4
Дары дипломатии
Этот край недвижим, представляя объем валовой
Чугуна и свинца. Обалделой тряхнешь головой,
Вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит на железную смесь,
Даже стулья плетеные держатся здесь
На болтах и на гайках…
Крик вахтенной гоблинихи с «вороньего гнезда» мачты разорвал жарко–волокнистое предвечернее марево над каменной равниной Хисаха, словно струя кипятка — горку расходящегося в чае сахара. Казалось, каждый острогранный осколок булыжника отражает и швыряет обратно вопль:
— Море! Море!! Санд–шкипер, море показалось!!!
Впервые с момента охоты на песчаную акулу Блоссом заинтересованно вскинулся. Прочие шесть его зеленокожих подручных едва ли не разом бросились вверх по снастям, угрожая опрокинуть буера. Только рулевые оставались на посту, но и они довольно завозились на своих скамьях у транцев.
Мы, понятно, тоже оживились, сбрасывая сонную одурь дневной пустыни. Море — значит, Хасира, крепость соленой Воды и раскаленного Камня, столица Хисаха. Огражденная двумя пустынями от любого врага, сберегаемая магией дальнего видения от любого вторжения… И защищенная от любого удара с воздуха поистине идиотским законодательством!!!
Скоро нам суждено увидеть могучие стены, высеченные из береговых скал, и увенчанные негасимыми священными огнями минареты–маяки. Если, конечно, Полмачты Блоссом, в последнее время забросивший все дела, не дал промашки в своих штурманских расчетах.
Впрочем, плохо я думал о санд–шкипере. Даже величайшее разочарование жизни не заставило его относиться к своим обязанностям спустя рукава. Пустыня небрежения не терпит, и с презревшими ее закон расправляется скоро и беспристрастно… что и продемонстрировал не столь давно Рональд Джоггер Ас–Саби, поставщик двора Его Султанского Великолепия Мехмет–Али Двенадцатого.
Всего–то два с половиной дня назад, но после плотной череды предшествующих событий эти дни промелькнули, не оставив по себе никакой памяти. На каменистой равнине само время, похоже, свивается в кольцо наподобие мирового землезмея — один день от другого не отличить.
— Право полрумба! Отдать рифы! — подтвердил свой профессионализм Блоссом, приступив к исполнению санд–шкиперских обязанностей. — На борту осмотреться, прибываем!
Да я и сам уже видел, что прибываем. Над серебряными бликами далекой морской глади, расталкивая боками струение раскаленного воздуха, вставали еле заметные дымки над дрожащими прутиками минаретов. Огонь днем не виден, но и без того чуть справа по носу вырисовывалась темная масса городских стен.
Полчаса, не больше, до столицы легендарного Принца Халеда, призрачным островом всплывшей из неизвестности на исходе Войны Сил. Три тысячи лет скалам ее стен, выведенным из моря могучим заклятием, три тысячи лет огням, бессменно пылающим над пробитыми в газоносные слои земли колодцами…
Пожалуй, самое время связаться с посольством на предмет организации встречи. Код вызова я еще перед отъездом заклял в раковину дальней связи и сам затвердил наизусть. Да и жен заставил выучить — другой опоры, иного островка своих пусть в дружественной, но все равно чужой стране нет и не будет.
Однако сейчас данный оазис спокойствия и оплот соотечественников не спешил отзываться. Всегда так — когда нужно, хрена с два дождешься этих чиновников!
Раз за разом я колотил по жемчужинкам, набирая код посольства. Самоцвету повторного вызова уже не доверял — мало ли какой сбой мог накопиться при многократных попытках связи. Посольство по–прежнему не отвечало. Стараясь, чтобы мое беспокойство не передалось другим, я потянулся убрать раковину назад в чехол на поясе. Но моя высокородная все равно что–то почуяла.
— Не отзывается? — сочувственно кивнула она на магический приборчик в моих руках.
В ответ я мог лишь неопределенно пожать плечами.
— Не беспокойся, наверное, встречать выехали. В суете не до вызовов. Недолго уже…
Успокаивающим словам старшей жены хотелось верить. Тем более что последнее ее утверждение опровергнуть было невозможно. С каждым мгновением громада городских укреплений вырастала больше и больше, открываясь во всем своем величии.
Стены Хасиры сложены морскими скалами, что вывел магической песней из волн прибоя величайший поэт всех времен Омар Копьетряс по воле своего повелителя и героя всех его творений — принца Халеда. Оттого нет в них ни регулярности, ни симметрии, но есть какая–то дикая красота. Словно не творение разума, а воля самой природы встала на защиту столицы Хисаха, готовая отразить и отбросить прочь любого завоевателя — от холодного и расчетливого хтангского рыцаря до горячего и порывистого ветра пустыни…
Казематы тяжелых метателей и башенки колесных стрелометов прилепились к уступам каменных громад, как прежде гнезда розовых чаек, а из каждой расселины, казалось, уставился смертельным зрачком залповый светосброс. Система оборонительных чар здесь следует естественному рельефу — а стало быть, совершенно непредсказуема…
Хорошо, в общем, строил Принц Хисахский и все его потомки, на совесть. Наскоком не возьмешь, а на идиота, взявшегося тащить по пустыне тяжелый осадный парк, я и смотреть не хочу, чтобы случаем не подхватить дурость, как заразу.
С воздуха и то тяжко было бы развалить такие укрепления при грамотно поставленной ПВО. А учитывая законы страны, любое массовое незапланированное пересечение воздушными кораблями далекой границы по Ветровой Стене будет воспринято как объявление войны. Причем времени на соответствующие выводы у хисахского генштаба будет предостаточно — сеть простеньких амулетов обнаружения надежно перекроет рубежи…
Впрочем, нам ни к чему всерьез разрабатывать планы вторжения в добрососедский Хисах. Сейчас не первые годы после Войны Сил, когда обезумевший от славы и безнаказанности победителя третий уарен Хтангский двинул на Хисах Священное Воинство. Сгинули в песках эльфийские рыцари, сгинул с ними их полководец, и давным–давно вослед пропавшим исчезла самая идея воевать с южным соседом.
А когда в пламени Первой Меканской отпали заанарские вотчины Инорожденных и на месте болотной да степной окраины встала грозная и недобрая Империя Людей — не врагом, союзником стал Хисах. Единственный из всех независимо, по доброй воле, ибо суверенитет и политическая независимость Огрии и поныне чисто номинальны, а уж диковатые альтийские окраины и такой иллюзии самостоятельности не имеют. Что цизальтинский Союз Племен, что трансальтинский Фольксдранг попросту не доросли быть субъектами международного права.
Маневрировать парусами вблизи скальной громады оказалось затруднительно, а на быстроразборном пандусе, ведущем к воротам, поднятым высоко над землей — и вовсе невозможно. Еще один плюс обороноспособности Хасиры и явный минус удобству торговли… если бы не предусмотрительность хисахских биндюжников. У пандуса караванщиков поджидали буксировочные упряжки. На жаре их погонщики лениво потягивали зеленый чай, развалившись под тентом, а сами звери…
Да нет, не звери. На свирепом пустынном солнышке вместо настоящей упряжной животины жарились кадавры среднего класса местного производства, точнее, одни лишь ходовые части их, собранные попарно в жесткие звенья с мощными буксирными крюками. Разумно — живому существу тут никакого терпежа бы не хватило, а при человеке на козлах распознающий и управляющий контуры маготехническому тяглу не нужны. И то, что взяли таких вот, не самых крупных, тоже правильно. Здоровенные, вроде тяжелых штурмовых или осадных, в ворота попросту не протиснутся, да и внутри города, по дороге к складу, едва ли развернутся.
Блоссом, красивым виражом подкатив к самому навесу, принялся рядиться с биндюжниками, сбивая цену за провоз. Возчики оживленно включились в беседу, попутно вываливая на приезжего ворох местных новостей и выспрашивая дальние, из–за Ветровой Стены. Законное дело и для тех, и для других — вволю почесать языки после долгого пути или не менее монотонного ожидания путников. Вот она где, высокая–то дипломатия…
Наконец, спустя не более получаса, ритуал взаимопредставления был закончен, и высокие стороны разошлись по своим делам. Биндюжники — подпрягать своих скакунов к пескобуерам, санд–шкипер — руководить этим процессом, гоняя туда–сюда расторопных гоблиних.
Более–менее завершив сей важный труд, Блоссом напоследок подошел к носу нашего судна, попинал буксирный трос, проверяя на прочность соединение, и как бы между делом прошелся вдоль моего борта пескобуера.
— Неладно у вас в миссии, — негромко, в сторону бросил он. — Посол ваш, говорят, нехорошо умер…
Самые неприятные предчувствия заскребли по сердцу, как змеи лапами по стенкам факирского горшка. Вот и причина молчания раковин дальней связи…
— Если обратно сейчас решите — за полцены повезу, — продолжил санд–шкипер совсем неожиданно. — Мне с вас лишнее брать не резон, не по совести!
— Спасибо, конечно… — Я замялся, пытаясь объяснить, почему не могу воспользоваться столь щедрым предложением. — Только нам обратного пути нет. Да и не так уж все плохо — а то еще со стен пристрелили бы!
Первая фраза внезапно прозвучала куда серьезнее, чем ожидалось. И верно — нет назад дороги, нет обратного пути. С самого начала не было, со стрелы, вонзившейся в спинку кровати в дешевой съемной комнате… А то, что костюмы и декорации раз за разом все дороже и экзотичнее — мундир капитана рейнджеров, замок Властителя, теперь вот Хисах — крайности ставок и сути игры не меняет.
Так что начал я, как получается, не с пустой отговорки — для самого себя, по крайней мере. Зато моя финальная шутка оказалась действенным аргументом уже для Блоссома. Он полминуты обкатывал ответ во рту, словно гальку, которую в пустыне сосут, чтоб не пересыхала глотка, затем сглотнул и сказал только:
— И то верно… Что ж, как знаете, — и двинулся далее, завершать свой обход.
Разделять глубину его опасений отчаянно не хотелось. Почему–то здесь, на грани залитой солнцем пустыни и теплого моря, не получалось верить в разные страхи и заговоры. Но, по крайней мере, поставить жен в известность о сложившейся ситуации стоило безусловно. Вон моя высокородная уже смотрит встревоженно — почуяла что или увязала наши с Блоссомом переговоры и загадочное отсутствие дальней связи.
Так что с объяснениями стоит поторопиться… Хотя о предложении осторожного песчаного лиса я уж лучше моим эльфочкам говорить не буду. Во избежание раздоров в семействе Хирра может с ним и согласиться, а вот Келла, несомненно, будет руками и ногами за приключения, даже там, где их нет в помине и не предвидится.
Медленно разворачиваясь, наш пескобуер въезжал на пандус, ведущий к воротам. Скрип песка под колесами сменился лязгом грунтозацепов о каменные плиты. Для объяснений с семьей остались лишь те минуты, что уйдут на неторопливый подъем к воротам. Тяжело вздохнув, я сказал прямо, без обиняков:
— Посол умер. Теперь мне за него отдуваться. Пока еще замена будет… А скорее всего, придется остаться в этой должности.
На скорую замену при стремлении Концерна Тринадцати держать меня где подальше надеяться нечего. Как–то очень удобно умер посол, словно по сговору с высокородным родственничком. Крепки Инорожденные Дня родственными связями, не хуже, чем банды Дорассветных…
— Ничего, справишься, — беспечно подбодрила меня Келла. — И не такое сворачивал!
— Я помогу, если надо будет. — Хирра отнеслась к услышанному серьезнее. — Все, что понадобится…
Удивило то, что обе среагировали одинаково спокойно. Мол, принял решение муж и повелитель — значит так тому и быть. Все само собой срастется, без проблем и препятствий, как сказано. Мне бы такую уверенность…
Долгий–долгий пандус закончился — и постоянная каменная часть, и быстроразборная щитовая. Опорные площадки тягловых кадавров звонко пролязгали по настилу и вновь глухо забряцали по камню, шаг за шагом углубляясь в тень арки ворот. Вот в сумрак нырнул бушприт пескобуера, передняя, поворотная ось, мачта — и следом мы сами въехали в прохладу, от которой успели отвыкнуть за дни пути.
Внутри надвратного скального массива пришлось еще попетлять, поднимаясь на полный круг посолонь между строгими рядами противоштурмовых амбразур, под стоками для раскаленного песка. Умело закручено — праворукому незваному гостю в таком коридоре труднее развернуться, а обороняющимся отходить в самый раз.
Наконец после еще одного отрезка — опять прямого, зато перемежающегося боковыми нишами выкатных заслонов из цельного камня в полдюжины ярдов толщиной и гулкими настилами ловчих ям — путь сквозь надвратное укрепление завершился.
Может, он длился дольше, чем представлялось, может, расстроенные нервы сыграли шутку с восприятием времени — но мне показалось, что, войдя в ворота яркой, в полную силу светлой послеполуденной порой, вышли мы из них уже много ближе к вечеру. Освещение примягчало, потеплело в сравнении с дневной режущей белизной солнца. Что, если среди оборонительных ловушек Хасиры есть и такая — похищающая время у решившихся войти в город? У желанных гостей — немного, с полдня, у нежеланных — всю жизнь, наподобие недоброй памяти переделанных кухонных ускорителей ГранМадам и Хозяина Нищих…
Признаюсь, о такой оборонной магии я прежде не слыхал, а потому не стал заниматься пустыми домыслами сверх меры. К тому же мы до сих пор не покинули толщу крепостной стены, оставаясь в узком проезде, открытом лишь сверху. Впереди истекала тенью еще одна арка — надеюсь, последняя на пути в город. Может, оттого и казалось, что уже темнеет…
Впрочем, местным уроженцам чехарда с временами дня не мешала заниматься своими делами без малейшего следа вечерней расслабленности. По крайней мере, таможенники ею не страдали никоим образом. С обеих сторон проезда открывались оконца бесчисленных чиновников. У каждого из них имелся свой вопрос, свой документ, который надо было заполнить, и своя печать, призванная закрепить законность прохождения зоны его компетенции.
К счастью, дипломатический статус избавлял от большей части формальностей, по крайней мере, меня с женами и за компанию — Пемси. К нам тут же приставили важного драконида в лиловой тоге госслужащего — немалых чинов, судя по жезлу и богато украшенному футляру для письменного прибора на массивной цепи, свисающей с тонкой жилистой шеи в мелкой чешуе.
Мне и раньше доводилось видеть представителей пятой расы разумных, редких за пределами своей жаркой страны, но до сих пор лишь издалека. Младшие дети Отца–Перводракона приняли наибольшее количество его черт, менее других походя на иные расы. Даже мелкие зеленые гоблины, последние потомки Породителей с набором особенностей вроде цвета кожи, формы черепа и ушей, более близки прочим. Или хотя бы кажутся таковыми при общих с драконидами чертах — и те и другие теплокровные, яйцекладущие не млекопитающие. Зеленявки еще и роевые, самостоятельно в полный разум войти не способны…
Но даже в сравнении с ними разумные драконьей крови смотрятся более чуждо. Наверное, дело в пропорциях и чертах лица. Если у гоблинов и огров они окарикатуренно напоминают человеческие (или там эльфийские с халфлингскими) наподобие обезьянских, то здесь совсем другое. Будто в ту же, привычную для всех рас форму — две руки, две ноги, голова сверху — попытались втиснуть некую непередаваемо иную суть, не находящую ее естественной.
Чуть отливающая в зелень оливковая кожа сложена из мельчайших чешуек, на икрах, бедрах, лопатках, плечах и предплечьях сливающихся в глянцево–радужный сегментный панцирь, так же как на скулах и надбровьях. Вертикальные прорези ноздрей на чуть выступающем носу способны сжаться в почти невидимые щелочки, как и почти безгубый рот. А главное — прозрачные змеиные веки защищают глаза от песка и ветра, но не от света. Там, где другие закрывают глаза, младшие дети Перводракона закатывают под череп узкие прорези зрачков. В сравнении с этой змеиной повадкой отсутствия волос и молочных желез как–то уже и незаметно.
Тем не менее, несмотря на все это, дракониды не карикатурны и не страшны. Их мужчины обаятельны, а женщины прекрасны. И все они по–своему совершенны… но абсолютно чужды. По крайней мере, внешне…
К счастью, хотя бы одна близкая и понятная черта у прикомандированного к нам драконида имелась в наличии. Дотошность и въедливость, общая для всех таможенников по ту ли, по эту сторону Девственной Пустыни и лишь для начала прикрытая непременной предупредительностью, подобающей при трауре.
— Тысячекратно прошу прощения, эфенди, за то, что должен омрачить печальной вестью радость вашего прибытия, — издали зашел первый из официальных лиц, встреченных в Хисахе. — Полномочный посол Союза Эльфийских Городов, высокородный ау Рийнаорр ау Гуотт, скончался три дня назад.
Драконид почтительно склонил голову, выражая соболезнование. Недолгое, впрочем — основные его обязанности ждали неукоснительного исполнения. Оттого же, видимо, остались нераскрытыми обстоятельства смерти посла. Равно как и причины, по которым эта новость не достигла нас в пути…
Впрочем, кода вызова моей раковины дальней связи никто в Хасире знать не обязан, а лезть за ним в посольство — дипломатический скандал. Пока же новость прокатится по официальным каналам от одной столицы до другой, а главное, внутри обеих из ведомства в ведомство, может пройти куда больше, чем три дня. Полной недели не хватит!
Так или иначе, не в компетенции таможенника было обсуждать столь тонкие международные материи. У него и других дел оказалось в достатке. Поклонившись еще раз, он перешел к первейшему из них.
— Теперь попрошу эфенди и хай–ханум задекларировать предметы магии, ввозимые в Хисах. Вынужден предупредить, что все незадекларированные и сокрытые заклятия будут разрушены в Проходе Последнего Испытания с утилизацией высвобожденной магии в пользу казны.
Ну–ну… Посмотрел бы я, что станется с Хасирой при попытке разрушить заклятие, дающее магическую силу Восьмой Реликвии, которую я ношу в поясной сумке со смерти предыдущего владельца. Точнее, что останется от Южной Жемчужины, если вся эта мощь вырвется на свободу. Только смотреть на такое надо бы не из эпицентра, в который придется удар, а откуда–нибудь с безопасного расстояния. С той же Ветровой Стены, к примеру, или, в крайнем случае, из караван–ангара. Там хоть стены крепкие…
Да и вообще Зерна Истины — вещь в хозяйстве полезная, как еще многопрадед моей древнейшей говорил. Нечего ее этак расходовать, на пустой шум, иллюминацию да воронку в полгорода размером, что прибавит площади и так не маленькому заливу Зодиакального моря.
Так что Реликвию, дающую мне непредставимо долгую эльфийскую жизнь, пришлось безропотно предъявить. И даже не из этих шкурных соображений, а просто потому, что не люблю нарушать закон попусту, без крайней нужды.
Хирра с той же готовностью предъявила свой магический жезл, а Келла с неожиданной подробностью начала перечислять все полезные мелочи, на которых хранила свои заклятия — вроде заколок с бубенчиками, колечек в ушах, ожерелий, фенек и амулетиков, привешенных к модной перекрашенной раковине дальней связи. Потом, правда, махнула рукой и рассмеялась, чуть не заставив узкогубого таможенника улыбнуться в ответ.
— Остальное, что забыла, не жалко! Пропадет так пропадет!
Но профессиональная невозмутимость хисахского чиновника оказалась сильнее даже чар младшей жены. И уж всяко не подействовала на него суета подскочившей с переднего пескобуера Памелы, которая по примеру и прямому приказу своей атаманши предъявила все побрякушки со сколько–нибудь значимой магией.
Вроде все… Блоссом и гоблинихи с завидной сноровкой прошли ту же процедуру у младших чиновников в окошках по сторонам проезда. Видно, навык образовался за время многочисленных рейсов через Девственную Пустыню. Они с унтер–бандершей моей древнейшей уже заняли места на своем паруснике пустыни, когда наш куратор перешел к следующей части ритуала.
— Иных запрещенных к ввозу предметов магии не имеете? — предупредительно и в то же время дотошно вопросил он. — Заклятий, артефактов, ингредиентов?
При этом змеиные зрачки чиновника пронзительно уставились на наш багаж, опечатанный еще в Гериссе. Что он хотел там углядеть? Разборный воздушный ялик, что ли?! Иной запрещенной к ввозу магии я представить не мог, а спросить побоялся, поскольку в ответ определенно мог напороться на список позиций в триста, часа на два — два с половиной. Предполагаю, что исполнительному дракониду ничего не стоило зачитать его наизусть, с развернутым толкованием сомнительных мест и изложением прецедентов.
Догадка оказалась верной. Не дожидаясь вопросов, таможенник сам любезно озвучил малую долю ожидаемого:
— К известному вам, смею надеяться, списку специальным фирманом Его Великолепия от тридцатого апреля сего года добавлены зелья аэробопродуцирующей группы и их заменители, а также трансмутационные катализаторы для претворения воды в воздух. — Тут он снова вопросительно уставился на меня. А я на него — столь же непроницаемо и с видом полного непонимания.
Здесь, в Хисахе, селиться в колодце, как основатель ордена чихающих дервишей Кирага аль–Хасири и его первые последователи, мое семейство однозначно не станет, какая бы жара ни стояла на дворе. Для чего же еще могут понадобиться указанные снадобья, я при всем опыте представить не мог. Что Воды, что Ветра тут, на грани пустыни и моря, предостаточно, и претворять одну стихию в другую нет никакой нужды. Или теперь в Хисахе профессия ныряльщика за раковинами запретной стала?
Никому, кроме поставщиков сырья для ремесла, которым славится Хасира, дыхательные трансмутаторы не нужны. Или я чего–то не знаю об этой области маготехнологии, или султан решил подрубить основу процветания собственной страны.
Ибо основная статья хисахского экспорта — раковины. Всевозможных видов, цветов и размеров, гладкие и шипастые, скромные и претенциозные. Обычно они поставляются еще не заклятыми на дальнюю или ближнюю связь. Владельцы фирм, продающих раковины, предпочитают сами выбирать каналы и способы передачи для большей конфиденциальности. Да и качество связи от этого зависит, что при неимоверной конкуренции имеет значение.
Некоторые выдумщики из фирм связи вообще сажают к дежурным раковинам певчих крикунов либо тех же новостных от ведущих издательств. А то и бордельных шлюшек с хорошо подвешенными языками, шепчущих на ухо непристойности. Что угодно, лишь бы клиента приманить. Не в публичный дом, само собой, а к их исключительно благопристойному товару.
Хисахяне и сами мастера заклинать раковины, но в их работе нет изощренности анарисских умельцев, кладущих немалые усилия на защиту связи от перехвата. Местные стараются добиться лучшего звучания и большего числа каналов для каждой раковины — а это совсем не то, что требуется при коммерческих переговорах. Наивные люди живут в Хисахе. Романтичные…
Примером тому служит широко известная история Халеда, принца Хисахского, по сю пору идущая в виде пиесы по всем сколько–нибудь уважающим себя балаганам.
Принц этот во времена Войны Сил, когда все, кому не лень, занимались весьма прагматичной борьбой за право определять дальнейшую судьбу мира, посвятил себя занятию сугубо романтическому. А именно — мести за отца всем остальным родичам, включая потенциальных. Притом не прибегая к услугам ни одной из воюющих сторон, а обходясь сугубо дружескими связями и личными симпатиями.
В противовес пиесе и сам Халед, и возлюбленная его Уфия, и старая алкоголичка–мамаша уцелели и после всего долго и счастливо жили с верными вассалами. Хотя ради этого им всем пришлось вдоволь покуролесить, то вместе, то поочередно впадая в фальшивое безумие, прикидываясь мертвыми, странствуя и сражаясь. Балаганные постановки также умалчивают об имевшей место паре изнасилований и обширном членовредительстве в процессе вынашивания и осуществления желанной мести.
Почему–то изображение эффектной смерти в искусстве, что высоком, балаганном, что низком, литературном, считается делом более достойным, нежели достоверность событий. Впрочем, и по этой статье хисахский принц оправдал все чаяния артистической души. Родственничков Халед проредил основательно, как со своей стороны, так и со стороны невесты, не стесняясь в средствах и способах. Помнится, дядю мстительный наследник престола засолил заживо моментальным заклятием иэрийской выделки. По счастливому совпадению, этот самый дядя как раз и оказался главным злодеем–братоубийцей — а также тогдашним султаном Хисаха. Нечаянно, одним ударом принц добился отмщения и трона. Выходит, настоящая, истинная романтика — дело сугубо выгодное!
А трон султана с тех пор так и переходит не по наследству — достается ближайшему свидетелю смерти предшественника. Для того же чтобы обеспечить формальности сего процесса, при дворе имеется должность Блюстителя Престола, единственного, кого это правило не касается.
Сочтя столь длительное молчание с моей стороны подтверждением непричастности к ввозу снадобий, запрещенных фирманом, таможенник завершил ритуал досмотра выдачей соответствующего документа. В мои–то бумаги раньше своего султана ему нос совать не положено, а дело требует законного заверения. То есть печати хоть на каком бланке, если уж верительные грамоты по калибру таможне недоступны.
Впрочем, этот бланк мог дать демонову дюжину очков форы многим виденным мной документам — столько разноцветных надпечаток и сияющих даже днем водяных знаков украшало лист бумаги с увесистой печатью алого сургуча. Словно кусок пламени, застывший вместо того чтобы поглотить свою законную добычу.
Красивый символ. Лармо–Огненная Борода был бы доволен таким знаком уважения от одного из своих многочисленных здешних почитателей. Хисахяне поклоняются огню, дающему единственную возможность для жизни на грани меж пустыней и морем, и его хозяину. А поскольку Лармо, или Лалл, Солнечный Бог — старший из Победивших, то хотя бы религиозных войн у нас с Хисахом нет и быть не может.
— Не смею далее задерживать, эфенди. — Поклонившись, драконид сошел с борта пескобуера, чинно подобрав тогу, и махнул рукой погонщикам. Те без возражений послали вперед свои упряжки из семи металлов, движимых пятью стихиями.
Один за другим парусники пустыни вплывали в тень Прохода Последнего Испытания. При всей серьезности именования ждать от него взаправдашнего подвоха не получалось. Ну посидим в темноте еще минутку, прежде чем отправиться с прилегающей к стене Сухотаможенной площади в посольство принимать дела, столь внезапно рухнувшие на меня…
Однако спокойно сидеть пришлось куда меньше. Спустя недолгие мгновения после того, как за нами захлопнулись ворота камеры снятия несанкционированных заклятий, темнота наполнилась звуками. Негромкими, но настойчивыми и весьма действующими на нервы: шорох, хруст, какие–то мягкие шлепки… Тут не успокоишься!
— Это ты?! — не выдержав, напряженно–обвиняющим тоном спросила Хирра. Не знаю, кого уж именно, но так или иначе принял вопрос на свой счет не я один.
— А я думала, ты! — Удивление Келлы было отнюдь не наигранным.
— Нет, хай–мэм, не я, честно–честно, как под духом!!! — закрутила Лайла несусветное оправдание.
В ее медиумические способности отчего–то верилось слабо. Как и в необходимость лязга «козьей ноги» рейнджерского стреломета Сигурни, привыкшей встречать подобным образом любую непредсказуемую смену обстановки. Тем или иным способом отметились все — и на нашем буере, и на переднем, невнятным гомоном подтверждая общность повода к беспокойству.
Один я продолжал молчать самым виновным во всем образом, хотя имел никак не меньший повод вставить свой вопрос в эту череду. Если, конечно, правильно определил причину всеобщего беспокойства по собственным ощущениям — то легкие прикосновения, то увесистые шлепки по ткани, укрывающей тело от пустынной пыли. Будто одежду то ли обшаривают незаметно, как уличный спамер, то ли охлопывают слегка, словно штурмполисмен, ищущий улики. Может, это какая–то местная разновидность таможенной магии, на столь странный манер проверяющая груз и персоны путешественников?
Возмущенно–испуганный визг Пемси с переднего пескобуера опроверг эти домыслы!
Очередной шлепок пришелся мне прямо в морду — мокрый и склизкий, будто неразорвавшаяся мина–лягушка. Бывало в Мекане и такое, что эта верная смерть сама в себе перепревала на безопасную бурду раньше, чем придет повод прыгнуть.
Бабий визг мне не к лицу, но сдержать какой–то дикий всхрип не удалось. Да и передернулся изрядно, чуть вовсе с пескобуера не слетел.
Словно того и дожидаясь, впереди распахнулись створки ворот, выпуская караван наружу. Свет ударил в глаза пусть не так болезненно, как ожидалось, но довольно чувствительно. А к нашему с Памелой невольному дуэту прибавился возмущенный галдеж всех остальных… и громогласное кваканье!!!
Лягушки, бесчисленные лягушки скакали по двум уцелевшим пескобуерам песчаного лиса Блоссома. Они каскадами низвергались по тюкам и корзинам, волнами расползались от колес фрахтовиков. Мы успели забыть о поставщике султанского двора — а товар Рональда Джоггера Ас–Саби оказался заклят на нетление, и теперь избавленные от незадекларированного заклятия деликатесные земноводные скакали по нам во все стороны!
Келла держала за заднюю ногу жирную квакшу, пойманную в прыжке, и с любопытством разглядывала ее. Лягуха раскачивалась, вяло отмахиваясь свободными лапами. Куда более активно отбрыкивались от осаждающих земноводных унтер–бандерша моей древнейшей, санд–шкипер и его семеро соратниц. Пемси вообще молотила руками по воздуху, как роторная мельница крыльями. Хирра осуждающе взирала на это безобразие, скрестив руки на груди. Одна лягушка сидела у нее на голове, еще две — на плечах, наподобие эполет иэрийского генерала.
Как освобожденные от хранивших их в пустынной жаре и сухости заклятий земноводные обошлись со мной самим, можно было лишь предполагать. Во всяком случае, их присутствие чувствовалось везде. Даже за шиворотом…
В таком вот виде и явились дипломатические посланцы могучего Анарисса с сопровождающими их лицами встречающей толпе хисахян. Полагаю, столь развесистого зрелища жители благословенной Хасиры не видали со времен принца Халеда. Не того, балаганного пафосного героя, песни–пиесы о котором разыгрывают каждый год целую неделю Потеряниц до самого Приснодня, а настоящего. Того, который въехал в их город, сидя на ублюде задом наперед с прутиком «демоновой метлы» в зубах, и основал султанат, нерушимо стоящий уже три тысячи лет…
Жаль, летопись не упоминает, каким именно образом тогдашние обитатели Хасиры встретили своего будущего повелителя. Нынешние, во всяком случае, на несколько мгновений потрясенно смолкли — а потом захохотали так, что лягушки от них обратно к нам запрыгали. Смеялись все: взрослые и дети, праздные зеваки и таможенники, облеченные властью чиновники и последняя шантрапа. Даже чихающие дервиши перестали чихать, чтобы посмеяться вволю. Даже ящеричные обезьяны, казалось, вовсю хохочут, подпрыгивая на куполах храмов.
Пемси, отмахавшаяся кое–как от своей доли лягушек, от такой встречи пришла в полное неистовство. И так травмированная нечаянным испугом, пышечка взвизгнула громче прежнего, подскочила на месте и, хлопнув себя кулаками по бедрам, высунула язык во всю длину. Еще и нос наморщила, зажмурившись — уморительнейшая вышла рожа при всей симпатичности блондиночки. Мало того, чтобы окончательно добить зрителей, унтер–бандерша развернулась к ним тылом и, присев совершенно по–обезьяньи, со всей силы хлопнула себя обеими ладонями по круглому задику. Похоже, после песчаной акулы ей Зодиакальное море было по колено и сам Безымянный Бог не брат.
Безумная пляска отмороженной девчонки среди лягушек, фонтанирующих из корзинобурдюков покойного Рона–Толкача, возымела совершенно оглушительный эффект. Разом перестав смеяться, все хисахяне высунули языки, а все лизардманки повернулись задом и повторили ее жест, задрав змеиные хвосты. Большего, по моему разумению, не добился бы и сам Принц Хисахский при своем эпическом въезде в Хасиру.
— Вот так! — Саму виновницу этой массовой сцены увиденное явно удовлетворило и успокоило. Во всяком случае, дальнейших фортелей Памела Акулья Погибель не выкидывала. Да и лягушки на редкость стремительно исчезали по сумкам и корзинкам местных уроженцев. Джоггер мог бы гордиться предугаданным спросом, сумей он хоть сколько–нибудь получить за свой товар. Но ни денег, ни самого купца теперь и в помине не было.
Оно и к лучшему. Либо я сам пришиб бы его за наш торжественный въезд, либо он меня — за разбазаренный товар и сорванный контракт. Хотя, конечно, останься поставщик султанского двора жив, ничего этого и вовсе не случилось бы. Все шло бы своим чередом, без особых неурядиц…
Тут я ошибся. Как выяснилось, Хасира еще не полной мерой отвесила нам своего внимания. Чужакам, попавшим в нее, только предстояло понять всю свою неуместность и странность на местный взгляд.
Взрослым представления с подарками хватило, чтобы занять себя на ближайшее время, не мешая нашему каравану продвигаться к выезду с Сухотаможенной площади. А вот дети, падкие на все необычное, продолжали стайками сновать вокруг влекомых кадавренной упряжкой пескобуеров. Наиболее любопытные и доверчивые даже шли у самого борта, между колес, беззастенчиво таращась на редких по эту сторону Девственной Пустыни эльфей. Хирра потянулась рукой к одному мальчишке, особенно долго не сводившему с нее завороженного взгляда, желая приласкать. Но тот немедленно отпрянул, равно с сожалением и страхом:
— Ой, не надо, тетенька!!! Я заразы боюсь!
— Какой заразы, малыш? — не поняла моя высокородная.
— Лишая вашего… Вон вы вся повязками замотанная и серая!!!
Хирру такое восприятие привычного ей цвета кожи и манеры одеваться лишь позабавило. Рассмеявшись, темная эльфь поспешила разубедить неискушенного в расовых и культурных различиях ребенка.
— Я с рождения такая. От такого отца. — Тут она горько улыбнулась, вспоминая покойного Властителя ау Стийорр.
Но обстоятельного малыша это явно не убедило. То ли он в эльфов не верил, то ли считал, что от стыда за болезнь красивая тетя что угодно придумает, то ли просто так, на свой детский манер пожелал ей хорошего:
— Вы все равно выздоравливайте…
На прощание он помахал ей рукой, но тут же застеснялся, повернулся и вприпрыжку убежал по какому–то переулку. Отчего–то старшая жена смутилась еще сильней мальчика и спрятала лицо у меня на плече, присев на дно пескобуера. Рука сама потянулась погладить ее по волосам, сбрасывая прикрывавший их всю дорогу тюрбан из полупрозрачного серебристого шифона.
По счастью, здесь случайное слово не рисковало превратиться в дурную славу так быстро и надежно, как это происходит у нас в Анариссе, по причине полного и окончательного отсутствия крикунов. Жарко им здесь чрезмерно или сухо — уж не знаю. Лично мне остается только радоваться…
По крайней мере, их местный аналог — по распространенности и склонности к обсиживанию карнизов и куполов — смотрится куда приличнее. Это лизардманк, ящеричный обезьян. Чешуйчатый зверек фунтов тридцати весом, с огромными глазами под сросшимися прозрачными веками, по–гекконьи цепкими пальцами, змеиным хвостом и синим раздвоенным язычком. Другая тварь, с шерстью и незащищенными глазами, на такой жаре да под пыльными бурями, посылаемыми пустыней, долго не выдержит.
Несмотря на такие погодные неудобья, у разумных жителей столицы Хисаха было не принято прятать свою кожу, по крайней мере, от солнца. Прозрачные бурнусы защищали лишь от пыли и песка, а набедренные повязки позволяли соблюсти приличия. Зато громоздкие украшения носили все, без различия пола и возраста.
Впрочем, скрывать несоответствие облика местной моде за бортом песчаного корабля моей высокородной оставалось недолго. Пора было пересаживаться в наемные экипажи, которые доставят нас в посольство — две фуры для багажа и точеную трехколку для нас самих, с местом кучера над поворотным колесом.
Нечего и говорить, что эти транспортные средства приводились в действие такими же полускакунами искусственного происхождения, как и упряжки биндюжников. Похоже, с крупными животными тут ощутимый напряг — не ящеричными же обезьянами повозки запрягать! А зверюгу больше лизардманка скудная земля на грани моря и пустыни, скорее всего, попросту не способна прокормить.
Сговаривался с извозчиком и городскими биндюжниками привычный к этому Блоссом. А уладив все, подошел вместе с верными гоблинихами получить окончательный расчет.
— Не поминайте лихом, хай–джентри, — пересчитав и убрав деньги, вздохнул санд–шкипер, все еще терзаемый неотступной тоской охотника, упустившего главную в жизни добычу. — Я–то завтра же с обратным фрахтом пойду, отсюда заказы всегда надежные…
— И ты прости, если что, — не понять нужности этих слов было трудно. — Вы, девочки, тоже…
Гоблинихи наперебой загалдели, прощаясь. Келла и Пемси полезли ко всем обниматься, Хирра смущенно подавала кончики пальцев. Полмачты Блоссом последним жестом вскинул два пальца к тулье треуголки и уже собрался бочком выбираться из толпы прощающихся…
— Погоди! — остановил я его. — Прими напоследок кое–что, должное прийти тебе по праву.
С этими словами я извлек шнурок с тремя зубами песчаной акулы — одним охотничьим бивнем глотки в десяток дюймов и двумя когтезубами с языка, втрое меньше, по бокам. По моей просьбе Донна соорудила ожерелья загонщиков для всех выживших участников охоты. Для этого моя высокородная сыскала в своем хозяйстве порядочный моток сверхпрочного шелка кара–арахн, а моя древнейшая уговорила унтер–бандершу поделиться зубами трофея. Зубов этих и на трех таких, как она, многовато было, даже если с ног до головы ожерельями обмотать.
Сама Донна, а также Реджи, Милли, Фанни, Сольвейг и Лайла с Сигурни тоже получили от Памелы по когтезубу на сверкающем черном шнурке. После чего расставание завершилось на куда более веселой ноте.
* * *
Путь от Сухотаможенной до посольского квартала был бы изрядно долог даже без попыток возницы послужить за те же деньги экскурсоводом. Все, мимо чего мы проезжали или что хотя бы открывалось в видимости, удостаивалось от него подробнейшего описания, нечувствительно переходящего в восхваление или историческую лекцию. Академический квартал, казармы, порт, при нем Сыротаможенная площадь и Парадный причал… Громада султанского дворца, похожая на исполинский торт–безе, изрядно пропеченный здешней жарой, чтобы подняться воздушной пеной с исполинскими пузырями куполов…
Даже ушедшие под воду кварталы получили свою долю славословий, воспевающих времена Принца Хисахского, который еще застал их над поверхностью моря. Стоило в просвете меж домами мелькнуть завораживающему блеску волн, как вновь и вновь звучали названия затонувших площадей — имена Дседе Мваны, угольнокожей атинской Жрицы Ночи, снизошедшей к страданиям принца в изгнании, Хулии Монтес, иэрийской возлюбленной Халеда, и Уфии аль–Риххол, дочери шута, которая, если верить пиесе, отдала за него жизнь самым трагическим образом…
Если б не изрядная усталость, мешавшая запомнить бесчисленные названия и факты, то к моменту, когда покажутся здания посольства, мы могли бы ориентироваться в городе не хуже местного уроженца. Подумав об этом, я попытался применить кое–что из профессиональных знаний к полученным при исцелении Мечом Повторной Жизни эльфийским магическим способностям.
— Меморо энфорсире Пойнтер! — Вроде бы прошептать стандартное заклятие усиления памяти в собственный адрес удалось незаметно, но глянув по сторонам, я увидел, как губы обеих жен двигаются в том же ритме. Келла еще и над Пемси пошептала, коротко на ухо объяснив ей назначение заклятия. Это отпечаталось в сознании ярко и четко, как сквозь заклятый на увеличение хрусталь. Вообще все события сегодняшнего дня вдруг стали удивительно отчетливыми и ясными — ничто ни с чем не спутаешь и не забудешь, даже если захочется. Сработало!!!
Заодно прояснилась несообразность, преследующая меня от самого выезда из надвратного укрепления. Столь внезапно наступивший вечер никак не кончался, хотя в пустыне переход от дня к ночи всегда бывал недолог. Что–то странное творилось здесь со временем…
Или с солнцем?!
Сумерки длились слишком долго, и слишком неизменным был золотистый цвет закатного неба. Оставаться в неведении и дальше я не мог. В спросе невелик позор, тем более для чужеземца, по определению не сведущего в местных особенностях.
— Что тут, всегда вечер?
— Вроде того, эфенди, — с готовностью отозвался возница, как раз не имевший иных поводов почесать язык. — Это затенитель.
— Что?! — Объяснение не выглядело особо понятным.
— Тень такая… Заклятая, — замялся самодеятельный гид. — С темного стекла или масла оливкового, настоянного на кофе… Я не маг, эфенди, чтоб разбираться!
О да, оливковый оттенок в сумраке отчетливо чувствовался. Не в сумраке даже, а в золотисто–коричневом мягком свете, какой бывает на закате, если воздух наполнен тончайшей пылью. Немудрено было спутать!
Хотя нет, время дня отлично угадывалось по длине теней. И наполненность, объем светового потока никуда не девались. Оттого впечатление от дня–вечера было на редкость двойственным…
Ярое пустынное солнце, проходя сквозь затенитель, теряло свою злость. К проблеме защиты от безжалостных лучей светила в столице подошли куда как радикально — на улицах Хасиры всегда властвовала вечерняя заря.
Сразу же стали понятны мнимо беспечные одеяния коренных обитателей. Зачем кутаться в плотную ткань, когда весь город накрыт прозрачным куполом золотисто–кофейного цвета — не материальным, понятно, а иллюзорным. Настоящий–то свод такого размера либо рухнет под собственной тяжестью, либо окажется совершенно светонепроницаемым от обилия несущих конструкций.
— Видите башню, эфенди? Это там, на Теневой площади. — Опростоволосившийся перед чужаком возница решил покрыть недочеты магического образования избытком географического.
Не заметить означенную башню было трудно. Более высокого строения в городе просто не было, даже дворец султана был ниже на добрую треть. Как раз с этой высоты в титанической постройке камень начинали оплетать, а потом и вовсе сменяли металлические балки. Косая сеть кованых брусьев на вершине раскрывалась чашей площадки, увенчанной шестью зубцами тень–проекторов — по одному на каждый сектор столицы, полуобнявшей бухту Зодиакального моря… если я верно интерпретирую объяснения возницы, врезавшиеся в память благодаря заклятию. Как он раньше–то не снизошел до раскрытия главной достопримечательности родного города? Видно, почитал само собой разумеющейся ее всемирную известность.
К счастью, больше ничего столь же сногсшибательного нам не попалось до самых ворот посольства. Хотя сами ворота стоили немалого внимания и в своем роде были достопримечательностью не хуже прочих. Грозный облик украшавшей их пары каменных птицеклювых драконов полностью соответствовал их назначению. Изваяния, как и остальные декоративные элементы, были сделаны из «оживающего» камня и входили в систему обороны территории посольства.
Пройти внутрь мог только тот, кто знал код отмены тревожного сигнала. Так что настала пора изрядно покопаться в солидном сейф–портфеле, обтянутом драконьей кожей. Сей атрибут дипломатического статуса был выдан мне под клятву и три расписки перед самым отъездом и до сих пор повода к применению не находил.
Не песчаной же акуле в пасть его кидать было…
Хотя от количества охранных чар, наложенных на тяжеленную штуковину, и той могло не поздоровиться. Особенно если учесть, что все они связаны лично со мной особым ритуалом — длительным и не совсем приятным. Процедура «знакомства» с сейф–портфелем включала потерю полустакана крови и нешуточное усмирение магической вещи, пробующей хозяина на слабину. Зато теперь дипломатический багаж признавал меня за такового и допускал порыться в своем сверхсекретном нутре без опасности быть искалеченным стальными челюстями.
Хрустальный шарик со сложным заклятием–ключом пребывал в особом отделении, специально предназначенном для магических артефактов. Извлекая его, я завозился и едва успел остановить возницу, дуриком завернувшего прямо в ничем не прикрытый проход между птицеклювыми:
— Стой! Стой!!! Осади назад!
По счастью, он послушался вовремя. Еще пара ярдов, и отключение оборонных функций пришлось бы проводить очень быстро. Спешно. Моментально.
Словно почуяв это, жены сыпанулись с трехколки и предусмотрительно отбежали назад к фурам. Свою унтер–бандершу Келла стащила с сиденья едва ли не за шиворот, а Хирру от того, чтобы проделать то же самое со мной, удержала лишь вера в мои же профессиональные способности. Так что свои спасательные инстинкты она переключила на возницу, одним махом выдернув того с облучка.
Очень медленно я выпрямился в покачивающемся на рессорах кузове и протянул левую руку с ключом вперед, над сиденьями, к медной холке кадавра–скакуна. На долгих полминуты накрыл хрусталь правой, активируя его через контактные точки. Когда шар снова открылся приглушенному дневному свету, его собственное сияние могло затмить солнце, ослабленное магическим светофильтром.
Свет в хрустале мерцал в странном ритме, чередуя серии коротких вспышек с длинными, медленно угасающими. Тени от них причудливо заметались по резному камню, создавая иллюзию движения.
Нет — камень шевелился на самом деле. Рывками, неуловимо меняющими положение тел, каменные драконы стронулись с мест, распростерли крылья, склонили длинные шеи, вытягивая их вперед, словно в попытке обнюхать пришельца и его магию.
Мерцание слилось в дрожащий свет, в котором движения птицеклювых стали плавными и осмысленными, как у любого живого существа. Чуть тяжеловатыми, правда, но Камень — стихия нелегкая, от нее изящества ждать нечего. Заканчивая ритуал знакомства с новым хозяином, каменные драконы низко склонились предо мной и вернулись к прежним позам.
Сияние ключа прервалось. Раз, другой, третий… Мерцающие вспышки отнимали заемную жизнь у стражей ворот так же охотно, как недавно давали ее им. Когда хрусталь потух окончательно, ничто уже не напоминало о былой подвижности каменных чудовищ.
На сем сегодняшние чудеса завершились. Но нашей компании и того хватило дальше некуда. Во всяком случае, Хирре с Пемси и мне, многогрешному. Даже безразмерное любопытство и жизнелюбие Келлы выглядело слегка потертым.
Единственное, на что мы еще оказались годны — снять печати с дверей пустующего особняка и ввалиться туда вместе со всеми пожитками. Затаскивать их внутрь биндюжники особо не рвались, тщательно отворачиваясь от вновь замерших драконов.
Нашли кого бояться — в моем–то присутствии! Но и после объяснений, а также демонстративных похлопываний стражей ворот по каменным лапам, возчики не решились зайти внутрь самого посольства. Не иначе, из суеверного страха перед послом, который ныне лежал в конференц–зале головой к востоку. Оттого же, видимо, и местный персонал загодя разбежался, едва исполнив необходимые приготовления к отправке домой тела почившего.
В результате посольство осталось в совершенном запустении. Вольнонаемных служащих мы не застали ни на месте, ни у обозначенных в списке домовых раковин дальней связи. Пускаться же в более серьезные розыски ни у кого из нас не было ни сил, ни желания. Моему семейству не привыкать к отсутствию прислуги и мертвым соплеменникам в доме. А после долгих дней пути, нападения песчаной акулы и сегодняшней жаркой встречи ни на что, кроме как помыться и рухнуть спать, никто из нас уже годен не был.
Даже удивиться и порадоваться посольской бане, размерами и качеством не уступающей купальням в замках властителей, и то не сумели толком…
Отличить утро от вечера при здешнем странном освещении было непросто. А необходимость разбирать ужасающее количество багажа угнетала прямо с момента, когда удалось продрать глаза. Да и обстановка в посольстве располагала в основном к лени и безделью, а не к чрезмерным и чрезвычайным усилиям…
Либо предыдущий посол находил вкус в местном колорите, либо вообще не обращал внимания на обустройство особняка. Так или иначе, вся мебель и утварь были здесь на местный манер — низкие столики, диваны и подушки повсюду и ни единого дюйма пола и стен без ковров. Во всяком случае, именно так принято представлять хисахский домашний обиход у нас в Анариссе. Таков ли он в действительности — понятия не имею.
Привычного вида стол и стулья обнаружились только в посольском кабинете, в который я смылся, увильнув от участия в разборке не очень тяжелого, но объемного и на редкость бестолкового багажа жен. Свои несколько брезентовых армейских мешков с запасными комплектами униформы, оружие и амулетный ящик наладчика кадавров я распихал по резным узорчатым шкафам за каких–то пять минут.
Сейф–портфель же пришлось прихватить с собой в рабочую часть посольства. Без него договориться с внутренними контурами защиты дипломатических тайн Концерна Тринадцати не вышло бы, как ни старайся. В конце концов, по армейской специальности я маготехник, а не взломщик какой–нибудь! Мое дело — работать со стандартными кодами и их отклонениями, а не со специально запутанными посредством нехилых усилий штатных шифровальщиков. Да еще и защищенными особыми ловушками на страх шпионам всех мастей.
Нет уж, мин с меня в Мекане хватило по самое не могу и еще пять лет сверху. А во что обошлась мне последняя из них, и посейчас лишний раз вспоминать не хочется. Так что пусть все идет официальным путем, нечего удалью профессиональной размахивать.
Наконец сейф–портфель перестал перемигиваться сиянием хрустальных шаров–ключей с кристаллами центрального поста посольства. Авторизация прошла успешно, теперь ни мне самому, ни женам с компаньонкой в самом здании и во дворе ничто не угрожало. Особенно актуально сие было в отношении последних — кто их знает, куда те сунут свои любопытные или забывчивые по мечтательности носы.
В качестве дополнительного бонуса открылся доступ к записям событий последних дней, сохраненных оборонительной системой в кристаллах, включая смерть посла и последовавшие за ней события. Не самого лучшего качества, но со всей возможной достоверностью.
Долгих полтора часа я потратил на то, чтобы раз за разом отсмотреть ключевые эпизоды.
Вот посол выходит из кабинета и, не ужиная, отправляется на ночлег. Сухая, прямая, как палка, фигура с чуть деревянными движениями, холеное светлоэльфийское лицо с брезгливо поджатыми губами и мрачным взглядом глубоко запавших тусклых глаз. В годах изрядных, за дюжину столетий — раньше старость у Инорожденных себя не оказывает.
Тут он уже ложится спать, вытягиваясь в полных семь футов под легким пологом. А сейчас уже за поддень, если судить по сошедшему на нет световому пятну у окна. В спальню заходит местный слуга — и находит посла в той же позе, что и с вечера. Когда после многократных обращений, сопровождаемых низкими поклонами, господин не просыпается, камердинер, или кто он там, осторожно пытается разбудить его прикосновением к плечу. И, ощутив под рукой смертный холод, путается и убегает…
Всю ночь посол провел в одной позе, лежа на спине со скрещенными на груди руками. Будто специально подгадал под то положение, в каком вольнонаемные служащие посольства уложат его на главный стол в конференц–зале, устроят на траурном белом пологе, обмыв и обрядив с торопливой опаской и стараясь лишний раз не глядеть в лицо.
Вызванные из местного храма огнепоклонников жрецы столь же стремительно наложили на покойника заклятие нетления, окурили помещение, а специально приглашенный чихающий дервиш дополнительно обчихал тем же дымом все углы, истово раскачиваясь и подпрыгивая в священном трансе. После чего все живые спешно покинули посольство, а охранная система автоматически встала на режим полной изоляции, из которого я и вывел ее трое суток спустя.
С чего все так перепугались, в толк не возьму. Тихо посол за Последнюю Завесу ушел, без признаков насильственной смерти. Разве что не понять, когда именно. Всю ночь пролежал в одной позе, как уже неживой. Однако, что делает с эльфами старость, я доподлинно не знаю, так что, может, это у них в порядке вещей — при жизни костенеть…
Для порядка отсмотрел еще дня четыре перед тем — все так же. Светлоэльфийский дипломат деревянно расхаживал по посольству, перекладывал и помечал какие–то бумаги в кабинете, а после шел спать, раз за разом устраиваясь наподобие покойника при собственных поминках. Ел и пил мало, как–то по обязанности, никуда не выходил. В общем, вел себя совершенно обыденно для дряхлеющего разумного любой расы.
Так что смерть его выглядела совершенно естественной. И поводов к слухам не давала по определению.
Для порядка я еще поднялся на второй этаж, осмотреть ждущий отправки для торжественных похорон труп Властителя ау Гуотт ау Рийнаорр — так его звали. Нынешнему Светлому Арбитру прямой родственник, а Предвечным Королям Хтангской династии — сторонний. Все равно что живой памятник целой эпохе… до недавнего времени живой.
Лежащий головой к востоку в занавешенном траурными белыми полотнищами зале эльф ничуть не изменился с момента наложения заклятия, призванного хранить его плоть от тления. Вот только попал он под него таким, что стало ясно, отчего перепугалась местная обслуга.
Высокородный дипломат смотрелся не свежим покойником, а не один день походившим мертвяком. А то и не один год полежавшим в сухом песке или соли — настолько иссохшим и затвердевшим смотрелось тело.
Эк его за ночь и утро перед магической бальзамировкой просушило… Сразу тянет списать на яд или заклятие.
Воровато оглянувшись, я вытащил мяч–тестер и обстучал им мертвеца. Подробно, не пропуская ни одной части тела, ни одного украшения парадного посольского мундира. На всякий случай и полог со столом проверил, остановившись только после второго захода. Ничего. Ни заклятий, ни ядов знакомых.
Так что суеверия это у местных. Разве что и вправду мертвяком Инорожденный перекинулся?
Этого, правда, никакой тестер не покажет. Только мертвяк ходячий, неупокоенный, тем и отличен, что все время обязан двигаться, пропитание себе искать среди живых. Покоя ему нет по определению, будь он хоть трижды эльф.
Так что пустое. Дома бальзамировщики гримом или заклятием поправят внешность усопшему Дневному Властителю, и займет он положенное место в склепе своего замка, свеженький и хорошенький, как с собственной свадьбы…
От мыслей о посмертной судьбе так некстати умершего посла меня отвлекла Хирра. Для этого старшая жена воспользовалась раковиной дальней связи, чтоб не искать мужа по всему особняку, малоосвоенному за полдня. Хотя ей, с привычкой к нашему замку, не составило бы труда обегать вдесятеро меньшее помещение, навроде городского поместья.
— Тут фельдкурьер из дворца, от султана. С приглашением на прием для вручения верительных грамот.
— Понял, спускаюсь. — Уточнять, откуда спускаюсь, я не стал, чтобы лишний раз не волновать мою высокородную.
Вот же еще досада! При ком я теперь военный атташе? При покойнике?! В каком вообще качестве обязан сегодня предстать перед правителем Хисаха? Это вам не меканский фронт, где командование автоматически принимает старший по званию из выживших. Тут дело тонкое, дипломатическое…
Хотя привычные мне дурные предчувствия твердили, что вряд ли у Концерна есть лишняя неудобная кандидатура для почетной ссылки. Только возни и напряга больше уйдет, а кончится тем же, что и в Мекане, под тесайрским огнем.
Посланцем оказался драконид в фиолетовой тоге госслужащего, к письменному прибору которого, висящему на шейной цепи, была еще прикреплена многолучевая «огненная звезда» золотой султанской пайцзы, дающей доступ во дворец. Двое его сопровождающих остались у ворот — представителям иного государства запрещен вход с оружием на суверенную анарисскую территорию.
Фельдкурьер церемонно поклонился и обеими руками протянул мне свиток бледно–зеленой бумаги. В Хисахе ее делают из водорослей, дешевую — желтого и коричневого цвета, а лучшую — такого вот зеленоватого. Фирман султана на чем попало не пришлют.
— Его Великолепие Мехмет–Али Двенадцатый, мир со всей дюжиной, приветствует представителя Эльфийского Союза Городов и шлет приглашение на сегодняшний прием, желая узнать ваши нужды и чаяния. — В титуловании своего повелителя драконид был безукоризненно точен, а вот именование нашего государства использовал малое, неименное. К чему бы это? В дипломатии ничего так просто не бывает…
Приняв грамоту также обеими руками, я передал ее вставшей за плечом Хирре и, вновь обернувшись к посланцу двора, отдал честь, двумя пальцами прикоснувшись к полям спешно прихваченной по дороге пятнистой рейнджерской треуголки.
— Благодарю Его Великолепие за внимание и приглашение. — В ответ я сократил титул султана. — Надеюсь удовлетворить его жажду познаний.
— Прежде всего Его Великолепие устами Великого Визиря соизволил высказать удивление тем, что страна, не имеющая посла при его дворе, находит необходимым присутствие там своего военного представителя. — Сокращение было принято и использовано в ответной реплике, проясняющей главный предмет любопытства султана. К тому же в недружелюбном высказывании прозвучала значимая оговорка насчет того, кто на самом деле выразил сомнение в необходимости моего пребывания в Хисахе вообще и при дворе в частности. В рамках дипломатической игры, где каждое слово имеет свою цену, оставлять ее без ответа непозволительно.
— Передайте Его Великолепию и его второму голосу, что я буду присутствовать… в том качестве, какого потребуют интересы моей страны.
Неожиданно драконид широко, по–ящеричьи, усмехнулся.
Хорошо сказано, во имя Лармо и его огня!!! — одобрительно крякнул он, прикрыв пайцзу узкой чешуйчатой ладонью, словно та могла подслушать.
— Да не угаснет… — автоматически отозвался я памятной с армейских молебнов формулировкой. Перед большим наступлением жрецы поначалу всегда вылезали шаманить во имя всех Победивших, начиная с Лалла, которого здесь называют Лармо. Лишь потом заводили свою песню волынки, и тяжким громом рвущихся файрболлов вступала аркподготовка. Поэтому молитвенные пароли–отзывы врезались мне в память накрепко, как дрессированному псу свисток.
— Наш дух — огонь, наша плоть — песок, наша кровь — морская вода! Мы братья моря, сестры пустыни, избранники Судьбы!!! — отреагировал почитатель старшего из богов Дня уже каким–то местным дополнением. Сугубо хисахским и даже сугубо драконидским, судя по всему. Этакое сочетание стихий и единственной нерожденной богини мира никому, кроме них, не свойственно. Не случайно старейшины–пророки драконидов носят имена Говорящих — с Песком, с Водой, с Огнем… и с Судьбой.
На это мне сказать было уже нечего, оставалось только молча улыбнуться. Впрочем, и посланец султана — или в большей степени своего народа? — тоже не горел более желанием сообщить мне нечто расплывчато–многозначительное. Так же молча он отнял руку от пайцзы, поднес ее последовательно ко лбу, кадыку и сердцу, как Блоссом в караван–ангаре перед Капитаном Пустыни, поклонился еще ниже, чем прежде, и отступил к порогу. До дверей он почтительно дошел, не поворачиваясь спиной, а дальше отправился без особых церемоний.
Мне, впрочем, тоже стало не до них — надо решать вопрос с дипломатическим статусом, для чего необходимо вернуться в посольский кабинет, к центральному посту с его мощными хрустальными шарами.
Сеанс связи не обманул моих предчувствий. Случившийся у магического шара Темный Арбитр с каменной физиономией выслушал стрясшиеся не ко времени новости, сухо поблагодарил и запросил час на экстренное совещание Концерна. По истечении которого проявился в хрустале уже на пару со Светлым собратом.
Состояло ли экстренное совещание из них двоих, или взаправду удалось собрать прочих ведущих акционеров — хотя бы на удаленную конференцию посредством тех же магических шаров, — результат был один и тот же. Нового посла Хисаху не дождаться, сойдет и военный атташе, произведенный в необходимое достоинство.
Кто бы ждал иного!
Горечь неизбежного отчасти подсластило ранее невиданное зрелище — факсимильное телеписьмо. По штабам, где таким образом пересылаются важнейшие приказы, тереться не приходилось, больше под брюхом у штурмовых кадавров да в пузе осадников обретался, исходя из профессии. А в мирное время и подавно за лигу обходил документы подобной степени секретности. Не бывает от них добра…
Перо само собой скользило по гербовому пергаменту, повторяя движение своего подобия в руках у Светлого Арбитра. Одна за другой ложились каллиграфические строчки, утверждая меня в новом статусе. Затем свою подпись поставил Темный Арбитр, а уж печатями мне пришлось заняться самому. Перенос их со старого документа на новый был оговорен в особой приписке. На чем, собственно, церемония и закончилась.
Напоследок я не смог отказать себе в одной мелочи — внимательно рассмотрел почерк обоих Арбитров перед тем, как скатать свиток и уложить в ларец, в котором его примет султан. Ничего общего с манерой письма на той повестке, с которой все и началось.
Мелкий демон мстительности утих неудовлетворенным.
Надо было готовиться к приему, до которого оставалось часа четыре — пересчитывать дары, присланные Концерном, да наглаживать парадный мундир. Не посольский, понятное дело — откуда тут взять на меня посольский по размеру? — а рейнджерский. В качестве дипломатического сомнительный даже по самым скромным меркам. Хорошо хоть женам о приеме стало известно еще раньше, и времени на сборы у них в достатке. Что–то они придумают, желая поразить местный двор?
Под темнеющим к вечеру небом подсвеченный праздничными огнями дворец казался призрачным, словно облако, плывущее навстречу нашему экипажу. Шестирукая фигура впереди, управляющая упряжкой, смотрелась странной древесной кроной, шевелящейся под неощутимым ветром.
Парадный выезд посольства предполагал живого кучера на облучке, но пришлось обойтись кадавростюардом, срочно переналаженным под необходимые функции. Лишние полчаса на него убил, будто других дел не было. Насколько это было в порядке этикета, не знаю, но кому–то из нас управлять трехколесной открытой коляской было попросту невместно. Даже Пемси: упускать ее из виду в мои планы не входило, а тащить возницу на прием — это ни в какие ворота не лезет!
Даже в столь грандиозные, как главный въезд султанского дворца. Камень вздымался фонтанами, сплетался тончайшим кружевом, на взгляд легким, словно срез вулканической пемзы. Как это сооружение может сохранять прочность, не представляю.
Всю площадь перед дворцом усеивали ящеричные обезьяны, постоянно бродившие туда–сюда. Перед бронзовыми копытами упряжных кадавров они грациозно расступались, а у бортов экипажей смыкались вновь, словно восхищаясь их пассажирами. Живые кучера, в отличие от нашего кадавростюарда, не стеснялись разгонять их церемониальными хлыстами. Особенно усердствовали дракониды, брезгливо отталкивая зверьков облегченными подобиями сайс без металлического острия и спицы. Те разбегались с обиженным свистом, крутя в воздухе змеиными хвостами, но к следующему экипажу собирались вновь.
Глядя на такую настойчивость возниц, я начал опасаться, что не сдерживаемые хлыстом ящеричные обезьяны будут нахальничать, но все обошлось. Лизардманки оказались удивительно трогательны и деликатны по повадке. От просительно протянутых лапок и заискивающих взглядов невозможно было отвернуться. Не понимаю, как местные могут относиться к ним с таким неприятием. А дракониды, похоже, еще и стыдятся своего сходства с чешуйчатыми забавниками…
Тут мне стало не до рассуждений, ибо к маневрированию во дворе и парковке наскоро перепрограммированный мной кадавр оказался пригоден куда в меньшей степени, чем к движению по заданному маршруту. Пришлось застопорить коляску чуть ли не посреди двора и звать грумов с носильщиками, надрываясь во всю глотку. Другие экипажи чинно обтекали наш по сторонам, их возницы шипели, а пассажиры вежливо старались не замечать заминки. Мои жены в ответ тоже изображали ледяное спокойствие, а компаньонка ерзала, как на иголках, но боялась даже пикнуть. Это ей не Сухотаможенная площадь с простым народом — дворец!
Тем более что оснований для столь царственного поведения у всех троих было предостаточно. К приему женская часть дипмиссии подготовилась всерьез, и результаты невозможно было не оценить.
Что такое Хирра при полном параде, я запомнил по визиту ее кузена, и на сей раз масштабов тогдашней вычурности старшая жена не превысила. Даже чуть скромнее, если можно так выразиться, вариант подобрала. Отчасти потому, что по местной жаре не смогла накрутить на себя столько же, сколько в прошлый раз, а отчасти оттого, что человеческо–драконидской аудитории излишних тонкостей эльфийского вкуса все одно не разобрать.
Так что металлизированные сталью, серебром и платиной локоны в высоченной и пышной угольно–черной прическе, те же цвета грима, двухслойное платье из антрацитовой парчи, затянутой черным шифоном с узором под паучьи сети и с платиновыми же пауками в центре каждой сети, атласные перчатки, туфли лаково–смоляной кожи с такого же стиля пряжками и прочие драгоценности на ту же арахнидную тему — это все не всерьез, для порядка только…
А вот младшую жену в вечернем варианте я видел впервые в жизни, и зрелище того заслуживало. Можно только порадоваться, что всю дорогу Келла вместе с Пемси сидела напротив, на передних сиденьях коляски, позволив вдоволь налюбоваться собой.
В сравнении с пышностью убора моей высокородной стиль наряда Древнейшей смотрелся более строгим и одновременно более легким. Силуэт бледно–зеленого, в цвет водорослевому папирусу высшего класса, платья внизу терялся в сплетении изумрудного и травянистого узора, а вверху распускался почти белыми лепестками фантастического цветка. Рядом с золотисто–кофейным декольте, усеянным зеленым жемчугом, этот цвет не смотрелся траурным. Пряди взбитых хризантемой медовых волос были тонированы всеми оттенками теплых цветов, от золотистого до шоколадного, и пронизаны искрами голубого «морского» золота, которым славится Хисах. Тот же металлизатор на губах и на веках, и тот же металл в украшениях, обрамляющий зеленый жемчуг…
Засмотревшись в очередной раз, я чуть не пропустил момент, когда надо было выходить у парадной лестницы, ведущей в залы приемов. Едва успел выскочить, чтобы подать руку, помогая сойти сначала старшей, потом младшей жене, а затем и компаньонке.
Саму себя оформив подчеркнуто строго, Келла отыгралась на унтер–бандерше. Не слишком сдерживая фантазию, моя древнейшая соорудила из городской оторвы настоящую пустынную принцессу, смешав детали анарисского и тайрисского разбойничьего наряда с дорогими тканями и драгоценностями. Все — в цветах пойманной посреди пустыни тесьмы хтангской династии, бирюзовом и золотом…
Во главе этой процессии, переливающейся холодными тонами, как северное сияние над Огроморем, я и поднялся по мраморным ступеням. Следом слуги в шитых золотом прозрачных бурнусах поверх парчовых набедренных повязок несли дары, предназначенные султану. Даров заметно прибавилось, ибо мне в голову пришла неплохая, как показалось, идея.
На верхней площадке стражники в лиловых туниках почтительно, но твердо преградили нам дорогу скрещенными сайсами. Ненадолго — стоявший позади них правительственный маг человеческой крови, в того же лилового цвета плаще, сделал знак развести оружие в стороны, шагнув навстречу.
— Клянетесь ли вы, эфенди, и вы, хай–ханум, не использовать присущую или необходимую вам магию во вред Его Великолепию? — вопрос формальный, но оттого не менее значимый.
— Клянемся! — в один голос ответили все мы. Даже Пемси, у которой ни той, ни другой в загашнике не водилось. У жен–то присущая всем эльфам, как расе, имеется в полном объеме, а у меня та же от Меча Повторной Жизни, да необходимая — от Зерен Истины, продлевающих мое существование выше человеческих пределов. Так сказать, магия на внешней подвеске, вроде баллона с огневым туманом, дефером или «ведьминым студнем» под брюхом флайбота.
— Примите же свидетельства вашей клятвы! — торжественно возгласил маг.
Поклонившись в ответ, он протянул четыре уже знакомых «огненных звезды» — гостевых пайцзы не простого, а голубого золота на широких сборках цепочек. Свою я, понятное дело, приспособил на шею. Хирра тоже пристроила между иными ожерельями и колье, а вот Келла, разомкнув замок, обернула цепочками талию, а звезду пристроила на бедро.
Подражая атаманше, ее унтер–бандерша тоже привесила пайцзу на пояс. Правительственный колдун аж скривился, видя такое непочтение к артефактам, призванным засвидетельствовать наши добрые намерения в отношении султана и покарать любое отступление от оных. Но возражать вслух не стал и почтительно отступил, приглашая войти. Что мы и сделали, не заставляя ждать герольда, уже приступившего к зачтению наших титулов. На всю семью их полторы минуты набралось, аккурат чтобы маг у нас за спинами успел проверить и опечатать пайцзами поменьше дары на руках вереницы слуг и служанок.
Некоторые из этих предметов оказались настолько необычны даже для ученого колдуна, что тот не сдержал удивленного возгласа, коим отвлек меня от финала представления. Так что я пропустил, под каким наименованием проникла во дворец Памела. Ничего, впечатление стоило утраты.
Посмотрим, как удивится султан нежданному пополнению официального набора подношений. Обычные–то драгоценные и магические безделушки, наверное, давно ему надоели…
Герольд зачитывал титулы над тридакной ближней связи, разносящей его голос по всему дворцу, поэтому, когда по длинной анфиладе мы прошли к залу приемов, представлять нас повторно не пришлось.
Миновав три занавеса из усаженных хрустальными шариками нитей, мы вступили под своды круглого купола с колоннадой по периметру, поддерживающей галерею. С обоих ярусов, нижнего и верхнего, радиально расходились по шесть коридоров к иным строениям дворца, между каждыми двумя нижними один верхний.
Напротив входа в зал с ведущими на галерею лестницами возвышался тронный помост и на нем два трона. Не для султана и его супруги — по заимствованному у эльфов многобрачию одной женой повелители Хисаха не обходились со времен установившего сей обычай Принца Халеда — а для Его Великолепия и Великого Визиря.
Того самого, который с утра усомнился в целесообразности моего пребывания при дворе и в самой стране, да и сейчас не спешил обратить внимание на присутствие в зале дипломатической миссии сопредельного государства. Прибывшие позднее посольства Иэри и Атины уже были представлены султану, а временное представительство враждебного нам Тесайра вообще прошло первым!
Утешало лишь то, что некий порядок в этой пренебрежительной последовательности все же имелся. Хотя бы и обратный алфавитный…
Наконец помощница герольда в дворцовом золоте с ног до головы, включая полностью металлизированную «ведьминым чаем» высокую прическу «ракушкой», разыскала нас в толпе гостей и пригласила следовать за ней к тронам. Сделать это ей не составило никакого труда — среди пестро разряженных, обвешанных бесчисленными украшениями людей и драконидов мы были… Самыми одетыми.
Нет, ткани на некоторых и побольше нашего случалось. Особенно на тех, кто нацепил по три–четыре абсолютно прозрачных бурнуса разных цветов, расшитых золотом и драгоценностями. Парча набедренных повязок у таких исчезала под украшениями, если вообще имелась изначально.
Кроме всего прочего, эльфийский рост моих жен, еще больше подчеркнутый высоченными каблуками и прическами, не оставлял шанса спутать наше посольство с кем бы то ни было. Сам я, даже в парадном мундире Заклятых Рейнджеров с лампасами и аксельбантами по традиционному камуфляжу, на фоне этого великолепия просто терялся.
Долгий путь между гостями закончился, и субгерольдесса возвестила о нашем прибытии пред лик Султана Хисахского уже по полной форме именования государства.
— Посольство Союза Эльфийских Городов Анарисса, Герисса и Тайрисса, представляющее также интересы Огрии, Фольксдранга и Союза Племен!!! — С этими словами она приняла у меня свиток верительных грамот и упала на одно колено, передавая их обитателям помоста.
Сам я почтительно согнулся в поклоне, отрепетированном еще до отъезда из дому, жены грациозно присели в глубоких реверансах, а компаньонка с горем пополам попыталась им подражать. Хорошо хоть позади всех и не особенно разъезжаясь на сверкающем полированным камнем полу.
Подняв глаза от мозаичной плитки, я с плохо скрываемым любопытством уставился на повелителя Хисаха и его вернейшего царедворца.
Надеюсь, свое впечатление от увиденного мне удалось скрыть лучше. Ибо начинать многолетнее пребывание при дворе с вытянувшейся в гримасе неприятия физиономии, по крайней мере, неосторожно. А иной реакции двое, деливших тронное возвышение под присборенным пологом из золотой парчи, не заслуживали в принципе. И кто из них хуже, с одного маху я решить не брался.
Султан Мехмет–Али Двенадцатый, мир со всей дюжиной, в одном лице являл собой все недостатки власти, передаваемой по наследству. Малорослый толстяк с вялым невыразительным лицом, заросшим курчавой бородой, и бессмысленным взглядом младенца–переростка теребил кисть расшитого драгоценными камнями пояса, отрывая подвеску за подвеской. Тут же отбрасывая камешки, он уже порядком замусорил помост перед своим троном. Несколько штук завалилось в складки султанских шальвар — перекатывая их, правитель Хисаха нелепо сучил ногами.
Да, достался стране султан. Слюни на ковер хоть не пускает, и на том спасибо…
Но если повелитель выглядел и являлся по своей сути обыкновенным тихим идиотом, то его приспешник, напротив, представлял собой классического лиходея–умника. Злыдня карикатурного, лубочного, балаганного в худших традициях пафосной трагедии.
Высокий лоб с залысинами уходил под лиловый, в черных с золотом узорах, тюрбан со здоровенным эгретом, усеянным алмазами и служившим основанием для целого фонтана серебристых перьев. Глубоко запавшие глаза были еще и подведены, чтобы казаться горящими в своих провалах, серповидные скулы и узкие челюсти придавали Великому Визирю сходство с хищной пресноводной рыбой. Подвижность узкогубого рта под крючковатым носом поражала. В довершение всего, явно желая выказать свою общность с государственным механизмом, царедворец с головы до ног был одет в правительственный лиловый цвет. Будто заявляя тем: «Государство — это я»…
И, словно густая тень, отбрасываемая одновременно господином и слугой, за троном маячила фигура необъятного толстяка в угольно–черном одеянии и такой же чалме. О должности Блюстителя Трона приходилось слышать и прежде, но видеть того, кто призван всю жизнь пребывать в семи шагах от власти, чтобы обеспечить законность ее перехода, было все равно странно.
— Его Великолепие и я, его скромный слуга Музафар, некоторыми также прозванный Великолепным, рады приветствовать посланцев славного Союза Эльфийских Городов в благословенной Хасире! — Вдоволь насладившись оказанным эффектом, Великий Визирь соизволил представиться сам.
— Анарисс в лице нашего посольства пребывает в восхищении столь обильным великолепием, являемым Султаном и вами. — Надеюсь, с обилием я не переборщил. — И просит Его Великолепие принять дары, скромность которых объясняется лишь трудностями доставки через пустыню.
— О! Надеюсь, эти трудности вас не утомили? Однообразие пустыни навевает непереносимую скуку… — Лениво похлопывая свитком верительных грамот о подставленную ладонь, Музафар очень живо изобразил это состояние, намекая, что иного чувства у него и присутствующих мы вызвать не способны.
— Нет, по счастью, нас развлекала охота. — Не ухмыльнуться в ответ было очень трудно. Особенно если вспомнить, как легко и весело было на той охоте… И понять, что Великий Визирь сам подвел меня к теме, которую иначе пришлось бы поднимать очень издалека. Слуги как раз разложили на помосте и развернули все свертки с дарами, кроме последнего. Знаком я придержал его распаковку.
— Полагаю, она была для вас удачной? — с наигранным вниманием поинтересовался царедворец, откладывая бумаги. — Вероятно, даже удалось кого–нибудь добыть? Какого–нибудь… э… зверька? Ящерку там, змейку… лягушку, наконец?
Похоже, история нашего прибытия в Хасиру добралась и до дворца. Именно до тех ушей, которым лучше бы ее не слышать. Лягушки, значит. Что ж… Будет тебе лягушка, пакостник. Вот сейчас и будет, прямо за пазуху.
— Нет, привычные вам виды добычи нам не встретились. — Услышав это, Музафар развел руками, демонстрируя разочарование и еще не зная, что я готовлю ему облом покруче. — Пришлось удовлетвориться иным трофеем… Песчаной акулой.
Зал ахнул. Несомненно, эту легенду знали по обе стороны Девственной Пустыни. Великий Визирь на мгновение замер, но тут же хищно улыбнулся, найдя, как показалось, слабое место в моем хвастовстве:
— Каким наслаждением было бы увидеть хоть часть этого трофея в подтверждение ваших слов!
Подразумевалось, что это невозможно по определению. Тут–то и настал момент для плана, пришедшего мне в голову перед самым выездом. Указав слуге у последнего тюка развернуть его, я во всеуслышание объявил:
— Позвольте же тогда сложить к ногам Его Великолепия драконью долю трофея — мозговую капсулу песчаной акулы, наибольший из уцелевших кусков ее шкуры и ожерелье из священного числа — семи зубов!
Услышав мой повышенный тон, султан недоумевающе хрюкнул, дав возможность Великому Визирю почтительно ему поклониться вместо реакции на сказанное. Затем, выхватив кого–то из толпы взглядом, вельможа подозвал его повелительным взмахом руки. Так цапля ловила бы лягушек в меканской топи, будь она обучена магии.
Опять лягушки… Хватит уже. Явившийся по требованию Музафара старичок в громадном тюрбане на земноводное отнюдь не походил. Скорее на очень дряхлое насекомое, вроде богомола, будь тот вегетарианцем. Никакого оттенка хищности в ломком тельце и узкой физиономии маразматичного кузнечика.
— О Джамал–ага, мудрейший из смотрителей Залов Удивления дворца! Султан повелел, — Великий Визирь склонил голову перед своим мало дееспособным повелителем, — принять дар наших оригинальных гостей, дабы поместить на приличествующее ему место!
И мило улыбнулся, невинно–невинно приглашая почтенное собрание от души посмеяться над неотесанными гостями и их смехотворным подношением. Зал участливо расхохотался, не подведя мастера церемоний, одной репликой превратившего кровавый успех в насмешку.
Каюсь, не лучшая оказалась идея — наряду с официальными дарами поделиться и славой невиданной добычи. Одно дело, когда посреди Девственной Пустыни смертельно опасная тварь истекает дымом и пламенем, разлетаясь в клочья от удачного выстрела. И совсем другое — — варварского вида связка пятнадцатидюймовых клыков, треснувшая от жара ноздреватая сфера с хорошую дыню размером и рулончик опаленной шкуры, более походящей на плотницкий наждак для обдирания балок, нежели на трофей благородной охоты.
Однако конечный адресат даров отнюдь не был склонен разделить иронию высшего придворного. Старичок с неподдельным восторгом уставился на неаппетитный трофей и, не сдержавшись, разразился ответно–благодарственным словом. Несколько безадресным, на мой вкус, но оттого не менее искренним.
— О счастливейший миг! Дело всей моей жизни увенчалось успехом! Существование Дракоморфа Десерти, сиречь Акулы Песчаной, получило научное подтверждение!!!
Источник его радости немного не соответствовал нашему восприятию, но тем не менее оказался вполне понятным. Ученый дедок попался, осечка с ним вышла у Музафара Великолепного. Тот даже скривился малость, готовясь мановением руки удалить не в меру восторженного придворного антиквара. Но тот уже вошел в такой раж, что, не обращая особого внимания на распорядителя приема, с трудом отыскал нас рассеянным взором в двух шагах от себя и обратился напрямую:
— Осмелюсь просить благородных посланников поведать, кто поразил чудовище? Каковы были обстоятельства сего потрясающего события?
Тут, словно опомнившись, старичок повернулся к Великому Визирю, ожидая его позволения продолжить столь будоражащий его разговор. Видимо, в надежде позабавиться неумелым хвастовством солдафона, добывшего невиданную тварь, Музафар соизволил одобрить инициативу подчиненного.
Пришло время отыграться. Обернувшись к Келле, я одними уголками губ улыбнулся и величественно кивнул. Она, в свою очередь, низко склонила передо мной голову и, выпрямившись, невыразимо царственным жестом подозвала Пемси, мявшуюся в отдалении за нашими спинами. Та тоже не подкачала — выйдя на авансцену, упала на одно колено перед своей атаманшей, по–тесайрски упершись ладонью в пол. Ожерелье из бесчисленных зубов песчаной акулы брякнуло, едва не вонзившись в мозаичный камень, концы головной тесьмы Хтангской династии мазнули по плиткам. Встав, она развернулась к трону, прошла три шага танцующей походкой и три раза глубоко присела в книксене — перед султаном, визирем и смотрителем поочередно.
— Нык, дело так было, эта… — начала пышечка дозволенные речи, отчего–то на пустынном жаргоне Чухчая. Не иначе желая подчеркнуть несообразность чудовищного трофея, кукольно–комичной внешности охотницы и ее военного–бордельного стиля приветствий.
Но Музафару уже было все равно, хоть она на кеннэ докладывай, с танцами и битьем в бубен. Его с ходу доконало одно то, что между ним и спрашивающим наличествовала лишь одна ступень поклонения, а между мной и отвечающей — аж целых две. Похоже, оружие возмездия было избрано совершенно правильно.
Поэтому не пришлось удивляться, что следующий вопрос антиквара царедворец прервал снисходительным:
— Подробности сего поистине удивительного деяния вы можете обсудить в приватной беседе, о мудрейший, — и взмахом руки позволил тому удалиться. Делать нечего, пришлось отпустить Памелу — с теми же сложностями, через голову Келлы. Что интересно, она моментально подхватила дедка под руку и уволокла куда–то на галерею. Видимо, хвастаться понравилось.
Тем временем Великий Визирь соизволил вновь перенести огонь тяжелых метателей на меня.
— Воистину удивительны должны быть трофеи, которые военный посланник блистательного Анарисса берет на гарпун самолично, если эту, э–э… — тут он сделал вид, что не может припомнить, — песчаную акулу он оставляет жемчужине своей свиты.
— Не добываю того, что не собираюсь съесть, — согласился я, поигрывая своим ожерельем из треугольных зубов. — Пескозмей, к примеру — совсем другое дело. А несъедобное, для забавы, можно и жениной компаньонке уступить. Пусть девочка развеется…
Пескозмей — это здесь понимали. Достойный деликатес. По залу прокатился вздох с оттенком голодного сглатывания. Увесистый болт опять лег в цель, аж мишень задрожала. То есть Музафар затрясся. Надеюсь, в этот миг Судьба отвернулась и пропустила мимо ушей мое вранье, а то еще обратно через пустыню идти. Не будь Пемси, и я сейчас, может, не стоял бы здесь. По крайней мере, в целости и сохранности…
— Что ж, приятно видеть подобную умеренность в развлечениях столь высокого сановника Концерна Тринадцати. — Царедворец быстро справился с раздражением, явно питаемый мыслью о новой па кости. — И у нас есть скромный дар, сообразный вашим склонностям при выборе трофеев и свиты.
Тут Музафар Великолепный хлопнул в ладони у левого уха, еще раз — у правого и наконец прямо перед собой.
В одной из галерей позади трона заколыхались шнуры занавесей в хрустальных каплях подвесок. Кто–то шел сквозь них, раздвигая осторожно и точно. Шаги эти отдавались вдоль галереи легко, но как–то слегка жестковато, словно идущая — почему–то не оставалось сомнений, что это женщина — двигалась не своим стремлением, а внешней волей.
Гибкая фигура, укутанная полудюжиной, не меньше, полупрозрачных покрывал, вплыла в зал и остановилась перед троном. Невольно все расступились, давая место новоприбывшей. Мы и то отошли на пару шагов, хотя ничего устрашающего или неприятного в ней не ощущалось — просто чувство дистанции, требующее неукоснительного соблюдения.
— Танцуй! — как–то капризно прозвучал приказ Великого Визиря.
— Слушаюсь, мой повелитель. — Странный голос со свистяще–шипящими нотками прозвучал спокойно, но напряженно. Будто по струне, еще дрожащей от прежнего аккорда, провели листом осоки, длинным и острым, иссохшим на ветру до звонкого хруста. Словно собственное эхо заключал в себе этот голос, создавая ощущение необыкновенно слаженного дуэта, исходящего из одних уст.
Что–то в этом роде я уже слышал — кажется, на той же таможне…
Без особого требования публика, затихшая так, что все вышесказанное было отлично слышно, расступилась еще шире, образуя перед троном круг. Не слишком широкий, футов сорок, так что нам с женами пришлось отступить ненамного.
Из центра круга танцовщица чуть ли не нам под ноги пустила извлеченный из–под покрывал хрустальный шар. Остановившись в паре футов от носков моих парадных штиблет, он засиял огоньками активных точек и зазвучал, дав музыку начинающемуся танцу.
Та полилась спокойно и свободно — струнные, вроде иэрийской гитары, и мягкий духовой инструмент, скорее всего, гобой. То чередуясь, то сплетаясь, они вели мелодию, ритм которой больше всего напоминал морской прибой. Излюбленная тема ожидания, льющаяся из каждой хисахской раковины, заклятой на дальнюю связь.
Сбрасывая первое, фиолетовое покрывало, женщина обошла круг, протягивая руки в пространство, точно в поиске чего–то недостающего, вернулась в центр пустующей площадки и закружилась там, все так же пытаясь плавными, гладящими движениями нащупать в воздухе нечто невидимое.
Безуспешность и этой попытки стоила ей следующего покрывала — синего. Теперь танцовщица не сама пыталась найти, а звала, заманивала нечто, по ее мнению, однозначно существующее и необходимое, показывала каждым движением всю ласку и осторожность, с которой примет неведомое, согласись то прийти на зов.
Вновь пожертвовав очередным, голубым покрывалом в долгом взмахе обеими руками — почти броске, — танцовщица, похоже, достигла своей цели.
Нечто явилось — это было видно в каждом ее движении. Нежное, бесформенное и любопытное, оно вилось вокруг постепенно проступающей сквозь ткань гибкой фигуры, поддаваясь на осторожную ласку и постепенно доверяя себя призвавшей.
Та почувствовала свой успех и власть, медленно переступая теперь вокруг довольной и покорной добычи — сама охотница, но не убийца. Скорее наездница, готовая усмирить и обучить пойманного скакуна, сделав его верным помощником в деле. Естественно, еще одно покрывало, зеленое, было совершенно лишним при этом и отлетело в сторону небрежно и легко.
Любое обучение начинается с игры, а лучшей формой для первых игр разумных и неразумных существ был и будет мяч. Сноровисто и быстро танцовщица придала полностью подвластной ей добыче необходимую форму и пустилась в игру, заставляя ту повиноваться каждому движению танца.
Иллюзией это было или реальностью, но раз за разом мне казалось, что невидимый мяч проминает округлым боком прозрачную ткань желтого покрывала. Все шире и свободней он кружил в руках своей всевластной повелительницы, взлетая и вновь возвращаясь по мановению ее руки, пока в очередном прыжке не увлек за собой покрывало, сорвав его!
Могу поклясться, что в танце этом не было ни крохи колдовства, ни один прибор не показал бы ничего — хоть брось сейчас тот же мяч–тестер прямо в круг, как клинок в загулявший вихрь…
Это была магия без заклятий, амулетов и зелий. Магия без магии.
Обучение сущности завершилось, настала пора пустить ее в дело. Размашистыми движениями пропуская меж ладоней невидимое, женщина вытянула и изогнула его, заострив на концах. Теперь это было оружие, и в движениях танца отчетливо угадывались приемы работы с сайсой, удары, блоки и колющие выпады.
Теперь оранжевое покрывало танцовщицы вилось в воздухе, как бешеное пламя на пожаре, следуя за взмахами невидимого оружия и отчетливо проминаясь под его древком. Когда прозрачная ткань широкой огненной полосой словно стекла с лезвия, ударив в пол перед тронным помостом, я удивился, как ковры на нем не вспыхнули.
Должно быть, так Тилла–Молния сражалась в поединке богов, давшем начало Войне Сил. Огненная стихия явственно читалась в каждом движении танцовщицы, вновь решившей сменить форму и назначение подвластной ей сути.
Размеренные шаги и жесты обрели еще большую легкость, а то, что было игрушкой и оружием, стало чем–то иным. Сразу угадать, что это такое, не получалось — что–то плоское и небольшое, сложенное из отдельных частей. Причем с новой ипостасью своего невидимого инструмента женщина обращалась куда более бережно и как–то… наравне, как с осознавшим себя партнером.
Что это, я понял, лишь когда первый лист несуществующей книги вырвался из пальцев танцовщицы. А затем одна за другой невидимые страницы полетели прочь, провожаемые гладящими взмахами рук. Она не пыталась их удержать — напротив, с охотой отпускала в полет, научив всему, чему могла, и теперь освобождая.
И все–таки казалось, что каждый лист уносит частицу самой создательницы своих новых сил и качеств. Закружившись в прощальном хороводе, они сорвали последнее, алое покрывало, обнажая ее суть и раскрывая тайну.
Точности выражений и таланту в преподнесении подарков Великого Визиря можно было лишь позавидовать. Мои склонности в выборе трофеев и свиты оказались одинаково полно отражены в образе танцовщицы. Женщина, дракон и змея в одном лице — драконидка!
Умеет же злыдень, когда захочет…
Увы, даже столь потрясающему моменту было не дано завершиться безупречно.
— Иза'манка! Иза'манка!!! — вдруг радостно заагукал султан, раззявив рот и указывая на танцующую драконидку толстым пальцем с непропорционально узким и длинным ногтем.
Словно подрубленная сравнением с ящеричной обезьяной, та опустилась на колени, завершив танец круговым движением рук. Но даже высочайшая глупость Его Великолепия не смогла испортить впечатление. Мы застыли, не в силах отвести взгляда от гибкого чешуйчатого тела, прикрытого лишь украшениями. И спорю, не многие в зале захотели поддержать монаршью «шутку» приличествующим смешком. На миг застыв неподвижно, теперь женщина драконьей крови медленно поднималась.
Что ж, танец оказался истинным даром нам, а талант танцовщицы — даром Судьбы ей самой, ее стране и расе. Не думал, что когда–нибудь за что–нибудь смогу быть благодарен Музафару Подколодному, то есть Великолепному, но вот же…
— Дарю эту наложницу вам, о блистательный, — прервал во мне борьбу раскаяния с неприязнью означенный гад. — Дабы уравновесить сверкание вашей свиты второй жемчужиной под пару удивительной охотнице.
Не было у фермера печали, высидел фермер крикунов. Это как? Это что? То есть делать теперь что? Мне делать? С ней делать?! Уй–я…
В поисках поддержки я завертел головой, обращаясь попеременно то к Хирре, то к Келле. Но выражение лиц у обеих было не менее ошарашенным, чем у меня самого, как полагаю. У моей древнейшей — еще и с оттенком раздражения. В отличие от моей высокородной, которая скорее склонялась к сочувствию, но опять же не ко мне, а к даримой драконидке. Так что помощи тут не дождешься. Приехали… В Хисах.
— Возможен ли такой дар? — очень осторожно поискал я пути к отступлению. — В чьей он воле?
— Я не в своей воле силой принятых обетов, — ответила мне танцовщица раньше, чем Великий Визирь. — Нет ничего зазорного в том, чтобы принять меня, мой повелитель.
Чисто машинально я кивнул, соглашаясь. Музафару осталось только зубами скрипнуть: как же, без него все разрулили. Похоже, он надеялся не столько навредить мне, сколько самому избавиться от змеиного язычка наложницы. И то она ему все удовольствие спортила. Но все равно, несмотря на чувствительные тычки и пропущенные удары, первый раунд этого кулачного боя за ним. Поскольку меня можно уносить. В нокауте.
Однако это было еще не все. Напоследок драконидка решила отвесить прежнему хозяину какую–то особо замысловатую, похоже, ей одной понятную словесную плюху. Уже подходя ко мне, она обернулась и бросила через плечо:
— Я Исэсс, Говорящая с Судьбой, — заодно и представилась. — И для тебя, Великий Визирь, у нее тоже найдутся слова: Бирюза будет править Хисахом, приняв власть из руки, отмеченной Повелите лем Неба!
Лучше бы, конечно, она сообщила свое имя и титул непосредственно нам. Да еще без отягощения совершенно излишними прорицаниями смутного характера. По залу, во всяком случае, прокатился пораженный ропот. Разумеется, адресат пророчества не замедлил среагировать.
— Простите, забыл предупредить: бедняжка со всем помешалась на легендах «Халедаты» и еще более древних преданиях, — Музафар с лживым сочувствием пожал плечами. — Так и видит, что из пустыни выйдет Священное Воинство, осеняемое крылом Перводракона…
Вместо ответа на эту шпильку Исэсс снова упала на колени и уперлась гладким округлым лбом в мою бессознательно выставленную ладонь. Вконец оторопев, я не мог даже пошевелиться. Ни тогда, ни несколькими секундами позже, когда драконидка так же внезапно подняла лицо. Ее узкие ноздри раздувались, вертикальные зрачки взволнованно расширились почти до кругов. Прозрачные веки, искусно подкрашенные по краям, затрепетали и полностью открыли глаза. Внезапно из приоткрытых губ женщины драконьей крови выскользнул узкий раздвоенный язык и в долю секунды неожиданно сухим прикосновением обшарил мне кисть руки.
— Так это ты! — Пораженная, она распрямилась, вставая. — По слову и завету…
Хорошо, что сие прозвучало уже потише. Продолжения спектакля зал, похоже, не вынес бы. Тем более что зрителей прибавилось — в общую массу снова влилась Пемси со своим престарелым почитателем научного свойства и стайкой каких–то юнцов в зелено–голубых чалмах. Видимо, студиозусы местные, ученики вышеозначенного придворного антиквара и научного консультанта в одном лице. Их головные уборы пришлись исключительно в цвет хтангской тесьме унтер–бандерши, моментально ставшей здесь, похоже, весьма популярной.
Драконидку это явление добило вконец. По всей зеленовато–серой коже Исэсс побежали радужные волны, как у хамелеона в меканских топях. Еще на полдюжины шагов к моим женам, гордо выпрямившись, ее хватило, затем ноги подкосились, и чуть не толкнув недовольно отпрянувшую Келлу, танцовщица уткнулась прямо в грудь Хирре. Той оставалось лишь заботливо подхватить мою новую спутницу.
Меня бы кто поддержал, а то, не ровен час… Одна Памела всегда наготове, но ей бы лучше об этом забыть!
Великому Визирю увиденное, судя по всему, тоже даром не прошло. Во всяком случае, на юнцов, их седобородого вожака и обретенную теми живую реликвию в лице не к добру мной помянутой компаньонки младшей жены он покосился крайне недобро. Счастье, что Пемси этого не заметила, увлеченная иными, восхищенными взглядами. А то у нее, по старой привычке уличной бандитки, гирька на цепочке, бритва или заточка в руке не задержались бы. На такие взгляды «Гекопардовые Орхидеи» привыкли реагировать просто и незамысловато. Разбирай потом международный скандал…
Так или иначе, обошлось. Скандал если и назревал, то совсем по иной причине, тем не менее связанной все с тем же Музафаром. Точнее, именно им самим и представленной почтеннейшей публике в монологе, поистине балаганном как по форме, так и по содержанию.
— Теперь, когда все законы гостеприимства и дипломатические формальности соблюдены, я могу обрести счастье, возвестив о настающем для благословенного Хисаха веке мира и безопасности!!!
Что еще за гнусность заготовил истинный повелитель страны, лишь одной ступенью великолепия отделенный от султанского титула? Обычно обещания всяческих благ призваны подсластить неприятности как минимум не уступающего им масштаба. Долго он еще паузу собирается держать?!
— В ответ на благую волю Тесайра, давшего гарантии миролюбивого поведения Иэри и Атины, Хисах расторгает все военные союзы и выходит из иных существующих соглашений! — осчастливил наконец присутствующих Великий Визирь.
Вот тебе и новость… Длинную тираду, повествующую преимущественно о взаимоотношениях богов Дня и Ночи, их аватар и демонов с гномами как в постели, так и вне таковой, пришлось проглотить. В порядке соблюдения дипломатического протокола, в рамках которого запрещено убивать государственных чиновников высшего ранга принимающей стороны.
Как не раз уже, канцелярщина принесла облегчение там, где не смогла ругань. Какие союзы и соглашения?! Кроме того дипломатического пакта, что связывает Хисах и Анарисс, других эта страна не заключала никогда и ни с кем!
Мгновенно стали понятны утренние намеки Музафара насчет нежелательности моего пребывания здесь в качестве военного атташе. Уж не знаю, что мог Хисах не поделить с Иэри и Атиной, лежащими по ту сторону Мангровой Дельты, принадлежащей Тесайру. Море разве что…
Впрочем, какой бы раздор на деле ни связывал страны, разделенные Зодиакальным морем и заливом Ротеро, поручителя своей безопасности они выбрали худшего из возможных. Поверил рогач дракону… Обязательства Империи Людей — это что–то сроду небывалое, вроде гнома на анарисских улицах. Не ругательного, а настоящего. Маг–Император и его прихоти — вот закон страны, лежащий по ту сторону нижнего течения Анара, закон непредсказуемый и жестокий.
Меж тем Великий Визирь упивался мигом своего политического триумфа. Выпрямившись во весь свой немалый для человека рост, он широко развел руки и тоном Приснодеда, принесшего детям подарки на Приснодень, возгласил:
— В ознаменование исторического решения, принятого Его Великолепием, завтра будет проведен парад!
Аплодисментами это заявление встретили все присутствующие, кроме нас и немногочисленных военных чинов. Отмечать сверхкапитуляцию и фактический отказ от суверенитета торжественным прохождением войск — в этом было что–то глубоко извращенное. Как примут сие армия и флот, видно было сразу, и на парад не ходи.
Хотя нет, такого удовольствия злокозненному царедворцу я не доставлю.
Не знаю, как для кого, но лично для меня остаток вечера оказался окончательно смят. То есть всмятку размазан этим набором событий и совпадений. На дальнейшие реплики окружающих я реагировал исключительно вяло, включая последовавшее вручение приглашений на ранее помянутый парад. До того, чтобы исключить дипломатическую миссию Анарисса из числа приглашенных, Музафар в своей злокозненности еще не дошел.
Наконец главный герольд возвестил окончание приема. Подождав немного, чтобы не угодить в давку спешащих отбыть, мы прошли к своему экипажу, предупредительно выведенному грумами чуть ли не к самым воротам. Видно, наше прибытие столь впечатлило их, что на сей раз расторопные служители дворца решили подстраховаться.
Обратный путь особо не запомнился, разве что почему–то запало в память ощущение от узкого прохладного бедра драконидки, сидевшей между нами с Хиррой. Не к Келле же ее сажать на сиденье напротив!
Молчаливое неприятие, излучаемое младшей женой в адрес наложницы, осталось неизменным и во время позднего ужина, завершившего день. Зато я за едой помаленьку начал отходить от свалившихся мне на голову событий приема. Соображение пришло в норму, происходящее вокруг перестало теряться в какой–то дурной дымке.
Прежде всего, конечно, мое внимание привлекла наложница, исключительно аккуратно и воспитанно обходившаяся со столовыми приборами. Мне так освоиться никак не удавалось, несмотря на то что не первый год обретаюсь в темноэльфийском замке в качестве Ночного Властителя… Но куда больше, чем манеры, взгляд неотвязно притягивал сам облик представительницы пятой расы разумных, впервые предоставившей возможность толком рассмотреть себя вблизи, в неформальной обстановке. Во дворце и даже в дороге между нами все время оставалась дистанция, и только здесь, дома, она как–то начала исчезать.
Раскрывшееся поражало. Не чуждостью — схожестью женщин разных рас. Несмотря на узорчатую чешую, отсутствие грудей, вертикальные зрачки и раздвоенный язык, драконидка казалась очень привлекательной, не в последнюю очередь из–за текучих, исключительно женственных движений. Впрочем, любая эльфь не уступит ей по этому параметру. Особенно Древнейшая.
Украдкой я окинул взглядом старательно рассевшихся по дальним углам стола Келлу и Исэсс. Все–таки верно сказала одна из Великих Жриц древности: кошка — та же змея, только в шубке…
Сколько вижу младших детей Отца, столько поражаюсь, что при всех своих особенностях дракониды вполне успешно смешивают кровь с любыми другими разумными. С обычным наследованием расы вперекрест с полом.
Вообще все известные мне существа, обладающие разумом, способны иметь общее жизнеспособное потомство. Похоже, демиург мира сего был сексуальным маньяком почище меня!
Жаль, из–за неприязни моей древнейшей к наложнице мне не светит проверить, как именно преломилось это в прежде незнакомых мне столь близко творениях. Келла — Оинт–Пэт, «Шпага», а Исэсс, по всему видать — Плог–Оинт, «Копье». Против тарана нету обмана, вот и срывается то и дело. Симвотип зачастую сильнее разума, так что замирения между младшей женой и наложницей ждать не приходится.
А единственный путь обойти Высокую Клятву, связывающую нас с Хиррой, состоял в формальном вступлении драконидки в «Гекопардовые Орхидеи». Это хотя бы уравняло бы ту в правах на мужа атаманши с Пемси и остальным составом женской подростковой банды. Да только что о том рассуждать — под свою руку атаманша — «подзахватная» «захватчицу» не примет никогда…
Что ж, обойдемся. Тем более что главная ценность этой наложницы не в постельных танцах, при всей ее привлекательности и моем любопытстве. Хотя жаль, конечно…
Встряхнув головой, я вернулся к текущему моменту из весьма далеких от него размышлений. Насущная же необходимость требовала заняться изменениями в посольстве, связанными с появлением новой обитательницы. Причем рассчитывать в этом случае можно было лишь на помощь старшей жены — по вполне понятным причинам.
— Не поможешь Исэсс выбрать комнату? — Попросить мою высокородную немедленно было лучшей идеей. — А я пойду ей статус «гостя дома» обеспечу, чтобы защита случайно не сработала, — и пояснил уже самой новой обитательнице посольства: — Дипломатия — дело секретное, так что полный статус, прости, дать не могу.
— Понимаю, мой повелитель. — Драконидка на мгновение подняла прозрачные веки, показывая не прикрытые глаза. — У меня тоже есть тайны, доступ к которым для тебя невозможен.
Ничего себе! Вот так подарочек, с нехилым сюрпризом в запасе…
— А как насчет моих прав на тебя в качестве твоего повелителя? — шутливо спросил я, сбрасывая мгновенное изумление.
— Я в твоей воле, мой повелитель, но не в твоей собственности, — не заставил ждать себя ответ, исчерпывающий в своей холодной точности.
— Поня–я–ятно… — протянул я, тщательно отворачиваясь от торжествующего взгляда младшей жены, обрадованной тем, как быстро раскрыла свою суть с ходу не глянувшаяся ей женщина драконьей крови. Для меня, впрочем, не злую, хоть и пугающую жесткостью. Разница между правлением и владением действительно не маленькая. Причем наложница немедленно поспешила одарить нас еще одним ее прочтением:
— Ты можешь изменить мою судьбу, но не мою душу.
— Не собираюсь делать ни того, ни другого, — попытался я закрыть тему.
— Второе не в твоей власти, первое же — не в твоей воле, мой повелитель, — еще более четко отрезала пророчица пятой расы разумных. — Тебе суждено менять судьбы!
Что тут скажешь? Похоже, ответ, абсолютно точный и столь же неприменимый к делу, как в сказке об астрологе и сломанном воздушном корабле, драконидка способна дать на любые слова. К демонам змеиным посылая все иерархические предрассудки, поставившие меня над ней.
Урок стоил того, чтобы его запомнить. Повелитель — всего лишь тот, кто отдает приказы. В это звание никак не входит готовность окружающих эти приказы исполнять. Что, похоже, и продемонстрировала мне в полный рост хисахская наложница. Во все ее пять футов два дюйма, что для драконидки весьма немало…
В отличие от той же Келлы, первый опыт общения с этим подарочком Великого Визиря не дал мне возможности понять, как к нему следует относиться. То есть к ней.
Вот как относиться к Музафару, видно сразу — не поворачиваться к этому высокоталантливому царедворцу не то чтобы спиной, а вообще любым местом, на котором нет защитного заклятия или хотя бы боевого панциря времен Хтангской династии.
Упускать его из виду слишком надолго тоже, впрочем, не следует — никогда не угадаешь, какую гадость припасет он на следующий раз. Исключительной вредности тип, да еще и символьно — Оэт–Пинт, «Кнут». Наподобие моей высокородной до очищения Мечом Повторной Жизни, сменившим ей цвета аспектов. Только в мужском варианте сей симвотип не в пример пакостнее…
Ну и демоны с ним, все до единого! Или нет, уже не все. Одну демоницу в пестрой змеиной шкурке Великий Визирь сбагрил нам в посольство. Видно, и его довела. Поверить, что столь тщательно соблюдаемая взаимная неприязнь между подарком и дарителем разыграна специально для нас, грешных, как–то не получалось. Для легенды, прикрывающей введение шпиона в мое окружение, все это смотрелось слишком искренне и тонко.
Впрочем, почему обязательно шпиона? Провокатор во вражеском стане — тоже немало. А провокация может обладать любой долей искренности. Наоборот даже: чем чистосердечнее, тем лучше. Управлять ненавистью легче, чем неприязнью, и уж куда проще, чем спокойным равнодушием. Равнодушного не соблазнишь на лету исполнением простейшего желания. Сначала надо посеять и взрастить в нем это желание, прежде чем собирать урожай жажды…
Так или иначе, с наложницей придется держать ухо востро. Да и самому поберечься, чтобы не дать своим чувствам к Музафару Великолепному сделать себя управляемым.
Или хотя бы слишком предсказуемым, что не многим лучше.
