Понятное дело, — согласился с ним Валентин. — Так и будет, если действовать поодиночке. Но если бы бояре сговорились вместе действовать, ну хотя бы самые наипервейшие десять человек, и собрали вместе свои дружины да прокатились бы до Александровской слободы… Они бы и дружину эту опричную, и Захарьиных этих самых в порошок стерли бы. Остался бы мальчишка-царь с ними один на один. Вот и учи его тогда уму-разуму.

— Согласен. Но это если сговорились бы… Но они почему-то никак не хотят сговариваться. Сидят себе в Ярославле и ждут чего-то.

— А дружина опричная меж тем с каждым днем все сильнее становится, — добавил Валентин. — На пользу ли это государству Русскому? Вряд ли. Ведь Захарьины, как народ говорит, еретики известные, давно в ереси жидовствующих замечены были. Да и с происхождением у них не все ясно. Родоначальником их был, как я слышал, некто Андрей Кобыла, родом из Пруссии. Так?

— Верно, — согласился Прозоров.

— Вот и получается, что непонятно, в чьих интересах Захарьины действуют. Вы, Гурьян Гурьяныч, сказали, что не купеческое, мол, это дело об интересах государства печься. Боярское, мол, это дело. А между тем бояре сидят себе преспокойненько и затылки даже не чешут, когда в государстве невесть что происходит. А все потому, что живут они от земли своей. И что ни случись, земелька худо-бедно родит и крестьяне им их долю отдадут. А то, что царь куда-то сбежал и их не трогает, то даже к лучшему. Живется спокойнее. Подрастает же царь, все одно, бояре ему и так и так понадобятся. Одними Захарьиными не обойдется. Вот так примерно наши бояре рассуждают, Гурьян Гурьяныч. — Валентин взял со стола бокал и сделал глоток, исподволь наблюдая за реакцией Прозорова. Тот молчал, потягивая портвейн, и смотрел куда-то в сторону, будто Михайлы Митряева и не было рядом с ним. — Мы же, купцы, живем торговлей. От неурядиц, войн, междоусобиц всяких всегда торговля страдает. Да вы и сами говорите, что торговля год от года хуже становится. Вот и получается, что купечество в первую голову заинтересовано в порядке, а следовательно, в сильном, желательно толковом, царе. И если никого это не беспокоит, никто ничего не предпринимает, чтобы сделать государство сильным, то придется нам, купечеству, этим озаботиться. — Прозоров продолжал молчать, и Валентин решил добавить еще один веский аргумент. — Есть еще одно соображение, Гурьян Гурьяныч. Мы привыкли к тому, что иноземцы все не только для торговли с нами, но и для торговли между собой в Ярославль едут. И покупают-продают здесь только на русские деньги. А ведь они на этом четверть оборота теряют. На денежном обмене-то. Продал — четверть потерял. Купил на вырученное и опять же четверть потерял. Вам бы понравилась такая торговля, Гурьян Гурьяныч?

— Так испокон веку было, — нехотя выдавил из себя Прозоров. — Мне бы, конечно, не понравилось бы. Но я ведь русский, а они иноземцы.

— Правильно, Гурьян Гурьяныч. Они вынуждены так вести торговлю, потому что мы их к этому принудили. Сильное Русское государство, подчинив их себе военной силой, продиктовало иноземцам правила жизни и правила торговли в том числе. Теперь же, когда мы слабеем на глазах, а они пытаются вырваться на волю, иноземные купцы первым делом постараются установить между собой связи в обход Руси. Не удивлюсь, если выяснится, что какие-нибудь португальцы или англичане уже ищут дорогу морем и к арабам, и в Индию, и в Китай.

Прозоров допил вино, поставил бокал на стол, и освободившаяся рука автоматически ухватила в горсть бороду, принявшись ее оглаживать. При всей бредовости своих намерений, мальчишка, мать его перемать, похоже, весьма близок к истине. Свояк Гурьяна Гурьяныча торгует вином, в том числе и тем замечательным портвейном, который они сейчас пьют. У свояка с португалами хорошие отношения, одним лишь делом не ограничиваются. Бывает, что и посидят за бутылочкой доброго вина, покалякают… Так вот свояк Гурьяну Гурьянычу еще пару недель назад сказал, что португалы уже проложили морской путь в Индию. Прозоров тогда этому и значения не придал, впрочем, так же, как и его свояк. А мальчишка-то митряевский, не зная ничего, прозрел это дело насквозь. И к чему это приведет, и от чего это происходит. Получается, зря дулся на него Гурьян Гурьяныч, решив, что этот недоросль его жизни учить собрался. И о государстве, опять же получается, кроме купечества, позаботиться некому. Эх, был бы жив боярин Алексей Адашев, к нему можно было бы прислониться и предводителем своим сделать. Купечество все-таки лишь в деньгах толк знает. Деньги — его стихия, а вовсе не государственные дела. Деньги-то собрать можно. Гурьян Гурьяныч уже представлял даже, как и какими словами будет убеждать коллег дать денег на святое дело. И те дадут денег, никуда не денутся. Но кому их доверить? Князю Старицкому Владимиру Андреевичу? Так он даже тени своей боится. Боярской думе? Услышав такое предложение от Прозорова, каждый из думских бояр первым же делом примется строчить донос на Гурьяна в Александровскую слободу.

В конце концов, Гурьяну не больше всех надо. Плевать ему на Индию. Индусы у него зерно не покупают. И китайцы не покупают. Зерно его почти все идет в Европу. Пятую часть оборота берут, правда, арабы и персы, но это не так уж и много. Хотя… не так уж и мало. Да и, в конце-то концов, не всегда своя рубашка ближе к телу. Если всем станет скверно, то, хошь не хошь, и на торговом доме Прозоровых это скажется.

— Как ты намерен это сделать?

— Что? — Валентин, несколько расхоложенный подзатянувшейся паузой, не сразу и сообразил, о чем его спрашивает Прозоров.

— Как царя собираешься перекупить?

Это было уже кое-что. Похоже, его аргументы все-таки произвели на Прозорова нужное впечатление.

— Ну… Царь молод, и я молод… Надеюсь стать его другом, ну и… влиять на него. Капля за каплей, каждый день… Воспитывать, одним словом. Жидовствующие и немцы его в одну сторону толкают, а я со своими друзьями буду в другую.

— То есть поселиться там хочешь? В Александровской слободе?

— Ну да…

— А на что деньги тратить собрался?

— Во-первых… появиться там надо красиво. И чтоб сразу за своего приняли. А для этого, сами знаете, Гурьян Гурьяныч, и тому дать надо, и второму, и третьему, и четвертому. Может быть, и перекупить кого удастся… По-хорошему, подчинить бы опричное войско себе…

— Звучит не очень убедительно.

Валентин разозлился, хотел ответить как-нибудь язвительно, но все же сдержался. Он и сам понимал: под такой бизнес-план инвестиций не дождешься. Все слишком туманно и расплывчато. Но не мог же он заявить: «Для меня, Гурьян Гурьяныч, главное — разыскать там Рыбаса и прикончить его, а также найти ублюдков, покромсавших Ваньку Рыжего, и отобрать у них свой браслет. Засим счастливо вам всем здесь оставаться, уважаемые. Разбирайтесь в своих делах сами. Со слиперским приветом, Валентин Василенко».

В конце концов, он у Прозорова не инвестиций выпрашивает. Он лишь просит, чтобы Прозоров выполнил со своей стороны достигнутую ранее договоренность. Валентин, естественно, понимал, что никто, даже Прозоров, не в состоянии единовременно выкупить митряевский зерновой бизнес. Да и не нужно ему было столько денег сразу. Но тысяч на пятьдесят (а именно столько, по предварительным оценкам, ему потребуется на первое время) он рассчитывал.

— Гурьян Гурьяныч, убедительнее, хоть режьте, не получится. Ведь никто толком не знает, что там происходит. Доходят только слухи, что Александровская слобода — это Содом и Гоморра, вместе взятые. А боле ничего. Потому и денег хочу взять с собой побольше.

— Ну… — Прозоров перестал с отсутствующим видом пялиться в окно и теребить свою бороду. Теперь он буквально сверлил Валентина своими глубоко посаженными маленькими глазками, как буравчиками. — Зерновую торговлю я у тебя, Михайла, сейчас выкупать не буду. Пусть дело крутится и все идет своим чередом. И с Асеем тогда тебе связываться не придется. Поезжай спокойно в Александровскую слободу, а вместо себя оставь приказчика. Приказчиком у тебя Кондрат?

— Кондрат, — подтвердил Валентин.

— Тот самый, что еще у отца твоего работал?

— Точно, он самый.

— Этому смело и дело можешь доверить, и всю семью на него оставить. Он с голоду помирать будет, а чужого не возьмет. Старого закала человек. Теперь о деньгах. Их тебе потребуется много, но уж никак не четыреста тысяч. И даже не сто. Пятидесяти, я считаю, хватит за глаза на первое время. Понадобятся еще, сообщишь мне. Ты, кстати, думал, как связь держать будем?

Вот это новость! Такого Валентин не ожидал. Он-то рассчитывал использовать именитого купца разово, а тот, оказывается, уже готов стать союзником.

— Нет, Гурьян Гурьяныч, не думал еще…

— Эх, молодо-зелено! — Гурьян с удовольствием утер нос сопливому союзнику. — Без связи ни одно серьезное дело не делается. А следующую партию денег как тебе передать? Ты, кстати, как появиться там хочешь, в Александровской слободе-то? — Он сделал жест рукой, призывая собеседника подумать, прежде чем ответить. — Ты уже говорил, что красиво. Но в качестве кого? Михайлы Митряева? Пусть и богатого, но простого купчишки?

— Н-не знаю, Гурьян Гурьяныч… А быть просто богатым купцом — разве этого мало? — Валентин с удовольствием изобразил на лице и смущение, и даже легкий испуг. Прозоров, похоже, завелся на полную катушку. Проникся, что называется. Усилия Валентина не пропали даром. Теперь надо дать ему возможность почувствовать себя не просто партнером, а руководителем проекта.

— Купец, Михайла, — назидательным тоном начал Прозоров, — для боярства такая же черная кость, что и простой крестьянин. — Здесь он лукаво усмехнулся. — Если только у тебя нет общих дел с боярами. — Валентин подчеркнуто внимательно слушал, внимая каждому слову Прозорова. — Просто так приезжать не годится, Михайла. Эдак тебя и не пустят дальше заднего двора. — Поедешь ты… — Тут Прозоров поднял палец, как бы подчеркивая этим торжественность момента, — посланником от всего Земства. И от Ярославской купеческой гильдии, и от Боярской думы. Деньги на святое дело, на то, чтоб вернуть царя и вновь воссоединить святую Русь, соберет ярославское купечество. А ты начинай готовиться, Михайла. Неделя у тебя на сборы. Я же за это время добьюсь поддержки и купеческой гильдии, и Боярской думы.