Глава 11
Москва. Ноябрь—декабрь 1470 г.
Приукрашивать облик Ивана Третьего нет ни необходимости, ни возможности. Его образ не окружен поэтическим ореолом. Перед нами – суровый прагматик, а не рыцарственный герой.
Ю. Г. Алексеев, «Государь Всея Руси».
Время Ивана Третьего, время закручивания гаек, превращения уже не только дворян, но и бояр в забитых, знающих свое место слуг великого князя.
А. Бушков, А. Буровский, «Россия, которой не было. Русская Атлантида»
…Москва не знает ни блеска словесности, ни света просвещения, и сначала побирается крохами из Ростова и Новгорода…
И. Г. Прыжов, «История кабаков в России»
– Испей-ко, господине!
Бывший палач, а ныне костоправ и, по совместительству, лекарь, Геронтий, темноволосый худощавый мужчина среднего роста с аккуратно подстриженной бородкой, протянул лежащему на лавках Олегу какое-то дымящееся зелье в оловянном – с поллитра – кубке.
Олег Иваныч, подозрительно понюхав варево, скривился, глотнул и тут же закашлялся:
– Вечно ты, Геронтий, эдакой дрянью напоишь, супротив которой перевар корчемный нектаром ангельским кажется!
– Пей, пей, да не ворчи, Олег Иваныч, коль выздороветь хочешь. До дна, до дна. Вот и славно! – Геронтий принял из рук лежащего кубок. – Завтра еще раз перевязку сделаю – и на поправку пойдешь.
Палач-лекарь (Олег Иваныч, в зависимости от настроения, именовал его то патологоанатомом, то судмедэкспертом) поставил пустой кубок на стол, поправил висевший на поясе кинжал и поинтересовался, не найдется ли в доме красного вина, романеи иль мальвазеи какой. Болящий, вишь, потерял много крови, а для крови красное вино зело полезно, это еще древние говорили. Ну, раз древние… Вино, конечно же, нашлось. Правда, не очень большой кувшинчик – и трети ведра не будет…
Геронтий наполнил кубок, протянул раненому.
Олег Иваныч нахмурился:
– А сам что, не будешь?
– Гм… – замялся лекарь, потом махнул рукой: – А, ладно… Если только с сыром.
– Понял. С сыром, так с сыром. Пафнутий! Тащи сюда сыру! Что, что ты там кричишь? Только козий остался? Так тащи козий, какая разница, – мы ж не есть собрались – закусывать! Ну, здрав будь, Геронтий!
– За твое счастливое избавление от ран, господине!
Чокнулись.
Хороша романеица, пахуча, терпка.
– Давай-ка, Геронтий, еще по одной. Да успеешь ты еще на Торг. Кого там лечить-то? Смердов? И что с ними, бедными? Драку затеяли? Ребра друг другу пересчитали? Велика провинность! За дело хоть бились-то? Прям у Никольского храма, на паперти? Ну, богохульники, не могли другое место выбрать… А что, без тебя некому полечить?
Геронтий немного подумал и пояснил, что полечить кому, конечно, найдется. Но все это специалисты аховые – так бедных смердов ухайдакают, что те с неделю работать не смогут. Хотя, правда, какая в ноябре работа?
– Ну, иди уж, неволить не буду, – Олег Иваныч развел руками, попрощавшись с Геронтием, встал на ноги, прошелся по горнице. На этот раз хорошо получилось – башку, как третьего дня, не кружило. Видно, помогло… варево иль романея.
Короткая стрела-болт, выпущенная из арбалета Митрей, попала Олегу Иванычу точнехонько в левое нижнее ребро. Слава Богу, на излете попала, а то б вышибла ребро-то. Да и так, почитай, три ночи кость ныла, сейчас только и успокоилась. Ну, Митря, ну, смерд…
Смерд… На Москве это было ругательным словом, да и здесь, в Новгороде, мало кто уважал смердов – крестьян, живших за городскими стенами по всем обширным новгородским владениям, от Невы до Студеного моря. Никто и никогда не признавал за смердами права голоса на городском вече, однако именно они, эти забитые, лишенные избирательных прав труженики, в основном, и кормили Великий Город, несли в его пользу многочисленные повинности, от которых были освобождены свободные горожане. Алчные новгородские бояре силой, хитростью и коварством захватывали земли смердов, превращая их в свои вотчины, и самым коварным был здесь боярин Ставр. Почитай, половина его вотчин – бывшие смердов земли…
От раздумий о правовом положении смердов и возможных отрицательных последствиях этого отвлекло Олега Иваныча появление старого слуги – мажордома Пафнутия.
– Снова гости к тебе, господине, – убрав пустой кувшин, сообщил старик. – А вернее – гостья.
Гостья?
Только одна могла тут быть у него гостья…
Олег Иваныч быстро накинул на плечи кафтан и уселся к столу, разбросав перед собой кучу берестяных грамот, – изобразил кипучую деятельность.
Софья – конечно же, это была она – войдя, увидела Олега Иваныча за работой. А ожидала – лежащим и беспомощным…
– Входи, входи, боярыня-краса, – выйдя из-за стола, поклонился Олег Иваныч. – Садись, вина моего отведай. Оп… уж нету вина-то! Пафнутий, эй, Пафнутий!
Улыбнувшись, боярыня чуть пригубила принесенное Пафнутием рейнское.
– Рада наконец видеть тебя в добром здравии – за то и пью. Здрав будь! Вижу, уже весь в делах.
– Такова работа наша, – притворно вздохнул Олег Иваныч. – Некогда и щей похлебать вчерашних.
– Что ж – вчерашних-то? – засмеялась Софья. – Зашел бы… Хоть бы и завтра, после обедни. Может, нашлись бы для тебя и не вчерашние щи…
– Понял. Завтра после обедни! – закивал головой Олег Иваныч. – Сегодня все важные дела переделаю, а завтра всенепременно зайду, боярыня-краса. Сразу после обедни. Больно уж щей хочется.
Софья прыснула в рукав. Посидела еще немного. Поболтали. Хорошо, Новгород – не Москва. Попробовала б Софья на Москве так вот прийти, запросто, к малознакомому человеку в гости. Да хоть и к знакомому. Хоть и боярыня, да вдова. Поди, попробуй на Москве-то. Со свету сживут! Не то – Новгород, Господин Великий – свобода! Захотела прийти Софья – взяла да пришла! И плевать на всех хотела – имеет право – свободная женщина, новгородская гражданка!
Видно было, по сердцу пришелся ей добрый молодец Олег Иваныч. А что, чем других хуже? Мужчина видный, статен осанкою, ликом светел; не молод, правда, так ведь и не стар – сорока нету. И при должности важной. Вот только… Хорошо бы земельки в поместье… хотя бы пару деревенек. Тогда б уж точно можно было б к Софье посвататься… А Феофил обещал, кстати!
После ухода боярыни не долго в одиночестве просидел Олег Иваныч. Зашел Панфил, купеческий староста, Селивантов, потом Гришаня заглянул. С усадьбы вощаника Петра возвращался отрок – к зазнобе своей ходил, Ульянке, – опосля Олега Иваныча решил проведать. Эдакого крюка дал – путь не близкий. Вон, дрожит, от холода, видно.
– Чего на руки-то дышишь, замерз, что ли?
Гришаня кивнул, улыбнулся.
– На вон, винца выпей, погрейся.
– Твое здоровьице, Олег Иваныч!
– Спасибо, сами не сдохните! Ну, что там на дворе владычном деется?
– Посольство в Москву собирается. Феофил-владыко решился-таки поставления от митрополита Филиппа добиваться. – Отрок вдруг хлопнул себя рукой по лбу: – Вот ведь чучело! Чуть не забыл: о тебе в палате Грановитой речь шла. Главой посольства назначил Феофил Никиту Ларионова, грамотея изрядного, а ему в помощь отец Варсонофий тебя посоветовал.
Олег Иваныч скривился:
– Какой милый, сердечный человек.
Посольство в Москву по степени опасности можно было сравнить разве что с поездкой к людоедам, причем со своими овощами в качестве гарнира.
– Что еще в Новгороде плохого?
– Михайло Олелькович не всей Господе люб.
Вот те раз! Не люб! А на хрена тогда, спрашивается, приглашали? Хватило бы и прежнего князя – Василия Горбатого-Шуйского. Не фиг было его в Заволочье гнать. Иль он сам туда подался? Ну, да пес с ними, с обоими. О посольстве думать надо.
– У тебя, Гришаня, конечно, знакомых бояр да дьяков на Москве нету?
Отрок лишь сокрушенно развел руками.
– И у меня нету. Вот если б в Питере… Тьфу-ты. В общем, ладно, без знакомых обойдемся, первый раз, что ли. Так, думаешь, точно меня Феофил назначит?
– Как ты говоришь – «к бабке не ходи»!
– Ладно, посольство так посольство. Должность обязывает. Бок, правда, побаливает… ну, да черт с ним. А за посольство справное, знамо, можно и поместьишко выхлопотать, не всю жизнь в голых да небогатых ходить.
– Какое поместьишко, Олег Иваныч?
– Да ты не вникай, Гриша! Это я так… о своем, о девичьем.
Не прошло и двух дней, как уже почти оправившегося от раны Олега Иваныча вызвал через гонца Феофил. Встретил ласково – он всех в последнее время встречал ласково, кроме, пожалуй, несчастного Пимена, – сразу же познакомил с главой будущего посольства Никитой Ларионовым. Господин Ларионов – невысокого роста, подвижный, с живыми черными глазами – чем-то напоминал Олегу Геронтия. Такой же аккуратный, только повзбалмошней, позадиристей. Не молод – чуть постарше Олега. Взгляд прямой, открытый, но это так, к слову, – Олег Иваныч давно уже не верил открытым да честным взглядам, с тех давних пор, когда еще работал опером в родном РОВД.
Вооружились изрядно – Феофил не жадничал – лихих людей на пути хватало. Охрана – все воины-профессионалы – в пластинчатых доспехах, надетых поверх длинных кольчуг, в стальных поножах, в шеломах с забралами в виде львиных морд. Мечи, секиры, копья, не говоря уж о самострелах, даже ручница имелась, для пущего врагам страху. Поди, возьми молодцов этаких! Господин Ларионов поверх кольчуги серебристой панцирь надел шикарный, миланской работы, черненым серебром украшенный. А Олег Иваныч… Олег Иваныч давно уже присматривался во владычных палатах к доспехам немецким – подарку орденскому. Эх и доспехи – красивы – не то слово! Изящны и совершенны, как изгибы тела любимой женщины. Вот только не тяжелы ли будут, в походе-то? Да и как надевать их?
– А ты, господин Олег, только верхнюю часть надевай, – посоветовал опытный Никита. – Чай, не на турнирах сражаться едем. Облачаться в них просто, смотри…
Действительно, просто. Затянули пару ремешков, кое-что подвинтили… Да не особенно и тяжело. И удобно – Олег сделал пару фехтовальных движений – нигде ничего не жало, не звякало, не мешало. Да эти латы рядом с бронежилетом – все равно что «мерседес» перед «запорожцем». Вот и верь в прогресс техники! Какой же тут прогресс? Регресс один. А врали-то господа историки: тяжелы-де доспехи рыцарские, ни рукой, ни ногой не шевельнуть, – да ни фига подобного! Очень даже шевельнуть! При нужде – даже боксом заниматься можно.
– Ну, все, господин Олег, – попрощался глава посольства. – Завтра с утречка выезжаем.
– Дай Бог – в добрый путь!
Оба разом перекрестились на висящие в красном углу иконы.
Утро выдалось морозное. Трещал под копытами снег. Слева, за покрытыми белым лесом холмами, брезжил красноватой дымкой рассвет. Впереди лежали восемь дней пути – обычно столько времени добирались от Новгорода до Москвы. Позади поднимались к стылому небу купольные храмы Великой республики.
Ехали лесными дорогами, а чаще – уже замерзшими реками. Весело стучали по льду копыта, ржали кони, перекрикивались воины. Для ночевок выбирали небольшие поляны, в стороне от дороги, тем не менее – пользуемые: частенько находили оставленные кострища, еще дымящиеся, и охапки дров рядом. Утром, выезжая, так же, по обычаю, не забывали нарубить дров для едущих следом путников.
Передвигались, тьфу-тьфу, без особых приключений – хищники (серые и двуногие), видно, не решались связываться с хорошо вооруженным отрядом. Только блазнилось иногда – вроде как позади скакал кто-то… Пару раз даже слышалось лошадиное ржание. А может, казалось… Потом, после одной из ночевок, ржание слышалось впереди. А потом вообще исчезло. Ну и черт с ним.
Так и доехали до Тверской земли, проехали Волоцкий монастырь – совсем ничего до Москвы оставалось, господин Ларионов уже было и дух перевел, как вдруг…
Проезжая пустошь…
Выскочив из кустов, с обеих сторон разом навалились всадники в стеганых тегиляях, в колпаках, с саблями, с луками. Помчались стаей, словно волки, и так же, по-волчьи, выли.
По знаку Никиты воины без особой спешки выстроили лошадей вкруг. Выставили вперед копья, опустили забрала – ждали. Как только стали видны белки глаз передних всадников, Никита взмахнул рукой. Грянула ручница, и давно настороженные самострелы выпустили смертоносный заряд. Мало какая стрела пролетела впустую. Целились без суеты, тщательно, чего нельзя было сказать о нападавших. Те верещали, наскакивали без всякого толка и так же бестолково гибли. Потом беспорядочно отступили.
Олег, радуясь вместе со всеми, отер от крови шпагу.
Рано радовались!
– Смотри-ко, робята, снова!
Опять жуткие вопли и свист стрел – одна ударила Олегу в латы, слава богу, не пробила, но удар был сильный. Белый снег оросился кровью. Несколько воинов упали, пронзенные стрелами. А те, в тегиляях, все прибывали, визжали, привставая в седле, крутили над головами саблями, словно татары. И было их все больше и больше…
– Круг! Держите круг! – напрягаясь, кричал Никита.
Впрочем, все и без него понимали, что только в этом – спасенье. Хотя бы – надежда. Если враги прорвут строй – все! Налетят саранчой, сомнут, забросают стрелами.
Поэтому – держались. Место выбывшего во внешнем кругу сразу же занимал другой. Вот только слишком часто стали появляться выбывшие.
Наступил и Олегов черед. Сжав в руке шпагу, выставив вперед круглый щит с небольшим умбоном, он молча ждал. Отделившись от остальных, крутя над головами саблями, прямо на него неслись трое. В тегиляях с поднятыми воротниками, застегнутыми до самых глаз.
Ну, ан гард!
Удар с наскока!
Силен… Но и мы тоже не лыком шиты.
Уклонение… Отводка… Ложный финт… Контратака и захват… завязыванием… Словно змея, обвилась Олег Иванычева шпага вокруг сабли московита. Неуловимое движение и… Опа! А ну-ка, сбегай, полови сабельку… А теперь наш черед! На!!!
Узкая шпага пронзила стеганый кафтан легко, словно масло. Убитый Олегом шильник навзничь повалился в седле. И тут же наступила очередь второго. Осторожнее надо быть, шпага – оружие коварное.
Осторожным оказался третий. Он долго кружил рядом, не решаясь сделать выпад, потом, вдруг резко поднявшись в седле, швырнул в Олега короткую пику.
Страшный удар!
Олег Иваныч еле успел пригнуться. Сорвало шлем, порезав разорванными ремнями шею. Ах ты, черт, плохо без шлема-то. Теперь любая стрела…
Дико хохоча, нападавший ускакал прочь, развернулся, доставая из колчана лук… Знал, поганец, что никто не будет его преследовать – все держали строй. Слева и справа от Олега звенели перекрещивающиеся мечи и сабли, раздававшаяся вокруг ругань, крики и стоны смешивались с ржанием лошадей в густой навязчивый шум, шум битвы.
Олег поднял повыше щит. Не заметил, как промелькнула стрела. Потом еще одна… и еще…
Его явно забивали, выцеливали… словно из пулемета. Тут хоть ты какой фехтовальщик…
Еще одна такая очередь – и не видать Олегу Иванычу Москвы, как своих ушей… а также и Новгорода не видать. И Софьи…
А вражин-то, кажется, меньше стало! Эх, не было б у них столько стрел…
Черт! Этих еще не хватало.
Выставив вперед длинные копья, из-за холма выехал отряд тяжеловооруженных воинов на покрытых кольчужными попонами конях. Предводитель – на вороном коне в богатой сбруе, в черном плаще, черненых пластинчатых латах с зерцалом, в матово-черном шлеме с опущенным забралом в виде маски злобного ощерившегося волка. Черный рыцарь. Казалось, он усмехается там, под забралом.
Ну, все… Этого удара им уже не выдержать. Сейчас рыцари опустят на упоры тяжелые копья. Поляна для них вытоптана. Ага, вот, значит, для чего те, в тегиляях, так бестолково метались. Не такие уж и глупцы, оказывается.
Они так и продолжали осыпать обороняющихся градом стрел.
Черный рыцарь с маской волка, выехав вперед, поднял руку. Затрубили в рожки.
И град стрел вдруг утих.
И всадники в тегиляях исчезли в лесу, словно и не было их никогда.
Черный отряд медленно проехал мимо опешившего посольства и скрылся за ближайшим холмом.
Москва показалась внезапно. Вынырнула из гущи лесов за поворотом, сразу за монастырем, растеклась вдоль замерзшей реки деревянными избами, узорчатыми крышами теремов взметнулась в серое небо. Меж домами изрядно тянулись пустоши, видно – поля. За рекой виднелись еще какие-то многочисленные постройки. По обоим берегам реки тут и там торчали замершие на зиму мельницы. Вообще же город производил впечатление довольно обширного. Может, и в самом деле таковым был, а скорее просто казался, поскольку никаких четких границ городской черты не имелось – ни достойной стены, ни глубокого рва, ни раскатов, так что нельзя было сказать наверное, где кончался город и начинались слободы. Каменных зданий в Москве было мало, не то что в Новгороде; на Олега Иваныча, как и на многих посольских, город произвел двойственное впечатление: пришибленности и силы. Основной цвет здесь был – серый. Серые избы под серыми крышами, серые ограды, темно-серые одежды встретившихся по пути жителей, лица которых тоже казались серыми. Лишь кое-где, крайне редко, словно посланцы совсем иной жизни, сверкали золотые купола храмов.
Остановившись, посольские спешились и помолились. Слава те, Господи, добрались! Схоронили, правда, троих, да двое ранено… Ну, еще легко отделались, бывало и похуже.
Специально ночевали в лесу, чтобы прибыть в Москву утром. Ночных гостей не любила Москва, как и любой другой город, многие улицы на ночь перегораживали огромные бревна, судьба запоздалых путников была незавидна – мздоимство и ярость московской ночной стражи пользовались печальной известностью далеко за пределами княжества.
Несмотря на ранний час – едва встало солнце – узкие кривые улочки были полны народу. Замерзшие реки (Яуза, Неглинная, Москва-река) представляли собой что-то вроде растянутого в длину новгородского Торга. Прямо на льду – уже на диво крепком – были устроены прилавки, с коих торговали всякой всячиной: говяжьим и свиным мясом, дичью (в основном зайцами), битой домашней птицей, яйцами, рыбой. Целые туши ободранных от шкур коров стояли на собственных ногах каким-то изуверским стадом. Кричали, нахваливая товар, продавцы, толкались покупатели, мужики-грузчики, ругаясь, разгружали многочисленные подъезжавшие сани с объемистыми тюками и пузатыми бочками.
Белокаменный Кремль, раскинувшийся меж Москвою-рекой и Неглинной, произвел на Олега Иваныча гораздо более солидное впечатление, нежели остальной город. Несколько храмов, великолепные каменные хоромы великого князя, митрополита и самых знатных вельмож свидетельствовали о несомненном богатстве Ивана Васильевича, о его силе и том уважении, коим пользовался этот государь среди своих подданных. Рядом с крепостью располагался обширный, огороженный мощной стеной дом – как пояснил Никита: двор господ купцов. В основном – иностранных. Там же продавались и товары: перец, шафран, шелк, меха. Каждый мех, в зависимости от цвета, длины и густоты шерсти, стоил три-четыре деньги, недешево, одним словом. Олег Иваныч хотел было привезти что-нибудь в подарок Софье, да, узнав цену, плюнул.
Их разместили в крепости, в одном из зданий. Занимающийся посольствами приказной дьяк Федор – молодой худощавый мужчина с умными темными глазами – распорядился насчет кормления и проживого. Олегу Иванычу он показался совсем неплохим человеком, этот дьяк, по крайней мере – встретил всех с улыбкой и на вопросы старался отвечать честно.
Примет ли великий князь? Бог весть… Скорее всего, да, коль велел принять с честию. Согласится ли митрополит Филипп на официальное поставление Феофила архиепископом? Филипп-то, может, и согласится… Да не от него одного то зависит. На Москве и посолидней человек, чай, найдется… князь Иван Васильевич, государь великий. Стригольники? Да, государь их жалует. А что вы так стригольниками интересуетесь, господа хорошие, может, вы и сами стригольники? Пошто смеетесь? Кто хочет, может к вечеру подойти в церковь на Кузнецкой. А лучше, сначала ко мне, во-он за тем храмом – приказные палаты. Спросить дьяка Федора Курицына, то я и есть. Заходите, рад буду побеседовать. А вообще, завтра будьте готовы, может, и примет вас великий государь.
Государь принял.
Нигде не видал еще Олег Иваныч такого нарочито подчеркнутого богатства, даже когда, еще будучи опером, осматривал трехэтажную дачу одного блатного авторитета. В просторной зале, с полом, выложенным цветным камнем, блестели в свете свечей стены, забранные тяжелой золотистой парчою. Посреди залы, на возвышении, стояло украшенное драгоценными камнями кресло, по обеим сторонам которого рядами стояли бояре в дорогих шубах. Тряся бородами, бояре рассматривали посольство и вполголоса переговаривались меж собою.
Вдруг все стихло. Слева, напротив кресла, открылась маленькая, обитая золотом дверь. В окружении телохранителей в белых кафтанах, быстрым шагом в зал вошел молодой красивый мужчина, высокий, худощавый, с несколько отечным лицом, остроконечной бородкой и узким, с небольшой горбинкой, носом. Длинные – шитые золочеными нитками-канителью – одежды вошедшего развевались, словно крылья чудесной птицы павлина. Усевшись в кресло, мужчина – как догадался Олег Иваныч, это и был великий князь московский Иван Васильевич – благосклонно кивнул посольским.
Бояре по сторонам замерли, вытянулись в струнку, словно солдаты-первогодки перед подгулявшим дембелем. Заглядывали в лицо князю угодливо, каждый думал – а меня, меня видел ли государь-батюшка? Вот оно – раболепство-то московитское! Олег Иваныч презрительно хмыкнул. Не по нему то…
Стоявший впереди Никита Ларионов, обернувшись, весело подмигнул ему и низко поклонился. Поклонились и все посольские.
Терпеливо выслушав приветственную речь посланника, Иван дождался наконец изложения истинных целей посольства. Идея приезда Феофила для официального поставления особой радости у него не вызвала, впрочем, как и неприязни тоже. Немного помолчав, Иван поблагодарил («почтил») посла и таки дал согласие на приезд Феофила, поскольку разрешение Москвы – дело важное:
– Как было при отце моем, и при деде, и при прадеде моем, и при прежде бывших всех великих князьях! А власть бо наша – всея Руси власть, не токмо Москвы, да Твери, да Новгорода, род же князей московских – есть Володимерский и Новгорода Великого и всея Руси!
Всея Руси! – снова повторил князь, уже громче, чтоб слышно было – на всю залу, чтоб не осталось ни у кого никаких в том сомнений.
Послы поклонились.
Дело вроде бы было окончено. Впрочем, нет… Про обед-то забыли!
А Иван не забыл – пригласил, как же! В соседней зале лично кивнул на широкие скамьи, рядом с собою. Почет немалый…
Обедали часа два – по местным меркам – недолго. Медовые каши, рябчики в тесте с грибами, жареные перепела, калачи, пироги с творогом, мясом, грибами, жаренный на вертеле поросенок, копченый осетр, белорыбица, стерляжья ушица – все это только для начала. Для аппетита, так сказать. Потом еще была дичь жареная да вареная, да суп из потрохов гусиных, да похлебка из заячьих почек, да… Олег Иваныч почти сразу наелся – боле ничего в рот не лезло, кроме вина, разумеется, – а Никита Ларионов да еще пара его помощничков-дьяков – те, хоть понемножку, да от каждого блюда попробовали. Олег Иваныч аж им позавидовал – сам сидел, аки кит, на брег коварной волной выброшенный. Мальвазеей да стоялым медком по первости перебивался, а потом, с подачи Федора Курицына (дьяк сей рядом сидел), московское твореное вино хлебное распробовал. Кристальной чистоты продукт оказался – настоящая русская водка, не какой-нибудь там перевар!
Великий князь долго со всеми не сидел, выпил винца да вышел, рукой махнув на прощанье – обедайте, мол, не брезгуйте милостию государской. Без Ивана-то веселье не в пример бойчее пошло! Музыканты, что в углу сидели, по гуслям вдарили, песню запели. То ли «Батяня-комбат», то ли какую свою, местную…
– Федя, подай-ка мне, пожалуйста, вон то суфле!
– Это холодец, мой господине.
– Ну, тогда холодца. Здрав будь, Федор!
– И тебе так же, Олежа! Не забудь севечер ко мне на огонек заглянуть.
Хорошо сидели, весело! Еще б девчонок… Да только не в Московском княжестве. Московские-то жёнки все по дворам сидели, носа не казав, окромя как на Торг да в церковь, не то что в Новгороде. Тамошние-то девки и сами давно б примчались, никого особо не спрашивая. Эх, где вы, где вы, вольности новгородские?
Небольшой кабинет приказного дьяка Федора Курицына был почти полностью уставлен книгами. Книги стояли на специальных полках, блестели тисненой кожей на подоконнике, лежали в объемистых сундуках, внутри и сверху, громоздились на столе высокими разномастными штабелями.
Вошедший Олег Иваныч не сразу и обнаружил хозяина, впрочем, тот был не один – рядом с дьяком, на лавке, азартно обсуждал какую-то раскрытую книгу молодой священник в рясе. Обрамленное темными волосами лицо священника озаряла открытая улыбка.
– Алексей! Отче! – узнал Олег Иваныч известного новгородского стригольника. Значит, правду говорили, что подался он на Москву, чуть ли не по приглашению самого великого князя!
– Олег Иваныч! – обрадованно воскликнул отец Алексей. – Рад видеть тебя в покое и здравии, денно и нощно!
Он явно был рад встретить земляка и не скрывал этого. Расспрашивал о новостях, о знакомых, видно было – скучал по Новгороду. Узнав о злоключениях вощаника Петра, возблагодарил Бога за его счастливое избавление; удивился, услыхав, что отрок Гришаня едва не был подстрижен в монахи.
– Монахи – се зло, – оторвался от книги дьяк Федор (так вот он зачем к себе зазывал – наверняка по Алексеевой просьбе!).
– Зло великое, – согласно кивнул священник. – И монастыри зло, ибо ничего не сказано о них в Святом Писании. И об иконах не сказано, бо суть сотворенные вещи, человечьи, но не Божеские!
Во попал!
Олег Иваныч чуть не присвистнул, сдержался вовремя. Самый вертеп стригольничий – вот он, оказывается, где – на Москве, в приказе Посольском! В лице самого главного приказного дьяка! Чудны дела твои, Господи.
Покачав головой, Олег Иваныч взял со стола первую попавшуюся книгу. Красива, увесиста, в окладе серебряном, ровно икона. Ну, для этих-то мужей книги – и верно, иконы вместо. Открыл, рисунки – загляденье, краски яркие, шрифт ровный, готический…
– Сие о Владе Цепеше, воеводе Мустьянском, – поднявшись с лавки, пояснил Федор. – Много лжи о нем, и нет в книжицах одинаковости. Так, обрывки только. Может, случится когда быть при дворе Матьяша, короля мадьярского… – дьяк мечтательно уставился в потолок, – …там прояснить много чего можно б было… А опосля – и книжицу написать о воеводе валашском…
Снаружи загромыхали шаги по ступенькам крыльца. Вошел важный господин, кряжистый, приземистый, бородатый. В зеленом, до пола, кафтане, в небрежно накинутой сверху бобровой шубе…
Кивнул дьяку, оглянулся… Батюшки святы!
Видно, сегодня день нечаянных встреч. Иван Костромич, купчина изрядный! Тихвинский погост, Нево-озеро, владычный поруб…
Олег Иваныч давно догадывался, конечно, что совсем не тот Иван человек, за кого себя выдает, но чтобы вот так, нос к носу, столкнуться с ним в Московском Посольском приказе…
– Здрав буди, господине Олег, – ничуть не удивившись, произнес Иван. – Как пир у государя? По нраву ли?
– По нраву, по нраву, Иване, – справился со своим волнением Олег Иваныч. – Особливо хлебное вино!
– То – только государю варить дозволено, – важно кивнул Костромич. Потом перемолвился парой слов с Федором, попрощался, на пороге обернулся: – Грамоту княжескую Феофилу мы подготовим, ждите.
С теми словами вышел.
Эх, Костромич, Костромич… вон какой ты купец – важный московский боярин. Не зря на Новгороде все вынюхивал. И засада в лесу подлая – не твоих ли рук дело?
Грустно стало Олегу. Почесав голову, простился и он с приказными. К себе в палаты пошел посольские.
День стоял хмурый, серый, давило к земле низкое небо, злой ветер сбрасывал с прохожих шапки. Смеркалось.
С государева двора явился Никита Ларионов. Смурной, подозрительно трезвый – ровно не вино пил на пиру княжеском, а колодезну водицу хлебал большой ложкой.
– Пошто главу повесил, Аникита? – Олег Иваныч присел на лавку рядом.
– Повесишь тут, – посол шмыгнул носом и, тряхнув бородой, вытащил из-за пазухи скрученную пергаментную грамоту с золоченым тиснением и красной георгиевской печатью. – Вот все результаты наши. – Иван боярский сын Костромич вручил сейчас торжественно.
Олег Иваныч ничтоже сумняшеся враз предложил печать над водой горячей распарить, грамоту прочесть, потом опять запечатать.
– А чего ее читать-то? – пожал плечами Никита. – Нешто не знаем, что там? Или княжью речь не слыхивали? Что по сей речи выходит, а, Олежа?
Олег Иваныч, помимо несколько замутненного хлебным вином сознания, на подобный вопрос был ответить не в силах еще и потому, что речь Ивана практически и не слушал, все больше на бояр глазел, лизоблюдов московитских, да в душе удивлялся, как же это можно честь свою этак вот кочевряжить…
– Главное в речи сей, что не просто князем мнит себя Иван, – пояснил Никита, – а Государем всея Руси называет. Вдумайся, Олежа… всея Руси! В числе том – и Новгорода, Господина Великого. У которого один Государь – народ его! И таковая грамотца на Совете Господ да на вече прочтена будет! Как мыслишь, поедет после того Феофил на поставление к Московскому митрополиту?
– Я бы не рискнул, – честно признался Олег. – Веча бы убоялся!
– Вот и я так же думаю. А князь Иван, думаешь, иначе мыслит? Умен, коварен, аки Нерон римский! Оттого и невесело мне, Олежа. И еще… Ты московитское войско видел? Нет, не тех, что в лесу на нас налетели. Да даже и там… Бояре… тех мало… Больше дворяне, землицей князем испомещенные, у каждого – с десяток боевых холопов, у кого побогаче – побольше, тоже вооруженных. Каждый нобиль местный, землицей, а значит – и всей жизнью своей и семьею своею, со женами да малыми детушками, – почти целиком князю обязан! Прогневается князь – отберет землицу, сгноит детушек. Все от него зависят. А коли преданы будут – Иван им еще землицы пожалует. Вон, сколь воев на Москву слетелося – тучи – и не одни шильники, есть и воеводы именитые – и никому Иван в земле не отказывает. А как кончится землица… смекаешь, Олежа?
– Отвоевать можно. У ближайших соседушек!
– То верно. Вот и Новгород, Господине Великий, – тоже соседушка. Единеньем только и можно противиться московитской силе. А есть ли в Новгороде единенье в людях какое – не мне тебе рассказывать.
Грустную картину нарисовал посол Никита Ларионов, грустную донельзя, и самое отвратительное – что правдивую.
– Ладно, не будем раньше времени полошиться, дело-то свое мы как надо сладили! – Никита хлопнул по плечу Олега Иваныча. – Пойдем-ка, Олежа, в корчму. Пива попьем, развеемся. А то муторно что-то на душе, гадко.
В Москве корчмы назывались не корчмами – государевыми домами питейными, потому как принадлежали все государю московскому, а не обществу, как в Новгороде или Пскове. Ближайший – рядом, за Неглинной. Неказистая изба, зато просторная. Народу, правда, – ужас! Еды – окромя заскорузлых блинов да гниловатой капусты – нет никакой, одно вино твореное. Пейте, мол, людишки московские, на здоровье, а вот насчет закуски – так вы сюда жрать, что ли, пришли?
– Ну, давай, Олег, хоть по чарке. Чай не перевар, не отравимся!
Выпили – обожгло небо. Не сказать, что сильно приятный напиток, но уж всяко получше того пойла, что под видом разных водок продавалось в петербургских магазинах. Закусили кислой капустой, выпили по второй – тоже ничего пошла.
Народ в питейном доме пьянел быстро. Многие, как видел Олег Иваныч, пили перевар —строго-настрого запрещенный указом самого великого князя. Из подполы, оглядываясь, покупали у ярыжки. Видно – дешевле, да и позабористей. Кое-где пьяно загорланили песню, тут же перебитую. Кто-то ударил собутыльника в нос, выпустив на стол красные сопли, кто-то выхватил кистень, в дальнем углу двое пьяных мужиков бились насмерть в окружении зрителей. Злобство. Злобство и свинство – так можно было б охарактеризовать атмосферу московского питейного дома.
Отдохнули, называется. Развеялись… Того и смотри, как бы самим морды не начистили.
Олег Иваныч незаметно поправил под столом шпагу и пожалел, что не надел латы. Тут же и усмехнулся – это ж что такое творится, в корчму уже в боевых доспехах ходить приходится!
– Может, домой пойдем, Олежа?
– Да пожалуй что, и пойдем… – согласно кивнул Олег Иваныч…
Они вышли – уже стемнело – до Неглинной было рукой подать. Хоть в этом повезло – идти далеко не надо. Вон, завернуть только за угол… Олег Иваныч вдруг прислушался. Позади раздавались чьи-то осторожные, крадущиеся шаги!
Приложив палец к губам, Олег Иваныч затаился, осторожно вытащив шпагу.
Опа! Сразу трое. Ничего, тем хуже для вас!
Хотя… может, и не за ними это вовсе… Проверим.
Зграбастав за шиворот первого попавшегося под руку, Олег Иваныч приставил к его боку холодное острие шпаги.
– Пошто за нами следишь, шильник?
– То не я. То они… – пойманный мужичонка, захрипев, показал рукой на своих убегающих спутников, один из которых на ходу обернулся.
Лучше б он этого не делал! Лучше б так и бежал без оглядки!
Митря Упадыш! Олегу Иванычу ли не узнать было этой козлиной бороды? Даже в московской тьме, да хоть в адской! Так вот кто тенью скакал за ними на протяжении всего пути в Москву, вот кто, обогнав, организовал засаду, стоившую жизни троим посольским?
– Ах, сволочь… Ну, жди!
Огромными прыжками Олег Иваныч ринулся за шильником, слыша позади себя топот сапог Никиты Ларионова. Темная фигура Митри в залатанном армяке маячила впереди, почти рядом. Еще пара прыжков, и…
Черт!
На ходу споткнувшись о подложенное поперек улицы бревно, Олег Иваныч с разбега навернулся на утоптанный снег. Хорошо – шпагу из рук не выпустил.
Тати ночные – словно только того и ждали. И откуда их только взялось столько? Налетели, словно саранча, навалились скопом.
Ан гард!
Олег Иваныч с ходу проткнул двоих, остальные попятились.
Кто-то – кажется, Митря Упадыш – зажег факел. Приземистый пожилой мужик встал перед Олегом, опираясь на саблю.
– Глаз… он шипить, как его вырывають…
Где-то Олег его уже видел. И присказку эту слышал. Матоня! Именно так звали того кобзаря, что чуть не угробил Гришаню в Литве, под Троками.
– Некогда нам с ихними глазами возиться, дядько Матоня, – тряся козлиной бороденкой, деловито возразил Митря. – Башки им поотрубать – и все. Я уж и мешок для них припас.
Мешок, говоришь, припас? Ну-ну… Эт ву прэ?
Резкий выпад влево… затем перевод – и клинок вонзился в шею одному из нападавших. Тот, бедный, аж про саблюку свою позабыл, настолько все быстро произошло. Так и повалился в снег с проткнутым горлом.
Олег Иваныч оглянулся. Чуть в стороне Никита Ларионов лихо отбивался от наседавших.
Матоня с Митрей озадаченно переглянулись и попятились.
А пожалуй, наша возьмет!
Нападавшие-то на численность да внезапность рассчитывали – а не получилось внезапности-то… Что же касается численного превосходства, то это дело поправимое. Ложный выпад а друат… финт влево… Укол! До встречи в аду.
– Эй, граждане, вы куда?
Бросив на произвол судьбы умирающих, Митря с Матоней скрылись в темноте улиц. Сволочи, что и сказать.
Вернувшись в корчму, Олег Иваныч и Никита привели себя в порядок, тяпнули бражки. За столом, спиной к ним, сидел человек в черном панцире и плаще. Знакомый панцирь. И знакомый шлем небрежно брошен на лавку.
Черный рыцарь!
Он обернулся, словно услышал.
Так вот где пришлось свидеться!
– Я ж сказал, что буду твоим должником, Олег Иваныч, – тихо произнес воин.
Господи…
Силантий Ржа!!!
Они выпили молча – да и о чем было говорить-то… Олег Иваныч чувствовал исходящую от Силантия опасность, огромную опасность для посольства, но… Силантий все-таки был благороден. Он вскоре ушел, простившись, – вместе с ним вышло с десяток воинов – черных воинов московского дворянина Силантия Ржи.
На улице заржали кони, послышался затихающий топот копыт.
Всю ночь не спалось Олегу Иванычу, хоть и выпили они с Никитой изрядно. Не шел сон, хоть ты плачь. Мысли всякие в голову лезли. О Силантии в основном. Черный, блин, рыцарь… В прежние-то времена, по фильмам да по картинам историческим, совсем не такими представлялись Олегу Иванычу русские воины. Смелая душа, легкие кольчужки, приветливые открытые лица под остроконечными шеломами. Да… Не тут-то было! Полный доспех из черненых пластин, с головы до ног закрывающий, забрало: либо кольчужная сетка – бармица, либо, чаще всего, страшная, опускающаяся на глаза маска. Надо сказать, выглядели русские воины весьма устрашающе. Новгородцы в этом смысле почти что ничем от московитов не отличались, может, только доспехи больше на европейские были похожи, да сабля не столь распространена. В общем-то, неплохое вооружение, не намного уступающее итальянскому либо немецкому, вот только Олегу Иванычу в этом смысле не совсем повезло – угораздило же выбрать шелом с протершимися ремешками – с первого же удара сорвало! Хорошо хоть, не с башкой вместе… И хорошо, что сорвало. Не узнай его тогда в лесу Силантий – истребили бы все посольство. «Должник я твой, Иваныч…»
Дает все-таки Господь за добрые дела.
На следующий день, с утра прямо, зашел Федор Курицын. Наслышан уже был от ночной стражи о вчерашнем. Походил по горнице. К столу сел, квасу испить. Дождался, когда Олег Иваныч один будет – доверял ему почему-то больше, чем остальным посольским, – не стригольника ли Алексея заслуга?
– Слушай меня внимательно, Олег Иваныч, – зашептал, рыскнув глазами в стороны. – С Новгорода, чуть допрежь вас, прискакал человек с грамотой. От кого – тебе то знать не надобно. В грамоте о посольстве вашем – дескать, государя извести едут. Ну, в это, конечно, поверить трудно. Мы и не поверили. – Дьяк помолчал, прислушиваясь, затем, глотнув квасу, продолжил: – Ну, и просьбица в грамоте той была. Извести тебя, Олег Иваныч, как самого злоковарнейшего шильника! Имать, пытать, живота лишать! Доклад о том сегодня только до приказа дошел. Мыслю – лживое то дело насквозь. Ехать великого князя убить – это ж разума надо лишиться! А на неразумцев вы не похожи. Да и Алексей о тебе плохого не сказал. Нападение ночное, на тебя да на господина Ларионова – поверь, княжеские люди к тому непричастны!
Олег Иваныч про себя усмехнулся – ага, непричастны, как же! Кто ж тогда Силантий Ржа – главарь частной шайки?
– Не смейся, господине, – строго покачал головой Федор. – Говорю – непричастны, значит, так и есть. А то, что, может, кому денег за вас посулили, – за то мы отвечать не можем! А то, что посулили, – не сомневайся. Как и в том, что… всякие люди на свете белом случаются. Как и у нас, на Москве, так и у вас, в Новгороде! Нравится Москва-то?
– Не очень, – честно признался Олег.
– Ну, это пока – не очень, – рассмеялся посольский дьяк. – Вот погоди, господине, похочет Иван Васильевич пригласить лучших архитекторов-зодчих из Италии… Храмы строить, стены, палаты узорчатые! Через малое время не узнаешь Москву – красно украсится, куполами церковными ввысь вознесется, скриптории откроем, библиотеки – верю, будет тако!
– Аэропорт не забудьте – Новые Васюки, – скептически хмыкнул Олег. – Зато нет у вас главного – свободы людской, как в Новеграде Великом!
– Да, пожалуй, – кивнул головой Федор и тут же возразил: – Но что такое свобода?
– Да у вас лучшие знатнейшие люди и рта раскрыть при князе не смеют!
– Верно, не смеют. Зато у вас одна говорильня да за власть дерутся бояры, аки волки лесные, а простые люди бедствуют. На Москве-то простым людишкам куда как лучше живется – чай, наши-то смерды не столь бедны, как ваши? Да и спрос княжеский с каждого одинаков – что с боярина, что со смерда. Все ровные.
– Угу, ровные. В рабстве ровные, в угодничестве да подхалимстве!
Дьяк вздохнул:
– Вижу, не переубедить тебя, Олег Иваныч. Но вот погоди, отнимем у монастырей землицы – еще богаче жить станем.
– Может, кой-кто и станет, не спорю. Но только не говори, Федя, что – все! А с монастырями, думаю, еще ой как повозиться придется. Даже такому князю, как ваш Иван.
– То верно, – Федор посмурнел ликом. – Упираются, пиявцы ненасытные, мздоимцы, упыри. Эх, мало нас еще. Я да Алексей, да еще есть… Но государь нас слушает, ты не думай! С татарами еще проблемы, с Литвой, с Рязанью да с Тверью…
– С Новгородом Великим.
– Да, и с Новгородом. Вижу, любишь ты родной город, Олег Иваныч. Однако помни, – дьяк поднялся с лавки и положил руку на плечо Олега. – Ежели вдруг станет тебе худо в Новгороде, знай – на Москве есть люди, кои тебя примут. Я с Алексеем… Боярин Иван Костромич тоже тебя вельми уважает. Знай о том и помни!
– Благодарствую, – тоже встав, поклонился Олег Иваныч. – Дай-то Бог, не наступят времена таковые.
Вышел, за гостем вослед, в сени, проводил до крыльца. На крыльце дьяк замешкался, улыбнулся:
– Григорью, отроку книжному, поклон, наслышан о нем от Алексея!
– Обязательно передам.
Олег Иваныч задумчиво облокотился на резные перила крыльца, провожая взглядом худую фигуру посольского дьяка. Небо над Москвой запросветилось, сквозь голубоватые проталинки облаков сверкнуло солнце.
Что-то тяжелое внезапно просвистело рядом. Черная злая стрела впилась острием в кленовый столб, поддерживающий крылечную крышу!
Олег Иваныч мгновенно отпрыгнул в сени – учен уж был, боевая стрела, умело пущенная, запросто насквозь человека пробивала, часто вместе с кольчугой. Выглянул осторожненько. Ага – вот, с воротной башни как раз очень удобно целиться… И со стены, с заборола – тоже. Что за черт?
Кажется, с заборола кто-то помахал рукою. Показалось? А с другой стороны – если уж захотели убить – попали бы запросто.
Олег осторожно выглянул.
На стене, по заборолу, ходила стража.
Внимательно осмотрел стрелу. Длинное черное древко с каким-то странным утолщением посередине.
Нет, никакое это не утолщение… Записка!
Оглянувшись по сторонам, Олег Иваныч быстро отмотал небольшой кусочек пергамента.
«Не езди с посольскими, ибо тогда из вас не доедет никто! – предупреждал неведомый доброжелатель. – Нужен ты. Скажись больным, исчезни опосля, с купцами».
Хорошенькие дела! «Нужен ты»! Понятно, что нужен. И даже ясно – кому. Вот только насчет «исчезни»… Легко сказать. Впрочем, судя по способу передачи записки, самозваный ангел-хранитель знал, что делал.
Как звать тебя, добрый незнакомый друг? Не Силантием, часом?
Ладно, Силантий, не Силантий, а игнорировать подобные предупреждения себе дороже, не принято было здесь так вот шутить, совсем не принято.
С обеда у Олега Иваныча резко заболел зуб. Левая «четверка». А может, и правая. В общем, в рту где-то. Озабоченному Никите Ларионову Олег Иваныч лишь показывал пальцем на верхнюю челюсть, удрученно качал головой и глухо мычал. К тому же у него еще открылась старая рана в боку. И на ноге, кажется, вскочил чирь. Нет, в самом деле вскочил – кто бы сомневался – зазря, что ли, Олег Иваныч самолично извел на него половину писцовых чернил, втихаря позаимствованных из дорожного сундучка господина Ларионова.
– Не ко времени занедужил ты, Олежа, – закручинился Никита, – ой, не ко времени. В обратный путь бы надо.
– Так езжайте, кто вас держит?
– А ты как же?
– А я тут побуду с недельку. Сам видишь, какой сейчас из меня воин? После доберусь, с оказией. – Олег Иваныч тяжко вздохнул и, устало прикрыв глаза, внимательно следил за реакцией посольского чина…
– Ладно! – подумав, махнул рукой тот. – Выздоравливай. А мы завтра поутру тронемся – князь охрану дает, до самой Твери. Мыслю – худа тебе тут не будет.
Утром посольские зашли попрощаться. Олег Иваныч выпростал из-под одеяла дрожащую руку, перекрестил всех на дорожку. Никита Ларионов нагнулся, поцеловав, прослезился даже.
Загрохотали по крыльцу сапоги, заржали кони.
После отъезда посольства Олег Иваныч, по совету Ивана Костромича, сходил вместе с ним в церковь, горячо помолился, после чего все его хвори словно рукой сняло! В храм-то еще шел ковыляючи – а обратно – здоровее здорового. И не потому, что лень стало осторожничать, а просто забыл Олег Иваныч во время службы, на какую ногу припадал, а спрашивать у Костромича счел чересчур уж нахальным делом. Иван Костромич вечером навестил болящего – выглядевшего не в пример лучше, чем утром. А когда выкушали под холодец с хреном корчажку стоялого медку – так и совсем полегчало Олегу Иванычу, песни петь потянуло.
– Как ни жил на свете Володимир-князь, – затянул захмелевший гость, —
На свете белом, да на Киеве,
Да на Киеве, во стольном граде…
Эхма!
После третьей кружки Олег Иваныч тоже осмелился подпеть:
Хочу чаю, хочу чаю,
Чаю кипяченого…
Не мажора я люблю,
А политзаключенного!
Эхма!
Так и пропели до темна, покуда корчажка не кончилась.
– Вот ведь, Олег Иваныч, что вера православная делает! – осмотрев выздоравливающего, довольно произнес гость. – Не впервой такое вижу…
Он прямо лучился важностью, словно не соизволением Господним выздоровел болящий, а лично его, Ивана Костромича, потугами.
Через пару дней и подходящая оказия случилась: собирался к Новгороду большой купеческий караван, о чем радостно сообщил Олегу государев дьяк Федор Курицын.
– Это хорошо, что большой, – улыбнулся про себя Олег Иваныч. – Легче затеряться, от лихих людей спрятаться.
– Напрасно так мыслишь, – охолонул его дьяк. – Караваны купеческие перво-наперво лиходеи осматривают. Куда идет, да с каким товаром, да много ль воинов, охраны. Бывает – из ворот только выедут купцы – их уж тут и ждут, за ближайшей горкой. Нет, ежели надобно тебе из Москвы незаметно выбраться, советую сначала в монастырь какой выехать либо в деревню дальнюю. А уж оттуда – к купцам пристать, допрежь того сговорившись. От кого таишься-то, господине? Впрочем, не хочешь – не говори, твое дело. Но совет мой запомни, может, и сгодится! Не благодари, не надо. Чего-чего? Где б такого купца сыскать? Ну, ты ушлый! Ладно, сведу. Жди к вечеру.
Не обманул Федор Курицын, привел вечерком Акима Поварова – купеческого приказчика. Сам-то Ефим Панфилыч, богатый муромский купчина, подойти не смог, занят был сильно. Оно и понятно – путь не близок да опасен, подготовка глазу хозяйского требует.
Сговорились с Акимом за полденьги, что будет их ждать Олег Иваныч в пяти верстах от монастыря Троице-Сергиевого, у реки, на пригорочье, в виду небольшой деревеньки Онфимово, что отцу покойному сына боярского Онфимова Епифана еще прежним государем Васильем пожалована.
Не понравился Олегу Иванычу приказчик, совсем не понравился. Вертлявый, бороденка редкая, взгляд вороватый да наглый – точь-в-точь, как когда-то у ребятишек с Апрашки. Ну, делать нечего, какой уж есть. Даст Бог, не обманет.
Попрощался Олег Иваныч с гостями, принялся к отъезду готовиться. Шпагу точил да десяток монет серебряных под подкладку в кафтан зашил, как положено. Того не видал, делами поглощенный избыточно, что не успел Аким-приказчик к Неглинной от Кремля спуститься, как подошли к нему двое. Сзади возок подъехал, о двуконь, быстрый.
Долго не разговаривали: схватили под руки, да в возок. Лошадок стегнули. Эх, залетные! Понеслись вдоль по Неглинной, куда только – Бог ведает. Затрепетал душонкой Аким, особливо как нож вострый к горлу приставили. Спросили ласково, к кому купецкая теребень в Кремль приходила, не к такому ли? В возке сидевший – в колпаке черном, бороденка гнусная, козлиная – Олега Иваныча точнехонько описал: роста высокого, лицо белое, борода да волос светлые, глаза – как небо осеннее, серые. На щеке родинка небольшая. В кафтане лазоревом да меч на поясе не простой – узок, кончар будто…
– Правду скажешь, мил человек, али в прорубь?
Затрясся весь Аким-приказчик, головой забубенной закивал часто. Все рассказал, и про человека с мечом узким, и про хозяина своего – Ефима Панфилыча, купца муромского.
Не знал того Олег Иваныч – а все ж на душе неспокойно было. Выходило, в пятницу ему с караваном встречаться. А какое ж хорошее дело в пятницу делается? Ясно – никакого.
С богомольцами поехали в монастырь Троице-Сергиев. На двух телегах ехали, ходко. С утра солнышко светило, да ветерок эдак чуть-чуть дул иногда. Небо было голубым, высоким, прозрачным, лишь где-то у самого горизонта синели, копились тучи. Олег Иваныч разнежился на мягком сене, плащик бобровый распахнул, природой на пути любовался. На небо смотрел голубое, от солнца щурясь, на деревья в белом инее, на синие дорожные тени. Тучи на горизонте становились все смурнее, даже как-то заметно ближе, и не раз, и не два с тревогой посматривал на них возница – рыжебородый мужик из деревни Онфимово, что с монастырем рядом.
Дорога спустилась на реку, пошла дальше по льду. С обеих сторон реку обступали высокие, поросшие густым лесом холмы. Поднявшийся ветер раскачивал корявые вершины деревьев. Возница нахлестывал лошадей.
С вершины одного из холмов, петляя в чащобе, спускалась к реке незаметная тропка, делая изгиб в кустах у излучины, выбегала к дороге. В конце тропинки, за деревьями, копошились всадники в тегиляях, числом с десяток. Сабли, в колчанах – луки со стрелами, рожи – не приведи Господи! Один из них спешился, поднялся на холм, крикнул – едут!
Всадники вытащили луки.
Их предводитель – сумрачного вида светлобородый мужик – оглянулся:
– Едут, Митрий-человече!
– Слышу, что едут, – ухмыльнулся козлобородый шильник, потер радостно руки. – Ну, ин ладно… Ладно…
У излучины дорога раздваивалась, одна стежка шла вдоль реки дальше, к монастырю, другая поворачивала налево, к деревне.
– Успеть бы в обитель, – обернувшись к сидевшим в телеге богомольцам, тревожно произнес рыжебородый возница. – Вон, небо-то… Спаси, Господи!
– Спаси, Господи! – перекрестившись, повторили все хором. Олег Иваныч, взглянув на небо, нахмурился. Светлое еще совсем недавно, небо потемнело – вся до поры до времени таившаяся у горизонта синь наползла на него, жадно сжирая блеклые голубые остатки. Здесь, на реке, в низине, еще было тихо, но на холмах уже выл-кружил ветер, сметал с кустов снег, пригибал к земле тонкие вершины деревьев. Спаси, Господи! Не дай Бог попасть в этакую-то бурю!
Олег Иваныч поплотнее запахнул плащ. И вдруг возница неожиданно дернулся, и, вскрикнув, повалился в телегу. В груди его торчала длинная боевая стрела!
С гиканьем выскочили из кустов всадники! Помчались наперерез, пуская на ходу стрелы. Подстрелили еще двух богомольцев. Потерявшие скорость сани представляли собой неплохую мишень. Всадники, расправившись с богомольцами на передних санях, повернули…
Не раздумывая, Олег Иваныч схватил вожжи, гикнул:
– Нно, залетные!
Подстегнув коней, поворотил налево, на ходу сталкивая в снег трупы. Крикнул оставшемуся в живых страннику:
– Помогай, божий человек!
Тот, стуча зубами, молился.
Вихрем взметнулись кони на длинный пологий холм, помчались. Вскоре лес на холме кончился – дальше дорога пошла полем… Большое ли поле, далеко ль до деревни – то ведал сейчас один только Бог.
Вокруг творилось нечто! Выл, буранил, взметывая тучи снега, ветер, сорвав шапку, швырнул в лицо холодные иглы. Олег Иваныч чертыхнулся, бросил взгляд назад – ни хрена не видно – слышно только, вроде как ржут позади кони-то, значит, не отстают лихие людишки! Ну да еще погоняемся! Такая-то погодка беглецам на руку. Свернуть бы куда, пускай поищут. Ага, вот вроде подходящая колея. Видно, не так и давно сани проехали. А уже почти замело, специально бы по сторонам не смотрел – точно б мимо проехал.
Въехав в лес, остановились осмотреться. Со скрытого вьюгой поля доносилось лошадиное ржание. Найдут повертку аль нет? Черт их… Интересно, попутчик-то здешние места хорошо знает?
Олег Иваныч обернулся. Сидевший позади богомолец со страхом глядел прямо перед собой и крестился, с заиканием бормоча молитвы. Что это его так напугало? Неужели засада?
Да нет, вроде все в порядке. Дерево только впереди, дуб здоровенный. На ветках – разноцветные тряпицы, колокольчики, маски. Олег слез с саней, с любопытством подошел ближе. Снял с нижней ветки маску – из коры березовой сделана – то ли лиса, то ли волк, то ли еще зверь какой, Олег Иваныч в зоологии со школы не силен был.
Однако богомолец-то что-то совсем раскис. А надо бы ехать, шильники-то рядом где-то!
Надел маску на себя – посмешить попутчика – Олег Иваныч, смешно переваливаясь, поскакал к саням.
– А вот и я – медведь не медведь!
Видимо, богомолец оказался напрочь лишенным юмора. Только взглянув на Олега, он выскочил из саней и с истошными криками «Изыди, Сатана!» опрометью бросился в лес.
– Эй, стой, стой, придурок!
Пробежав за богомольцем с десяток шагов, Олег Иваныч плюнул – а, пускай как хочет, идиотина, – и вернулся обратно к саням. Сдвинув маску на лоб, остановился, прислушиваясь, – вроде бы в поле лошади больше не ржали, проскочили-таки, шильники, – и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд.
Резко обернулся – так, что упала на лицо маска, – увидел сквозь смотровые щели двух здоровенных парней, вышедших из-за украшенного колокольчиками дуба. В руках парни держали увесистые дубины.
– Ну и встал, чучело. Теперь не развернуться сразу, – запоздало ругнул себя Олег Иваныч, незаметно вытаскивая шпагу. Против пары дубин… да-а… Попал, блин. Ну, ладно, выберемся. Парней вот только жаль этих…
Парни подошли ближе и вдруг неожиданно улыбнулись.
– Здрав будь, брат!
– Здорово, коль не шутите.
– Припозднился ты, брат, немного.
– Так погода-то.
– Ну, чего стоим? Поехали!
Неожиданные попутчики уселись в сани. Поехали. Куда вот только… Ну, дорога пока впереди была только одна, так что выбирать не приходилось. Парни вели себя мирно, шутили, пересмеивались, угостили Олега орехами.
Олег Иваныч догадывался, что ребятки почему-то приняли его за своего… Почему-то? А маска? Так… Теперь бы еще узнать – за какого своего. Кто они вообще такие и что тут, в лесу, делают? Судя по дубу, ребята, должно быть, язычники или двоеверы… что еще хуже. Сталкиваться с ними непосредственно Олегу Иванычу еще не приходилось, но наслышан был немного от Гришани-отрока. Тот, правда, не очень-то много рассказывал, стеснялся.
Версты через две лес стал значительно гуще, превратившись в настоящую чащу. Ветра почти совсем не чувствовалось, зато было темно, как у врат Ада. Впечатление усугубляли корявые сосны да могучие – в пять обхватов – дубы, росшие вдоль дороги. Вернее, это дорога обходила их, угодливо петляя.
За очередным поворотом неожиданно посветлело. На рысях лошади выбежали на большую поляну, посреди которой стояла большая изба, огороженная частоколом. Над узкими воротами в частоколе белели коровьи черепа. Слава Богу, хоть не человеческие!
Соскочив с саней, парни громко закричали, поминая какого-то Ярилу. Ворота распахнулись, и Олег Иваныч – деваться некуда – тронул вожжи.
Отворивший ворота мрачного вида мужик в волчьем полушубке ловко подхватил лошадей под уздцы. Олег Иваныч выбрался из саней и вслед за дожидавшимися его ребятами вошел в избу.
Большое, жарко натопленное помещение, те же черепа по стенам, связки чеснока – значит, не вампиры, пучки пахучих трав. Еще какие-то… э… фаллические символы. В большом котле, висевшем над открытым очагом, булькая, варилась похлебка… или скорее какое-то мерзкое колдовское варево. Дым от очага стлался по стенам и, повисев сизым маревом, медленно уходил в отверстие в крыше. Окон в избе не было… то есть, может быть, они и имелись, но были наглухо закрыты ставнями.
«Капище!» – вспомнил Олег Иваныч.
В избе было довольно людно – десятка полтора-два мужчин и женщин стояли, сидели по лавкам вдоль стен, толпились у очага. Пред самым очагом, помешивая варево длинной суковатой палкой, стоял высокий седой старик в длинной, расшитой красными бусами рубахе. К наборному поясу старика были подвешены черепа птиц. Волхв! Значит, не всех еще извели. Надо же… Капище… Волхв… А до митрополита Московского и Всея Руси Филиппа – и двух дней пути не будет!
– То наш брат Терентий из Явжениц! Наконец-то встретили! – поклонившись на три стороны, один из парней представил Олега Иваныча.
– Терентий, говорите? – оторвавшись от варева, волхв подошел к Олегу, подозрительно взглянул на него и ласково приказал:
– А ну-ка, яви лик, мил человече!
Ну вот, похоже, этой странной игре приходит конец. К двери – там, в основном, девки, – пробиться можно. Снять маску, потом неожиданно швырнуть ее в лицо волхву… Нет, лучше вон тому, высокому, он ближе к выходу.
Олег Иваныч медленно стащил с головы личину.
Морщинистое лицо волхва неожиданно расплылось в улыбке:
– Однако, все верно. Борода светла, на щеке родимец. Ну, здрав буди, Терентий-свет! Много о тебе слыхали. Со светлой пятницей тебя, брате!
Обняв несколько ошеломленного гостя, волхв троекратно поцеловал его в щеки.
– И тебя… И тебя со светлой субб… тьфу… со светлой пятницей! – сообразил сказать Олег Иваныч и, подумав, тоже расцеловал старика. Хорошо расцеловал, по-брежневски! Все разом одобрительно загомонили.
Указав гостю рукой на свободное место в углу, волхв испробовал варево и велел женщинам снять котел с огня. Исполнив, те поклонились и застыли рядом недвижными статуями. Красивые молодые девчонки…
Взяв в руки вместительный корец, старик-волхв зачерпнул им варева и с поклоном поднес его Олегу:
– Испей, Терентий, яко первый гость наш!
Олег Иваныч подозрительно понюхал бурую, остро пахнувшую чесноком, жидкость. Осторожно глотнул. Ничего, пить можно.
– За Перуна! – грянули все хором после глотка. Застыли выжидательно. Олег Иваныч глотнул еще…
– За Мокошь-матерь!
И снова застыли. Да что они, весь корец его заставят выпить – литра два, не меньше!
– За Даждь-Бога пресветлого!
Соседний мужик протянул к корцу руки. Слава Богу!
Олег Иваныч осторожно передал варево и почувствовал вдруг, как в голове зашумело, словно после пары граненых стаканов хорошей водки. В глазах сделалось будто светлее, восприятие обострилось настолько, что слышен стал самый легкий шепот. Видимо, в варево был добавлен какой-то легкий наркотик, скорее всего – сушеные мухоморы.
По очереди глотнув варева, собравшиеся в избе язычники внезапно затихли. Старик-волхв вытащил из-за очага бубен, ударил в него сушеной заячьей лапой. За спиной его явились откуда ни возьмись молодые безусые парни, почти дети, ряженные в звериные шкуры, на головах – венки из сушеных цветов. Парней было трое. Двое забили в бубны, третий засвиристел свирелью.
Выплыли павами молодые девчонки, босиком, в широких развевающихся рубахах с длинными рукавами, спускавшимися к низу на пол-локтя от кисти. Взмахнули руками, ровно крыльями, закрутились, запели:
Мы тебя, пятницу,
Жили-дожидали,
Неделю всю,
Весну-красну,
Все лето тепло,
Всю зиму холодну,
Едва дождалися,
Глаза охвостали!
Окружающие подпевали, надвинув на лица маски:
Едва дождалися,
Глаза охвостали!
Все чаще звучали бубны, заливисто выводила свирель, громко пели девчонки, все быстрее кружились, размахивая рукавами… Затем запрыгали через горящий очаг: сначала девчонки, затем – все остальные, включая Олега Иваныча – а что такого, после варева-то испитого он хоть через избу мог перепрыгнуть, запросто!
Потом пошел хоровод. Кружили по нарастающей, все быстрее, под частые удары бубнов.
– Лель! Лада! Лада! Лель! – кричали, кружась, девчонки.
– Тур! Ярило! Ярило! Тур! – вторили им музыканты, одетые в звериные шкуры. Весело было… и вместе с тем страшновато как-то.
Чувствовал Олег Иваныч, как засасывает его неведомая колдовская сила, веселит грешную душу бесовскими плясками, кружит в богопротивном хороводе. Чувствовал – но ничего поделать с собою не мог, просто не в силах был вырваться. Вместе со всеми кричал, подпрыгивая:
– Тур! Ярило!
– Лада! Лель!
А в это время кружили во чистом поле всадники в тегиляях. Буран унялся уже, стих, замело снегом все пути-дороженьки – вот и кружили, искали…
– Глянько, Митрий, – один из всадников тронул козлобородого за рукав. – Вон, у кустов… человек!
– Человек? А-ну, поскакали… Словим!
Притащили трясущегося от страха странника. Злохитро искривился Митря:
– А ведь не пешком ты сюда пришел, человече? Сани где? И второй, что в санях с тобой был? Говори, тварь, не то на куски порубаем!
Раскололся странник, не выдержал. Побежал впереди, дорогу указывая. По полю к лесу, мимо дуба, тряпицами да колокольцами украшенного…
А в капище все плясали!
Все быстрее кружились, подпрыгивая, хотя, казалось, куда уж быстрее-то?
Вдруг разом оборвали ритм бубны. Протяжно взвизгнув, стихла свирель.
Вышли к очагу девы. Ноги заголив, достали из-под рубах куклы соломенные, в мужские да женские одежды наряженные. Швырнули в очаг – занялось веселое пламя. Пали на колени, кричали:
– Зайца!
– Зайца хотим! Да прииде!
Олег Иваныч, плечами пожав, удивился – при чем тут заяц…
А притом!
Вот наконец явился Заяц-то!
Здоровенный, голый по пояс, парень. На голове обшитая мехом маска с длинными ушами, на поясе… Спереди, на поясе, висел деревянный, огромных размеров член… тот самый фаллический символ!
– Заяче! Заяче! – заорали вокруг.
Вновь ударили бубны.
Лежащие на полу девки вскочили, скинув рубахи, закружились вокруг Зайца жарким нагим хороводом. Ух, и девки! Тонок стан, высоки груди… широкие серебряные браслеты блестели на тонких запястьях… Появились и еще какие-то, в шкурах. Торчала из каждой шкуры длинная палка-жезл с птичьей клювастой головой на конце. Обступив пляшущих вокруг Зайца девок, пришедшие стали «клевать» их, стараясь попасть девчонкам в голову. Попадая, радостно кричали. Иногда промахивались, ударяя танцовщиц по голым плечам. Выступила кровь, каплями падала на пол – девы не чувствовали боли, кружась в убыстряющем танце…
– Тур! Ярило!
– Лада! Лель!
Кое-кто уже не выдерживал, падал на пол, отползал к лавкам, шевелил еле слышно губами:
– Да погаснет очаг в моем доме, пусть змеи и ящеры совьют свои гнезда в нем. Да не примет земля мои кости…
Кто мог – скакал еще.
– Тур! Ярило!
– Лада! Лель!
Крутящийся близ очага волхв выставил перед огнем большую глиняную корчагу. Отогнав танцовщиц, размахнулся длинным узорчатым жезлом…
Треск!
И все стихло!
Смолкли свирель и бубны, в изнеможении упали на пол нагие девы. Только Заяц с деревянным фаллосом молча поклонился волхву и принял от него протянутый корец с остатками варева.
И в этот миг ворвался с улицы сторож:
– Чужие, братие! Чужие! Чу…
Крик застрял в его широкой груди. Охнув, сторож повалился на пол. В спине его торчала стрела!
Тут же в распахнутую дверь полетели горящие головни. Капище запылало, подожженное изнутри и снаружи! Огонь быстро разгорался, вот уже целый угол был объят бурным пламенем…
Спешившиеся всадники в тегиляях с луками в руках окружили избу, готовые поразить любого, кто дерзнет выбраться из огня.
– Ну, посмотрим, как им помогут их богомерзкие духи, – ухмыльнулся козлобородый Митря.
Внутри капища от дыма становилось трудно дышать. Но никакой паники не было. Сняв маски, язычники быстро, но и без особой торопливости, одевались, поплотнее запахивая полушубки. Парни поигрывали дубинами и ножами. Двое из них, по знаку волхва, откинули крышку подпола. Пахнуло холодком, от потока воздуха взвилось в дальнем углу пламя.
Один за другим все присутствовавшие на русалии – именно так, вспомнил Олег Иваныч, назывались подобные богомерзкие игрища – проворно спустились вниз по узкому бревну с перекладинами. Последний – здоровенный молодой парень – Заяц – осторожно опустил крышку, заперев ее изнутри массивным засовом. И почти сразу обрушилась крыша…
Подземный ход! Ну конечно, как же ему не быть здесь, в тайном языческом капище. Вероятно, выход где-то неподалеку, в лесу. Низкий земельный свод, поддерживаемый массивными бревнами, темень. Лишь впереди – дрожащий свет факела…
Олег Иваныч не мог бы сказать точно, как долго они шли, скорее всего, не прошагали и ста саженей, как вдруг передние резко остановились. Амбал-Заяц, сжимая в руках рогатину, прошел вперед, осторожно отодвигая женщин. За ним подался и Олег Иваныч, любопытно стало – что там?
А там был медведь!
Или медведица…
Бурый, огромных размеров зверь сладко спал, устроив себе берлогу прямо на выходе. Видно, давно не приходилось язычникам пользоваться подземным ходом. И что теперь делать? Хищника было не обойти никоим образом! Копать вверх свод? Попробуй докопайся, да и нечем. Тем более – и время весьма ограниченно. Те, наверху, наверняка поищут после пожара трупы. О подземном ходе тупой не догадается.
Заяц переглянулся со старым волхвом. Тот чуть заметно кивнул. Подошел ближе к медведю и… размахнувшись рогатиной, со всей силы ткнул ее в левый бок зверя.
Ужасное рычанье, казалось, сотрясло стены. Очнувшись от сна, раненое чудовище поднялось во весь свой огромный рост, с рогатиной в боку поперло прямо на людей, взмахнув лапой, отбросило в сторону волхва и бросилось на молодого воина-Зайца. Держа в руке широкий нож, с усмешкой на губах, тот поджидал зверя. Медведь зарычал, расставив широко лапы, обхватил воина, так что хрустнули кости. Тот успел-таки всадить нож… Но чуть промахнулся. Повалив воина, осатаневший зверь принялся терзать молодое тело. И растерзал бы, ежели б не Олег Иваныч.
Со шпагой на медведя, конечно, сплошное пижонство. Да больше не с чем было…
Знал, что сердце должно быть где-то слева… туда и целил. Даже про «эт ву прэ?» забыл. Да и кого спрашивать-то, медведя, что ли? Выпад…
Видно, удачно попал – зверь дернулся и, страшно зарычав, замер. Из пасти его вытекла тонкая струйка крови.
На поляне догорало капище. Давно рухнула крыша, сгорели стены, лишь кое-где еще пылало жаркое пламя. И один обгорелый труп – сторож…
Митря недоуменно почесал бороду и досадливо сплюнул:
– Тайным ходом ушли, хари богомерзкие!
Из лесу донеслось глухое рычанье медведя.
– А ну-ко, робяты… – насторожился Митря…
Осторожно, стараясь не испачкаться в медвежьей крови, они вылезали из ямы. В основном, девушки и подростки. Вытащили волхва и Ратибора – справившегося с медведем воина. Старик был совсем плох, да и воин потерял немало крови, тем не менее шутил, улыбался. Сжал локоть Олегу:
– Не забуду, Терентий.
Парни – те, что встречали Олега у дуба, – предложили идти с ними в Онфимово.
Олег Иваныч отрицательно качнул головой. Некогда ему было в Онфимово. Следовало поскорее примкнуть к каравану муромского купца Ефима Панфильича. Вот-вот должен пройти караван-от…
Тепло простившись с язычниками, Олег Иваныч пустился к реке.
– Стой, человече! – Олег обернулся: его догонял отрок, из тех, что играли на бубнах.
– Ратибор проводить сказал, – отдышавшись, произнес отрок. – Чай, заплутаешь в лесу-то.
– Благодарствую Ратибору, – усмехнулся Олег Иваныч. – Ну, пошли, что ли?
Пройдя охотничьими тропами – действительно, было где заплутать – они быстро спустились к реке. Вдалеке, на излучине, показались возы и кони. Караван муромского купца. Богатый караван, людный…
– Светлый путь тебе, господине, – сняв шапку, низко поклонился отрок. – Ратибор-то мне старшим братом приходится. Да и сестры с нами, Глукерья, Мартемьяна, Лыбедь… Видал, как плясали?
Паренек улыбнулся.
Олег Иваныч подмигнул ему на прощанье:
– Тор! Ярило! Ты-то кто?
– Лада! Лель! – эхом отозвался отрок. – А меня Степанкой кличут.
Ехал впереди каравана приказчик Аким. Увидав Олега Иваныча, глазам своим не поверил, смутился.
– Эй, – закричал, – Ефим Панфилыч!
Выглянул из возка купец, подъехав. Посмотрел на Олега, головой кивнул дружелюбно:
– Ты ль Олег Иваныч, Курицына-дьяка друг?
– Я!
– Ну, полезай в возок, винца с морозцу выпьем. Дружка-то твоего уж очень я уважаю, государева дьяка.
Влез Олег Иваныч в возок, отроку рукой махнул:
– Ну, прощевай, Степаша! Братьям да сестрицам поклон.
– Передам, Тере… Олег? Иваныч? Ой, так, выходит, ты и не Терентий вовсе?
– Ладно, проехали, – засмеялся Олег Иваныч. – Тебе какая разница? Главное, чтоб Ратибор поскорей на ноги встал, так, Степан?
– Так!
Отрок улыбнулся и долго еще махал рукой вслед каравану. Не знал, сердечный, что не было уж боле у него ни сестер, ни брата. Никого не пощадили озлобленные шильники в тегиляях. А над девчонками – так сперва еще и поглумились…
Ласково светило солнце, словно и не было недавней бури, весело скрипел под полозьями снег, в объемистой корчаге муромского купца Ефима Панфилыча булькало рейнское…
