У судьбы улыбок нет
Часть первая
Герой не храбрее обыкновенного человека вообще,
он храбрее его всего на пять минут дольше.
Ральф Эмерсон
Над жаркой Азарией в безоблачном ночном небе зажигались крупные, желтые звезды. И луна казала всем живущим внизу свой белый круг, похожий на тимпан юной плясуньи.
Под луной, под звездами, посреди степи, отдыхающей после знойного дня, горели костры, гудели глиняные дудки, тренькали струны гуслей, бубнили что–то кожаные барабаны, заставляя прыгать человеческие сердца за ребрами. Рыжие степные кошки и бурые волки, которые вышли на охоту, пугались этих совершенно не ночных звуков и обходили стороной шумное место.
А воины лагеря, разбитого в долине Вриба, веселились: пили пиво, ели мясо, лепешки и сушеную рыбу, плясали вокруг огней под простые, но задорные наигрыши музыкантов–самоучек, притопывали ногами, не жалея башмаков и сапог. Бойцы праздновали победу. Этим днем, в самую жару, войско Реда Лунного Змея, пришедшего спасать Азарию от разброда и усобиц, разбило дружину князя Чипура, который не захотел склонить голову перед Лунным Змеем и присоединиться к его бойцам. Ред убил грозного князя, искусного ратника, убил его сына и подчинил себе остатки армии Чипура.
— Да! Он великий воин! — громко рассказывал капитан Ирс — верный воин Лунного Змея — собравшимся возле шатра бойцам, которые жаждали узнать всего побольше о предводителе. — У него хворала правая рука. Правая! А он, словно птица, взлетел в седло и понесся быстрее ветра в бой с бандитом Тохиром! Меч Змея не знает промаха, разит, как молния небесная, и только смертельно. Он сразил Тохира. Он сразил многих. И это — одной левой рукой. Так то!
— Правда ли, что он убил Хемуса? Кровавого князя? — спросил у капитана один из воинов, совсем молодой парень, еще не знакомый с бритьем.
— Точно. Он. Больше никто не мог этого сделать. Только Лунный Змей мог поразить Хемуса. Так, как в легенде, — кивнул Ирс и сделал пару долгих глотков из своего огромного жбана. — Не помогло Хемусу даже то, что он детей и девиц в жертву небу приносил… Вы помните легенду?
Люди закивали. Легенду о битве Богов — битве Великого Воина с Лунным Змеем — помнили все. А последнее время только о ней и говорили по всей Азарии, да к тому ж еще это древнее сказание, известное и старым и малым, чуть ли не каждый день обрастало новыми деталями и тесно–тесно переплеталось с реальной жизнью. Всякий, кто рассказывал легенду, добавлял в нее то, что позволяла фантазия…
— Легенда эта старая, очень старая, — говорил Ирс, посматривая на огромную луну, неторопливо и сонно плывшую в ночном мраке. — Только история, что в ней заключена, еще не закончилась. Кто знает, может, именно мы узнаем, увидим ее конец… Лунный Змей убил князя Хемуса, потому что Великий Воин покинул князя, обезумевшего от войны, желавшего убивать без причины и без конца. Но земле нашей от смерти Хемуса не стало легче. Появилось много жестоких и кровожадных князей. И каждый из них желает быть самым главным, никто не хочет уступать. И войны жрут нас, наших жен и детей. И потому Лунный Змей вернулся. Чтоб помочь нам, чтоб объединить нас, вернуть мир и покой нашим домам…
— Что ж он нас бросил? После такой славной победы? Что ж ушел от нас? — задали капитану еще пару вопросов.
— А куда он ушел? — хитро прищурился Ирс.
Ответили сразу несколько человек:
— В горы эти проклятые ушел.
— В Красные Перья.
— К колдунам ушел.
— Правильно, — кивнул отозвавшимся Ирс. — Ушел он туда потому, что знает он: там живет зло. Разве приходило когда–нибудь что–нибудь хорошее на наши земли из Красных Перьев? Разве мало похищали тамошние колдуны наших детей, в поселки наши приходили за данью. И никто не смел сопротивляться, никто не мог, потому что колдуны одним касанием могут убивать. Вот и пошел Лунный Змей в эти скалы, чтоб раз и навсегда уничтожить нечистых, что там обитают. Чтоб не ударили они нам в спину тогда, когда будем новую жизнь строить…
— Складно говоришь, — заметил сидевший рядом с Ирсом воин. — А ну как не выйдет ничего у Лунного Змея? Не вернется он из Красных Перьев, сгинет там. Травники тамошние очень сильны, волшбой могут воспользоваться. А кто против нее устоит? Что делать будем, если Змей погибнет?
— Ну, во–первых, он вернется, — капитан уверенно тряхнул головой. — Я руку дам на отсечение, что вернется. Он силен и отважен, и воины при нем славные. Во–вторых, покровитель его луна. Видали, как горит, как разбухла? — указал на ночное светило. — Потому мы и Чипура победили так легко. В самую свою силу Лунный Змей входит тогда, когда луна растет. А так как мы — его верные воины, то и в нас отваги да сил прибавляется. Так то!
Все вдруг вздрогнули — странный гулкий звук донесся до ушей воинов со стороны гор. Будто кто в огромный колокол ударил. Через минуту звук повторился.
— Слыхали? — сказал Ирс, поднимаясь с овечьей шкуры, на которой он сидел и вещал для остальных. — Это колокол с черной башни Крупоры. Лунный Змей уже там. Он вызывает колдунов из их пещер. Он ничего, никого не боится. И он победит. Это — без сомнений!..
* * *
— Крупора, Крупора, вот ты какая, — присвистнул король Фредерик, оценивая взглядом узкое, высокое строение, похожее на палочку орехового печенья; только на подгоревшую при выпечке палочку — из–за черных камней, составлявших его стены.
Они въехали в Душное ущелье рано утром и лишь к вечеру достигли подножия заветной башни, которая представляла собой отличный ориентир.
Они — это Фредерик, шесть его рыцарей, лекарь Линар, немой азарец Димус, проводник Муссен и шесть чинарийских мастериц меча, среди которых была и Тайра. Азарская армия короля Южного Королевства, к которой примкнула и дружина побежденного князя Чипура, вся осталась в долине Вриба. Ирс и еще многие из азарцев не прочь были следовать за Лунным Змеем и в Душное ущелье и дальше (как они говорили: "хоть к демонам в пасть"), но молодой человек приказал воинству стать лагерем в долине и ждать его возвращения. "Эскорт из пары тысяч головорезов — это уже слишком", — так он думал, осматривая свое основательное воинство…
Крупора впечатляла — около сорока метров вверх. Строений такой высоты ни Фредерик, ни его парни еще не видали. Можно было лишь гадать, как ее умудрились построить в столь диком месте.
— Это все магия, магия, — шептал азарец Муссен, испуганно глядя по сторонам. — Ох, какое дурное место.
Он стонал подобным образом с самого их въезда в ущелье. А Душное ущелье вполне оправдывало свое название: здешний воздух был совершенно неподвижен, жарок и тяжел для дыхания. Открывавшиеся виды также не улучшали настроения: серые песок и камни под ногами, полное отсутствие растений, высоченные темно–красные скалы по обе стороны от узкой тропы, — все это почти физически давило на путников. Даже просто держать ровно голову казалось нелегким: все ехали, ссутулившись и безвольно опустив руки. Лошади брели, спотыкаясь, и время от времени застывали на месте, словно для того, чтоб подумать: а не повернуть ли назад. Они страдали от жары и духоты намного больше людей.
— Опасаюсь я: уморим мы животных, — качал головой Аглай, то и дело ободряюще похлопывая своего жеребца по шее.
Фредерик опасался того же, поэтому, когда они добрались, наконец, до Крупоры, приказал гнать лошадей обратно. И поручил это Муссену, видя, как пугает азарца окружающий пейзаж.
— Ты свое дело сделал: провел нас до Душного ущелья. Теперь, будь добр, сделай еще кое–что: сохрани нам наших скакунов.
Азарец не скрывал радости. И вполне понятным было то, что в обратный путь жеребцы рыцарей Южного Королевства и лошади чинариек, подгоняемые зычным "хо! хо!" Муссена, бежали намного резвей, чем тогда, когда ехали к мрачной Крупоре.
— Бегите–бегите, а у нас еще есть дела, — молвил Фредерик, проследив за маленьким табуном, исчезающим в серой пыли и вечерних сумерках.
Он хлебнул теплой воды из фляжки и даже не поморщился — уже привык к такому малоприятному питью. Потом сбросил меч, щит, шлем и арбалет в руки Франа, снял кольчугу и куртку и ступил к стенам черной башни. Все, чем он себя отяжелил — это фляжкой с водой, прицепленной к поясу, небольшим мешком, куда положил тминную лепешку и кольцо вяленой колбасы, и тремя мотками веревки через плечо.
— Полезу наверх. Если Брура не обманул — там колокол. И до темноты надо до него добраться, — ответил король на немой вопрос, что явился в глазах Элиаса, который подошел к нему, припадая на раненую ногу. — Сегодня как раз полнолуние. Буду вызванивать здешним траводавам.
— А получится? — уже вслух спросил гвардеец, кивнув на грубую кладку из черных камней, напоминавших куски угля.
— А попробуем, — улыбнулся государь и, подпрыгнув, уцепился руками за трещину меж камней, подтянулся и уперся ногами в кладку. — Когда–то я так замки штурмовал, — и взобрался еще выше.
— Я с тобой! — отозвалась Тайра, подобно молодому человеку сбрасывая с себя лишнее снаряжение в руки девушки–оруженосицы. — Посмотрим еще, кто быстрее наверх залезет.
Фредерик расхохотался и при этом чуть не сорвался.
— Ну, давай, — отозвался сверху. — Я тебя жду. Это будет интересно.
Чинарийка проверила шнуры сапог, завязала косу в узел, закрепила его на макушке длинной шпилькой и прыгнула, словно кошка, на стену башни. Ловко подтягиваясь и отталкиваясь сильными руками и ногами, она быстро догнала Фредерика.
— Прошу даму вперед, — с такими словами и с хитрой улыбкой король посторонился.
— Даришь фору? Или желаешь посмотреть мне под юбку? — ухмыльнулась Тайра. — Ну, нет. Не согласна! Лезем по разным сторонам башни! На равных!
На том и порешили. А внизу все довольно бодро принялись делать ставки. Рыцари — на своего короля, чинарийки — на своего капитана. Только немой Димус сел в тень, прислонившись спиной к стене башни, и закрыл глаза — он желал отдыхать, и разгоравшиеся страсти его не интересовали.
— Вперед! — звонко скомандовала Тайра и проворно, будто муравей, начала штурмовать свою стену.
Фредерик выдохнул и подтянулся, чтоб преодолеть еще один метр. Он не задался целью обогнать соперницу. Он просто лез наверх, следя за тем, чтоб не допустить ошибки при подъеме. Чем выше они взбирались, тем дороже мог стоить промах. Зацепился рукой, переставил ногу, зацепился другой рукой, подтянулся, примостил вторую ногу на камень повыше — вниз с тихим шорохом посыпался песок. Так король и двигался, размеренно, поступательно. Иногда отдыхал, повиснув на одной руке и расслабив все тело. Ему нравилось чувствовать, как жарко мышцам, как их сила возносит его все выше и выше.
Тайра, наоборот, торопилась, стиснув зубы и до крови обламывая ногти. По этим причинам частила с крепкими выражениями, которые предназначались Крупоре. Ее девчонки кричали снизу "тиго–тиго!" — чинарийское "давай–давай!".
Конечно, капитан Черной Дружины добралась раньше короля до первого широкого выступа (а их у башни было три штуки: все располагались на разной высоте и были сделаны, наверняка, специально для отдыха тем, кто дерзнул штурмовать стены Крупоры).
— Ха–ха! — так встретила Тайра Фредерика, который почтил выступ своими ногами лишь спустя минуту после нее. — Отстаешь!
— Отстаю, — кивнул молодой человек. — Но ты устала, ободрала руки и сбила дыхание, а я — нет, — и более не задерживаясь, полез дальше.
Тайра с досадой поджала губы — Фредерик сказал верно. Прошипев сквозь зубы самое любимое злое слово, она заторопилась за соперником.
На это раз чинарийка отстала: ей, действительно, не хватало дыхания, и руки–ноги заметно ныли, даже болели. Так что на второй выступ первым взобрался Фредерик. Он тут же присел и протянул руку даме, которая на минуту замерла на стене, чтоб передохнуть.
Тайра раздраженно зашипела и мотнула головой, отвергая помощь. Тут левая нога ее предательски скользнула вниз, и чинарийка с громким "ай!" уцепилась–таки за ладонь молодого человека.. Иначе полетела бы вниз — на камни. Фредерик дернул ее к себе, легко и быстро, словно рыбу выхватил из воды.
— Спасибо, — буркнула Тайра, оказываясь практически в его объятиях, и сделала шаг назад.
Король ответил вежливым "пожалуйста" и вновь полез на стену, не позволив себе и минуты отдыха, — уже к третьему выступу. И вновь, казалось, он делал это без особых усилий, свободно и размеренно. Тайра с досадой подумала, что, похоже, проиграет состязание.
Так и случилось: на верхнюю площадку первым забрался Фредерик. И только там, возле огромного позеленевшего бронзового колокола, он разрешил своему телу почувствовать усталость.
Рыцари озвучили победу своего государя дружным ревом "ура!" Дружинницы Тайры хмуро молчали, уподобившись немому Димусу: их капитан все еще карабкалась по стене, то и дело останавливаясь.
Король опять предложил чинарийке помощь. И на этот раз она не стала отказываться: сразу ухватилась за протянутую руку и сама подтянулась, отталкиваясь ногами от камней.
— Отсюда красивый вид, — заметил молодой человек, расслабленно потягиваясь и рассматривая, при этом, причудливые склоны Красных Перьев, которые потемнели из–за быстро наплывшего вечера. — Только воздух по–прежнему неподвижный. Я-то думал: хоть здесь, на высоте, будет ветер.
— Гнилое место, гнилой воздух, — отозвалась хмурая Тайра, совершенно не интересуясь красотами гор и садясь на камни. — Где нет ветра, там нет и свежести. Мне это не нравится. В моей степи ветер другой, воздух другой. Там легко и свободно.
Фредерик молча подошел, протянул девушке свою фляжку, и капитан жадно напилась, а потом еще и в лицо себе водой плеснула, чтоб избавиться от пыли, которая покрыла щеки, лоб и нос.
— Экума говорила мне, что здесь, в этих горах, ее родина, — вновь заговорил король, посматривая на дальние скалы. — И что здесь было много ветряных мельниц. Значит, был и ветер.
— Ее родина — не здесь, не в ущелье, а далеко в горах, где–то у самых вершин. Там ветер точно будет…
Фредерик согласился. Потом ступил к толстым опорам из черного дерева, которые держали колокол. До полуночи (времени, когда полагалось звонить) ему надо было разобраться, как здесь все работает. Оказалось — ничего сложного. Следовало забраться на верхушку колокола, вытащить торчащий из крепежа молот и долбать по бронзовой громадине — только и всего. Долбать (Фредерик помнил) полагалось два раза. Ознакомившись со всем этим, молодой человек сел возле Тайры и достал из мешка колбасу, разломил кольцо на две половины, одну протянул чинарийке. То же проделал с лепешкой. Прислонившись к теплому дереву опор, они принялись ужинать.
Затем все в мире стало неподвижным. Как воздух в Душном ущелье.
У подножия древней башни замерли, устроившись на ночлег, усталые рыцари Южного Королевства и дружинницы из Чинарии. Они разложили только один костер, чтоб вскипятить воду для чая, и огнище теперь медленно тухло, слабо освещая фигуры лежащих людей, очень схожих с безжизненными валунами, которых в Душном ущелье было с избытком.
На верхней площадке Крупоры, на нагретых за день камнях, в антрацитовой тени от колокола расслабленно лежали, соприкасаясь плечами, Фредерик и Тайра. Чинарийка закрыла глаза — ее одолел сон. А король, чуть смежив веки, следил за огромной белой луной, что зависла над башней. Ему тоже очень хотелось спать, но не мог пропустить полночь, потому и присматривал за темным небом…
В его жизни была похожая ночь. Семь лет назад он лежал вот так на одной из террас королевского дворца, и плечо красавицы Коры касалось его плеча. От ее мягких волос пахло гиацинтами, от ее губ, которыми она время от времени касалась его щеки или его подбородка, пахло медом. Он тогда еще ничего не знал об этой красавице, кроме того, что она любит его всем сердцем и готова тратить на него все свои дни и ночи…
Это была их третья ночная встреча. Они выбрались на террасу, чтоб отдохнуть после любовных игр, потому что в спальне им стало очень жарко. Захватили с собой несколько покрывал и подушки и уютно расположились на плетеной из лозы кушетке, залюбовались прекрасным ночным небом…
— Вон моя звезда, видишь? — Кора показала ему на белую Дилан в созвездии Карпа, и широкий, льняной рукав рубахи девушки быстро сполз вниз — обнажилось тонкая белая рука, странно напомнившая Фредерику о его собственном мече. — Я родилась весной, в апреле. Дилан — моя звезда. Повитуха сказала моей матери, что Дилан дарит людям огонь для сердца, многие таланты и счастливую судьбу. А что я умею? Всего лишь играть на мандолине да вышивать, — она тихо хохотнула, опустила руку, прижала ее к груди.
— Это большие таланты, — улыбнулся Фредерик, накрыв своей ладонью ладонь Коры. — Я вот не умею ни того, ни другого.
Они обнялись, поцеловались и тут же засмеялись, потому что услышали, как где–то рядом, на одном из балконов дворцовые коты запели свои брачные песни.
— А твоя звезда? Которая? — спросила Кора, дергая Фредерика за руку. — Всегда было интересно узнать, под какими звездами рождаются суровые, вечно нахмуренные судьи.
— Я летом родился. В августе, — сознался Фредерик.
— Значит, Леос, — уверенным тоном сказала девушка. — Твоя звезда Леос. Вон там она, на востоке, красная, почти касается горизонта.
— Что ты знаешь про Леос?
— Это мужская звезда. Звезда воинов, звезда отшельников…
— Странное сочетание, — пожал плечами Западный судья и посмотрел на звезду Леос так, как глянул бы на человека, с которым ему предстояло познакомиться, но с которым не очень–то хотелось знакомиться.
— Вовсе нет, — улыбнулась Кора. — Очень часто от мира закрываются те, кто разочаровался в мире. А воин, что хорошего в мире видит он? Только кровь и боль, злобу и смерть. Много причин для разочарования. Потому, наверно, из воинов получаются хорошие отшельники…
Она так забавно рассуждала, что Фредерик не мог не рассмеяться.
— Разве я неправильно говорю? — Кора строго нахмурилась.
— Правильно, милая, правильно, — и судья поцеловал ее в капризно надутые губы и крепко обнял, думая о том, что в мире, конечно, полно всяких неприятностей и зла, но так же много прекрасного, и поэтому от мира он никогда не откажется…
Когда пришло время, Фредерик вернулся из воспоминаний, оттолкнулся от каменного пола ладонями и поднялся, взял молот и ударил по бронзовому боку крупорского колокола. Тот выдал низкий, хриплый звук, будто здорово осерчал на того, кто его разбудил.
Тайра подпрыгнула, издав некий звериный рык, и схватилась за левое бедро, чтоб дернуть из ножен саблю:
— А? Что?!
Фредерик, не обращая внимания ни на растревоженную даму, ни на сердито гудящий колокол, ударил еще раз. Получилось громче и звонче.
— Вот и все, — сказал, дождавшись, когда звон ослабнет. — Теперь нам надо вниз.
Он размотал захваченные в подъем веревки, связал их вместе надежными, мудреными узлами, закрепил один конец за опору колокола, а второй сбросил вниз. Посмотрел, насколько хватило.
— Отлично. До первого выступа. Ну что, спускаемся? — спросил у Тайры.
— Нет. Подожди, — чинарийка схватила его за руку, так, будто вспомнила что–то очень важное.
Фредерик вопросительно посмотрел на нее.
— Я лезла на Крупору с умыслом, — глухо вымолвила Тайра. — Я хотела…
Она смолкла, остановив взгляд на медальоне, что блеснул на груди короля. Там, под овальной крышечкой из белого золота, хранился миниатюрный портрет его жены — темноглазой, черноволосой и белолицей Марты.
Фредерик все понял. Покачал головой. Взялся за веревку:
— Нам надо вниз, Тайра, — сказав это весьма строгим голосом, начал спуск.
Чинарийка провела его взглядом и прошептала себе под нос не совсем хорошее слово: она разозлилась сама на себя из–за того, что не смогла сказать желаемого…
* * *
Сапоги Фредерика коснулись земли у подножия Крупоры — и рыцари Южного Королевства еще раз проревели "ура!" своему королю, приветствуя его неоспоримую победу над чинарийской воительницей. Он ведь не только быстрее нее поднялся на башню, но и (так уж получилось) быстрее спустился.
Молодой человек довольно рассмеялся и раскланялся, словно закончивший выступление актер, благодаря зрителей за искренне восторженные вопли.
Тайру, спустившуюся с башни чуть позже Фредерика, ее землячки встречали многозначительным молчанием, хмурыми лицами и недовольными взглядами.
— Что ж, дамы, — Фредерик столь ослепительно улыбнулся чинарийкам, что они не смогли не улыбнуться в ответ, забыв на минуту о проигрыше своей предводительницы. — Представление закончилось, и вам пора начать играть особые роли.
Девушки, не понимая его языка, оборотились за пояснением к Тайре. Та пожала плечами и начала расстегивать свои пояса. Бережно сложила на песок саблю и каменные ножи, бросила в руки Димусу украшения — золотую цепь, что украшала ее темную шею, шнур с бело–розовыми камушками и бронзовые браслеты. Остальные чинарийки тоже принялись разоружаться и отдавать побрякушки хмурому азарцу, уразумев, что теперь им следует играть роль пленниц, а пленницы должны быть безоружными, связанными и лишёнными ожерелий и браслетов.
— Да–да, — кивнул Фредерик своим рыцарям, — парни, соберите клинки наших барышень и приготовьте веревки.
— И еще кое–что, ваша милость, — сказал, подходя к королю, мастер Линар. — Думаю: невредимость пленниц вызовет у траводавов ненужные подозрения. Разве такие отважные и отчаянные воительницы могут сдаться без ожесточенного сопротивления?
— Я тоже об этом подумал, — согласился Фредерик и обратился к Тайре. — Слыхала? Нам надо отметелить друг дружку. Так, чтоб синяки были. И хорошие синяки. У твоих девчонок и у моих парней.
Капитан Черной Дружины не долго размышляла над его словами. Она хмыкнула, развернулась и впечатала кулаком в скулу первому попавшемуся рыцарю (им, на свою беду, оказался рыжеволосый Аглай) так сильно, будто парень был ее кровным врагом. Аглай, охнув, опрокинулся на спину — только доспех зазвенел да песок из–под сапог взметнулся. Тайра не дала ему возможности встать и, прыгнув ближе, засветила жертве ногой по ребрам. Но рыцарь успел прикрыться руками, и сапог резвой чинарийки угодил ему по предплечьям, защищенным широкими боевыми браслетами. В этот же миг Аглай, багровый и рычащий от злости и боли, ухватил Тайру за щиколотку и, сильно дернув на себя, повалил на землю, а потом набросился сверху и пару раз ударил капитана кулаком по голове со вполне звериной яростью.
Фредерик, видя это, понимающе закивал — он верил в то, что Аглай по–настоящему разозлился. Заработать плюху в скулу ни за что, ни про что было малоприятным делом.
— Ай-е! — выкрикнула Тайра, закрывая лицо руками, и, согнув ногу в колене, как следует, пнула рыцаря в бедро — Аглай отлетел в сторону, пропахав плечом дорожку в серой пыли.
Чинарийка, не теряя ни секунды, набрала песку в ладонь и, вскочив на ноги, снова пошла в бой. Ее лицо горело яростью и добрым фонарем под левым глазом.
Аглай тоже подхватился, тоже стиснул кулаки и двинулся в атаку.
Остальные девушки, до этого с легким ошеломлением следившие за дракой, распалились и с воинственными криками бросились на помощь своему капитану. Рыцари Фредерика не стали бездействовать и так же дружно, с такими же грозными воплями, кинулись в потасовку. Звуки ударов, глухие и звонкие, крики ярости и боли, рычание и оханье, обычно сопровождающие драку, растревожили атмосферу у подножия древней Крупоры.
Фредерик еще минуту понаблюдал за недурственным побоищем, которое организовали лихие чинарийки и не менее лихие витязи Южного Королевства, и, захлопав в ладоши, громко объявил:
— Достаточно! Вполне достаточно, господа!
Куда там: никто будто и не услышал его слов. Господа только–только во вкус вошли и мутузили друг друга со всей той "старательностью", какую могли в себе обнаружить в местной духоте.
Фредерик отважился на риск и, прыгнув в свалку, выхватил из нее одну из воительниц, словно рыбу из воды. Девушка заверещала что–то злое на своем языке и попыталась вырваться, но король держал очень крепко, а через секунду, улыбаясь, ласково, как ребенку, шепнул ей в ухо "имомо" — по–чинарийски это значило "тихо". И юная барышня затихла, будто ее заворожили.
Тайра увидела, что он сделал и, похоже, услышала то, что он сказал. Скрипнув зубами, чинарийка подняла обе руки вверх и громко молвила "довли!"
Драка закончилась. Конечно, не в один миг, но закончилась.
— По синяку на каждого — вполне довольно, — хитро улыбаясь, заметил Фредерик, отпуская свою пленницу.
Девушка–воин, тоже улыбаясь и искоса посматривая на короля, который так быстро и легко ее успокоил, отошла в сторону и спряталась за спинами своих подруг.
Тайра, сияя двумя фонарями под обоими глазами, усмехнулась в ответ, но как–то хищно — и Фредерик даже назад отступил, без ошибки угадывая намерения капитана Черной Дружины.
— По синяку, — повторила чинарийка, тыча в короля пальцем и делая шаг вперед. — На каждого. Ты сам сказал. Но у тебя нет ни одного синяка.
Ее землячки, позабыв о собственных ссадинах и ушибах, довольно захихикали.
— А мне не обязательно портить свою физию, — заметил Фредерик, принимая горделивую позу. — Я — командир пленивших вас воинов, владею оружием искусней всех и лучше всех дерусь, и не удивительно, что во время боя мне удалось избежать таких вот, далеко не прекрасных, украшений, — он махнул рукой в сторону своих помятых и из–за этого угрюмых рыцарей.
— А, — понимающе закивала Тайра, — значит, вот так?
— Именно, — тряхнул головой Фредерик. — А сейчас парни вас свя…
Закончить фразу о связывании ему не удалось — Тайра, поджав губы и сузив глаза, прыгнула вперед, по быстроте атаки не уступая змее, и ударила кулаком, целя в лоб хитроумному королю Южного Королевства. Тот легко и быстро увернулся, присев и крутнувшись в бок. Выпрямился, запястьем перехватил следующий удар, с которым чинарийка не стала медлить, промахнувшись в первый раз, и оттолкнул от себя Тайру, очень сильно — капитан не удержалась на ногах и со злобным возгласом "ва-а!" села в песок.
— Я ж сказал: мне удалось избежать синяков. Почему не слушаешь? — буркнул раздосадованный Фредерик, опуская руки и расслабляя пальцы. — А теперь — пожалуйте в веревки, дамы. Мы же не хотим повергать пришельцев с гор в недоумение?
— Ты — хитрый змей! — сквозь улыбку, больше похожую на звериный оскал, прошипела ему Тайра, поднимаясь и отряхивая песок с юбчонки и бедер.
— Польщен. Спасибо, — в тон ей ответил король Южного Королевства…
* * *
Брат Копус хрюкнул, вздрогнул и проснулся, оторвал взлохмаченную голову от книги и тут же начал спешно вытирать темные кожаные страницы, которые на время стали для него подушкой. Оказывается, парень спал и пускал слюни. Слюни на записи, которым было больше двухсот лет. За такую "наглость" Копусу могли полпальца, даже целый палец отрезать. Как это неприятно и больно, парень знал: у него уже не было одного мизинца на левой руке — оттяпали тогда, когда из–за его неосторожности в читальне начался пожар.
Звук, разбудивший Копуса, повторился, и юноша услышал, как заскрипела тяжелая дверь его кельи — в проеме показался высокий, большеглазый брат Лив в ярком, черно–алом балахоне, украшенном серебряными брошками.
— Копус! Ты слышал, брат Копус? Крупорский колокол звонил, — певучим голосом сообщил Лив. — Бросай свою книгу — иди к отцу Зинусу.
— Разве он меня звал? — поинтересовался Копус, засовывая книгу в выдвижной ящик стола.
— Не звал. Но позовет, — хмыкнул Лив. — Кого ж звать, как не тебя? Ты пойдешь вниз, к Крупоре.
— Почему ж я? Я в прошлый раз ходил и в позапрошлый. Теперь кто–то другой идти должен. Может, даже ты.
— Я? — Лив искренне рассмеялся, сверкая великолепными зубами. — Ну, ты и шутник, брат Копус. Хочешь, чтоб я от смеха живот порвал? Конечно, ты пойдешь. Кем же еще рисковать, как не тобой, балдавешка? — и помахал туда–сюда концами своего пояса, затканного серебряными цветами, словно подразнил парня.
Копус в мыслях пожелал красавчику Ливу приболеть чем–нибудь вроде оспы, чтоб хворь как следует попортила ему гладкое пригожее личико. Но только в мыслях пожелал. Говорить что–то, неприятное для любимчика отца Зинуса, Копус не смел — боялся уже не только за пальцы, а за голову. Он помнил, что сделали с братом Аекусом, когда тот ударил в ухо Лива, говорившего гадости про мать Аекуса. Капнули ему в воду для умывания сока из корней травы сусы. Аекус умылся, и кожа слезла прочь с его лица и рук. Умер Аекус, в страшных мучениях. Копус не желал себе ни такого, ни чего–либо подобного.
— С другой стороны, оно и неплохо — вновь сходить к Крупоре, — сказал Копус Ливу и взял в руки кувшин с водой — хотел напиться. — Лишний раз из пещер этих выберусь, на горы, на долину посмотрю.
— Ну–ну, — хмыкнул Лив, приподняв изящную каштановую бровь.
"Красивая тварь", — подумал Копус и вновь дернулся — из зева переговорной шахты в его келью ворвался низкий голос отца Зинуса:
— Копус! Ко мне! Живо!
Лив опять засмеялся, громко и нагло. И опять засияли его крупные белые зубы, очень похожие на жемчуг. Показав неудачнику Копусу язык и неприличный знак пальцами, белолицый красавец выбежал вон.
"Когда–нибудь я выбью ему его зубы и сделаю из них себе ожерелье", — размечтался Копус, поспешно заматывая вокруг своего серого балахона льняной пояс с подвесками–оберегами из бирюзы.
По темному узкому коридору он бежал, сложив руки на груди и низко опустив голову. Ему не хотелось видеть никого из остальных братьев, а те уже выходили из своих келий и переговаривались — их тоже привлек звон крупорского колокола. Обычно, когда Копус поднимал глаза на кого–нибудь, то сразу нарывался на насмешку или оскорбление или просто на недобрый взгляд. Почему–то каждый в братстве почитал своим долгом уколоть Копуса. Может, потому, что небо обделило парня приятной внешностью?
Был Копус высоким, худым и костлявым, и оттого двигался неуклюже. Ходил так, словно его тяготили собственные руки. Потому он почти всегда складывал их крестом на груди. Голова у Копуса была большой, с выпуклым затылком, на котором вихрились темные, курчавые волосы, и держалась на тонкой длинной шее с далеко выдающимся кадыком, который часто двигался вверх–вниз — из–за того, что часто приходилось парню судорожно сглатывать слюну. Глаза его — небольшие, темно–синие, запрятанные далеко под брови — плохо видели. Щурился Копус и от этого напоминал глупого крота.
Он не удивлялся тому, что до сих пор жив и до сих пор в братьях, а не в рабах или не отдан на корм пещерным кабанам. Спасибо надо было говорить мастеру Ахмару: тот признал Копуса своим сыном, когда парню исполнилось три года. Это значило многое: например, Копусу позволили жить, не оскопили и разрешили изучать тайны растений и минералов. Хотя, и не понимал парень: для чего столь много знать, если нельзя все это применять. Но мастер Ахмар говорил ему:
— Главное не в том, чтоб пользоваться тайными знаниями. Главное — в том, чтоб сохранить их в себе и передать другим. Возможно, другим оно и понадобится. У каждого своя судьба: кто–то носит в себе знания, кто–то ими пользуется.
С одной стороны все это звучало весьма разумно. А с другой — чувствовал Копус, что в чем–то отец ошибается. Чего–то не хватало его рассуждениям для полноты картины.
Иногда Копус работал в садах и видел, что безжалостно обрезают садовники те деревья, что не дают плодов или дают, но мало. Вроде красивое, крепкое дерево, а, сколько ни поливай, ни окапывай — скупится на урожай, словно всё в себе держит, не желает делиться соками. Тогда говорит свое слово нож садовника: режет скупые ветки, оставляет один искалеченный прут. И надо же — прут этот через год приносит хороший урожай, словно дите, воспитанное розгами, прекращает капризы и шкоды, берется за разум и ведет себя пристойно.
Рассказал как–то Копус о наблюдениях своих мастеру Ахмару. Тот подумал, нахмурив белые брови, и ответил:
— Это дерево тупое, неразумное. От него урожая мы ждем ежегодно. Ты что же? Думаешь, что и наши знания должны так часто применятся? Мир развалиться может, если мы свои знания людям принесём. Если каждый овладеет знанием ядов, кто поручится, что не станет уничтожать он всякого, кто доставит ему неприятность, даже самую мелкую? Толкнет кто такого на рынке или улице — и что ж, травить за это? А ведь люди таковы. Убить могут за ничтожное. Даже без причины могут убить. Только потому, что ты им не понравился…
И Копус согласился с отцом. Его самого братья не любили просто потому, что не нравилось им узкое, рябоватое лицо парня, его глубоко сидящие глаза, вечно сгорбленная спина. Но разве не от того она сгорбилась, что слишком часто тычки получала…
Юноша остановился у дверей в келью отца Зинуса, поправил перекосившийся от быстрого бега балахон, пригладил взлохмаченные волосы, которые давно не встречались с гребнем — давно плюнул их хозяин на такое дело, как причесывание.
Более–менее "прихорошившись", Копус вошел в келью, стараясь не шлепать по камням босыми ногами. Ступни у него были длинными и узкими, как и ладони.
— Что так долго? Спать любишь? — пробасил из–за своего высокого стола отец Зинус, отрываясь от чтения древнего фолианта и поднимая пронзительные, черные глаза на лохматого парня.
— Разве долго? — еле слышно попытался возразить юноша. — Я как зов ваш услышал, так сразу и побежал.
Глава Круга Семи Камней нахмурился так грозно, что у Копуса спина заледенела, хотя в келье было, как всегда, очень тепло — в двух больших кованных жаровнях перемигивались красными огнями угли. Любил Зинус погреть свои столетние кости.
— Сколько лет тебе, брат Копус? — подозрительно медовым голосом спросил старец.
— Двадцать два, — просипел парень, предвидя, что в ближайшем будущем диалог войдет в нехорошее, опасное русло.
— В твои годы давно пора владеть искусством молчать! — рявкнул Зинус.
— Простите, простите, — залепетал Копус — очень уж не хотелось, чтоб по приказу главы ему что–нибудь болючее под ногти загнали, шип чёрной риохи, например.
— Если бы не Ахмар, давно бы и памяти о тебе на этом свете не осталось, — Зинус не удержался и напомнил юноше о его шатком положении. — Ахмар вечно просит за тебя…
— Простите, простите, — бормотал Копус, прижимая ко лбу липкие от внезапного пота ладони.
— Ладно. Все, не скули, — приказал старец, закрывая книгу. — Иди к мастеру Танвиру. Собирайся в дорогу. Пойдешь к Крупоре, посмотришь, что там и как. Если там торговцы бабами — знаешь, что делать. Если кто другой — тоже знаешь, что делать. Я прав?
— Прав, прав, — закивал юноша, обрадованный тем, что грозовая туча прошла мимо, лишь немного испугав его.
— Смотри же. Вот твое тело, — отец Зинус достал из душистой деревянной шкатулки фигурку из каменной смолы; в ней — Копус знал — были запечатаны клок его волос и пара ногтей. — Если через три дня не вернешься, всажу иглу в голову. И конец тебе, брат…
* * *
Плотный и длинный черный плащ с капюшоном — на плечи, черная замшевая маска с прорезями для глаз и рта — на лицо, черные кожаные перчатки — на руки, черные башмаки на толстой подошве — на ноги. Из всего зловещего облачения только башмаки нравились Копусу — очень удобно в них было гулять по каменистым склонам.
Три дня дал ему отец Зинус на все про все.
Юноша радовался. Потому что за три дня можно было не только добраться до Крупоры и вернуться назад, в пещеры Круга Семи Камней, но и погулять немного по горам. Посмотреть, как дерутся твердолобые козлы за изящных коз, как гордо и вольно парит над пропастью белокрылый коршун, высматривая добычу, как растет–цветет прекрасный бабарис и много чего еще можно было увидеть. Того, чего не увидишь, сидя под землей.
В дорогу мастер Давир дал Копусу множество разных зелий: для остроты глаз, для изгнания усталости, для увеличения силы, для спасения от яда змеи фуны и прочее–прочее. Кроме того, снабдили брата и убивающими штуками. В посохе, украшенном змеиной кожей, таились иглы с ядом, в носках башмаков тоже было оружие — отравленные ножики, которые казали свои острые язычки, стоило только ударить каблуком оземь. Чуть зацепи врага такой хитростью — корчась от боли, покрываясь синими пятнами, умрет он через два часа.
Чувствовал себя Копус важным и страшным, заполучив смертоносное снаряжение.
Вышел из пещеры, послушал, не оборачиваясь, как опускают за ним братья–привратники тяжелую навесную дверь из железного дерева, и улыбнулся, глядя на солнце, что поднималось на востоке, заливая хмурые и сонные горы малиновым цветом. Из кустов терновника, что рос недалеко от входа в Круг Семи Камней, донеслись трели какой–то пичужки.
Юноша улыбнулся еще шире, еще радостней. Твердо решил: и в следующий раз не станет отказываться от прогулки к Крупоре. Потому что такие прогулки — единственное приятное для него занятие. Поноет для виду, совсем чуть–чуть, чтоб никто не догадался о его пристрастии, чтоб не отобрали у него единственную радость, и пойдет…
— Смотри же, Копус! Три дня! — проорал ему отец Зинус со смотровой площадки, что нависала над входом.
— Да пошел ты, — прошептал, не спуская с лица довольной улыбки, парень. — Коль захочу, так и помру там, возле Крупоры. Лучше под солнцем помереть, чем в духоте и подземном сумраке.
Он, конечно, лукавил сам с собой. Помирать Копусу не хотелось ни на солнце, ни в пещерах. Хоть и плоховато жилось, а жилось. Сравнивать же свою жизнь он мог только с жизнью других братьев. Например, с Ливом. Ливу жилось очень даже хорошо. Его любил Отец Зинус. Каждую ночь любил и, поговаривали, что и днем любовь у них случалась. Потому и спал Лив вволю, и одежды красивые носил, и ел всё самое лучшее, и учением не был особо обременен. Иногда Копус завидовал смазливому юноше, но лишь иногда. Потому что не хотелось Копусу ложиться под кого–то из отцов, чтоб получить разноцветный балахон, красивые сандалии и прочие приятности. Иногда Копус даже такое думал: что счастливее он Лива, потому что сам по себе в этих пещерах. Никто не ждет его вечерами, никто не требует к себе. Свободой считал Копус свое одиночество. Редкие встречи с мастером Ахмаром — вот и все, и достаточно…
Юноша крепче сжал посох и потопал, тяжело и громко ступая, к спуску. Там его ждали два брата–дурака, способных лишь на то, чтоб поднимать и опускать лестницу из того же железного дерева, что и дверь в пещеру. Правда, делали они это лишь для того, кто показывал им особый ключ. Ключ хранил мастер Танвир, и сегодня утром он отдал его Копусу.
Кидали братьям сверху еду всякую, и больше верили они, наверное, не в Белого Отца, а в каких–нибудь горных духов, что посылали им пропитание.
Юноша приблизился к хитроумной конструкции из опор и блоков, посмотрел туда–сюда — подъемщиков не было видно. Зато из небольшой пещерки, что казала свой зев из скалы неподалеку, слышался оглушительный храп двух здоровых мужиков.
— Вот болваны, — кратко и беззлобно сказал Копус и пошел будить братьев.
Через пару минут два грязных, оборванных и вонючих битюга, глупо улыбаясь и демонстрируя при этом крупные желтые зубы, спустили лестницу вниз — на тропу, что змеилась меж двух отвесных скал и залопотали парню: "Иди, иди, брат. Давай, давай, брат".
Юноша достал из дорожной сумки яблоко и протянул его подъемщикам. Те заулыбались еще шире, отвесили Копусу поклоны и занырнули в свою пещерку, где громко принялись делить краснобокое лакомство.
Парень, когда уходил в ущелье, всегда их угощал. Потому, что от этих здоровяков–дураков никогда не знал ничего плохого.
Несколько мгновений понадобилось Копусу, чтоб сбежать вниз по ступеням. Прыгнув на камни, он громко свистнул, и лестница почти сразу с громким скрежетом начала возноситься.
Юноша подождал, пока она остановится, зависнув над скалами, и помахал рукой двум лохматым и бородатым головам, которые явились из–за камней, чтоб увидеть, как там внизу он — Копус. Подъемщики вновь явили свои глупые улыбки и принялись старательно махать парню в ответ.
— Ладно. С вами хорошо, но надо топать, — хмыкнул юноша, опустил на лицо маску и поправил сумку на плече.
Он держал путь к горной речке — Сибил — там можно было посмотреть, как плавают в прозрачной воде большие красные рыбы. Иногда они подпрыгивали и брызгались, шлепая хвостами, словно дразнились. Копус мечтал поймать одну такую, даже не ради того, чтоб выпотрошить и съесть, а так — из интереса, чтоб подержать в руках, рассмотреть получше. Но, сколько ни пытался ухватить шустрых обитателей Сибил за блестящие и скользкие бока, у него не получалось…
* * *
Рыба вновь не далась ему в руки, зато окатила с головы до ног ледяной водой — так сильно шлепнула мощным хвостом. Но Копус не огорчился, потому что сегодня он увидел медведя. Рыжего в бурые пятна медведя. Зверь сидел неподвижно, сгорбившись, на большом плоском камне, на другом берегу и тоже пялился в воду.
До сего дня юноша видел медведя лишь на картинках в книгах. Слишком редко выходил Копус из пещер Круга, чтоб много знать о мире, который был снаружи. И парень замер на своем берегу, не мигая, смотрел на животное, которое, похоже, решило порыбачить.
Зверь вдруг махнул лапой, ударил по воде — на берег вылетела, сверкая чешуей, крупная рыбина. Медведь кинулся следом, ловко ухватил ее зубами и рванул — Копус услышал, как затрещали кости. Юноша не удержался — облизнулся, сглотнув слюну: представил, как вкусно сейчас позавтракает медведь.
Тот чавкал, мотал огромной головой — и брызги летели во все стороны с мокрой, лохматой морды. Иногда зверь бросал взгляды на Копуса, который словно в камень обратился и глаза пошире распахнул, чтоб не упустить ни малейшей детали той сцены, свидетелем которой стал. И юноша сидел на серой гальке и глупо улыбался, видя, что у медведя большие, ярко–желтые глаза.
Вновь плеснула рыба, совсем рядом с Копусом, и парень пришел в себя, подхватился, схватил сумку, брошенную на камни, посох, и с грустью посмотрел на солнце — оно поднималось все выше. Сияла река, сияли полированные водой валуны.
Если бы было можно, Копус долго бы сидел у шумного потока и учился ловить рыбу руками. И научился бы — он это точно знал. Но он не мог выбирать, чем заниматься — ему нужно было идти…
Ближе к вечеру парень добрался до высокой гряды черных камней. Когда–то (так было написано в кожаных книгах, которые читал Копус в келье мастера Ахмара) вдоль гряды пролегал большой тракт, который звали Пурпо. По нему ездили повозки, ходили люди: жители равнин торговали с жителями гор. Но это было так давно, что даже сам отец Зинус, которому в первый снежный месяц этого года исполнилось сто лет, знал о том из книг.
Много битв прошумело среди темных скал, много крови пролилось на тропах в ущельях: жестоко воевали руи — предки Копуса — с жителями Крылатого Города — народом апи. Юноша хорошо знал историю старинной вражды, потому что очень любил читать летописи.
Началось все с девушек–красавиц из Крылатого Города. В один жаркий летний день они пошли купаться на небольшое горное озеро. Не одни пошли, а с охраной, потому что были эти девушки дочками богатых купцов. Плавали юные красавицы в синей воде, хохотали, брызгались. Веселились, как малые дети, песни пели, плели венки из душистых трав и цветов.
Потом одна из девушек заметила, что за ними кто–то наблюдает. Это был паренек из народа руи. Он сидел за кустами, на склоне, и смотрел на прекрасных белотелых купальщиц, боясь вздохнуть лишний раз. Девушки принялись насмехаться над ним, оскорблять и проклинать. Руи разозлился, стал хватать камни и бросать их в девушек. И случилась беда — попал он в голову одной из насмешниц, тяжело ранил ее. Воины, что охраняли девушек, побежали ловить парня, но перепуганный руи скрылся в скалах.
Раненую девушку отвезли в Крылатый Город, в дом родителей. Не смогли искусные лекари спасти ее жизнь — бедняжка больше не открыла глаз и умерла в тот же вечер. Отец погибшей не долго предавался горю: он пожелал не медлить с отмщением за смерть дочери. Собрал дружину и пошел в дом князя, правившего в городе. Князь дал ему разрешение на набег на земли народа–соседа, и нескольких своих воинов с ним отрядил. Так заплатили руи за одну девичью жизнь жизнями нескольких десятков людей: беспощадно разорили апи целую деревню на Рыжем склоне.
Потом уж началась месть со стороны руи: они стали делать набеги на Крылатый Город и другие селенья апи.
Так проснулось чудовище — заполыхала жестокая война в Красных Перьях. Победа металась испуганной птахой меж двух народов, когда–то добрых соседей, то одним, то другим бросалась в руки.
Все решил случай. Такой же незначительный, как и тот, что разжег войну. Обида одного человека вновь обернулась гибелью для многих десятков, сотен людей.
Правитель Крылатого Города устроил большое, пышное торжество в честь дня рождения своей прекрасной супруги. На него пригласили всю знать апи. Гуляли, веселились они несколько дней. И вот на третий день придворный лекарь — мастер своего дела — пригласил княгиню на танец. Она не отказала, потому что был лекарь ей близким другом — врачевал, когда нужно было, её саму и её детей. Только не подумал лекарь, что выпил много за праздничным столом. Во время танца он споткнулся и упал, и весьма неудачно — на княгиню упал, платье ей разорвал, золотую корону, рубинами украшенную, сшиб на пол. Видели эту неприглядную сцену все важные господа из народа апи. Смеялись они, шутки непристойные шутили, потому как сами давно нетрезвы были. Нетрезв был и правитель Крылатого Города. Он рассвирепел, схватил лекаря за шиворот, как провинившегося пса, выволок из залы, где пировали, и столкнул с лестницы вниз. Громко ругал и проклинал неуклюжего танцора князь, хохотали дворяне, хохотали стража и прислуга, а дворовые дети бросали в злосчастного камни и куски навоза.
Лекарь сильно расшибся, ногу сломал, долго хворал потом, но жив остался. Даже ко двору его вернули, спустя какое–то время, потому что он был весьма искусен в целительстве. Только имел бедняга теперь памятки о танцах своих — сильную хромоту и неприглядный горб на искривленной спине.
Эти уродства лекарю жизни не давали — ожесточили сердце, сжигали злобой изнутри, заставляли думать о том, что надо бы отплатить князю и всем остальным за свой позор.
Долго думал о мести лекарь, разные способы для ее свершения выбирал. Наконец, он решился: пошел на Рыжий склон, прямо к правителю руи — князю Дарусу. Рассказал, что готов отдать в его руки Крылатый Город, всех жителей, все богатства. А еще рассказал, почему решился на такое.
Как обещал — так и сделал. Опоил стражу главной цитадели — солдаты уснули крепко и навсегда. Потом лекарь вытянул ключи у привратника и открыл ворота войску руи, что под покровом ночи приблизилось к стенам города.
Погиб Крылатый Город. Без жалости убивали и рушили руи, не жалели никого, ничего. Они тоже мстили, за свои давние обиды, давали волю гневу, и он захлестнул всё человеческое, что было в них.
Горбун же, видя, какой жестокостью, каким морем крови обернулась его месть, не выдержал — сбросился с крепостной стены на камни. Только смерть его уже ничего не могла изменить.
Город апи пал, их женщины и дети (те, кто не погиб) были взяты в рабство. Руи ненавидели всех женщин апи много сильнее, чем мужчин: помнили, что из–за носящей юбки разгорелась война.
Из–за женщины и Крылатый Город погиб…
— В женщине много зла. И поэтому небо создало мужчину, который сильнее и умнее — чтоб сдерживал он женщину, не давал ее злу расти и наружу выплескиваться, — так учил брата Копуса мастер Ахмар.
А юноша смотрел на рабынь, что сновали по пещерам Круга Семи Камней и были из–за худобы и грязи больше похожи на крыс, чем на людей, и думал, что мужчины из их братства явно переусердствовали в своем сдерживании…
* * *
Черные камни, которые рассматривал Копус, не могли не притягивать восхищенного взгляда. Один походил на лошадь, второй — на башмак, а третий — на мрачную физиономию вечно хворающего брата Болы. Юноша улыбнулся. С прошлого раза (а было это месяца четыре назад) заприметил он чудные камни и теперь вот радовался, что видит старых знакомых.
К каждому он подошел, погладил, словно с товарищем поздоровался, а "голову брата Болы" даже по носу щелкнул, сказав "привет, болван".
Сейчас же Копусу следовало карабкаться вверх — за грядой из причудливых черных камней начинался спуск в Душное ущелье, где стояла башня Крупора. Одолеть перевал юноша желал до наступления темноты. Поэтому еще раз проверил лямки сумок, сунул посох за пояс, чтоб руки освободить, и почти на четвереньках полез на крутой склон.
Управился он быстро — всего каких–то полчаса потратил на восхождение. Отдышался и высунул голову из–за камня, чтоб посмотреть на ту сторону. Улыбнулся, встретившись глазами с очередной знакомой картиной — узкой ложбиной меж скал и стройной башней, очень похожей на фигуру человека, плотно завернувшегося в бурый плащ.
— Крупора, — сказал брат Копус и двинулся дальше — по еле заметной тропке вниз, в Душное ущелье.
Почему здесь не было ветра? Потому что когда–то Огненный Бог — Великий Воин, устав от долгих хождений по земле людей, от трудов и забот, прилег здесь для отдыха. Но порывы холодного горного ветра, их свист и вой долго не давали ему спокойно уснуть. Раздраженный Бог раздул свою могучую грудь, сделав глубокий вдох, и втянул в себя ветер, и всё стихло в ущелье. Так, наконец, Великий Воин уснул и спал очень долго — нагрелась земля от его жаркого, полного огня, тела, а воздух — от его дыхания. Отдохнув, бог встал и пошел дальше, в долину, а ущелье с тех пор стало самым жарким и самым душным местом в Красных Перьях.
Такое сказочное объяснение знал Копус. И ему нравилась эта чудесная повесть.
У Крупоры же, которая торчала посреди ущелья, тоже была своя интересная история, только связанная с людьми, а не с богами. Построил мрачную и высокую башню князь Дарус. Тот самый, что воспользовался услугой лекаря–предателя и захватил, разрушил гордый Крылатый Город. Дарус не хотел, чтоб сквозь Душное ущелье, как и раньше, ходили люди из долины Вриба, из пустыни Бликуша и свободно проникали на его владения (теперь уже — только его владения, потому что не стало народа апи, с которым делил народ руи склоны и ущелья Красных Перьев). Князь согнал сотни рабов в ущелье и их руками, под свист плетей и крики боли, возвел сторожевую башню и назвал ее Крупора, что на древнем горском языке означало "зрячая". На верхней плошадке башни установили огромный сигнальный колокол — своим гулом он должен был предупредить руи, если бы явились на их земли незваные гости.
Однако Дарус недолго правил, недолго упивался своим могуществом и победой. Одной ненастной весной над Красными Перьями сгустились плотные зеленые тучи, и с помрачевших небес пошел жгущий кожу дождь. Его потоки отравили посевы, плоды и сам воздух, которым дышали руи. Много народа погибло в тот год: умирал и стал и млад от кровавого кашля и сильного жара, что охватывал тело хворающего. Остались живы лишь члены Круга Семи Камней и те, кому повезло быть рядом с ними — травоведы пусть не сразу, но нашли лекарство от неизвестной болезни, принесенной дождем, и спасли столько людей, сколько успели. Спасли и князя Даруса, и его семью. Только взамен потребовали ведуны, чтоб отдал им правитель власть над теми руи, что остались. Дарус согласился, потому что не было у него возможности сопротивляться — почти все его воины ушли в могилу, не пережив хвори. Так в землях руи установилась новая власть — власть ведунов и травоведов. И тогда же поменялось назначение у башни Крупоры: из сторожевой она превратилась в нечто вроде дверного молотка для тех, кто желал вступить в Красные Перья…
Копус остановился, присел на ближайший камень, достал из сумки флягу с водой, в которую мастер Танвир подмешал сок корня, улучшающего зрение. Теперь, когда сгущалась ночь, необходимо было сделать свои глаза более зоркими. Злоупотреблять же соком не стоило — его избыток мог "наградить" сильными головными болями и даже совсем отобрать зрение.
Копус сделал пару глотков, глядя на темнеющее небо — оттуда ему приветливо мигнули первые звезды.
Юноша редко их видел: почти все время сидя под землей, небосклоном не налюбуешься. Поэтому Копус отложил фляжку и лег на спину, закинув руки за голову.
— Созвездие, — прошептал он, щурясь. — Созвездие Орла, привет тебе. Давно не виделись, — он даже засмеялся: так вдруг хорошо ему стало, на твердом теплом камне, в полном одиночестве, среди скал, под бездонным ночным небом. — И тебя я помню, созвездие Золотой Ящерки…
Глаза его видели все лучше и лучше. И выныривали для Копуса новые звезды из угольной тьмы. Те, которых он раньше не видел. Через какое–то время небосклон стал напоминать иссиня–черное покрывало, щедро украшенное мелким, сияющим жемчугом.
Копус протянул руку вверх, растопырил пальцы, сквозь них глянул на звезды.
— Собрать бы вас, малышки, в ладонь, истолочь в порошок, — бормотал юноша, улыбаясь. — А потом — выпить с водою. Или с молоком. Наверное, от такого питья можно стать очень красивым парнем. Красивее подлеца Лива… тогда бы меня все тоже любили, никто бы не пинал, не бранил… ах, что за чушь я несу…
И тут уши Копуса поймали странный для этих мест звук — смех. Смеялся мужчина, громко, раскатисто. Юноша встрепенулся, забыв о звездах и своих мечтах, сел и помотал головой — он подумал, что смех ему померещился.
Но смех повторился и даже громче стал — хохотало уже несколько человек. И хохот несся из Душного ущелья — от Крупоры. У ее подножия (Копус отлично видел прояснившимся взглядом) мигал оранжевый костер, так не похожий на холодные белые звезды. Возле огня туда–сюда метались тонкие тени.
Копус задумался: звонившие в колокол, были, судя по всему, смелыми ребятами. Они развели огонь, они шутили и смеялись. Их не пугало Душное ущелье, мрачная башня и слухи о том, как страшны и коварны ведуны из Красных Перьев. Не так вели себя те, кого видел Копус полгода назад.
Тогда у Крупоры юношу ждали девять хмурых, краснолицых и бородатых азарцев в мохнатых шапках из лисьих шкур. Они вели себя очень тихо — боялись злых духов, которые по их поверью обитали в Душном ущелье. Когда азарцы увидели Копуса (парень явился к ним из густого и огромного облака дыма, которое он сам и создал, бросив на землю глиняные шарики с порошком, творящим туман), то пятеро из них упали перед юношей на колени и стали просить не губить их жизни. Конечно, Копус был милостив и не сделал им никакого зла.
С собой азарцы привели четверых темнокожих чинариек — на продажу Кругу Семи Камней. Сильно избитые, крепко связанные девушки прожигали взглядами своих захватчиков. Все пленницы были ранены — кто в ногу, кто в плечо, одна — в голову. Чинарийки всегда высоко ценили свободу и расставались с ней весьма неохотно, а, если попадали в плен, легко могли с жизнью расстаться, только бы не оказаться в положении рабыни. Только Круг Семи Камней мог их заневолить, благодаря особым зельям, которые делали человека покорным и тупым, как овца.
Азарцы, приведшие пленниц, тоже не могли похвастать невредимостью. Поэтому Копус первым делом одарил их всех живительной мазью, которая затягивала раны. После этого мужчины вновь кланялись ему — уже с благодарностью.
Парень вспомнил тогда слова мастера Болы, который называл азарцев глупыми зверьками.
Да, дурить "глупых зверьков" оказалось очень легко, и Копусу это понравилось. Азарцы были первыми людьми, в глазах которых юноша увидал страх и благоговение по отношению к себе.
А эти? Каковы будут эти пришельцы? Беспечно смеющиеся в таком страшном месте, как Душное ущелье…
Брат Копус вернул на лицо маску (снимал ее, чтоб освежить лицо), сжал крепче посох и продолжил свой путь. Сок корня, укрепляющего зрение, помогал еще и в темноте хорошо видеть. И юноша прикинул, что без особой спешки доберется до Крупоры к середине ночи. Самым главным было — идти бесшумно. Он это хорошо умел делать — таиться и подкрадываться без лишних звуков, словно кошка. С детства научился — очень часто не желал Копус, чтоб его видели, потому и прошмыгивал незаметно по коридорам за спинами братьев и отцов. За подобное искусство и был он выбран отцом Зинусом для того, чтоб ходить к Крупоре…
* * *
— Сдается мне: никого мы не дождемся, — сказал один из мужчин, сидевших у костра, потирая свой гладко выбритый затылок.
— Это почему же? — спросил его сосед, ковырявший ножом какую–то чурочку — стружка летела в огонь и тут же воспламенялась, светлячком уносилась вверх, исчезала.
— Вот такое у меня предчувствие, — ответил первый, позевывая.
— А я кроме жары адской ничего не чувствую, — хмыкнул тот, кто ковырял деревяшку.
Первый вздохнул и откинулся на спину — на расстеленный плащ — завел руки за голову и вновь зевнул: грудь его высоко поднялась, затем опустилась. Копус увидел, как блеснула на ней белая цепочка с какой–то мелкой подвеской.
Юноша с огромным интересом наблюдал за мужчинами, спрятавшись в небольшой овражек, и едва сдерживался от того, чтоб не высунуть голову дальше, чем это было можно.
Пришельцев было много. Пятнадцать человек. Это если считать вместе с пленницами: шесть темнокожих женщин увидел Копус. Они, связанные по рукам и ногам, неподвижно сидели у стены Крупоры. Еще парень заметил одного азарца — угрюмого лохматого богатыря, который держался отдельно от всех: сидел на одиноком камне и что–то плел из кожаных ремешков, время от времени посматривая то в небо, то на своих товарищей.
Остальные мужчины совершенно не походили на азарцев: были белокожи, одеты иначе.
В самом начале своего наблюдения юноша здорово испугался: двое воинов покрыли головы шлемами, взяли длинные мечи, круглые щиты и факелы и направились в темноту — в разведку. Они прошли рядом с Копусом, по краю оврага, в котором парень скрючился, замотавшись в плащ — на него даже песочек сверху посыпался, вкрадчиво шелестя. А юноша и дышать перестал, чтоб себя не выдать, и головой в землю уткнулся, будто это могло добавить ему невидимости.
Разведчики ушли, у костра осталось семеро человек. Двое стояли, опираясь на копья, возле пленниц и вполголоса о чем–то переговаривались. Остальные располагались у огня: кто–то лежал на спине, закинув ногу на ногу, кто–то — на боку, тыкая в костер палкой, кто–то сидел, закрутив ноги кренделем. Но никто не спал — все ждали. А еще — скучали.
— А у кого дудка была? — спросил мужчина в черной кожаной куртке и белой рубахе (у него были ясные глаза и темные волосы, украшенные серебристыми прядями).
— У Генрика, — лениво отозвался парень с удивительными красными кудрями на голове (Копус это яркое пятно давно заприметил). — И не дудка, а свирель. Он ее из речного тростника смастерил. Он же вечно что–то мастерит…
— Ну, так сыграй нам, Генрик, — махнул рукой мужчина в черной куртке.
Генрик — лохматый, бородатый, крупноносый воин (тот, что чурку ножом колупал) — неохотно оторвался от своего занятия, завозился, шумно вздыхая, в большой холщовой сумке, достал свирель, подул в нее, чтоб выгнать пыль из трубочек, и спросил:
— Что играть–то? Веселое? Грустное?
— Веселое давай, — пророкотал басом широкоплечий здоровяк, лежавший у огня на боку, спиной к Копусу. — Слезливого не надо.
— Давай–давай, — задорно отозвался воин в черной куртке (Копус подумал о том, что он пусть и седой, а на поверку — самый непоседливый). — А мы спляшем. Ножевую спляшем! Эй, кто меня перетанцует? — он резво поднялся, упер руки в боки, широко улыбнулся — сверкнули прекрасные белые зубы, и они напомнили Копусу брата Лива и его наглые усмешки.
Копус невольно сам заулыбался, подивился и позавидовал смелости пришельцев. Надо же! Они плясать собрались! У подножия мрачной башни, о которой в пустыне Бликуше и в азарской степи сложено множество пугающих историй. Например, о том, что башня может сама сбросить с себя тех, кто ей не по нраву…
— Я плясать не буду, — забурчал здоровяк, почесывая огромной лапой свой зад, обтянутый кожаными штанами. — У меня — нога. Да и жарко…
— Да ты, брат, ножевую и не осилишь. С таким–то фасадом, — ядовито заметил его сосед, парень с бритым затылком и поднялся, начал приседать, разминая ноги. — Я спляшу, ваша милость, — кивнул он седому непоседе. — Ножевую я всегда здорово танцевал.
— Давай, Платон, — седой протянул бритому руку.
После рукопожатия они сбросили долой пояса, куртки, оставшись в рубахах, взяли в руки кинжалы, которые поднес им красноголовый воин, и расположились друг против друга, лихо притопнули сапогами.
Лохматый Генрик разгладил усы, чтоб они не мешали дуть в свирель, и приложил инструмент к губам.
Музыка, задорная, веселая, заскакала, запрыгала, заставляя кровь веселее бежать по жилам.
Копус вытянул шею, что лучше видеть, что происходит у костра.
Мужчины тоже заскакали и запрыгали. Сперва довольно медленно, но постепенно ускоряясь. У обоих получалось здорово — и притопы, и прихлопы, и взмахи кинжалами. С такта никто не сбивался. То и дело они совершали полный оборот, и от этого их рубахи, давно выбившиеся из штанов, развевались, будто флаги, а клинки с хищным свистом описывали блистающую дугу. То и дело они лихо выкрикивали "хоп!", выбивая ногами пыль из земли, и Копусу вдруг захотелось так же крикнуть и так же топнуть — заразило его веселье танцоров.
Другие воины тоже "заразились": не выдержал красноголовый и кудрявый — тоже подхватился, тоже в пляс пустился. Не так, правда, здорово у него получалось, как у танцоров–соперников, и без кинжала, но все–таки с чувством, от души. Остальные взялись хлопать плясунам. Даже воины, охранявшие чинариек, подошли ближе и застучали копьями оземь, подзадоривая парней.
— Давай, Платон! — кричали одни.
— Давай, Фред! — кричали другие.
И вдруг Копус кое–что заметил. На груди у седого, которого звали Фредом, поблескивали, бились друг о друга два медальона. Один был очень знаком юноше, потому что поразительно походил на те медальоны, которые носили мастера Круга Семи Камней. Выгравированная на круглой бляхе из темного–красного металла семиконечная звезда, составленная из квадрата и треугольника. Копус решил сперва, что ему померещилось, даже глаза рукой потер, но, присмотревшись, убедился, что ошибки нет: бляха была точно такой, как бляха мастера Ахмара, и мастера Давира, и отца Зинуса.
"Вот так новости. Откуда она у него?" — подумал юноша, с усилившимся интересом глядя на танцующего.
А тот старался, плясал и ловко поигрывал сверкающим кинжалом. Было видно, что рубашка на танцоре сильно взмокла — прилипла к телу, и обрисовались под ней напряженные мышцы рук и плеч. Однако прекращать пляску Фред не собирался. И его соперник Платон не сдавался: перебирал ногами так же лихо, хоть был весь, как водой облитый.
Кончилось все неожиданно — при очередном резком движении кинжал вдруг выскользнул из рук Платона и, звездочкой сверкнув в темноте, улетел далеко от костра — широкоплечий здоровяк только голову пригнул, чтоб оружие ему в лоб не попало. А клинок шлепнулся в овражек, рядом с Копусом, и вошел в песок почти по рукоять.
— Мам–ма, — сипло выдохнул юноша, глядя на кинжал и прижимая руку к груди — там вдруг бешено заколотилось сердце.
— Ха–ха! — прерывисто, но весьма довольно молвил Фред. — Похоже, моя взяла.
— Ничего подобного, — зарокотал здоровяк. — Кинжал–то улетел, но Платон все еще на ногах и вполне может еще поплясать?
— Ага. Могу, — тяжело дыша, ответил Платон. — Это у меня руки вспотели. Вот оружие и выскользнуло.
Копус, чувствуя, как его спина тоже взмокает, как немеют ноги (будто он только что точно так же плясал ножевую), осторожно выглянул из оврага.
Платон был без рубахи — стоял и жадно пил воду из кожаной фляги. Фред вытирал полотенцем блестящее от пота лицо.
— Вот уж забава — на жаре танцевать. Это для сердца плохо, — проворчал воинам сухощавый мужчина, до этого момента тихо сидевший в тени огромного валуна и по этой причине почти невидимый для Копуса.
Фред опустил полотенце и сказал, улыбаясь:
— Вы бы не бурчали, уважаемый, а сходили бы за кинжалом. А насчет танцев вот что скажу: никогда не мешает застоявшуюся кровь погонять. Тем более, что мы не знаем, что нас ждет. Лично я прекрасно взбодрился.
— Я тоже! — отозвался Платон. — Сонливость — как рукой сняло.
Ворчун ничего не ответил. Поднялся, выдернул факел из песка и с недовольным лицом потопал искать улетевший клинок. И вполне ожидаемым стало то, что потопал он ровнехонько к оврагу, где таился брат Копус…
* * *
"Что делать? Что делать? — пульсировала мысль в голове у парня, и билось, стучало его сердце не в груди, а где–то в ушах. — Он же заметит! Обязательно заметит! Куда ж тут спрятаться?"
Копус затравлено осмотрелся. Пару минут назад этот овражек казался ему совершенно безопасным местом, замечательным местом. Но капризник Господин Случай изменил все за долю секунды, и убежище превратилось в ловушку.
И Копус решил — пришло время явиться. "Пусть уж так, чем по–другому!" — сказал он сам себе, сунул руку в карман просторного плаща, достал несколько дымовых шариков и бросил их себе под ноги, и в миг окутался голубоватым туманом.
До него донеслись удивленные крики, топот сапог тех, кто только что веселился у костра.
Юноша быстро, на ощупь выбрался из оврага, поправил маску, капюшон на голове, чтоб, когда рассеется туман, предстать перед пришельцами зловещей темной фигурой.
Так, в общем–то и получилось. Только воины, увидав мрачного незнакомца, не стали падать на колени и молить о пощаде. Они просто стояли у огня и смотрели на Копуса. Вроде бы с удивлением.
"Неплохо", — искренне обрадовался юноша, увидав такую их реакцию. Потом заметил, что у некоторых в руках — мечи, а красноголовый держит наизготовку какую–то странную металлическую палку с деревянной нахлобучкой. И подумалось Копусу при взгляде на сверкающее оружие воинов, что радость его преждевременна.
Первым заговорил с парнем Фред — седой мужчина, у которого на шее висела бляха Круга Семи Камней. У Фреда в руках тоже поблескивал меч — белый клинок, похожий на луч звездного света. Копус, чуть сощурив глаза, увидал на лезвии изящную гравировку — двух крылатых, змееподобных драконов. Это оружие, судя по всему, было сработано большим мастером. Воин же мотнул седой головой, будто муху от лица отгонял, и сказал:
— Ага.
Копус приободрился: в голосе Фреда не слышалось грозы — сквозила озадаченность. Поэтому парень сделал свой голос низким и рокочущим, шагнул вперед, ударил посохом в землю и провозгласил:
— Я пришел сюда, услыхав звон древнего колокола! Кто посмел тревожить заповедные горы?
— Мы посмели, — с легким поклоном ответил тот, кто сказал "ага".
Копус сделал вывод, что воин с седыми волосами — главный в отряде. Но его ответ юношу не устроил.
— Кто ж вы такие? — спросил он и опять стукнул посохом.
— Мы эринцы. Про княжество Эрин слыхал? Вот оттуда мы, — начал рассказывать Фред, используя весьма беспечные интонации в голосе, и Копус, глядя на него, сделал еще один вывод: воин совершенно не боится таинственного пришельца из тумана.
— А мы вот слыхали, что баб вы покупаете. Прибыли сюда, чтоб предложить вам парочку девчонок из Чинарии. Вы, вроде, к ним особый интерес имеете, — продолжал седой, не сводя внимательных глаз с Копуса, и парню захотелось поежиться от этого пристального взгляда. — Не ошибся?
— Не ошибся, — ответил Копус и неожиданно смолк.
Слушая Фреда, он пользовался тем, что маска надежно скрывает лицо и затеняет глаза, и рассматривал остальных воинов, которые все стояли у костра, не выпуская из рук оружия. И взгляд парня теперь остановился на том здоровяке, который совсем недавно лежал у огня, спиной к Копусу, и жаловался на ногу и жару.
Огромный рост, широкие плечи, могучая грудь. Стройные, мощные ноги. И прекрасное лицо: светлое, круглощекое, с большими карими глазами, обрамленными пушистыми ресницами. Копус глаз не мог оторвать от этого великолепия. Особенно же — от волнистых, золотистых волос, которые украшали голову прекрасного воина.
— Матушка моя, — прошептал Копус, чувствуя, что сейчас заплачет.
Плакать ему хотелось от того, что он прекрасно понимал: такой божественный красавец никогда не обратит своего внимания на такое ничтожество, как он, Копус. А ведь парню так вдруг захотелось его внимания.
— Ну и что ты нам за девчонок предложишь, черная душа? — спросил между тем Фред, воткнув свой меч в песок и сложив руки на груди — приготовился, как видно, торговаться.
Копус вздрогнул, очнулся, с трудом отвел глаза от золотой шевелюры ясноликого великана, чтоб посмотреть на седого воина. Надо же — юноша поймал себя на том, что на какое–то время совершенно забыл о его бляхе. Ведь бляха теперь казалась не важнее песка, который попирали ботинки Копуса и сапоги воинов–эринцев.
— Не со мной вам говорить о цене, — хрипло ответил парень. — Я проведу вас в Красные Перья — там будете говорить с Зинусом — отцом Круга Семи Камней. Он и скажет цену.
— Это не совсем устраивает, — хмыкнул Фред. — Давай так: мы скажем цену, а ваш отец ее одобрит и заплатит. Так оно лучше будет.
Копус насмешливо скривил губы, подумал: "Вот же наглый торгаш. Думает, что хитрый, а на самом деле — глупый. Думает: будет так, как он скажет. Ну, в пещерах Круга ему покажут, кто в доме главный".
— Я уже сказал: говорить будете с отцом Зинусом. Сейчас — собирайтесь, — сказал юноша, намеренно делая голос низким. — Я не намерен долго здесь задерживаться.
Сказал и вновь уцепился глазами за златоволосого красавца. Как же он хорош! Да слащавый Лив и рядом не стоял со своей медовой физиономией и тонкими ручками…
* * *
— Что скажешь? — спросил король Фредерик у Элиаса Круноса, кивнув на человека в черном плаще, который по–прежнему стоял на краю оврага, опираясь на свой посох, и ждал, когда воины соберутся в дорогу.
— Что тут скажешь? — пожал могучими плечами гвардеец, затягивая шнуры своей куртки. — Ничего. Потому что ничего не понимаю. И вообще — затея эта мне не особо нравится.
— Я не про затею. Я — про нашего нового знакомого. Что о нём скажешь?
Элиас оставил шнурки в покое и еще раз посмотрел на пришельца с гор. И ничего нового не увидел — все тот же плотный плащ с капюшоном, маска на лице. И гвардеец вновь пожал плечами, дав понять, что вновь ничего по существу не скажет.
— Тогда вот тебе мои слова, братец: во–первых, этот человек молодой, — сказал, хмыкнув, Фредерик. — Это я по голосу слышу. Во–вторых, у него есть какие–то дымовухи.
— Что?
— Помнишь мои дымовые шарики? Здорово врагов с толку сбивают. Вот что–то подобное есть у этого парня. Видал, сколько он туману напустил? Я думаю: он подкрался незаметно и сидел в овраге, наблюдал за нами, слушал наши разговоры. А вылезти решил потому, что в овраг улетел кинжал Платона, и Линар пошел его доставать. Доктор этого проныру чуть не обнаружил. Но парень желал явиться перед нами вот таким необычным образом, чтоб заставить нас бояться… Надеюсь, на тебя сей эффект не подействовал?
— Вообще–то было о-очень неожиданно. Так что, струхнул я немножко, — признался Элиас, а потом добавил. — А ты не допускаешь, что он все–таки…
— Что? — Фредерик приподнял правую бровь.
— Ну… а вдруг он, на самом деле, призрак? Или демон? Или горный дух? — шепнул Элиас, округлив и без того круглые глаза. — Эти горы… они нам совершенно не знакомы. Там может быть всякая нечисть…
— Жди–жди–жди, — удивленно мотнул головой король. — Ты, братец, веришь в призраков?
— Знаешь, у нас в Осенней усадьбе есть призрак, — пустился в рассказы гвардеец. — Призрак моего дедушки. Мой дедушка после одной знатной пьянки утонул в пруду. С тех пор…
— А ты сам видел этого призрака? — вновь хмыкнул государь.
— Я — нет. Но вот конюх наш…
— Слууушай, — начал Фредерик, недобро растягивая гласные в слове, — я слышал много разговоров о том, что в моем замке — Цветущем замке — бродит призрак моей матушки. Только я, я сам, ее сын, ни разу его не видел! Зато прислуга рассказывает такое, что…, — тут глаза его сверкнули раздражением, и король умолк на миг, чтоб не дать нехорошим словам пыхнуть с губ, затем совладал с собой и продолжил. — Я не верю во все эти глупости.
— Но ведь в жизни всякое бывает, — промямлил Элиас.
— Братец, я, наверное, видел всё, что в жизни бывает, — Фредерик очень красноречиво посмотрел на гвардейца.
И тут глаза его вновь блеснули — уже теми бесовскими огнями, за которыми обычно следовал какой–нибудь поступок, позволявший Элиасу или тому, кто стал свидетелем поступка, обозвать короля сумасшедшим.
— Ха! Да что я все говорю! — Фредерик хлопнул сам себя по коленкам. — Хочешь, я сейчас сорву с него капюшон и маску? И все мы увидим, что там — под тряпками. Это легко будет сделать — он нас сам жутко боится. Смотри, как сгорбился, и руки у него дрожат…
— Э. Может, не надо? — отозвался, проходя мимо, Аглай (он невольно услышал последнее предложение государя).
Фредерик подумал минуту и тряхнул богатой на идеи головой:
— Ладно. Не будем срывать одежу с бедолаги. Только полюбопытствуем…
Он набросил на плечи поданную мастером Линаром куртку, сделал лицо попроще и подружелюбнее и приблизился к пришельцу с гор, расслабленной, прогулочной походкой:
— Я тут подумал: надо бы имя твое узнать, — забалагурил Фредерик, подражая рыночному зазывале, безостановочно нахваливающему товар того купца, от которого ждет звонкую монету в конце дня. — Меня кстати Фредом зовут. Ага. Вон тот великан–крепыш — Элиас. А рыжая башка — Аглай. А бритая башка — Платон. Ты видел, как Платон танцевал? Да? Молодец! Кстати, а кто лучше танцевал? Вот скажи честно? Я или Платон?
Бедный брат Копус, совершенно не ожидавший такого общения, моментально попался в ловушку: сперва кивнул на вопрос "ты видел, как Платон танцевал?", а потом буркнул "да вроде оба здорово поплясали".
— Ага, — покивал и Фредерик, широко улыбаясь. — Стало быть, сидел в овраге и следил за нами, дружок…
Парень, сообразив, что попался, застыл, будто его заколдовали, в камень обратили. Король Южного королевства воспользовался таким удачным ходом дела — ступором призрака — и не удержался — с задорным криком "ха–ха!" дернул–таки капюшон и маску с головы мрачного пришельца.
Копус взвыл, ухватил сам себя за уши — по ним немилосердно прошлись суровые завязки маски — и лишь только потом вспомнил о своем оружии: о шесте и ножиках в ботинках.
Фредерик, ахнув, присел — над его головой свистнули отравленные иголки, которыми Копус выстрелил в наглого врага. Выпрямляясь, король ударил парня кулаком в локоть правой руки, зло и сильно, и посох, украшенный змеиною кожей, покинул ладони Копуса и взвился вверх, будто посланное в небо копье. И упал в тот же овраг, куда совсем недавно улетал кинжал Платона.
Копус вновь завыл и прыгнул назад, топнул при этом ногами — из носков ботинок с легким звоном выскочили ножики.
Фредерик все заметил. С криком "ах ты, гад!" он пошел в атаку: присел и сделал молниеносную подсечку — Копус полетел вверх тормашками, с воплем рухнул на песок и не стал подниматься — очень уж больно ушибся, головой и плечами. Даже в глазах у него помутилось. Надо сказать, никогда еще не попадал брат Копус в такие переделки. Никогда даже не думал, что может так попасться — верил в то, что пугающая слава Круга Семи Камней защитит его не хуже тяжелых щитов.
— Ах ты гад, — повторил король Южного королевства, но уже без прежнего возмущения — спокойнее и тише.
Он подошел к поверженному, присел и стащил с его ног башмаки.
— Видали, парни, какая хитрость, — хмыкнул он, показывая опасную обувку своим рыцарям, которые, пока он воевал с призраком (схватка эта заняла всего несколько секунд), в оцепенении находились, и только сейчас опомнились, подошли ближе, чтоб посмотреть на Копуса и его башмаки.
Король выпрямился и сказал:
— Видел я похожие у одного головореза из города Браундека. Тоже кинжалы в сапогах. Он ночью в подворотнях прятался. Если шел кто по улице — выскакивал на человека, бил его сапогом по ногам, в голени. Бедняга падал, кричал от боли, а бандит у него кошель или сумку — хвать! И всё, — он хотел коснуться пальцем острия, торчащего из носа обуви, но тут с громким мычанием к нему подлетел азарец Димус и выбил башмак из рук.
— Э, — только и успел вымолвить Фредерик, глядя на немого, потом сообразил. — Еще и отравленный?
Димус энергично покивал, а потом, сделав весьма печальное лицо, указал на мастера Линара — тот стоял, имея огорошенный и даже слегка обиженный вид, у костра и смотрел то на иголки, которые торчали у него из левого предплечья, то на Фредерика.
— Ага, — нахмурился король, подходя к бедолаге. — Стало быть, в меня они не попали, но им попался наш уважаемый доктор.
Линар как–то жалобно улыбнулся и выдернул одну из иголок из руки.
— Димус, они что? Тоже отравленные? — спросил азарца Элиас.
Немой опять закивал, а вдобавок — тяжело вздохнул.
— Да! — выпалил вдруг Линар, наблюдая все эти скорбные для него знаки. — Ну, а какие могут быть сомнения?! Да! Всё! Мне конец! — картинно объявил он и сел у огня, положив руки на согнутые колени и свесив голову ниже плеч — это, безусловно, была поза полного отчаяния. — Все! Идите, куда хотите, а я тут останусь. Будете возвращаться — похороните. Всё!
Фредерик нахмурился еще грознее и глянул на того, кого только что сбил с ног и разул — горец пытался незаметно уползти в овражек.
— Стой, гад! — король прыгнул к парню, цапнул его за волосы и потащил к костру.
Копус, оставляя на песке борозды одной обутой ногой, а второй — разутой, заверещал, как девушка, которую собрались бесчестить.
— Глохни, сволочь! — рявкнул Фредерик.
Он схватил правую руку юноши и протянул ее над костром. Копус заорал еще громче — пламя здорово припекло сквозь перчатку.
— Ага! — зловеще осклабился король. — Ему больно! Ему больно, ребята! — прорычал он своим рыцарям, и те отозвались одобрительными криками. — Значит, человек он. Самый настоящий. И боли боится. А еще — помереть боится. Так ведь, парнишка? — спросил, наклоняясь к уху Копуса.
— Пра–авда–а, — рыдая, отозвался юноша.
Он не прятал слез — ему было больно и страшно. Очень страшно. Потому что сегодня он столкнулся с людьми, которые оказались намного страшнее отца Зинуса, мастеров и братьев. Потому что эти люди не боялись Круга Семи Камней…
* * *
— Вот что, тварь, — голос Фредерика, его сверкающие глаза, его рука, крепко державшая чуб несчастного посланника травоведов, не обещали ничего хорошего. — Яды у тебя есть — это мы уже поняли. Но у тебя ж и противоядие есть? Ведь так? Мало ли: ты сам можешь в пути о свои иголки и ножи пораниться. Значит, и противоядие у тебя есть.
Копус плохо соображал, чего от него хотят. Он всхлипывал, цеплялся пальцами за руку короля, и та казалась ему сделанной из камня. А еще брат Копус дрожал: колотило его как в жестокой лихорадке.
— Уух, я разозлился! — прорычал Фредерик и еще раз сунул руку парня в огонь, уже поглубже.
Юноша заорал так, что Крупорскому колоколу стало неловко за свой слабый голос.
— Говори про противоядие, гад! Или я тебя в костер целиком заброшу, — предупредил король.
— Есть! Оно есть! — сквозь слезы начал признаваться Копус. — В сумке у меня много чего есть!
— Ну, волоки ее сюда, — рявкнул Фредерик и швырнул парня на песок. — И без шуток!
Копус отполз подальше и надумал еще немного повыть — рука–то болела, но недобрые взгляды стоявших рядом рыцарей дали понять: не стоит запаздывать с извлечением противоядия из сумки.
Покопавшись в ней, достал махонький узелок, оттуда — смолу дерева окша. Почти на четвереньках подбежал к Линару, который с немалым удивлением смотрел на все происходящее, и протянул ему темно–красный полупрозрачный и липкий кусок.
— Вот, — сказал, жалобно всхлипнув. — Кусай и жуй. Оно на вкус противное, но зато спасет от яда. Чем больше съешь, тем быстрей поправишься. Только живот от смолы болеть будет. Два дня — это точно…
— Это смола? — спросил Линар, с любопытством глядя на кусок. — А какого дерева?
Фредерик, видя, куда все завернулось, сам себя по бокам ударил:
— Давайте–ка, мастер, вы потом будете выяснять, какие тут деревья растут и какой от них толк. Вы смолу–то ешьте. Или я зря парня поджаривал?
Линар крякнул и вонзил зубы в спасительный кусок.
Копус, сообразив, что экзекуции по отношению к нему вроде как закончились, тоже позволил себе минуту любопытства и спросил у жующего смолу доктора:
— А вы мастер?
Тот кивнул, увязнув зубами в тягучей и липкой массе.
— А по какому делу мастер? — задал парень следующий вопрос.
— Врачевание, — выдавил из себя Линар.
— Мой отец тоже мастер, — сказал Копус, утирая рукавом плаща мокрое от слез лицо. — Мастер Ахмар…
Тут он увидел, как изменилось лицо Фредерика, как он вновь шагнул в его сторону, и свернулся клубком на песке, пряча голову в капюшон, закрываясь руками:
— Не надо! Не бейте больше!
— Пока я тебя бить не собираюсь, — сверху, миролюбивым тоном сообщил Фредерик. — Я просто узнать хочу: не тот ли это мастер Ахмар, про которого в других землях известно?
Копус минуту помолчал, вникая в то, что ему сказали, и, не веря тому, что тычков, рыка и поджариваний в ближайшее время не будет.
Король Южного Королевства терпеливо ждал.
— Д-да, н-наверно, — промямлил юноша, из–под локтя посматривая то на зависшего над ним Фредерика, то на носки его сапог. — Он большой мастер. Он знает много про травы и камни. Он любую хворь вылечить может.
— Здорово, — кивнул король и присел на корточки, чтоб оказаться ближе к лежащему. — А у нас к нему весточка есть, — он распахнул складки ворота рубашки, и Копус вновь увидел бляху Круга Семи Камней. — Это меня просил передать мастеру Ахмару один человек.
Копус всхлипнул, вытер нос рукавом:
— Ну, так я ж и так повел бы вас в наши пещеры, к отцу Зинусу, к мастеру Ахмару. Зачем было драться?
— Любопытство меня заело, парнишка, — усмехнулся Фредерик. — Поспорил я с ребятами: они сказали, что ты — настоящий призрак. А я говорю: да быть того не может. Нету призраков на белом свете. А ребята уперлись. Вот и пришлось проверить. Я ж не думал, что ты за это убить меня захочешь. Пришлось воевать. Кстати, так и не узнал я, как тебя зовут. Ну, так как?
Парень решил, что не стоит больше валяться на песке — общение с воинами, похоже, перешло в мирную стадию. Поэтому Копус сперва сел на песке, потом поднялся, отряхнулся, из–за чего Фредерик прикрыл лицо руками (спасал глаза от летящей пыли), и назвал себя.
— Отлично, Копус, — улыбнулся король. — Копом тебя можно звать?
— Вполне можно, — тряхнул лохматой головой юноша, исподлобья посмотрев мимо Фредерика на Элиаса, который подошел ближе.
Король заметил этот взгляд и, обернувшись, тоже глянул на гвардейца. Элиас лишь плечами пожал и вернулся к своим сумкам, которые до сих пор не собрал…
* * *
До полудня оставалось еще часа два, когда рыцари Южного Королевства, их король и связанные чинарийки прошли перевал и оказались у тех черных камней, которыми любовался брат Копус.
— Надо отдохнуть, — сказал Фредерик, глядя, как спотыкаются и обливаются потом девушки, каким раздражением горят глаза у их командира Тайры; конечно, им очень нелегко было штурмовать подъем со связанными за спиной руками; еще и Линар шел, опираясь на плечо Генрика, держался за живот и скрежетал зубами — доктору (как предупреждал Копус) чрево разболелось от смолы.
Слова про отдых только–только слетели с губ короля, а все тут же остановились и сели на землю там, где стояли. Заползавшая в горы жара изрядно приморила путников.
Король взял фляжки с водой и пошел поить пленниц.
Тайра сделала пару жадных глотков, мотнула головой, дав сигнал, чтоб Фредерик убрал флягу, и, грозно сияя подглазными фингалами, поинтересовалась, выпуская слова сквозь зубы:
— Как долго нам играть?
— Странный вопрос, — пожал плечами молодой человек и убрал с лица тенеглаз, в котором ходил с самого рассвета. — Разве мы уже в пещерах?
Тайра сердито дернула губами.
— Умница, — король улыбнулся и похлопал девушку по плечу. — Не задерживай меня больше — позволь и твоим подругам воды дать.
— Хорош–шо, — прошипела чинарийка и вновь посмотрела очень недобро, только не на Фредерика, а на Копуса, и тут же осклабилась. — Ха–ха, как забавно. Малыш–то, похоже, влюбился.
Король вздрогнул, глянул с недоумением:
— В кого?
— В друга твоего, — хмыкнула Тайра. — В самого здорового, — указала взглядом на Элиаса, который сидел в тени каменной гряды и заботливо чистил свой меч; Копус же расположился недалеко от гвардейца, на плоском валуне, на корточках: обхватив коленки руками, он следил, не мигая, за каждым движением рыцаря.
У Фредерика всегда было много слов в запасе. Но тут наступил такой необычный момент, когда все слова пропали, потерялись, провалились куда–то.
— Ты серьезно? — спросил он у Тайры после минутного замешательства.
Чинарийка кивнула.
— И много тут в горах таких?
— Таких, что парней любят? — уточнила Тайра. — Вроде, все из Круга Семи Камней такие. Женщин пользуют лишь для того, чтоб детей рожали. Ну, а развлекаются с парнями.
— Что ж ты раньше не сказала? — пробурчал молодой человек.
— Что? Страшно стало? — расхохоталась Тайра, видя, с каким озабоченным видом он ерошит свои волосы. — Если бы раньше знал, то не пошел бы в горы?
— Просто, я не люблю сюрпризов. Ни приятных, ни плохих, — ответил король и тут же призадумался, хитро ухмыльнулся. — А с другой стороны… из любых сюрпризов надо пользу извлекать.
И он вернул тенеглаз на нос и пошел к Элиасу, который старательно тер клинок тряпкой и хмуро посматривал на Копуса, а тот глупо улыбался в ответ на грозные взгляды рыцаря.
— Элиас. Ты заметил, Элиас? — шепнул гвардейцу Фредерик, имея на лице весьма ехидную ухмылку.
— Чего? — осведомился рыцарь, отрываясь от чистки меча.
— Этот парнишка. Он с тебя глаз не сводит, — сказал Фредерик и едва сдержал нехорошее "гы–гы".
— Ну и что? — Элиас не лукавил — он, действительно, не понимал слов государя.
— Да он, похоже, в тебя влюбился, — король не выдержал — хохотнул раз, два и рассмеялся уже в полную силу, в полный голос.
Гвардеец сперва изумленно вылупил очи, не поверив своим ушам, а потом побагровел и вновь обернулся к Копусу. Парень тут же робко улыбнулся и приветственно поднял руку. В глазах его Элиас увидел то, что опасался увидеть, — обожание. Примерно так смотрела на гвардейца супруга Роксана, когда провожала в поход.
— Твою ж мать! — прорычал молодой человек: мысль о том, что в него может влюбиться парень, никогда не посещала Элиаса, а когда посетила, то ничего хорошего рыцарь в ней не увидел.
В Южном Королевстве мужеложество не приветствовалось, поскольку противоречило заповедям Первой Книги. Поэтому тех, кто отдавал предпочтение однополой любви, было мало, и пристрастия свои они скрывали, потому что в любой момент могли нарваться на осуждение общества и быть згнаны из места, где жили.
— Я-то думал — тут чудища, ужасы всякие, — не прекращал смеяться Фредерик, уже и слезы утирая. — А тут — цирк среди камней. С романтическим уклоном… Ы-ы, лопну счас!
— Один раз я, помнится, морду тебе набил. И не слабо. Могу повторить, — процедил сквозь зубы набычившийся гвардеец.
— Все, все, умолкаю, уползаю, — покивал король. — Только, это, не будь слишком суров к пареньку. Его высокое чувство может быть нам всем полезно…
Элиас, разъяренно зарычав, подскочил на ноги, сжав ладони в чудовищные по размерам кулаки, и Фредерик, икая от смеха, поспешил отбежать на безопасное расстояние. Отбежал и без сил упал рядом с доктором, который сидел на плаще, вытянув ноги вперед, и опять шумно грыз свою лечебную смолу — желал, видимо, поправиться как можно быстрее.
— По какому поводу столь буйное веселье? — поинтересовался Линар.
— Извините, мастер, не могу сказать, — помотал головой Фредерик, едва не срываясь в новый приступ хохота…
* * *
— А скажи–ка мне, Коп, как вы живете в этих камнях? — спросил король Южного Королевства у брата Копуса, усаживаясь рядом с парнем и протягивая ему ржаную лепешку.
Юноша испуганно глянул на Фредерика — у того на носу красовался тенеглаз. Это не располагало к откровенным и непринужденным беседам. "На призрака похож", — так подумал Копус.
— О, прости, — тряхнул головой Фредерик, снял темные стекла с лица и забалагурил, намереваясь расслабить парня и вытянуть его на разговор (желалось его величеству побольше узнать о Круге Семи Камней прямо сейчас). — Так лучше. Лучше говорить с тем, чьи глаза видишь. А эту штуку я ношу, чтоб не щуриться. Очень уж солнце злое — глазам больно делает. Вот ты как? Тоже небось недоволен?
Копус понимающе улыбнулся, кивнул:
— Ну да. Я из пещер редко выбираюсь. Я к тени привык. Мне солнце тоже не особый друг. Вот, без маски полдня прошел — и нос, щеки обгорели. Щиплется, — юноша потрогал лицо и чуть скривился — его тонкая белая кожа, кожа человека, большую часть жизни проведшего в полумраке, под землей, в самом деле, заметно пострадала от солнечных лучей — раскраснелась и стала "гореть".
— Вот, и я о том же, — сказал Фредерик. — А есть земли, где солнца очень мало. И снег почти круглый год лежит.
— Снег? Снег круглый год лежит и в наших горах, — с гордостью ответил юноша. — Гора Ланда. Там снег и голубой лед. Правда, я там ни разу не был, — вздохнул Копус. — Там только мой отец был — мастер Ахмар — и его ученики.
— Мастер Ахмар? Он у вас, наверно, самый главный?
— Нет. Главный у нас — отец Зинус. Он знает такое, про что и мастер Ахмар не слыхал. Мастер Ахмар по травам и минералам большой умник. А вот отец Зинус и с травами, и с минералами хорошо знаком, и еще ворожить умеет, толкует небесные знаки…
— А ты? Ты что умеешь? — спросил Фредерик.
Этот вопрос застал юношу врасплох. Он невольно сам задумался — в чем же его мастерство? Из трав он, конечно, много чего делать умеет, но только если книги с нужными записями рядом, а вот без книг, по памяти какой–нибудь состав намесить — это Копусу до сих пор сложно. И к ядовитым веществам у него до сих пор свободного доступа нет. Только под присмотром мастера Ахмара можно заходить в Белую кладовую и брать то или иное для создания убийственных зелий…
— Я? Я учусь. Постоянно учусь. Чтоб стать когда–нибудь мастером, — пробормотал Копус. — Книги старые изучаю, писать учусь, в садах работаю и в загонах…
— Сады? Загоны? — заинтересовался Фредерик.
— Да. Сады для нас очень важны, — тряхнул головой парень. — Там овощи, фрукты, травы всякие растут. Мы их растим в расщелинах. Туда когда–то земли из равнин натаскали и получились сады. Вот я там и работаю. Глаз да глаз нужен за ними.
— Понятно, — кивнул Фредерик. — А загоны?
— Это для скота, — охотно объяснил Копус. — Мы свиней держим. Без мяса ж тяжело…
— Точно, — улыбнулся король. — Я тоже люблю мясо. Воину без мяса нельзя.
— Ты же воин. Да, — покивал юноша и заметно погрустнел. — Это наверно здорово — быть воином. Сам себе хозяин, ходи, где хочешь. И меч — такая добрая штука…
— Еще воевать нужно. Ты умеешь воевать? Фехтование, стрельба из лука, рукопашка?
— Нет, — вздохнул Копус. — Я ж не воин.
— А почему тебя к Крупоре послали? Мне думается: к башне должны были отправить хорошего воина, а не такого хилого парня, как ты…
— Я не хилый! — сразу надулся Копус. — И я не первый раз уже к Крупоре хожу. Потому и послали меня к ней. А воины у нас есть, и драться они умеют очень хорошо. И многие ученики умеют драться. Но вообще–то с нашим отравленным оружием особое военное мастерство и не надобно, — хмыкнул парень и тут же спохватился. — Ты специально меня разбалтываешь!
Фредерик улыбнулся. Не хитро, а очень даже простодушно:
— Да разве? Я тебя просто угощаю, — и протянул юноше хороший кусок колбасы. — Давай, ешь. Хилости в тебе поубавится.
— Я не хилый, — вновь буркнул Копус и взял колбасу.
— Да ладно, — махнул рукой Фредерик. — Тебе сколько лет?
— Двадцать. Два! — юноша прибавил себе годков, и сам не понял, зачем соврал.
— А. Когда мне было столько, я тоже был тощим, — поделился "секретом" Фредерик. — Кости растут быстрее мяса. Понимаешь? Ну вот. Мясо — оно потом нарастает, если хорошо питаться и заниматься. Если же просто питаться, то просто разжиреешь. Как мой кузен Аллар. У меня есть кузен. Он мало двигается, много ест и из–за этого быстро толстеет.
Копус проглотил кусок колбасы, посмотрел туда–сюда — не хотелось ему, чтоб кто–то мешал их доверительному разговору, и спросил шепотом:
— А как надо заниматься?
Фредерик вновь улыбнулся. Во время беседы он узнал намного больше, чем могло показаться со стороны. Увидел, например, что Копус одинок и страдает из–за этого. И поэтому так охотно сейчас балагурит с ним, с совершенно незнакомым человеком.
"Похоже, неважно у тебя идут дела в Круге Семи Камней", — подумал король, видя, как лихорадочно блестят глаза парня.
— Фехтованием, например. Плаванием. Верховой ездой, — сказал вслух.
— Ууу, — разочарованно протянул Копус и сделал несчастное лицо, — это не для меня. Плавать? Не умею. Где тут плавать в горах–то? Ездой верховой? На ком? Наши толстые пони только для поклажи годятся. Фехтованием? — в этом месте своей речи юноша даже горько засмеялся. — Да кто меня вообще отпустит куда из кельи? Мечами орудовать — на то воины есть. А я не воин. Мне как положено с пеленок — старые книги читать да в корешках копаться — так я с этим и помру. По–другому не будет.
Копус даже о колбасе забыл, представив себе свое невеселое будущее. Всю жизнь — короткую ли, долгую — провести в сумрачных пещерах. Редко–редко выбираясь наружу — только по особой надобности. И кожа от этого станет со временем такой, как у отца Зинуса, у мастера Ахмара — дряблой, зеленоватой, в темные пятна, похожие на плесень…
— Скучновато, братец, — заметил Фредерик (он представил себе что–то подобное и пришел к выводу, что жизнь у Копуса складывается не очень хорошо). — А вот Брура. Слыхал про такого? Он из ваших будет — из травников. Он когда–то ушел из Красных Перьев. Потому что надоело ему под землей сидеть.
Тут Копус позволил себе хихикнуть:
— Это он вам так сказал? Брура? Сам ушел. Хо–хо. Бруру выгнали из Круга Семи Камней. За любовь к женщине. Бруре еще повезло. Если бы он не был братом отца Зинуса, убили бы Бруру. Вот!
— За любовь к женщине? — нахмурившись, спросил Фредерик (он умело скрывал радость, которой наполнялся, видя, как отлично выполняется его план — разболтать горца). — Что ж плохого в любви к женщине?
Копус сразу приосанился, снисходительно улыбнулся и заговорил. Таким тоном, каким обычно говорил с ним отец, когда поучал:
— Женщины — вместилище зла. Женщины демонов в себе носят — в теле своём, в глазах, в мыслях. Только и думают они о том, чтоб верх над мужчинами одержать. Потому их нельзя любить. Их должно использовать! И всячески унижать, чтоб не смели думать, что могут быть выше и главнее мужчин.
Фредерик хмыкнул — из–за перехода разговора на женщин он вспомнил о Марте, о Коре. "Вот Кора — да. В ней был демон. Наверное, не один, — невольно улыбнулся король, вспоминая изящную рыжую красавицу. — Она иногда так поступала, так говорила, словно пламя в ней безумное разгоралось. И мне это безумно нравилось… А Марта? — перед глазами возник образ супруги, белолицей, темноволосой, с огромными, бездонными, мерцающими очами. — Если в ней и живет демон, то очень печальный, очень мирный… мирный демон… как странно…"
— Только для продолжения рода нужны женщины! Для взращивания мужского семени! — заявил между тем "многомудрый" Копус.
— Как интересно, — пробормотал Фредерик, с трудом выныривая из воспоминаний о прекрасных глазах и лицах, и скосил взгляд на Тайру — она дремала в тени, опустив голову на плечо соседки. Длинная черная коса лежала на груди чинарийки, словно разомлевшая от жаркого солнца змея.
"Вот демон. Полноценный демон, — подумал про Тайру король. — Но разве это пугает?.."
Улыбнулся, вспомнив, что в глазах Тайры не бывает ничего демонического, когда она смотрит на него…
— А правда ли то, что вам еще и кожа женская нужна? — спросил у Копуса.
Юноша не сразу ответил — задумался на миг, стоит ли дальше продолжать говорить об том, что касается Круга Семи Камней. Задумавшись, посмотрел на Фредерика. Тот имел вид сонного, скучающего человека, да и голос у него был тусклый в тот момент, когда спросил он о коже.
— А зачем тебе знать? — решил поосторожничать парень.
— Да так. Любопытно. Мне Брура про кожу говорил, — Фредерик беспечно зевнул, потянулся — что–то хрустнуло при этом у него в позвоночнике. — Вот вернусь домой, к жене, к детям. Будет что рассказать. Они очень любят страшные истории. А я детишек и супругу всегда рад потешить рассказками, — и хохотнул, будто вспомнил что–то смешное.
Его объяснение вполне успокоило Копуса. И он продолжил:
— Да. Кожа женская нам нужна — это так. Мы из нее много чего делаем. Но главное — пергамент для наших записей. Очень уж хороша для такого дела женская кожа. Нежная и мягкая…
Фредерик, прикрыв глаза рукой, все внимательно слушал и запоминал, одновременно решая, какому наказанию подвергнуть живодеров из Круга Семи Камней…
* * *
Еще он вспомнил деревню Закорево, в которой ему как–то лет десять назад пришлось побывать из–за одного нехорошего дела. Там жили староверы — те, кто не придерживался нового толкования Первой книги. Они считали, что у Всевышнего лишь один образ, и он неизменен. Еще они не ели мяса, полагая, что во всем, в чем есть кровь, есть грех и зерно нечистого. Сами себя они подвергали истязаниям, полагая, что подобное кровопускание очищает их от скверны и приближает их к небу, где нет плоти и крови.
Закорево пользовались не слишком хорошей славой, их жители считались угрюмыми и негостеприимными. Ни одна крупная дорога не шла в это село — лишь пара тропок тянулись к его плетням через дремучие леса и вечно сырые, полные гнуса, лощины. Зато в Закорево разводили отличных гусей и свиней. Поскольку жители не ели мяса, то всю выращенную и откормленную живность они отправляли на ежегодные ярмарки, а на вырученные деньги покупали то, в чем нуждалось их маленькое поселение.
Фредерик, когда приехал в Закорево, нашел там прекрасно организованное хозяйство и даже водяную мельницу. Однако, он приехал расследовать смерть молодых людей, а потому не мог тратить время на знакомство с бытом и образом жизни поселян.
Западный судья явился в Закорево потому, что весной, когда сошел снег, два парня из села Кипень нашли на берегу реки Нуны трех мертвецов — девушку, юношу и женщину лет сорока. Парень был сильно избит, а на руках и ногах женщин сохранились обрывки веревок, в их ртах торчали кляпы. Все указывало на то, что кто–то помог умереть несчастным. Чуть позже выяснилось, что погибшие девушка и женщина были из Закорево и, вроде бы, они были родственниками. А вот в парне сразу признали некоего Юльяна. Про него сказали, что он нанимался в работники к кому–то из староверов.
Это было все, что Фредерик узнал в Кипени. Затем он приказал доставить старосту из Закорево, чтоб тот опознал тела. Но приехавший, бледный и худой старик с бегающим взглядом и дрожащими руками, цветом схожими с ветками высохшего дерева, сказал, что не знал погибших. И судья увидел, что староста лжет.
Фредерик почуял очень нехорошее дело, и поэтому ему ничего не оставалось, как направить свою резвую лошадь в Закорево.
Он въехал в деревню на рассвете и в ту минуту был в превосходном настроении: радовался теплому ветру, чистому голубому небу, шелковистой траве, украшенной радужными слезками росы, и чудесному запаху, несшемуся от старых, цветущих лип, которые встретили его у околицы.
Настроение сразу и надолго испортили люди, которых он увидел, оказавшись возле первого дома, низенького, покрытого дерном и пахнущего чем–то кислым.
Пятеро человек, удивительно похожие друг на друга из–за нечесаных темных волос, из–за худобы, сутулости и истрепанных бурых балахонов, стояли полукругом в крохотном дворике, у статуи Всевышнего, вырезанной из дерева, прикрепленной к слепой стене дома, и бормотали утреннюю молитву тусклыми голосами людей, которым очень хочется спать.
Фредерик остановил коня. То же сделали и два рыцаря, которые его сопровождали. Староста, ехавший на ослике позади рыцарей, еще в Кипени получил от судьи приказ молчать, а потому тоже остановил своего "скакуна", мрачно глядя на молодого лорда.
Но молящиеся услышали стук копыт и смолкли, обернулись. И вот тогда у Западного судьи испортилось настроение.
Лица поселян нельзя было назвать приятными. Все пятеро — и мужчины, и женщины — имели острые носы, запавшие бледные щеки, горящие нездоровым огнем глаза и выражение тревоги и страха.
Фредерик нахмурился: ему больше нравились румяные и веселые крестьяне, гостеприимные и словоохотливые, в белых рубахах, в пестрых вязаных куртках. Именно такими он привык видеть жителей деревень и хуторов. Но в Закорево, по всему было понятно, такие являлись редкостью.
— Доброго вам дня, — первым поздоровался Фредерик, выказывая тем самым свое расположение людям.
— Доброго вам дня, — эхом отозвался глава семьи.
Потом он сообразил–таки, что господа, остановившие своих добрых коней у его плетня, люди непростые, и принялся бить поклоны, тараторя "Добрый день, ваша милость! Простите, ваша милость!"
То же самое начали делать его жена и дети.
— Хорошо, хорошо, — кивнул им Фредерик. — Скажите мне, у кого Юльян работает?
— Ни у кого, — ответил крестьянин.
— Как же так? — улыбнулся Фредерик. — Мне сказали: он работает в Закорево. Я и приехал. У меня есть вести для него.
Крестьянин минуту подумал над ответом и сказал:
— Он работал, да. А потом ему у нас не понравилось, и он ушел. Жизнь у нас нелегкая, вот он и ушел.
— Как же так? Никто давно уже его не видел. Друзья из Кипени его не видали, и домой к матушке он не возвращался…
— Он у Грума работал. У Грума и спрашивайте! — залепетал вдруг селянин. — А я не знаю. Ничего не знаю. Я сам днями в работе и в молитвах и не вижу, не знаю ничего.
Фредерик вновь улыбнулся, видя, в каком смятении старовер.
"Так–так. Похоже, эти молельцы замутили какую–то гадость, а теперь ответа боятся…" — подумал он, а вслух сказал:
— Что ж, поеду к Груму. Где его дом?
Крестьянин, побелевший, как смерть, махнул рукой куда–то влево.
— Лучше проводи нас. Или сына пошли в провожатые, — сказал Фредерик, добавив в голос властности, и дернул поводья, чтоб заставить лошадь поднять голову, которую она опустила, пожелав полакомиться листьями смородинового куста, привольно росшего у плетня.
— Д-да, ваша милость. П-провожу, ваша милость, — робея и заикаясь, отозвался старовер, вжимая голову в тощие плечи.
"Чрезвычайно затурканные ребята", — решил про них Фредерик.
Пока ехали к Груму, привлекая по пути внимание жителей Закорева, один из рыцарей завел беседу с судьей.
— Они все лгут, ваша милость.
— Это я вижу.
— Разве этого не достаточно, чтоб вынести им приговор?
— Сразу всей деревне?
— Они тут все заодно — это сразу видно.
— Странно было бы, если бы было иначе, — улыбнулся Фредерик.
Рыцарь понял, что сделал не слишком умное замечание, и промолчал. Судья же пустился в разъяснения, не желая, чтоб его помощник чувствовал себя неловко:
— В таких деревнях все стараются держаться вместе, и, когда приходит беда, все неслабо сплачиваются. С одной стороны это хорошо: таким образом удобнее и легче справляться с трудностями, но с другой стороны, точно так же удобнее хранить весьма нехорошие тайны. Но тут нам повезло. Тут живут староверы. Они замкнуты, мало с кем общаются из–за своей косности и потому мало знают. И потому они простосердечнее обычных крестьян. Посмотри: мы так легко увидели, что они лгут. Они ничего не могут скрывать. Что в мыслях — то и на лице… Но я хочу, чтоб они сами признались в своем преступлении, — судья вновь улыбнулся. — Я хочу устроить небольшой спектакль. Как соберется побольше народу, так и начну…
Он устроил спектакль, и остался собою доволен: его голос звенел, как голос маршала во время битвы, его рука рубила воздух, словно меч — головы врагов.
— Я здесь потому, что вы совершили преступление. Если бы вы вели себя хорошо и жили по тем заповедям, которые нам оставил Всевышний, ни меня, ни моих людей тут не было бы. И теперь все, что вам осталось — это признание своей вины, покаяние и принятие наказания. Ибо Всевышним сказано: всякая мерзость выйдет наружу, и всякое зло будет наказано, — так говорил Фредерик поселянам, остановив коня тогда, когда, по его мнению, почти все жители Закорева выбрались из своих домов, чтоб увидеть приезжих.
— Кто ж ты такой? — спросил у него один из староверов.
— Я судья Королевского дома, — не стал лукавить Фредерик. — До сей поры ни я, ни кто–либо из моих людей не посещал вас, не вмешивался в ваши дела. И, думаю, вы хотите, чтоб так и дальше продолжалось.
Он взял паузу, обвел взглядом людей — все напряженно слушали его речь и не отрывали от него своих глаз. Фредерик увидел, что не ошибся: селяне не умели скрывать своих чувств. По их лицам можно было читать, как по книгам. "Все всё знают. Знают и пока молчат. Но еще пара слов — и кто–то не выдержит, расскажет …"
— Советую не думать, что, по–другому исполняя священные обряды, вы перестали быть частью нашего государства, — вновь заговорил Западный судья. — Закон для всех одинаков. И я на этой земле для того живу, чтоб следить за исполнением закона. Но я уважаю ваши обычаи, ваш выбор, потому предлагаю: сами выдайте мне виновных в преступлении, и ваше поселение не потерпит от моего гнева. В противном случае я обязан лишить ваши дома крыш и согнать вас с места…
Люди всполошено загомонили, а двое мужчин, стоявшие у дальнего плетня, вдруг показали судье спину и побежали куда–то за сарай.
Фредерик всё заметил, махнул рукой своим ребятам:
— За ними!
— Да! Это они! Это Силвей и Дамек! — тут же выкрикнул какой–то парень из толпы.
— Вы поздно признались, болваны, — сквозь зубы процедил Фредерик. — Я вас не пожалею…
Преступников поймали очень быстро. Проливая потоки слёз, они рассказали, почему убили Юльяна, девушку и женщину, перемежая свой рассказ мольбами о помиловании.
Оказалось, что Юльян полюбил дочку своего хозяина и стал ухаживать за ней, а потом и посватался. Отец девушки вначале согласился, но, когда сообщил о будущей свадьбе главе общины, то получил указание не допустить свадьбы дочери с иноверцем (таким считали в Закорево пришлого работника Юльяна). Юношу рассчитали и выпроводили из поселка. Но он не отказался от любимой. Он устроился жить в лесу и каждую ночь приходил к окошку девушки и уговаривал её бежать из Закорева, обещая счастливую и спокойную жизнь в своей деревне, в доме своей матери.
Девица согласилась, но в ночь побега её и Юльяна увидели Силвей и Дамек, возвращавшиеся из рощи, где собирали орехи. Они поймали беглецов и долго били Юльяна. И забили ногами до смерти. Испугавшись сотворённого, задушили и бедную девушку, а когда несли тела к реке, чтоб закопать, то попались на глаза одной женщине, которая шла из Кипени. Убили и её, чтоб не стало свидетелей у злодеяния. Но свидетель всё же был — парнишка, внук старосты, удил рыбу в камышовых зарослях. Он все рассказал деду, и тот решил, что всё свершилось по справедливости, и обязался хранить тайну. Но потихоньку страшная новость стала известна всему Закорево. И все поселяне на одном из общих собраний торжественно поклялись перед образом Бога, что унесут в могилу этот ужасный секрет. Они считали, что Силвей и Дамек сделали благое дело, убив отступников, ведь убитая женщина тоже считалась неблагонадежной, потому что слишком часто (на взгляд староверов) ходила в Кипень и общалась с иноверцами…
— Гнилые люди, гнилые души, — сказал про староверов Фредерик, когда узнал все подробности дела. — Поставили себя отдельно от всех людей. Вообразили, что у них свой, особый, договор с Богом, с совестью. Я их верну на грешную землю…
Убийц он повесил, а посёлок, как и обещал, разогнал.
— Никому не позволено совершать преступления против жизни и здоровья других людей, — так сказал Западный судья жителям Закорева перед тем, как выгонять их самих и их телеги со скарбом за околицу. — В каких бы богов ни верил человек, не позволено ему убивать, непозволено лишать жизни и счастья тех, кто с ним несогласен… Теперь идите и начинайте заново свою жизнь. Я вас гоню не за вашу веру, а за кровь, которой вы позволили пролиться на вашей земле…
* * *
Алый диск солнца коснулся щербатого края гор и окрасил вершины в золотое и медное.
Фредерик зачарованно смотрел на большую радужную бабочку, которая сидела на цветущем кусте и собирала нектар. Молодой человек пальцем осторожно коснулся дивных крыльев насекомого — оно не отреагировало.
— Вот же чудо какое, — пробормотал король Южного королевства. — Она словно из драгоценных камней сработана… если бы у нас были бумага и краски, я бы ее зарисовал…
— Быстрей, пожалуйста, — попросил Копус, посматривая на закат. — Три дня у меня в запасе было. Сегодня время кончается. Если не успею — убьет меня отец Зинус.
— Как же он тебя убьет, если ты не успеешь? — хмыкнул шедший рядом с парнем Платон.
— Так вот и убьет, — вздохнул Копус и рассказал про фигурку из смолы, про иголки.
Все слушали с огромным интересом. Даже Фредерик от созерцания бабочки отвлекся, а Линар — от своих мыслей о своем отравленном чреве.
— И ты в это веришь? — хмыкнул Элиас.
— Как же не верить? — опять вздохнул Копус и невольно улыбнулся, заглянув в карие глаза гвардейца. — Как же не верить, когда отец Зинус уже многих людей так убил…
— Это — черная магия, — авторитетно сообщил Аглай. — Я про такое слышал. Страшная штука эти фигурки.
— Вот не думал, что ты в черной магии разбираешься, — сказал Элиас, поправляя ремень сумки на плече.
— Да разве я разбираюсь, — поспешил в отступление Аглай, заметив ехидство в тоне рыцаря. — Я просто историю одну вспомнил. Услышал ее в трактире одном. Бабка какая–то, оспой битая, рассказывала. Ей за истории платили…
Элиас засмеялся:
— За монету звонкую я тоже могу много чего придумать и рассказать. Про коней летающих, например…
— А я могу еще и станцевать, — влез в разговор Фредерик.
Тут беседу нарушил Димус — замычал, подергал короля за рукав. Когда все к нему обернулись, указал на Копуса и энергично закивал, напустив на лицо испуг.
— Что? Правду говорит парнишка? — спросил Фредерик.
Немой утвердительно тряхнул головой, так, что казалось — сейчас отвалится она.
Минуту все помолчали, размышляя над тем, что сейчас услышали. Кто–то ковырял носком сапога красноватый песок, кто–то смотрел в небо — на парящего в закатных лучах орла, кто–то сорвал какой–то стебелек и принялся его жевать. Но у всех настроение чуть подпортилось.
— В славное место мы топаем, — Элиас нарушил минуту молчания и раздумий.
— Так мы ж не одни, — бодро отозвался Фредерик и кивнул на чинариек. — Мы с бабами…
Его веселые слова прогнали уныние воинов — никто не смог не улыбнуться. И от улыбок поблекли, истончились невеселые мысли, будто утренний туман от налетевшего ветерка.
— Самое главное — с нами вы, сэр, — сказал Платон, хлопнув короля по плечу. — Духом падать не даете. А дух для человека — самое главное. Особенно, когда человек — на чужой земле…
— Что ж, потопали дальше, ребята, — промолвил Элиас и соизволил на миг взглянуть на Копуса. — Вдруг байки про фигурки — правда. Гробить парня не хотелось бы.
Юноша при этих словах просиял и даже в росте прибавил, потому что выпрямил спину и расправил плечи. В нем жила и крепла надежда, что золотоволосый богатырь не просто так обеспокоился его судьбой.
"Элиас, похоже, к моим словам прислушался, — подумал между тем Фредерик. — Элиас — молодец. В самом деле, союзник среди таинственных травников нам бы очень пригодился. Пусть даже и такой хилый …"
Он вскинул на плечо сумку, которую опускал на камни, пока слушал рассказ Копуса о магических фигурках и пошел за юным горцем, не забывая посматривать по сторонам.
Фран и Платон, выполнявшие в этот день роль конвоиров, помогли присевшим в тень невольницам–чинарийкам встать, и повели их за королем. Заботы о мастере Линаре, зеленом из–за вновь пробудившихся желудочных колик, взял на себя Элиас: он взвалил доктора на свою могучую спину, грозно предупредил "не стонать!", и поволок беднягу за товарищами.
Через час, пройдя по каменистому берегу реки, путешественники начали подъем к скале, на которой была установлена лестница. Еще через полчаса — остановились на широкой плоской площадке. Впереди — зияла пропасть. За ней — дыбились скалы, бурые в темно–красные, поперечные прожилки.
— На пирог похоже, слоеный, — заметил Фредерик. — Тут красиво.
— Ага, — отозвался стоящий рядом Аглай и заглянул в пропасть. — Ого! Дна не видать. А дальше что? Лететь? Лично я — не умею.
— Что дальше — это мы у нашего юного друга спросил, — ответил Фредерик и повернулся к Копусу.
Юноша, очень довольный тем, что может сейчас удивить пришельцев с равнин, громко свистнул. Два раза.
Бурые горы отозвались глухим рокотом: они не любили шума. Через минуту рокот усилился, перерос в грохот и скрежет, очень непохожий на звуки камнепада (а ведь про надвигающийся камнепад подумали все в отряде Фредерика).
На головы путешественников сверху начала опускаться лестница. Медленно и шумно.
— Ого! — в один голос молвили и Аглай, и Фредерик, и остальные.
Пока сооружение двигалось, оглашая окрестности громкими стонами своих старых механизмов, люди глаз не могли от него оторвать. А король Южного Королевства высказался:
— А это похоже на наши осадные машины. Помните "богомола", которого построил мастер Ваган из Гринборья? Там тоже была выдвижная лестница.
Лестница тем временем завершила растягивание, дрогнула, закачалась над пропастью, а ее нижняя ступень зависла над плато, где стояли Фредерик и его команда.
Копус показал, что нужно делать: подобрал полы своего балахона и запрыгнул на лестницу. А потом уверенно потопал вверх по ступенькам. Из–за этого мудреное сооружение усилило качку.
— Не нравится мне все это, — сказал Люк, посматривая в бездну, из которой несло смертным холодом. — А если свалимся? Если они нас сбросят?
— Если свалимся, то разобьемся. А не свалимся — так целы останемся, — хмыкнул Фредерик. — И какой им смысл нас сбрасывать? Мы ж торговаться идем.
Сказал так и первым запрыгнул на шаткую и скрипучую лестницу…
* * *
— Забавно, — молвил Фредерик, рассматривая братьев–подъемщиков; а те, прижавшись друг к дружке, стояли возле своей пещерки, опасливо глядя на пришельцев, и сильно напоминали двух нашкодивших мальчишек, пойманных на месте преступления и ожидающих наказания.
— Тоже близнецы, — пробормотал король. — И тоже немые.
— К тому же еще и идиоты, — отозвался, ухмыльнувшись, Элиас.
— Они болваны, — подтвердил слова гвардейца Копус, — только и умеют, что лестницу ворочать. На что–то другое ума не хватает. Мастер Ахмар сказал однажды, что если взять их головы и разбить, то мозг их окажется размером с козью какашку. Возможно, и вонять будет так же, как какашка, — юноша рассмеялся.
А Фредерик нахмурился:
— В моей стране не смеются над убогими, — сказал он. — Это недостойно.
Юноша смолк, испуганный железными нотками его голоса. Элиас тоже слегка потупился.
Мастер Линар, позабыв о болящем животе, ходил тем временем около лестничного механизма и рассматривал его устройство.
— Нашли что–то интересное, мастер? — поинтересовался Фредерик, с улыбкой глядя на доктора.
— Очень интересное, сэр, — весело отозвался Линар. — Это старая конструкция, очень старая. Но тот, кто ее придумал, отличный механик. Почти такой же отличный, как я. Если позволите, я кое–что зарисую. Очень интересное строение.
— А у нас есть время, чтоб рисовать? — король спросил у Копуса.
— Это лишнее, лишнее, — сказал юноша. — У меня есть свитки. Там — рисунок лестницы и описание ее устройства. Как придем, я вам все покажу, с нее и зарисуете.
— О! О! — восхитился Линар. — Чертежи! Как здорово! Тут, в горах, цивилизации, оказывается, больше, чем в долине!
— Все может быть, — пробормотал Фредерик, встретившись глазами с Тайрой.
Капитан Черной Дружины была, похоже, в той точке кипения, от которой легко переходят к взрыву. Другие девицы–воины выглядели точно так же недружелюбно.
На своем лице король отразил просьбу "потерпи". Тайра поняла, скрипнула зубами и опустила взгляд, ткнулась им в свои башмаки, и принялась бормотать что–то злое по–чинарийски.
— Ладно, — промямлил Копус, натягивая на лицо маску, а на голову — капюшон. — Нам туда, — и указал на ступени, вырубленные в скале.
Они вели к проходу в пещеры Рыжего склона, и очень скоро король Южного королевства, его рыцари и девушки–чинарийки оказались перед массивными воротами из черного блестящего дерева.
— О! — вновь оживился мастер Линар (появился новый любопытный объект, вполне пригодный для исследования) и ткнул пальцем в мудреные узоры, которыми были изрезаны ворота. — Это что? Древние письмена? Похожие здесь есть, — он достал из–за пазухи кожаную тетрадку покойного Бруры.
— Это знаки, запечатывающие вход, — объяснил Копус, с огромным интересом глядя на доктора и тетрадь, в которую тот полез, чтоб сравнить тамошние знаки с тутошними. — Их нанес на ворота отец Бахам — основатель Круга Семи Камней. Прочитать их может только отец Зинус, а больше никто их не знает. А ворота сделаны из риара — самого прочного на свете дерева. Риар растет только у нас — на Рыжем склоне. И рубить его можно лишь в новолуние, когда соки уходят из ствола и уплотняется древесная сердцевина.
— У вас тут слишком много всяких секретов и приморочек, — заметил Элиас. — Сами в них не путаетесь?
— Вроде нет, — растерянно ответил юноша и своим шестом пару раз звонко ударил в большую бронзовую бляху, что крепилась в центре одной из створок ворот. — Сейчас нам откроют…
Он ошибся: сперва с ними решили поговорить.
— Кто? — прогремел над головами Фредерика и его людей весьма сердитый голос — Копус узнал мастера Танвира и вздохнул, покачал головой: сейчас разыгрывалось небольшое представление, которое должно было повергнуть пришельцев с равнин в суеверный ужас. Только Копус очень сильно сомневался, что на эринцев (он ведь считал своих новых знакомых эринцами) это представление подействует так, как обычно действовало на азарцев.
Надо сказать, рев с неба сработал — Люк и Платон дернулись от неожиданности, а азарец Димус заметно побледнел и стал что–то тихо–тихо мычать, прижимая руку к груди — там у него на кожаных шнурках болтались янтарные амулеты в виде жуков. Дернулся и Фредерик. И прошипел сквозь зубы, в сторону нехорошее слово "срань!"
Копус хотел сказать им, что боятся нечего, но замкнул уста, подумав о том, что в последнее время он слишком разоткровенничался с пришельцами из долины.
— Что отвечать–то? — спросил у парня Фредерик.
— Ну, то же, что и мне говорили, — пожал плечами Копус.
— Мы эринцы! — объявил король, выступая вперед, и, надо сказать, голос его звучал почти так же громко, как голос вопрошающего. — Пришли продать вам пару девок из Чинарии. Девки хороши. И за них мы хотим хорошую плату.
— На колени! — прогремела скала. — На колени перед величием Круга Семи Камней!
Правитель Южного королевства даже головой мотнул — не был он уверен в том, что уши его не обманывают. И вновь оборотился к Копусу, приподнял правую бровь:
— Это как понимать?
На его вопрос у юноши ответа не нашлось. Копус помнил, что азарцы, с которыми Круг Семи Камней имел дело полгода назад, исправно преклоняли колени над громогласными скалами. С эринцами, похоже, случился сбой. Впрочем, с самого начала.
Фредерик сердито дернул губами, понимая, что от парня вразумительного объяснения не дождется, а потому опять заговорил с горой:
— И не подумаем! Мы сюда торговать пришли, а не поклоняться неизвестно чему. Можем и уйти. На таких славных девок в другом месте покупатели найдутся. Без проблем!
Скала на минуту задумалась.
Над воротами, в которые стучал Копус, имелись трещины в породе и сквозь них те, кто находились в пещерах, прекрасно могли видеть тех, кто стоял снаружи, а потому Копус кожей ощущал взгляд мастера Танвира — хранителя входа — и мог поклясться своими потрохами, что взгляд этот был недобрым. Страх противным липким холодком побежал по спине юноши.
— Хорошо, — ответила после размышлений гора. — Вы можете войти. Но если вы что дурное задумали, смерть найдете вы за этими воротами, а не прибыль.
— Разберемся, — буркнул Фредерик, ступил чуть назад, и оказался в одном ряду со своими верными рыцарями…
