Монгол
Дороги к запретному капищу Середин не видел, но обратный путь нашел без труда — по следам гнедой, заботливо приведенной кем-то как раз к моменту его выхода на воздух. И ведун прекрасно знал, кто способен на такую точность и предусмотрительность. Прозрачную хижину, в которой плясал голубой огонек, он заметил версты за две, поднявшись на очередной взгорок, и с бесшабашной удалью повернул прямо на свет. Расплачиваться пришлось гнедой, которая дважды пробивалась через низины по грудь в снегу, а в третьей, предпоследней, ложбине Олегу пришлось спрыгнуть из седла и торить тропу самому. Но настроение у Середина от этого ничуть не схлынуло — хотя его и облепило снегом от пяток до макушки. Однако же спустя час он все-таки вошел в хижину, небрежно набросив поводья на один из выпирающих наружу рогов.
— Поклон вашему миру, добрые люди, — шагнул внутрь Олег и сразу увидел свои походные сумки, сложенные у стены. — И за заботу спасибо. Что же ты, мудрейший Лепкос, одежду мне к запретному капищу не прислал?
— Зачем? — пожал плечами сидящий у очага старик. — Прошедшие посвящение не боятся холода.
— А почто ты мокрый весь, ведун? — поинтересовался Сварослав, сидящий рядом с хранителем.
— Ничего, зато наконец помылся, — расхохотался Олег и остановился почти над огнем. Облачаться он не торопился. Но не из бестолкового хорохорства, а именно потому, что не успел обсохнуть. Одеваться мокрому — не столько согреешься, сколько сопреешь. — В веселое посвящение ты меня втравил, мудрый Лепкос. Хоть бы предупредил, что к чему, что ли?
— Зачем? — пожал плечами хранитель. — Ты же прошел посвящение.
Он подбросил в огонь крупный черный камень и продолжил:
— Многие отроки готовились к сему обряду, танцуя без перерыва молельные танцы по три дня и три ночи без перерыва. Многие дышат подолгу во всю глубину груди, пока не перейдут на уровень духа. Но я увидел, ты осилишь посвящение без этого, и оставил токмо главную часть обряда.
— Самую приятную.
— Самую важную! — впервые за все время возвысил голос хранитель. — Создавая первых ариев, Кронос увидел, как много жизней понадобится создать, дабы заселить всю землю и все небеса. И понял, что не сможет вдохнуть жизнь в каждого. Посему Первый из богов вынул свою душу, оторвал от нее несколько частей и вложил в каждого из людей. С того мига каждый из смертных, порождая новую жизнь, открывает свою душу, извлекает из нее искру Кроноса и этой силой передает его дыхание своим потомкам. Именно в это мгновение и только в этот миг смертный становится равным Первому богу, и лишь в этот миг он способен соприкоснуться душами со своим Отцом. Не у всех в этот миг хватает воли подняться душой к богу, а не отдаться во власть плоти. Но иного часа нам не дано.
— И что я получил взамен? — с интересом осмотрел себя ведун.
— Силу воина, знание запретного и веру ария, — четко, как на уроке перечислил Лепкос. — Вера ария позволит тебе пользоваться древними заклинаниями, бесполезными в иных местах.
Он сунул руку под себя, достал тяжелую серебряную фигурку крылатого человека, протянул ее Середину, потом передал небольшой свиток на тонкой бересте.
— Буквы сии тебе знакомы? Токмо вслух их не реки.
— Вроде все разобрал… — после некоторого раздумья сообщил Олег. Разумеется, от послехристианской кириллицы значки эти отличались, но значение многих символов ведун понимал, кое-чему Ворон в свое время научил. — Прочитаю, не бойся.
— Сие заклинание ладит токмо вместе с пайцзой. Прикладываешь пайцзу ко лбу, заклинание молвишь — и в монгола земляного немедля обращаешься.
— Это еще зачем?! — чуть не отбросил от себя бересту ведун.
— Станешь монголом — зов новый услышишь, каковыми колдун новый нежить к себе сбирает. Придешь по зову — да и порубишь его, ако хазарина гнусного.
— Если я стану глиняным человеком, то не рубить его стану, а приказов слушаться, — покачал головой ведун. — Есть у меня такое подозрение.
— Пайцзу со лба откинешь, заклятие вмиг и рассыплется. А колдуна можешь не опасаться. Его заклятия супротив тебя бессильны. Вера у вас едина, оттого и вред колдовство чинить не станет. На мечах меряться придется.
— Ясно. — Олег взвесил в руке тяжелую серебряную пайцзу. — Хорошую ты мне оплату нашел, мудрый Лепкос. — Такую, что хочешь не хочешь, а все едино отдавать бы пришлось.
— Я волхв, ты воин, — пожал плечами хранитель. — Наступает твоя пора. Иди и сражайся. Я сделал для тебя все, что мог.
— Токмо от тебя покой земли русской ныне зависит, ведун, — наконец вставил слово и Сварослав. — На тебя едина надежда.
Снизу послышался топот копыт. Середин повернул голову и с удивлением обнаружил, что тот самый мальчишка, что несколько дней назад забирал коней, бежит, ведя за повод чалого мерина. Ведун перевел взгляд на хозяина странной хижины, и тот виновато пожал плечами:
— Поторопился юнец. Чуток попозже ты уйти должон.
— Когда нужно, тогда и уйду, — отмахнулся Олег и пошел к сумкам одеваться.
За врата жизни он выехал где-то через час. Придержал коней, оглядываясь на странный город Дюн-Хор. Ведун провел здесь всего несколько дней, но уже мог примерно представить его долгую историю. Когда в здешних местах царила тропическая жара, Дюн-Хор наверняка был богатой столицей обширного края, средоточием богатства и мудрости. Но пришли холода, люди убежали вслед за теплом, и здесь остались только самые упрямые, ведя аскетическую жизнь, с трудом отогреваясь каменным углем и пытаясь оправдать свои муки необходимостью оберегать древние знания. Потом холод начал отступать. Жить стало легче, народы и племена потянулись на забытую родину. Те из хранителей, что ценили сытость, тепло и покой превыше служения долгу, наверняка устремились в ставшие близкими обитаемые края. Зато из обитаемых мест к сокровищнице древних знаний стали перебираться иные смертные. Те, для кого мудрость и духовное развитие дороже мягкой постели и красивой одежды. И здесь, на реке Синташте Печорского бассейна, в руинах древнейшего из городов обосновалась новая общность, малопонятная окружающим, притягивающая мудрых и внушающая уважение всем прочим.
Внезапно ведун понял, что в его языке есть название для места, по всем признакам совпадающее с этим. И губы сами собой прошептали:
— Шамбала… — Олег вздохнул: — Прощай, северная Шамбала. Спасибо за все, что ты пожелала мне дать.
До Печоры ведун добрался за шесть дней. Торопиться ему было некогда, времени подумать над чем-либо имелось в достатке. Тем паче, что дорога зимой спокойная. Неторопливо сыплются с неба крупные хлопья снега, мерно шелестит по насту ветер, медленно разгорается и потом так же неторопливо угасает затянутое плотной пеленой небо.
К полудню шестого дня Синташта вильнула в последний раз, прорезала густой до черноты ельник и выскользнула на широкий простор Печоры. Метрах в ста впереди все еще лежали засыпанные снегом туши керносов. Олег подъехал ближе, остановился. Вокруг тел имелось множество звериных следов — и свежих, и давних, уже почти занесенных. Однако жрать порождения древней магии не стал никто.
— Живое живым, мертвое мертвым, — негромко пробормотал ведун, повернул вверх по течению и отпустил поводья. Пусть гнедая сама выбирает, с какой скоростью брести. Она уже доказала, что умеет выкладываться до конца, когда это от нее требуется. Так к чему понукать лошадь, когда в том нет особой необходимости?
Скакуны неспешно побрели по снежной целине, постепенно прижимаясь к берегу, начали на ходу прихватывать губами ломкие трубки камыша и торчащие из-под прибрежных наносов стебли осоки.
— Эх, хорошие мои, да вы, видать, уже животами маяться начали? — вышел из задумчивости Олег. — Пора на сено сажать. А ну-ка, пошли тогда рысью. Нужно к жилью человеческому поспешать.
Гнедая, получив ощутимый пинок пятками, недовольно тряхнула головой, однако затрусила заметно быстрее, потянув следом и заводного чалого. Вскоре по правую руку показалась какая-то протока. Середин уверенно промчался мимо, так же уверенно миновал устье еще одной речушки, третьей, но напротив четвертой уже придержал коней и тихо выругался: куда поворачивать? Какая из рек привела его из вятских земель к полноводной Печоре? Указатели среди таежных дебрей ставить никто не догадался, да и особых примет «своей» реки он, улепетывая с волхвом от нечисти, запомнить не удосужился.
— И что теперь? — Олег раздраженно сплюнул, и скакуны, почуяв плохое настроение хозяина, тревожно заржали.
Ошибиться было нельзя. Истоки Сысолы, вытекающей из вятских земель в сторону Ледовитого океана, отделяло от истоков Кобры, текущей в море Каспийское, всего верст тридцать. Оттого в тех местах и деревень имелось в достатке, и дорог летних, и зимников. Уж очень любили купцы этот волок: он позволял уйти к далеким европейским странам, минуя принадлежащие жадным новгородцам порты. Ни тебе здесь дани подорожной, ни попутчиков навязчивых. Но это на Сысоле, от которой к Вычегде, а по ней и к Ижме зимник тянется. А повернешь не туда, на реку другую, соседнюю — и растворится она километров через триста среди непроходимых чащоб, в снегах, что коню по брюхо, а пешему и вовсе выше сил. И что тогда? Без накатанного зимника из леса не выйти, припасов на обратный путь не хватит, весны ждать и того хуже — заместо снега болота откроются, нечисть дневная и ночная попросыпается… Да и как с пустым брюхом ждать? Не коней же резать! Охотничьим мастерством ведун отродясь не занимался.
— Что скажешь, вещая каурка? — поинтересовался Середин у гнедой.
Та обиженно всхрапнула.
— Понял, — кивнул Олег. — Сам завел, сам и выкручиваться должен.
Ведун еще раз обвел глазами сумрачный и холодный бор.
— Ладно, давай думать. Болгары, югра мимо Новгорода ходить не любят. Черемисы, как с вотяками в очередной раз поцапаются, до норманнов и прочей немчуры дорогу округ Новгорода и Холмогор так же находят. Многие купцы персидские, вятичи сказывали, опять же до Европы добираются — а этих новгородцы и вовсе через свои земли не пускают. Монополию на немцев берегут. А путь округ Великой Республики один — по Печоре. Там, в устье, говаривают, даже порт есть. Нарьяном, кажется, звать. Где и припасами запастись можно, и зазимовать, коли льды неожиданно запрут… Туда, вниз, и обоз шел, по следу которого мы поначалу двигались, помнишь?
Гнедая не ответила. Олег успокаивающе потрепал ее по шее, напряженно думая.
Эх, сейчас бы карту! Любую, пусть даже грубую и слепую школьную схему — хоть одним глазком взглянуть, как раскидываются на ней голубые ниточки рек, куда тянутся, где приникают друг к другу, чтобы растечься к разным океанам! Золотом бы чистым заплатил, монетами всю поверхность выложил в два слоя без жалости — а поглядев, пропитал бы чистым пчелиным воском, свернул в трубочку и хранил бы в серебряном тубусе с самоцветами… Нет карты. А от решения зависит многое… Потому как концы на русских просторах сотнями километров измеряются. Один раз в направлении ошибись — потом не один год на прежнее место выползать придется.
— Не может на Печоре ни одного селения не быть! — наконец решительно заявил Олег. — Слишком уж великая и знаменитая река. Хоть кто-то да на ней живет. А там и спросить можно. Вперед, родная. Вверх по Печоре пойдем. А там как карты лягут.
Гнедая явственно вздохнула и лениво потрусила дальше.
— Да, не может здесь не быть селений, — уверенно кивнул ведун, однако мысленно настроился утреннюю и вечернюю порцию урезать — мало ли что…
Дни потянулись дальше, перемешиваясь, вопреки всем метрическим системам, с километрами. По неглубокому, но рыхлому снегу верховую лошадь больше десяти километров разогнать нельзя — запарится. Роздых ей нужен от седла и сумок хоть раз, кормежка… Потом опять в путь. За день чистой дороги — часов двенадцать. Со всякого рода задержками — километров сто получается. Подъем, привал — сотня километров позади. И снова — подъем, привал.
Подъем. Облака изредка расходились, показывая небесную синь, потом снова сходились, присыпая землю мягкими белыми хлопьями. Налетал ветер, снося эти хлопья с открытого льда под деревья, а заодно обмораживая путнику нос и заставляя слезиться глаза, и Олег никак не мог понять — радоваться этому ветру или ругаться. Наверное, если бы не обряд посвящения, защищающий, по утверждению Лепкоса, от холода, Середин отморозил бы себе все лицо до кости. Но теперь ему было просто морозно — и все.
После пяти дней пути он наконец увидел деревню — два бревенчатых дома на высоком берегу. Весело гикнув, ведун пустил коней вскачь, взметнулся на пригорок, вежливо спешился, подошел к двери, постучал… Потом толкнул дверь и вошел в темную избу.
Нет, беды здесь не случилось: на лавках не лежало мертвых тел, столы не были порублены мечами, а глиняная посуда аккуратно стояла на узких деревянных полках. Под потолочными стропилами висели полотняные мешочки. На ощупь — с каким-то зерном. У низкой печи с короткой трубой лежало несколько охапок дров.
Обычный летний дом какого-то промысловика. Поработал человек летние месяцы, а потом и к дому подался. Охотники, правда, на промысел как раз зимой уходят, когда для лыжника нигде препятствий нет. Но ведь не каждому пушнину добывать? Есть еще рыбаки, бортники, кузнецы, угольщики…
Олег пожал плечами и прикрыл дверь. Топить печь, прогревать дом, чтобы один раз в тепле переночевать — так ведь полдня на это баловство потеряешь. Зачем?
— Одно понятно: люди здесь все-таки живут, — кивнул он лошади. — Глядишь, вскоре и нормальную деревню встретим. А сена тут, извини, нет. Не запасал его промысловик на зиму. Ты уж потерпи еще немного на ячмене и камышах. Хорошо?
После пустого селения за ведуном увязались волки. Весь день они шли метрах в трехстах позади, на удалении выстрела из охотничьего лука. Наверное, надеялись ночью разжиться парным мясцом. Однако ночной лагерь Олег по привычке окружил заговоренной линией из золы с перцем, и пересечь едко пахнущую черту хищники не рискнули. Следующий день они опять долгими прыжками тянулись позади, заставляя скакунов прядать ушами и опасливо всхрапывать, а половину ночи выли на луну из-за кустов. Утром же, проводив голодными глазами выходящих на реку коней, хозяева леса остались на месте. Видать, поняли, что падать от истощения в маленьком отряде никто не собирается, а ночью добыча неприступна, как в прочно запертом хлеву.
И снова потянулись долгие многокилометровые дни наедине с небом и бесконечными сосновыми борами по берегам.
— Дяденька, дяденька, поможьте! — выскочил однажды со стороны узкой протоки малец лет восьми, в длинном тулупе и заметно великоватых валенках. — Поможьте Макоши ради! Маменька моя в лесу упала, на ногу стать не может, плачет вся. Поможьте, пожалейте, Ярилом заклинаю! Маменька… Рядом, рядом совсем…
Малец всхлипнул и отер нос рукавом.
— Ладно, не хнычь! — Олег справился с первым удивлением от внезапного появления живой души среди безлюдного леса. — Давай, показывай дорогу. Сейчас, на заводного твою мамку посадим, до дома довезем.
— Сюда, дяденька! — Малец всхлипнул еще раз, побежал по протоке. Середин, пнув пятками гнедую, поскакал следом. — Сюда…
Протока оказалась извилистой — первый поворот почти под прямым углом, сразу за ним еще один в обратную сторону и… И ведун со всех сил натянул поводья, увидев двух конных ратников в полном вооружении: со щитами и рогатинами в руках, в темных кольчугах поверх толстых тулупов, со свисающими на боках мечами. Вот только на головах вместо остроконечных шлемов сидели подбитые лисой шапки. Да оно и понятно — не по здешним холодам с железом на голове шиковать.
— Скидывай сумки, офеня, — приказал тот, который находился ближе. — И с лошади слазь.
— Вы меня, чего, за торговца мелкого приняли? — усмехнулся Середин, оглянулся. Так и есть — из-за кустарника, отрезая дорогу к Печоре, выбегали еще два разбойника с обнаженными мечами.
— А нам без разницы, — пожал плечами бородач. — Слазь, коли лишних мук не хочешь.
Впрочем, прочие разбойники тоже были бородаты, в низко надвинутых шапках, из-под которых выглядывали только глаза. Просто конные броню имели, а пешие — нет.
В этот миг на небе разошлись тучи, и точно в лицо ведуна ударил солнечный луч. Ослепительно яркий, как объятия Кроноса, жаркий, как губы женщины, острый, как клинок сабли. И Олегу стало смешно. Его, потомка Первого бога, его, чьи мышцы разрываются от невероятной силы, его, чья воля прочнее камня, его, чье знание не имеет границ, — пытаются ограбить какие-то пигмеи! Плечи развернулись сами собой, по телу прокатилась волна жара.
Ведун расстегнул налатник, скинул его, отбросил на чалого мерина, снял и перекинул на сумки потрепанную за время долгих приключений косуху. Отцепил от задней луки поводья заводного коня.
— А и верно, молодец, — довольно кивнул душегуб. — Чего плакать да молить понапрасну? Теперича сам слазь…
Но вместо этого Олег поддернул вверх щит, перехватывая в левую руку теплую, ребристую поперечную рукоять, рванул из ножен саблю и дал шпоры гнедой, посылая ее вперед. Тать задорно-удивленно крякнул, опустил рогатину и направил своего скакуна навстречу, ободряя его короткими:
— Хок, хок, хок…
Ратник, похоже, воином был опытным, рогатину держал твердо, метясь ею поверх ушей лошади в грудь жертвы. Он отлично знал, что против копья никакой меч не поможет. И он был абсолютно прав — но если бы все оказалось так просто…
В последний миг, когда холодок от длинной широкой рогатины уже дохнул ведуну в грудь, Олег резко наклонился вправо, чуть не до стремени, прикрываясь сверху щитом — вдруг опустить копье успеет? — и, проносясь впритирку с врагом, с силой черканул клинком сабли его лошади по горлу. Выпрямился, сразу поворачивая гнедую ко второму ратнику. Тот и сдвинуться с места не успел — только быстро выставил рогатину. Середин принял ее на щит, одновременно поднимая его вверх — так, чтобы наконечник скользнул над деревянным диском, и толкнул саблю снизу в густую курчавую голову. Грабитель так и не заметил, откуда явилась смерть — клинок, шелестнув по железным кольцам, попал ему под подбородок, пробил тонкое небо, носовые пазухи и вошел в мозг.
— Надо же, не свалился! — даже удивился ведун, поворачивая гнедую.
Второй из конных врагов еще только падал с седла, первый отчаянно ругался, колотя кулаком в снег, — неожиданно рухнувший скакун придавил ему ногу. Оставшиеся бородачи изумленно хлопали глазами, глядя на своих поверженных подельников.
— Великий Кронос, как давно я не дрался! Геть! — Серединым овладел неожиданный приступ веселья, и он, вскинув саблю над головой, с громким хохотом помчался на оставшихся грабителей.
— А-а-а! — Один из татей вдруг отбросил меч и кинулся наутек. Второй попятился, тяжело задышав, развернулся и ринулся вслед за товарищем.
— И-и-ех… — Клинок со свистом рассек воздух, легко впившись в мягкое человеческое тело слева от шеи. Разбойник упал, а Середин качнулся в другую сторону и с силой толкнул вперед щит, нанося второму удар железной окантовкой под шапку, над самым воротником. — Х-ха!
Ведун придержал коня, спешился, подошел к душегубам. Тот, которому досталось по шее щитом, лежал, неестественно повернув голову, высунув язык и выпучив глаза. Второй еще дышал, но, судя по количеству растекающейся вокруг крови, это было ненадолго. Середин подобрал брошенный грабителем тяжелый обоюдоострый меч, направился к последнему врагу.
— Ну, давай, режь, — оскалился тот.
— Здорово вы придумали: меня на эту протоку заманить, — дружелюбно улыбнулся ведун и со всей силы ударил душегуба навершием рукояти в лоб. — Буду я еще мараться…
Сняв с мертвой лошади поводья, он накрепко связал татю руки за спиной, а потом, для надежности, еще и локти стянул его же поясом. Потом взялся за седло, поднатужился, поднимая мертвую тушу и… И ничего не получилось. Ведун по-прежнему ощущал, как его мышцы переполняет невероятная мощь, чувствовал, что способен своротить горы одной рукой — но в реальности оставался таким же обычным человеком, как и раньше. Получалось, Кронос давал не силу — он оделял только ощущением силы!
— Ощущение не ощущение, — пробормотал Олег, оглядываясь по сторонам, — а четверым подонкам все равно хватило. Да так, что двое от одного вида крышей протекли. Ага, попробую рогатину…
Подсунув под мертвую лошадь ратовище копья, Середин приподнял тушу, выбил из-под нее ногу пленника.
Потом расстегнул подпруги и таким же образом снял седло. Все остальное получилось значительно проще. Небрежно обхлопав безжизненные тела, он срезал два кошеля, потом перекинул мертвецов через спину трофейной лошади, сверху закрепил седло. Живого бандита с четким отпечатком шестигранного навершия на лбу привязал вместе с сумками и рогатинами на спину чалому.
— Вот так и поехали…
Ведун поднялся в седло. Разумеется, вести с собой столь тяжело нагруженный караван было неудобно, однако Олегу не улыбалось с захваченной лошадью в поводу внезапно встретить того, кто знал ее хозяина. Доказывай потом, что это не ты резал и грабил. А так — тушки предъявил, и алиби налицо. К тому же идти оставалось явно недалеко. Грабители, как известно, обитают только там, где есть кого грабить. А значит — поблизости находится человеческое жилье.
И действительно, часа через полтора ведун наткнулся на заваленную лапником и присыпанную снегом лунку — обычная рыбацкая уловка, чтобы прорубь каждый раз не долбить. Никаких следов возле снасти не имелось. Либо хозяин давно не появлялся, либо за ночь пурга все начисто замела.
— Ничего, — покачал головой ведун. — Раз уж из леса дорогу нашли, тут тем более не пропадем.
Санный след обнаружился метров через сто — кто-то совсем недавно вывернул из уходящей влево протоки и направился вверх по реке. Потом еще один след вышел из-под сосен. Как ни странно, но из леса везли не дрова или сухие зимние хлысты, а сено — его клочки валялись с интервалом в каждые десять-двадцать метров.
Послышался яростный лай — откуда-то с левого берега, но издалека. Поворачивать Середин не стал. На Руси все крупные города стоят на реках, а потому съезжать с Печоры ради поисков какого-нибудь мелкого хутора смысла не имело.
Из-за поворота навстречу выехала пара саней. На первых сидел мужик в длинном черном тулупе и мохнатой шапке, смахивающей на волчью, на вторых — малец лет десяти, в опрятной светло-коричневой дубленке с выпирающей наружу белой овчиной и такой же светлой шапке. Мужик, оглядев верхового путника и навьюченных мертвецами лошадей, тряхнул вожжами, щелкнул в воздухе кнутом, слегка отворачивая возок — так, чтобы миновать встречного под дальним берегом, — и, словно невзначай, подтянул к себе топор, валявшийся на блестящих от рыбьей чешуи шкурах. У паренька же глаза от такого зрелища округлились, и он совершенно забыл править конягой — пока окрик старшего не привел его в чувство.
Еще поворот — и по правую руку показалась крепость. Не каменная твердыня, подобная Белоозеру или Новгороду, однако же и не обычная боярская усадьба. Поверх четырехметрового земляного вала еще метра на два поднимался прочный тын, в котором меж темных от времени, остро заточенных кольев светлели, как проплешины, еще белые стволы. Значит, за стеной следили, ремонтировали.
К высоте стен можно было смело прибавить еще метров пять высоты склонов холма, на котором возвышалось городище. Склоны, конечно, были пологими — по таким можно не карабкаться, а просто бежать. Однако бежать вверх, особенно когда навстречу валятся камни, стрелы, бревна и копья, — тоже не подарок. Ворота смотрели в сторону реки, и к ним вдоль стены шла накатанная дорога.
Подъем к городу начинался от широкой проруби, в которой две девки в коротких полушубках и цветастых платках полоскали белье. Вооруженного путника они не испугались — но страшный груз, навьюченный на лошадей, заставил их замереть, стоя на коленях. Одна даже прижала к груди мокрое белье — и теперь полушубок стремительно темнел от воды. Ведун неспешно проехал мимо. Поднатужившись, гнедая по разбитому глиняному склону поднялась на полметра к дороге. Там Олег придержал кобылку, убедился, что тяжело груженные заводные тоже преодолели берег, двинулся дальше.
Тракт тянулся вверх вдоль земляного вала, и Середин смог еще раз убедиться, что хозяйничает в крепости воевода крепкий и не ленивый: откосы земляного вала и склоны холма были обильно политы водой, и теперь их покрывал скользкий и прочный панцирь. Потому Олега не удивило и то, что перед воротами стояли не скучающие, плохо одетые стражники с короткими мечами и замызганным ящиком для мыта, а самые настоящие ратники в кольчугах и железных шапках, отороченных лисьим мехом, с гранеными копьями на длинных ратовищах.
— Кто таков? — решительно спросил один из привратников. — Откель и куда путь держишь, чего в граде нашем надобно?
— Путник я, — спешился ведун. — Просто путник. Мирный и спокойный человек. Хочу воеводу вашего увидеть.
— Нет у нас воевод, урус! — враждебно ответил второй стражник, с пышными усами, но почему-то бритым подбородком. — У нас бей Бехчек сидит, по воле хана Ильтишу.
— Пусть бей, мне все едино, — пожал плечами Олег. — Дорогу к нему покажете?
— Дирхем за проход плати, — буркнул стражник. — Два, коли товар сбыть на торге хочешь. Али шкуру беличью давай.
— Ребята, вы, чего, глухие? — удивился Олег. — Русским языком говорю: к бею вашему мне нужно. Коли сбор за это положен — пусть он и платит.
За воротами, заинтересовавшись спором, остановился какой-то простоволосый старик в потрепанном тулупе. Рядом с ним тут же появились еще любопытные — низкорослый розовощекий толстячок и тетка в высоком головном уборе, укрытом платком.
— Со всех чужаков дирхем положен, — уже не так уверенно повторил привратник.
— Э-э, — разочарованно махнул рукой ведун, оглянулся на навьюченные на лошадей тела. — Ну, коли пускать не хотите, поеду к хану. Пусть он с вашим беем сам разбирается. Как, говорите, город ваш называется?
— Скаляп… — Привратник недовольно поморщился. — Ладно, проходи.
Он кивнул своему напарнику, и стражник, прислонив копье к раскрытой воротине, пошел в глубь городища. Олег, погладив гнедую по морде, взял ее за повод и повел следом.
Дома за тыном стояли плотно, срубленные из толстых бревен в два жилья — как называли на Руси двухэтажные дома. Да оно и понятно: пространства за стеной немного, а и самому расположиться нужно, и скотину загнать, и припасы разместить. Улицы лежали почти чистые, если не считать втоптанного в снег навоза; дым из торчащих над кровлями труб не шел — видать, хозяйки как раз запаривали в раскаленных топках каши с салом и мясом, запекали хлеб и куличи, заваривали сбитень.
Крест ощутимо обжег запястье — Олег повернул голову и увидел строение, собранное не из горизонтальных бревен, а из вертикально поставленных жердей, за которыми проглядывала желтая солома. Толстые угловые столбы оскалились вытянутыми стариковскими рожами с узкими бородками и обвислыми усами, на уголках кровли свисали головами вниз, расправив крылья и открыв черные клювы, мертвые вороны.
«Святилище! — понял ведун. — Святилище — в городе, а не в роще?! Ничего себе! Это куда я попал?»
Толпа любопытных, топающих вслед за Олеговым караваном, увеличилась человек до десяти; среди них кто-то вдруг громко вскрикнул, побежал прочь. Остальные начали громко переговариваться. Впрочем, Середин особого внимания на это не обратил: в такой глуши незнакомый человек почти наверняка — гость редкий. Ничего странного, коли ради этого половина селения дела побросает.
— Здесь жди, урус, — предупредил стражник перед домом, отличающимся от прочих белыми резными наличниками и высоким крыльцом. Площадь перед хоромами воеводы была окружена толстыми окоренными лесинами. За загородкой стояли, сложенные в два ряда, занесенные снегом столы и лавки.
Ратник сурово скривил губы, погрозил ведуну кулаком, взбежал по ступеням крыльца, вошел в дверь. Толпа тем временем подтянулась ближе, некоторые принялись поворачивать головы погибших, вглядываясь в лица. У Олега начали появляться нехорошие предчувствия, и он на всякий случай сдвинул саблю вперед и положил левую руку на оголовье верного оружия, а правую сунул за пазуху — так, чтобы в случае опасности выдернуть ее сразу без рукавицы.
— Кто тут тревожит покой ханского наместника?! — резко распахнув дверь, вышел на крыльцо опоясанный мечом кареглазый парень лет двадцати пяти, в голубой шелковой рубахе, поверх которой была накинута подбитая куницей шуба темно-синего сукна. — Кому в тепле вечерней порою не сидится?!
Бей сбежал по ступенькам, остановился перед ведуном, широко расставив ноги:
— Никак ты — новгородец?
— Прости, коли не вовремя потревожил, бей, — прислонив руку к груди, вежливо поклонился Олег. — Но напасть, случившаяся со мной в твоих землях, вынудила меня войти в твой город.
— Так о какой беде ты обмолвился, урус? — напомнил Олегу парень.
— Когда я подъезжал к вашему городу, уважаемый бей, — еще раз поклонился ведун, — на меня напали четверо душегубов. Нехорошо бросать мертвых, пусть и татей, на прокорм лисам. Я привез их сюда, дабы родичи могли предать их богам смерти согласно вашим обрядам.
Середин отпустил саблю, вынул нож и направился вдоль лошадей, надрезая ремни. Три мертвеца и один живой пленник один за другим шлепнулись оземь. Полонянин, не удержавшись, вскрикнул — парень тут же встрепенулся, подбежал к нему:
— Ого… — На крыльце появился мужик с клочковатой бородой, одно плечо его опускалось сильно ниже другого. Был он простоволос, но в валенках, ватных сапогах и расшитой крестами овчинной душегрейке, накинутой прямо поверх голого тела. Караван с телами произвел на него должное впечатление: мужик крякнул, обнажил длинный кинжал, задумчиво почесал им горло — на пальцах блеснули самоцветами два перстня — и медленно, осторожно переступая ногами, спустился по ступеням.
— Никак вернулся? Давненько не видались… А?
Мужик, торопливо захромав, подошел ближе, наклонился над пленником:
— Свиделись. Поставьте его, опосля поспит. — Стражник и парень, подхватив татя под локти, подняли его, поддерживая под плечи. — Ну, сказывай: где гулял, что видал? Много ли добра нажил своей волей.
— Тебе, старому уроду, все едино не найти, — с трудом прохрипел ратник.
В этот момент, растолкав горожан, вперед вырвалась женщина лет сорока в простом сатиновом платье, с завязанной на голове косынкой. Она на секунду замерла, потом упала на колени рядом с одним из убитых, взвыла в голос:
— Ой, Тэдинушка, ой, соколик мой ясный! На кого же ты меня покинул, почто сиротинушкой бросил… — Она сдернула косынку, ткнулась лбом в землю.
Мужик захромал туда, вытянул шею, вглядываясь в мертвеца:
— Да ты шо, Милана? То ж не Тэдинто, то Емва кривоглазый!
— Шубейка-то! Шубейка Тэдинто моего… Кто же его раздел, кто глазки его ясные закрыл, кто к порогу родному не пропустил.
— Это не я, — дернулся пленник. — Это чужак вот этот. Он в шубе приехал, потом на Емву надел.
— Ага, — кивнул мужик. — Поперва живого в шубу одел, опосля вместе с шубой мечом порубил.
— Уважаемый Бехчек! — Парень опустился на колено возле мертвого ратника. — Знаю кольчугу сию. От, три кольца при мне Хамермилк о прошлой весне менял. Все обижался, шипы кузнец наружу заклепал.
— От, стало быть, кто старого Хамермилка зимой у ворот зарезал, — понимающе кивнул мужик. — Свиделись, свиделись. Сердьяха, а почто он в броне, ако воин достойный, стоит? Нехорошо сие при людях…
— Прости, бей, коли ненароком обидел тебя, — сообразив, кто на самом деле ходит в начальниках, ведун поклонился перекошенному мужику. — Вынудил горести старые вспомнить.
— То не горесть, гость дорогой, коли за обиды расплатиться можешь, — покачал головой мужик. — У богов хорошая память. Черной душе они и плату черную отвесят. А светлой душе — светлую.
— Да пребудет с нами милость Сварога, — осторожно произнес Середин.
— Да пребудет, — согласился бей. Значит, боги этого племени не отличались от общего пантеона обширной Руси.
— Железа я много на татях взял, — пожаловался Олег. — Броня, упряжь. Морока одна с лишним добром в дальнем пути. Не подскажешь, уважаемый Бехчек, нет ли в городе купца, который забрал бы это все за разумную плату?
— Леминийя был храбрым воином хана Ильтишу, — пожаловался бей. — Но Чернобог помутил его разум. Он поссорился со мной и ушел из Скаляпа в ханской броне и с ханским оружием. Опосля мы Хамермилка мертвым нашли. Его броню, вижу теперь, тоже Леминийя унес, хану обиду учинив…
Наместник города замолк, так и не договорив. Впрочем, все было понятно и так. Середин вполне мог поверить в то, что броню и копья дружина городская получила из ханских запасов. Но коли так, то за сохранность хозяйского имущества отвечал бей. Добрая кольчуга стоила десяток гривен новгородского серебра. Да мечи, да рогатины, да упряжь… Похоже, с дезертирством вспыльчивого ратника Бехчек влетел не слабо. Вот только к Олегу это не относилось никоим боком. Он взял добычу в бою, а значит, по обычаю, все добро принадлежало ему.
С другой стороны — он на чужой земле, он ищет гостеприимства, ему нужно узнать дорогу из здешних мест к стольным русским городам…
— А-а-а, так тому и быть! — всплеснул ведун руками. — Ханское, так ханское. Мне чужого не надо.
— Эй, Мугяйха, — облегченно вздохнул бей, — куда смотришь?
Из-под крыльца показалась взлохмаченная рыжая голова.
— Коней у гостя прими. Расседлай, напои, ячменя насыпь…
— Не надо ячменя! — испугался Олег. — Полмесяца на одном овсе. Сена пусть задаст.
— Пусть попьют поперва, — по-хозяйски рассудил выбравшийся во двор постреленок, похожий на клоуна из-за непропорционально больших поршней на ногах. — А там всего дадим, мы не жадные.
Тем временем беглого воина развязали и раздели, оставив в одной рубахе, потом связали снова, примотав запястья к щиколоткам — так, что пленник теперь мог только лежать или стоять на коленях.
— Сердьяха, заря скоро, не тяни, — кивнул наместник.
Парень и стражник толкнули Леминийю вперед, а когда он упал на живот, схватили за локти, точно саквояж за ручки, и быстро поволокли к воротам. Жители городка, коих собралось уже не менее полусотни, двинулись следом. Даже женщина, оплакивавшая своего близкого, утерла глаза и пошла вместе со всеми.
Бей остановился сразу за воротами, на высоком берегу. Олег остался рядом, а большинство горожан потопали вниз вслед за стражником и кареглазым парнем. Леминийю выволокли на лед, поставили метрах в пятидесяти от проруби. Воин, взяв у кого-то ведро, зачерпнул воды, примстился и одним движением выплеснул всю грабителю на голову. Вода скатилась за шиворот, растеклась по животу, собралась внизу большой лужей. Рубашка и штаны пленника мгновенно намокли. Он отфыркнулся, дернулся, словно надеялся освободиться. От рубахи вверх пошел пар. Стражник торопливо зачерпнул еще ведро и снова вылил его татю на макушку.
— Будь ты проклят, старый урод, — прохрипел Леминийя. — Чтобы твои дети издыхали в утробе матери, чтобы змеи грызли твою печень, чтобы…
Бей слегка взмахнул рукой, и на пленника обрушилось еще ведро воды. Тот задохнулся, его начала трясти крупная дрожь. Он попытался сказать что-то еще, но язык отказался повиноваться замерзшему хозяину.
— Не знаю, кем станут мои дети, Леминийя, — соизволил ответить Бехчек, — но уж точно не мерзавцами.
Вода в реке была не намного теплее льда, а потому прямо на глазах волосы, борода и усы начали белеть, покрываться сосульками, смерзаться в единое целое. Теперь душегуб не смог бы ничего сказать, даже если бы захотел. Рубаха затвердела, штаны тоже будто остекленели. Наместник еле заметно шевельнул рукой — на мерзавца вылилось еще ведро. Вода потекла по лицу, усам, рубахе, застывая прямо на глазах. В этот раз на лед не пролилось ничего — только несколько сосулек выросли между ног. Опытный в своем деле бей подождал, кивнул. Вода снова потекла сверху вниз, превращаясь в ледяной панцирь, сковывающий в единое целое одежду, волосы, речной лед. Только на лице не появилось прозрачной корки — это означало, что Леминийя пока жив, что его организм борется с холодной смертью, еще на что-то надеется, верит. Что у преступника остается некий призрачный шанс…
Однако бей был другого мнения:
— Сердьяха, перед вечерней стражей выльете еще два ведра, — распорядился он. — Перед полуденной — тоже.
— Слушаюсь, уважаемый Бехчек, — поклонился со льда парень.
— А ты прими мой кров и мой стол, дорогой гость, — повернулся к ведуну наместник. — Гость в дом — хозяину радость! Мыслю, замерз ты с дороги, устал, проголодался…
После увиденного на реке блаженное тепло в доме наместника показалось Середину чистой сказкой. А бревенчатые стены после увешанных шкурами каменных строений — верхом человеческой цивилизации. В жилище пахло свежеструганным деревом, киснущей квашней, дымком — а разве может быть запах слаще этого?
Ведун тщательно вытер ноги о брошенную у порога желтую хрустящую солому, миновал прохладные сени, вошел в освещенную двумя масляными лампами горницу. Здесь его встретила дородная щекастая женщина лет тридцати с ковшом воды в одной руке и полотенцем в другой. Красное ситцевое платье до пола, украшенное белым тонким кружевом, что полукругом лежало на груди и обтягивало стоячий ворот; высокий цилиндр, похожий на английский времен промышленной революции, но только белый, без полей, весь расшитый мелким жемчугом и с разноцветными бисерными нитями, свисающими на лоб и уши.
«Зыряне! — наконец-то сообразил Олег, к кому он попал. — Елки, откуда тут ханы и беи? Зыряне ведь в Новгородскую республику входили! Или еще не вошли?»
Однако никаких вопросов он задавать не стал — стянул с ног валенки, кинул под вешалку, снял налатник, косуху, ополоснул руки в ковшике, вытер полотенцем:
— Спасибо тебе, хозяюшка.
Женщина с поклоном отступила, мимоходом подобрала валенки, ушла в левую дверь. Ведун протестовать не стал — наверняка ведь сушить понесла.
— Сюда иди, путник, — позвал его хозяин из соседней комнаты.
Олег, склонив голову перед низкой притолокой, шагнул в светелку и восхищенно зацокал языком: пол выстилал пушистый ковер, стены были обиты дорогим зеленым бархатом, потолок затянут сатином.
— Красиво у тебя, бей! — не поленился похвалить хозяина ведун. — Давненько я такой красоты не видел. Немецкий бархат али греческий?
— Персидский, — похвастался бей. — Мор, сказывали, о пятом годе в Новгороде разразился. От купцы Печорой окрест них три лета и ходили. Ты к столу садись, гость дорогой. Сейчас слуги языков бараньих принесут заливных из погреба, да окорок телячий, уток запеченных.
— Месяц я в пути, хозяин, — на этот раз Середин поклонился бею в пояс со всей искренностью. — Не могу я больше мяса этого видеть! Капустки бы мне, да грибков, да репы печеной.
— Да, вижу! — рассмеялся Бехчек. — Ладно, распоряжусь. Но белорыбицы-то копченой отведаешь? Знатная рыбка ныне удалась!
— Рыбки отведаю, — согласился ведун, усаживаясь на блестящую, словно отполированную, лавку. — А крепость, я смотрю, надежная у тебя, бей. Рука опытная чувствуется. Неужели тут есть от кого отбиваться?
— Селькупы баловали, известное дело. — Бехчек снял масляную лампу с полки в углу и переставил на стол. — Городище сие мой отец по повелению еще деда нынешнего хана поставил, дабы путь торговый от племен разбойных прикрыть. Зыряне с радостью руку его приняли, дань платить обязались, ратников кормить. В крепость по первому зову съехались.
— Отчего же не съехаться, если тут за свои дома и детей не страшно? — пожал плечами Середин. — А ты, стало быть, уважаемый Бехчек, от отца наместничество принял?
— От хана Ильтишу принял, — покачал головой бей. — В сече с князем Святославом у порогов Итильских спину мне покалечили. Вот хан и порешил: дескать, в поход ратный я более не ходок, а мудрость воинскую имею. Посему и путь мне в отчее городище — рубежи северные стеречь, да путь торговый…
Появились две молодухи в платках, юбках и в коротких безрукавках поверх рубах, принялись быстро выставлять на чистую скатерть керамические и оловянные плошки, с горкой наполненные грибами, капустой квашеной с клюквой и морковью, с брюквой и просто рубленой свежей с чесноком. Принесли они и серебряное блюдо со сложенными горкой кусками мяса, и горячие глиняные шарики, в которых обнаружилась запеченная утятина, и продолговатое блюдо с пахнущей дымком рыбой. Поставили возле хозяина высокий кувшин, в котором колыхалась белая пышная пена.
— Подкрепись с дороги, гость дорогой, — кивнул бей. — Меду покамест не налью. С хмелем он — задурманит, поесть не успеешь. Я ведь сам немало верст исходил, знаю, каково опосля дальнего перехода в теплый дом войти. Ночь станешь спать, и день, и еще ночь. Я тебе, гость дорогой, велю пирогов и квасу возле лавки поставить. Как проснешься — перекусишь, и вставать не надобно. А как, кстати, звать-то тебя, мил человек? Откуда идешь, куда путь держишь?
— Олегом мать нарекла, — прожевав горсть квашеной капусты, ответил Середин. — Человек бездомный, вот и бреду, куда глаза глядят.
— Не бывают бездомными ратники, что едины супротив четверых бьются, — откинулся спиной на стенку Бехчек. — Но уж коли так, готов в дружину свою взять. Хочешь — дом поставлю, трех жен молодых дам.
— Извини, хозяин, но не привык я под чужой рукой ходить, — поморщился Олег. — К вольной жизни привык.
— Да, уж, — рассмеялся бей. — Вольней, нежели на Печоре, жизни и быть не может. Ни князей, ни ханов, ни бродяг безродных, ни пастухов последних, ни людей простых. Вольней не бывает. Что же ты, мил человек, там, на ней и не остался.
— Я не только волю, я еще и баню люблю, — кратко объяснил ведун.
Бей расхохотался:
— Ай, нашелся! Люблю таких! Давай я тебе меду хмельного налью. Отведай, как Ярославна моя настаивать его умеет.
Бехчек наполнил из кувшина до краев два тонкостенных бронзовых кубка, первым отпил из своего примерно половину, отер усы, после чего сказал:
— Теперича меня слушай, гость дорогой. Люб ты мне. Храбр и не жаден. Но я сюда волею ханской поставлен, дабы рубежи надежно стеречь. И потому воин умелый, что из мест пустынных пришел, тревогу в меня вселяет. А ну, лазутчик он, от рати крупной посланный? А ну, путь новый для новгородцев жадных проверяет? Посему сказывай, путник Олег, мне все без утайки, не то велю повязать тебя ремнями крепкими, да отошлю к хану. У него палачи индусские, умелые. Все вызнают.
— Нечего у меня вызнавать, — передернул плечами Олег. — Решил от безделья до Ледовитого океана дойти. Места новые посмотреть, на медведей белых поохотиться. Не слыхал про таких, уважаемый Бехчек?
— Отчего не слыхать, слыхал, — допил свой кубок наместник и выломал из спины белорыбицы крупный рыхлый шмат.
— Вышел из вятских земель по Сысоле, с нее на Вычегду повернул, потом по зимнику на Ижму перебрался, а там до Печоры прямой путь. Шел, шел… Холодно, далеко, скучно. Надоело. Повернул назад. А какая из речек Ижма — так и не опознал. Вот и дошел сюда, никуда не отвернув.
— Заблудился! — довольно расхохотался бей. — Вот в это верю! Наши земли такие, чужака заморочат, закружат, назад не отпустят. Что делать теперь станешь?
— До Суздаля добраться хочу. — Олег потянулся к миске с грибами. — Надеялся, мне тут дорогу подскажут.
— Суздаль, Суздаль, — покачал головой Бехчек. — Давненько не слышал я этого слова. Нет, от Суздаля сюда ни прямого, ни кружного пути нет.
Наместник выдернул из ножен кинжал и с силой всадил его в доски стола, едва не прибив к ним серединскую руку:
— Клянись!
— О чем? — Олег потряс рукой, которая слегка онемела от неприятного предчувствия.
— Клянись Сварогом, прародителем нашим, что правду ныне мне рассказал, не солгав ни единожды.
— Как?
— Рукой за лезвие возьмись.
— Так? — Ведун правой ладонью плотно сжал клинок под самой рукоятью.
— Клянись Сварогом, что правду мне сказал!
— Клянусь нашим общим дедом, великим Сварогом, богом небесным Белбогом, Перуном-громовержцем, — громко и размеренно произнес Середин, — что нет у меня никаких дурных мыслей ни против этого города, ни против тебя, бей, ни против хана твоего, ни против всех земель ваших.
— Теперь выдергивай нож!
Олег потянул оружие вверх, но оно засело слишком крепко. Пришлось осторожно раскачивать его из стороны в сторону и только потом выдергивать.
— Вот, — передал Середин кинжал хозяину.
— Руку покажи! — Наместник тщательно осмотрел ладонь. — Нет крови, не покарали тебя боги за ложь. Стало быть, правду ты молвил, путник.
Бей спрятал оружие, снова наполнил кубки медом.
— Я знал, нет в тебе отравы, — кивнул Бехчек. — Ты воин, а душа настоящего воина отвергает обман. Однако Суздаль… Далеко ты забрался, гость дорогой, зело далеко. Нет отсюда к Суздалю прямого пути.
— Как это? — не поверил своим ушам ведун. — Не бывает такого, чтобы из одного места в другое добраться было нельзя!
— Хочешь, два пути укажу? — рассмеялся бей и отпил еще меда. — Один вниз по Печоре до Ижмы, и через вятские земли на Русь. А второй — вверх по Печоре до Курьи, зимником на Калву и по ней к Чердыню, в ставку великого хана Ильтишу. Коли он своей милостью пропустит тебя через кочевья, выйдешь ты в земли ханства Булгарского. Токмо не любят булгары русских. Что ни год — то булгары к вам в набег идут, то вы к ним. Как пойдешь один, ни купец, ни раб — и не ведаю. Но коли пройдешь, так за Камой просто. По Итилю вверх повернешь, он до самого Суздаля и выведет.
— И чего же мне тогда делать?
— Покушать поплотнее да спать ложиться, чтобы жирок завязался. А там видно будет. Утро вечера мудренее.
