Дюн-Хор
О том, что они приближаются к цели своего пути, Олег догадался сам. Просто лес внезапно отступил от берегов постепенно сужающейся протоки, сменившись чуть холмистыми полями с редкими островками заснеженных рощ. Только здесь ведун наконец-то перестал опасаться внезапного нападения порождений незнакомой черной магии: незаметно подкрасться на хорошо просматриваемых, идеально белых просторах было совершенно невозможно. И Середин наконец перешел с рыси на широкий походный шаг, который не сильно выматывал и без того замученных скакунов. День, ночь, еще половина дня — даже просто держаться в седле и то стоило людям немалых усилий. А каково тогда лошадям, больше двух суток разбрасывающим ногами легкий промороженный снег?
Сварослав не вмешивался. Похоже, старик убедился, что его молодой товарищ осознает чрезвычайную важность путешествия, верно оценивает опасность противника и теперь предоставил ведуну решать все вопросы. Волхв даже дороги указывать не пытался. Да и зачем? Река сама приведет.
По берегам стали попадаться пирамидки, искусно сложенные из валунов. Слегка присыпанные снегом, они ясно доказывали, что путники приближаются к некоему сакральному месту — подобными каменными памятниками народы выражают свое восхищение теми или иными чудесами чуть не во всех концах света. Чем больше пирамид — тем чаще доводилось удивляться забредающим в эти земли людям.
— Если до темноты не доберемся, — повернул голову к старцу Олег, — остановимся там, где окажемся. Всему должна быть мера.
Вместо ответа Сварослав вытянул вперед посох. Середин вгляделся в указанном направлении и неожиданно различил над тонкой нитью, разделяющей белую землю и белесое небо, некий остроконечный силуэт.
— Горы?
— Дюн-Хор, — одними губами прошептал волхв.
Река повернула в очередной раз — и на берету, по обе стороны от протоки, обнаружились две высокие, метра по три, каменные бабы. Время стерло с них черты лица, формы рук и ног — но ясно различимые головы над массивными плечами и выпирающий вперед животик доказывали, что перед путниками возвышаются рукотворные памятники.
— Дальние врата… — Старик слез с коня, со стонами разминая затекшие ноги, степенно опустился на колени и поцеловал снег.
Олег примеру волхва решил не следовать — этих богов он не знал и за помощью к ним никогда не обращался. Правда, короткой передышкой ведун все-таки воспользовался, надев подсохшую рубаху, душегрейку и косуху. Подумал — и снова накинул поверх всего этого налатник: мороз вокруг царит лютый, а пар костей не ломит.
Дальше река петляла уже между взгорками, закрывающими обзор, а потому каждая новая верста являла новые открытия. Вот за очередным поворотом предстали глазу многочисленные каменные уступы — невысокие, но идеально ровные, словно специально обточенные и отполированные. Вот появилась череда разлапистых толстенных дубов с широкими гнездами, сплетенными из крупного хвороста. Что за птицы сооружали подобные жилища, понять было невозможно — сейчас на гнездах покоились только снежные шапки. Однако Олег заподозрил, что существа эти почти наверняка хищные и в то же время священные. Хищные потому, что травоядные пичуги, клюющие зернышки, почки и ягодки, — обычно некрупные, этакое гнездовье им ни к чему. А священные — поскольку сами по себе дубы такими развесистыми не растут, какой-то добрый человек должен был подпилить всем дубам макушки, вынуждая разрастаться удобными для гнезд развилками.
Рассматривая могучие стволы, Олег как-то упустил две такие же коричневые и кряжистые фигуры, а потому остановка волхва и его очередной поклон застали его врасплох.
— Средние врата, — коснулся снега лбом Сварослав.
Только после этого Середин различил в присыпанных белым пухом высоких пнях глядящие из горизонтальной прорези шлема суровые глаза, массивную длань, лежащую на рукояти меча, и прислоненный к ногам круглый щит.
— Волхв, — негромко поинтересовался Олег, — а почему эти… врата выглядят более новыми, чем первые?
— Первыми остановились эти, — указал на воинов Сварослав. — Однако же они стражи. Хранители межи. Матери — дарители жизни. Коли соскоблить с них щепоть камня и в снедь добавить али к больному месту прикласть, любой недуг уходит, мор отступает. Оскоблили смертные богинь. Бо века стоят.
— Понятно… — Середин придержал коней, вглядываясь в истуканов.
И плечи вроде неширокие, и угрожающего ничего нет — только спокойствие. Меч в ножнах, щит на земле, ноги расслаблены. Но тем не менее в воинах угадывалась такая уверенность в своих силах, такая монументальная несокрушимость…
— Эх, придут сюда скоро люди с символами смерти, — с тоской прошептал Олег. — Опрокинут баб, расколют памятники, поставят новые молельни… Тыщу лет спустя новые освободители явятся, пожгут молельни, посрубают дубы на сваи для шлюзов и каналов, увезут остатки баб в музеи, рассыплют пирамиды по мелким камушкам… И останется земля пустой и дикой, словно и не жили здесь люди, а только волки дикие бродили. Прогресс называется. Цывылызация… И-э-эх!
Ведун пнул гнедую пятками, рассчитывая пустить вскачь, но та лишь недовольно хрюкнула и качнула головой. Полуторасуточный переход отнял у нее все силы. Середин понял, что еще два-три часа пути, пусть даже шагом — и кобыла просто упадет.
— Волхв, долго нам еще? — крикнул Олег и запнулся. Позади остались последние, спящие под зимним покрывалом, дубы, и путникам открылась высокая, метров семидесяти, скала, на которой отпечатался, вскинув руки, повернув голову и широко расставив ноги, человек тридцатиметрового роста. Четкий черный отпечаток на светло-коричневом камне. Натуральный негатив. — Это третьи врата?
— Это Куйва, ведун, — степенно кивнул старик. — Тот самый…
— Какой? — не понял Олег.
— Тот самый, — повторил волхв. — Воевода великанов.
— Великанов?
Сварослав с подозрением покосился на спутника: а не смеется ли над ним молодой колдун? Потом снова указал на скалу, но уже посохом:
— Это Куйва, воевода великанов. Когда извечные великаны, потомки обитателей страны Семи Небес, начали войну с богами, немалая рать пришла сюда, к Дюн-Хору, хранилищу знания и вечности. Жители города отважно вступили в битву с великанами, но силы их были слишком малы. И тогда старейший волхв Дюн-Хора взмолился о помощи к древнему богу Кроносу, верховному властителю и породителю мира. Однако же бог не услышал его. Великаны прошли первые врата и вступили в священную рощу, убивая всех на своем пути. И снова взмолился волхв к богу Кроносу, породителю богов, о защите и помощи. И опять не услышал бог его молитвы. Великаны же продолжали биться и перебили всех защитников Дюн-Хора до единого, и миновали они вторые врата. И понял старейший волхв, что войдут великаны в святилище, заберут себе вечность и знания, обретут власть над миром и станут править в нем до скончания веков. И тогда обратился волхв к богам молодым. К Сварогу, создателю земли русской, к детям его могучим и внукам, рекомым до того часа славянами. Взмолил волхв о защите и помощи, о сохранении сокровищницы древних богов и их вечности. Услышал Сварог слова человеческие, послал сына своего Хорса на битву с великанами. Примчался Хорс на крыльях золотых, метнул в великанов огонь из огней, пламень из пламеней и истребил всю рать без малого. А от самого Куйвы токмо тень осталася, что на стене этой по сей час лежит. Едва закончилась битва, как смирился старый волхв с новым коловоротом жизни. Повелел он закрыть и запечатать все старые храмы на земле русской и молиться отныне новым, молодым богам, что не утратили еще слуха к людской боли. А себя повелел умертвить у ног старого Кроноса, дабы не изменять своему служению.
— Ква, — кивнул Середин, выражая свое восхищение. Он тихо подозревал, что перед ним всего лишь умелый рисунок — хотя легенда явно намекала на нечто вроде ядерного взрыва или лучевого оружия. Впрочем, древние знания — вопрос темный. Никогда не угадаешь, что могло оказаться у предков в загашнике. Тот же порох изготовить намного проще, чем испечь хлеб или сварить пиво. А пить пиво и закусывать хлебом человек умел издавна.
— Третьи врата, — спустился с коня Сварослав, когда скала с тенью Куйвы осталась позади.
— Что-то я их не вижу, — огляделся Середин.
— Первые врата — врата жизни, — ответил старик, вставая на колени. — Вторые врата — врата мужества. Третьи — врата духа. Разве можно высечь дух из камня?
Волхв, поклонившись, поднялся, взял коня под уздцы, двинулся дальше пешком:
— Ты устал, ведун, и не чувствуешь порога духа.
Насчет усталости Олег, пожалуй, согласился бы, но примотанный к запястью крестик никак не отреагировал на третьи врата. А уж он точно никак не мог замучиться от долгого пути. Тем не менее, Середин тоже спешился и взял кобылку за поводья. Въехать верхом в чужой двор считалось в здешней Руси немалым оскорблением. А путники, насколько можно было догадаться, как раз входили в Дюн-Хор.
Правда, покамест окружающее пространство ничем не отличалось от пустынной местности, тянувшейся до первых врат. Разве только выступы скальной породы торчали там и сям, в большинстве своем украшенные черными двойными спиралями или двойными кругами с жирной точкой в центре.
Гнедая всхрапнула, потянулась мордой вправо. Олег повернул голову и ощутил легкий запах гари, а затем разглядел на фоне серого вечернего неба несколько дымков. И лишь после этого Середин сообразил, что прямой холм за скалами есть не что иное, как обычный земляной вал, за которым, видимо, и скрывается секретный северный город. Поверх простенького укрепления сохранились участки кладки из крупных, многотонных валунов — но эти остатки былого могущества, присыпанные снегом, только больше маскировали вал под обычный взгорок с торчащими из него скальными уступами. Ворот Олег тоже не разглядел, и его неожиданно посетила странная мысль:
— Скажи, Сварослав, а почему врата Дюн-Хора стоят на реке, а не на дороге?
— Нет иного пути, окромя Синташты, ведун. — Пожал плечами старик. — Болота округ, леса на сотни верст. Ни пешему, ни конному, ни зимой, ни летом ходу нет.
— Значит, эта река называется Синташтой?
Волхв не ответил, свернув влево, за высокий земляной холм правильной конусообразной формы. Впереди показались заросли карликовых берез — узнать эти изломанные, стелющиеся по земле стволы труда не составляло. В центре уродливой рощицы стоял обветшавший частокол: многие колья накренились, торчали наружу, а некоторые и вовсе попадали, и сквозь щели проглядывали темные идолы славянского капища. Сварослав, оставив коней, вошел в ограду, поклонился идолу, положил что-то к его ногам.
— Не уважают, однако, русских богов в этих землях, — пробормотал Олег.
— То наша вина, ведун, — не оглядываясь, ответил старец. — Мы — волхвы. Они — хранители. Лето придет, братьев привезу. Обновим святилище, жертвы искупительные принесем. Прости слабого своего внука, Отец. Не все помню, не все успеваю…
Последние слова относились уже к идолу, и Середин отвернулся. Молитва — дело очень личное, в нее вмешиваться нехорошо.
Заскрипел снег. Ведун, взявшись за саблю, резко повернулся, отступил на пару шагов, готовый обежать лошадь и схватиться за щит. Однако это были всего лишь мальчишки — трое подростков лет десяти. Меховые штаны, переходящие внизу в мохнатые унты; светлые куртки, немного не доходящие до колен; горностаевые шапки со множеством хвостов, свисающих до плеч или падающих на спину, а спереди закрывающих лицо до уголков глаз. Вся одежда была сшита мехом наружу, что для Руси казалось странным, по краю курток шел рисунок из множества уже знакомых спиралей, закручивающихся в три витка.
— Нас дед Лепкос прислал, — мгновенно остановились ребята. — Сказывал, темный платок над вами витает. Повелел лошадей забрать, покуда живы.
— Сварослав?! — окликнул своего спутника Олег.
— Отдай коней, ведун, — отозвался старик. — Мы пришли. Токмо суму мою седельную сними, в ней грамота тайная.
— Счастливая, — легонько похлопал Середин гнедую по морде, — сейчас отсыпаться пойдешь. А мне, видать, не положено.
Лошадь презрительно фыркнула: дескать, тебя бы на мое место — вторые сутки под седлом. Тряхнула головой.
— Все, все. — Ведун отпустил подпруги, снял с задней луки щит, перекинул за спину. — Сейчас попьешь, поешь, отоспишься. А обещание про хлеб помню. Просто нет у меня сейчас хлебушка. После отдам.
Затем он снял с седла волхва полотняную сумку, повесил на плечо.
— Все, забирайте. Да только не торопитесь с ними! Хватит с бедняг, набегались.
Ребята повели скакунов к городищу, а Олег направился к святилищу, задержался в воротах. Крест на запястье оставался холодным — а значит, никакой магической силы в капище не было. Вот уж воистину — не боги дают людям силу, а люди богам. Любая деревяшка может стать намоленным, а потому могучим предметом. И в то же время самый великий храм теряет силу, когда в него перестают приходить верующие.
— Нам пора, ведун, — отвесив идолу низкий поклон, отступил от Сварога старец. — Время позднее. Коли до ночи не поспеем, Лепкос передаст мир иным хранителям, а он ко мне завсегда добрее относился. Пойдем.
Между тем, ночь, по мнению Середина, уже вступила в свои права. И без того низкое, холодное солнце спряталось за горизонт, на землю пришла тьма. Плотные облака не давали пробиться к холмам и скалам ни скупому свету звезд, ни желтоватому сиянию луны, и только посиневший в ночи снег продолжал отражать неведомо откуда берущиеся розовые отблески. Мороз заметно окреп, и вырывающийся изо рта пар мгновенно оседал инеем на усах, на наушах шапки, на вороте и крючках налатника. Уже в который раз Олег удивился выносливости старика. Возможно, под свободным балахоном волхва и были поддеты меховые штаны и кафтан, возможно, он носил очень теплые носки или портянки в грубых поршнях — но голову его укрывал только суконный капюшон, а на руках не имелось ни рукавиц, ни даже простеньких перчаток.
— Идем. — Сварослав, опираясь на посох, вышел из святилища и уверенно направился вкруг частокола дальше, в темную пустоту.
Олег, ориентируясь больше по мерно похрустывающему впереди снегу, двинулся следом. Розоватые отблески на снегу становились все ярче и ярче, неожиданно по лицу повеяло жаром, и впереди открылся висящий на десятиметровой высоте фонарь. И вот тут кожа под серебряным крестом впервые ощутила жжение.
Фонарь был заключен в абажур тонкого плетения, почти не задерживающий света. Из-за плеча всходящего на холм старика Олег прекрасно различал бойкие языки пламени, взмывающие над ними искры, темные торцы лежащих в очаге камней, и фигуры людей вокруг костра… С каждым шагом становилось ясно, что фонарь был всего лишь обманом зрения, а на самом деле впереди, на самой вершине какой-то возвышенности, стоит некий каркас, под которым отдыхают у очага трое человек. Один сидит, поджав под себя ноги, двое лежат на боку, любуясь голубоватым огнем, весело играющим на бесформенных кусках каменного угля.
— Поклон вашему миру. — Волхв низко склонил голову и шагнул внутрь.
— Да обретет радость всяк, сюда вошедший, — степенно кивнул сидящий у огня обитатель странного сооружения.
— Поклон вашему миру, — повторил Середин и невольно поклонился, входя в низкий проем.
— И тебе радости в каждом из дней, незнакомец, — ответил ведуну туземец.
Он был одет только в легкие штаны из тонкой замши и меховую безрукавку, раскрытую на груди. В свете огня кожа незнакомца казалась желтой и дряблой. Возраст с первого взгляда определить не удалось: лицо в морщинках, но нет ни усов, ни бороды, ни следов бритья. Нос приплюснутый. Выступающие скулы, тонкие брови… Хозяин очага походил бы на классического чукчу, если бы не глаза с широким разрезом, в которых плясало золотисто-алое пламя.
Туземец неторопливо протянул старческую руку прямо в огонь, достал оттуда бронзовую чашу, подал Сварославу:
— Испей с дороги, друг мой.
Волхв спокойно принял угощение, немного отпил, предложил Олегу:
— Вот, возьми, ведун. Это придаст тебе сил.
— Да, сейчас, — кивнул Середин и бросил щит на выстеленный шкурами пол. — Поставь пока, я немного разденусь. Что-то жарко тут.
В странном, просвечивающем насквозь, сооружении и вправду было тепло. Ведун расстегнул налатник, снял, положил рядом со щитом, потом приблизился к стене. Она представляла собой хитроумно переплетенные оленьи рога. Никаких креплений — многочисленные отростки рогов входили в зацеп друг с другом, с соседними «лапами». В целом строение напоминало огромную корзину из мудрено перевитых прутьев. И что самое интересное — сквозь полупрозрачную стену не дуло наружным холодом. Наоборот — она дышала теплом.
— Что было живым, незнакомец, — ответил на невысказанный вопрос туземец, — навсегда сохранит живое тепло и не пропустит сквозь себя ни тьмы, ни холода.
Олег, недоверчиво усмехнувшись, протянул вперед левую руку, словно хотел потрогать рога пальцами, — и крест тут же испуганно уколол запястье жаром.
«Так и есть, — мысленно кивнул Середин, — обыкновенное колдовство. Пусть они свои сказки про „живое тепло“ да „энергию жизни“ диким лапландцам рассказывают».
— У твоего друга совсем нет веры, Сварослав, — покачал головой хозяин очага.
— Зато в нем много отваги. Лепкос, — ответил волхв. — И он умеет обращать ее на благо многих, а не на свою наживу. Он послан мне Сварогом в тяжелый час в ответ на последнюю молитву и бился с ворогом, ако Хорс с Куйвой. Однако же меня привел к твоему очагу, мудрый Лепкос, не зов дружбы, а беда страшная, горькая напасть на отчие мои земли. Ведун, сделай милость, подай мою суму.
— Никто меня не посылал! — буркнул себе под нос Олег, однако сумку передал, а сам присел на оленьи шкуры рядом со щитом, потрогал чашу: горячая.
— Странное послание, Лепкос, как я мыслю, связано с напастями этими. И записано оно письменами не русскими, каковым мы детей малых в святилищах учим, а древними, мало кому ныне внятными…
Волхв откинул полотняный лоскут, защищающий содержимое сумки от снега и неизбежного в дальнем пути мусора, запустил руку внутрь, пошарил, напряженно прикусив губу…
— Вот оно! — Сварослав извлек свиток, вручил хозяину странного жилища.
Тот небрежно стянул ленту, развернул пергамент, глянул на него, покачал головой и небрежным жестом бросил в огонь.
— Да ты чего?! — Середин, сорвавшись со своего места, кинулся к костру, попытался сунуть руку в пламя и достать уже скручивающуюся с краев грамоту, но жара выдержать не смог и отступил: — Ты чего, старый, совсем умом сдвинулся?! Ты хоть знаешь, чего нам стоило эту писульку сюда довезти? Сколько людей за нее жизнями заплатили?
— Он еще очень юн, Лепкос, — покивал Сварослав. — Молод и горяч.
— Сам ты дурень стоеросовый! — не удержался Олег. — Это для этого ты меня почти неделю без отдыха гнал?! Чтоб камины письмами топить?
— Немало людей за эту грамоту живот отдало, — спокойно произнес хозяин. — Ты хотел, отрок, и наши животы к ним добавить?
— Чего?! — не сообразил Середин.
— Это зов, отрок, — покачал головой Лепкос. — Зов плоти земли и воды. Хочешь, я скажу, кто изводил вас на всем пути от русских равнин? Порождения земной плоти велики ростом, неуязвимы ни железом, ни заклятием. Но они глупы и медлительны. Арии рекли их монголами, могучими рабами. Другие, керносы — порождения плоти воды — хитры и быстры. Они похожи на болотных гадов, обретших ноги и размеры великие. Но плоть их слаба, и они подвержены смерти, как существа живые.
— Значит, вы их знаете… — прикусил губу Середин. — Тогда посоветуйте, как их истребить?
— Дело сие зело тяжкое, отрок, — поморщился хранитель древних знаний. — Пока есть зов, земля и вода станут порождать их волна за волной, пока не сгинут они совсем, пока земля не сделается пустыней, а вода — солью. Исчадья сии порождены были во времена четвертого неба. За тысячу лет они заполонили все земли, и не стало от них спасения ни в горах, ни в морях, ни в болотах. Иные были размером с дерево и пожирали за раз целые племена и народы. Иные имели пасти, что вмещали пять лошадей, и жили в водах рек и морей, и не давали никому подойти к берегу, так что города вымирали от жажды прямо на берегах. Однако во время третьего неба мудрецы нашли заклятие, обрушившее смерть на страшные порождения. И землю на пять локтей усыпало костями керносовыми, а кровь их, просочившись в недра земные, образовала бездонные моря и озера. С того часа всем ариям под страхом кары небесной заказано было порождать любых тварей неживых и немертвых.
— Правильное решение, — окончательно успокоившись, Олег снова уселся на шкуры, потрогал кубок. Тот оставался довольно-таки горяч, но уже терпимо, в руки взять было можно.
— Во время первого неба, когда арии стали спускаться на землю и смешиваться с людьми, колдуны решились нарушить запрет и создали зов. Любой арий мог написать зов на пергаменте, песке или глине, и плоть земная и водная отдавала ему свою силу. Порождения зова подчинялись только тому, кто его написал. Когда же к часу их появления хозяин оказывался мертв, они истребляли всех, кто оказывался рядом.
— А потом? — Олег осторожно поднял чашу со щита. — Что происходило потом? Монголы и керносы так и сходились на зов?
— Да, отрок, — кивнул Лепкос, — сходились. Но колдуны первого неба были мудрее своих предков, и зов их стал слабее. Он слышался токмо на день пути и порождал не таких страшных тварей, как прежние.
— Понятно. — Ведун пригубил чашу. Покачивающийся в ней напиток янтарного цвета оказался невероятно густым и жирным бульоном, и только огромное количество перца и иных специй забивали изрядную сальность, позволяя употреблять варево без обильной закуски. — А что это за время — «первое небо», «четвертое небо»? Это какое летосчисление?
Лепкос, поворотившись всем корпусом, уставился в глаза Олега немигающим взглядом. Потом развернулся к Сварославу.
— Он чист, как весенний родник, друг мой, — развел руками волхв. — Мое изумление было велико, как владения Мары, и полно, как окиян-море. Он не знает ничего. Вовсе ничего. У него нет рода, нет бога-покровителя. И он ищет встречи с нежитью, ако арий шестого неба.
— Может, мне соизволят сообщить, что происходит? — допив бульон, Олег с грохотом стукнул чашей о щит. — Я все-таки не полено, чтобы меня в глаза без объяснений обсуждать!
— Ты не знаешь про гору Мира? — Лепкос повернул лицо к огню и довольно зажмурился.
— Про трубку мира знаю, — пожал плечами Середин, — а про гору — нет.
— Тогда отдай мне чашу.
— Пожалуйста. — Олег взял со щита чашу и вручил хозяину.
— Ярейяха, сделай-ка нам еще, — передал ее Лепкос дальше.
Впервые за все это время один из лежачих туземцев пошевелился: достал из-за спины небольшой мешочек, раскрыл, ножом настрогал с полкило сала от белого ноздреватого бруска, потом из другого мешочка от души присыпал бурым порошком, протянул чашу обратно.
— Гора Мира стояла здесь спокон веков. — Лепкос непринужденно установил широкий бокал с салом в самые угли. — Кронос воздвиг ее в центре земли, округ которого гуляли Ярило и Луна. Поставил в знак любви к прекрасной Авродите. Гора была сделана из чистого золота, вершиной своей она касалась верхней тверди, а основанием стояла на тверди земной. На нижней тверди для всех земных тварей сияло солнце, текли реки. На верхней днем сияло Ярило, а ночью светили звезды и Луна. И в безмерном счастии своем Кронос создал на горе Мира семь небес, семь ступеней счастья. И населил их подобием своим и любимой своей.
— Семь… — кивнул Олег, давая понять, что он внимательно слушает, хотя в области живота разрасталось сытое усыпляющее тепло, а по коже побежали щекотные, мелко покалывающие мурашки.
— Порождения сущего бога, ничем не отличимые от него, жили на седьмом небе счастья, — продолжал Лепкос. — Они звались ариями. На седьмом небе не было ничего, кроме счастья, и арии жили там незнамо сколько, пока… Пока не пресытились пустым счастьем. И тогда они начали спускаться на шестое небо. На шестом небе счастья стало меньше, его уже не хватало на всех. Арии начали бороться за счастье, и это показалось им весело. Многие тогда начали спускаться на пятое небо. Там было еще меньше счастья — но там бог Кронос оставил знания, сытость, утоление жажды и иные наслаждения. Арии стали жить там и радоваться, пока не пресытились и не снизошли на четвертое небо. Там оказалось куда меньше наслаждений, но ариям нравилось бороться за то, чтобы получить их. И многие даже стали спускаться на самую твердь, где токмо знание и радость борьбы позволяли им сравняться с прочими тварями. Потом арии спустились на третье небо, научившись враждовать. Потом на второе, научившись мириться и радоваться власти над побежденным. Потом было первое небо, где арии научились причинять боль и страдания. А потом они и вовсе сошли с небес, пресытившись счастьем и радуясь нечистым удовольствиям.
— Поначалу племена, успевшие заселить землю, потомки первых ариев, возрадовались явлению великих исполинов, мысля их добрыми и славными, ако их предки. Люди к тому времени достигли высот безмерных в любви своей и радости. Носили они лишь ткани легчайшие, а для дел любых пользовали токмо изделия серебряные, почитая прочие металлы недостойными для взятия в руки. Они строили грады из земли и дерева, идолы вырубали токмо из самоцветов крупных и гранитов искрящихся. И обрадовались люди, что новые арии научат их новым наукам и удовольствиям. Но, вкусившие из чаши нечистых радостей, арии стали угнетать людей. Питаясь мясом человечьим, они изгоняли утробные плоды женщин для приготовления снеди. Блудно сожительствовали с родными матерями, сестрами, дочерьми, с мальчиками, животными; не уважали богов и творили всякие беззакония. И взмолились люди древним богам о милости. Явился на их призыв великий Крон и впал в ярость безмерную от увиденного. В гневе своем он раздавил гору Мира, залил ледяной водой ее останки, проклял земли сии страшным проклятием и запретил Ярилу подниматься на небо сорок раз по сорок лет.
Хозяин очага замолк, протянул руку, покачал чашу, в которой, в светло-желтой луже, плавали белые лохмотья еще не разошедшегося жира. Вздохнул.
Лепкос опять вздохнул, вынул чашу из очага, немного отпил натопившегося в ней жира.
— Снег и лед покрыли цветущие земли, — продолжил хранитель знаний. — Холод воцарился в селениях и городищах. Многие люди и арии тогда пошли вслед за скрывшимся Ярилом и теплом. Они бросили дома свои и долы как есть, не взяв в далекий путь ни котлов серебряных, ни игл и малых игрушек, ни топоров тяжелых, ни ножей вострых, уповая токмо на милость богов и мудрость колдунов. Многие служители храмов закрыли тогда свои святилища, заговорив их и спрятав сонными заклятиями. Многие хранители бросили тогда сокровищницы и отправились спасать живот свой и своих детей.
— А твои предки, Лепкос? — вежливо поинтересовался Олег.
— Мои пращуры остались, отрок, — с достоинством вскинул подбородок хранитель. — Они открыли тайну горючего камня и сохранили тепло в жилищах и знания в памяти.
— Значит, ты — потомок древних ариев? — сделал естественный вывод Середин. — А я-то думал, что арийцы белокожие и голубоглазые.
— Мы все потомки ариев в том или ином колене, — вмешался Сварослав. — Однако же хранители — потомки первых ариев, а многие иные народы — вторых ариев, прошедших все небеса и ставших злобными великанами. Великаны, затеявшие битву с богами, еще приходили сюда за знанием. И те, кто остался жив, осели в окрестных землях, смешавшись с прежними племенами человеческими.
— Отсюда же все ушли!
— Многие, — покачал головой Лепкос, — но не все. Не все предпочли сытость тела развитию духа, а теплые страны — любимой отчизне.
— И великаны ушли не все, — добавил волхв. — Мосох, сын Япета, основал свой род на нынешних землях голядских. От него ведется племя мосховитов. Ямбото остался, под руку свою род веси приняв. Черпаю остался, Селех тоже. Разошлось семя великаново по Руси, рода первых и вторых ариев меж собой смешав. Из колен первых ариев токмо хранители и уцелели.
— Городища наши далеки, места суровы. — Лепкос отпил еще немного и вернул бронзовую чашу в огонь. — Не селятся округ иные племена. Оттого и мешаться не с кем. Токмо новгородцы повадились гостевать. Серебро арийское из-под снега сбирают.
Олег молча кивнул. Все, что он услышал, можно было бы признать всего лишь одной из сказок, красивых древних легенд, если бы не один пустяк: серебро. На севере нет месторождений серебра, и тем не менее именно оно стало основной валютой в Новгороде, наложившем свою лапу на эти земли. Именно здесь зыряне, самоеды и юраки находили под ногами сотни пудов серебра в изделиях — в бусах, кубках, чашах, просто пластинах непонятного назначения. И несмотря на то, что много веков новгородцы превращали всю собранную с туземцев дань в звонкую монету, всякого серебряного добра тут сохранилось в избытке. Этого хватило, чтобы спустя десять веков наполнить коллекции и Русского музея, и Эрмитажа, и московских кладовых. Середин сам видел в музеях пластины с четкими изображениями крокодилов или целые лотки из драгоценного металла с глубокими рубцами на днище. Экскурсоводы рассказывали, что зыряне не видели ценности в найденных корытах и из поколения в поколение рубили в них капусту, или кормили оттуда скотину, пока грязную вошву не выменивал на зеркало или бусы заезжий проповедник или чинодрал.
— Арийцы имели великий рост, светящиеся мечи, кои рубили камень и железо, они могли летать и растворяться в земле. — молвил Сварослав. — Однако же тайны сии остались в сокровищницах, а сыны небес либо умерли один за другим, либо забыли древние тайны на веки вечные.
— Забыли? — приподнял брови Середин. — Интересно, а кто тогда написал только что сожженную писульку?
В хижине из сплетенных рогов повисла неловкая тишина. Сварослав взглянул на Олега с укоризной, словно это именно он нацарапал грамоту, вызывающую из недр земных глиняных чудовищ, а из водных глубин — ловких смертоносных ящериц. Лепкос снова извлек из огня чашу и сделал несколько глубоких глотков.
— Коли ты, отрок, желаешь бросить подозрение на хранителей, то знай: вот уж более двух лет и трех зим ни един путник али паломник не ступал на святые земли Дюн-Хора.
— Да мне, собственно, по барабану, — откинулся на меха ведун и закрыл глаза. — То Сварослава беспокойство. Он боится, что земли Суздальские нечисть разорит.
— Нежити не остановятся, — сухо произнес волхв. — Опосля каждого разгрома порождения колдовской хитрости не умирают. Многие погибают, но многие по земле русской разбредаются, пахарей тревожат, скотину пугают, девок забижают, детей малых топчут. Али не ты подрядился людей от пакости нечистой оборонять?
— Я и обороняю, — зевнул Олег. — Коли где увижу монгола или ящера — там и завалю. Дурное дело нехитрое. С ночницами да оборотнями и то совладать сложнее.
— Надобно не тварей земных истреблять! — повысил голос волхв. — Надобно колдуна, нечисть сию вызывающего, к ответу призвать, жало ядовитое вырвать!
— Рвите… — снова зевнул Середин, — Я ведь его не защищаю… Я ведь только на Бабу-Ягу хоть одним глазком глянуть хотел… А там и назад податься можно… Долг за мной есть для друга одного из Новгорода. Встретиться я с ним по весне обещал…
От костра веяло приятным жаром, и навстречу теплу внешнему разливалось внутреннее — от желудка. Полуторасуточный переход сказал свое последнее, самое веское слово: лежащий на мягких шкурах Олег решил ненадолго прикрыть уставшие глаза и тут же заснул.
— Он чист, но храбр. Он не имеет покровителя, но не страшится темных сил. И к тому же, Лепкос, он послан богами.
— Меня никто не посылал, — зевнул Середин и открыл глаза.
В Дюн-Хор пришел рассвет. Солнце, приподнявшись над горизонтом на высоту одноэтажного дома, пронизывало сооружение из рогов насквозь, а огонь почти погас — угли рассыпались на мелкие камушки, над которыми еле поднимались зыбкие огоньки. Двое из трех туземцев ушли, и возле очага оставались только хранитель и волхв. И сам ведун, естественно.
— Ты вступил в бой с монголами и керносами, когда я вознес Сварогу свою последнюю молитву, — безапелляционно сообщил старик.
— Вам просто повезло, что я проезжал мимо.
— В этом мире ничто не происходит случайно, — покачал головой суздалец. — Все мы ведомы богами и токмо волею их встречаемся и разлучаемся на просторах земли русской.
— Я являюсь сторонником свободы воли, волхв, — покачал головой Олег. — Меня эти штучки на счет всеобщей предопределенности ничуть не трогают.
— Ты воин, ведун! — повысил голос Сварослав. — Никто, окромя тебя, не отважится сразиться с колдуном. Я стар, у меня нет сил на подвиг сей. Хранители не знакомы с мирскими нравами, а прочие ратники не отважатся скрестить клинки с порождением тьмы и слугой Чернобоговым. У тебя нет небесного покровителя, и ты способен принять волю великого Кроноса, бога арийцев. Он приведет тебя к победе и уравняет силы твои с силами колдовскими.
— Я не готов, — поднялся на ноги Середин и сладко потянулся. — И вообще, мы так не договаривались.
— Ты избран богами, смертный! — Волхв тоже вскочил и гулко ударил посохом о мягкие оленьи шкуры. — Как смеешь ты противиться их воле?!
— У него нет покровителя, Сварослав, — усмехнулся у огня хранитель. — Оттого и противится. Для него нет богов. — Лепкос повернул голову и с легкой ехидцей посмотрел на Олега снизу вверх. — Однако же слышал я, ведун, ты берешь плату за истребление порождений тьмы. Я заплачу тебе за смерть колдуна. Серебром.
— Не хочу.
— Настоящим серебром. Арийским… — Хранитель древних знаний поднял правую руку на уровень груди и раскрыл ладонь. На ней лежал крест — но это не было распятие. Массивная серебряная фигурка изображала человека с раскрытыми за спиной крыльями.
— Не хочу.
— Разве когда-либо ты получал плату больше этой? — удивился Лепкос. — В тебе говорит упрямство, отрок, а оно плохой советчик.
— Не все измеряется деньгами, старик, — покачал головой Середин.
— Я знаю, — кивнул тот. — Ты не ищешь наживы, ибо истребляешь нечисть везде, а не возле людей торговых, имеющих мошну богатую. Ты не ищешь славы, ибо вершишь дело ратное в густых лесах, а не в княжеской дружине. Ты не ищешь покоя, ибо дом твой — дальняя дорога. А посему мыслю я, ты ищешь мудрость. Ты ее получишь, отрок. Ты получишь мудрость предков, небесного покровителя и серебро. Но за это ты исполнишь волю богов. Не отвечай мне, ибо душа твоя полна гордыни. Я помогу тебе успокоить сердце. В городище вам отведены светлые палаты, вас ждет горячий мед и жирное мясо. Ступайте. Оба вы есть гости вечного Дюн-Хора. Не думайте ни о чем. За вас это сделает Дюн-Хор.
Очаг догорал, давая совсем мало тепла. Да и то стремительно уходило через решетчатые стены, сквозь которые гостей неожиданно ударил порыв морозного северного ветра.
Середин коротко выдохнул, посмотрел, как от губ разлетается легкое облачко пара, подобрал налатник, накинул на плечи, поленившись застегивать крючки, подхватил и перебросил за спину щит.
— Своим недоверием ты обижаешь хозяев, ведун, — укоризненно покачал головой Сварослав.
— Если бы не доверял, взял бы в руку, — усмехнулся Середин и пригладил мягкие усы.
С тех пор, как он собственноручно сотворил заклятие, швырнувшее его в этот то ли древний, то ли просто чужой мир, Олег ни разу не брился, а потому волей-неволей обзавелся усами и небольшой бородкой. Увы, как все это выглядит со стороны, он не подозревал — поскольку зеркал приличных на Руси пока не имелось. Но на ощупь усики отросли не длинные и пушистые, как у Буденного, а темные и узкие. Да и борода размерами не побаловала.
Хранитель древних знаний, взглянув на гостей снизу вверх, многозначительно кивнул, извлек из углей желтую, слабо светящуюся чашу и поднес к губам.
— Ква… — отвернулся ведун. Про то, как люди ходят по углям, он слышал, а пару раз Ворон даже пытался своих учеников к этому приобщить. К счастью, костер ему развести перед клубом не разрешили. Но пить или даже просто взять в руку раскаленный в очаге металл — это выходило за пределы Олегова понимания.
Старик, не прощаясь с хозяином, вышел из хижины, и Середин, дабы не нарушать местных обычаев, поступил так же.
Ночь старательно замела оставленные на снегу следы, и гостям, жмурившимся от ослепительного солнца, понадобилось протаптывать новый путь. К счастью, идти пришлось недалеко: метров триста мимо заброшенного святилища до ровного льда Синташты, а потом меж скальных пальцев на земляной вал. Туземцам, видимо, уже давно стало лень обходить укрепление через ворота, и они вырубили в глине узкие ступеньки. С одной стороны — глупость, конечно, а с другой — плесни сверху пару ведер воды, и не будет нападающим от этих ступеней никакой пользы.
Поднявшись наверх, Середин прикрыл ладонью глаза от солнца, оглядывая селение, и тихонько присвистнул: опять спираль! Высокий вал не просто опоясывал город по периметру — он закручивался внутрь. И не просто закручивался — местами виднелись ходы между валами, перемычки, мостики.
— Электрическая сила, да это же лабиринт! — охнул Олег. — Надеюсь, нам не нужно его преодолевать?
— Это дозволяется токмо достойным, принявшим посвящение. — Старик подобрал полы балахона, повернулся боком и начал осторожно спускаться по ступеням вниз.
Расстояние между валами составляло метров пятнадцать, и между ними шел ряд из невысоких каменных строений. В нос привычно дохнуло запахом прелости, навоза, свежего хлеба, сена — того, что всегда выдавало близость человеческого жилья. Откуда-то слышались конское всхрапывание, радостное похрюкивание, деловитое кудахтанье, но живности никакой видно не было. Хотя — откуда? Не пустят же местные жители скотину на снег пастись. Люди тоже особо не гуляли. Навстречу гостям попались только тройка укутанных в шкуры женщин с плотно набитыми матерчатыми котомками за спиной, несколько мальчишек лет десяти, с гиканьем гоняющихся друг за другом, да один угрюмый старик с непокрытой лысой головой и длинной палкой в руке. К концу палки был крепко примотан ремнями камень размером с два кулака — самый обыкновенный булыжник, крест на него не отреагировал никак.
— Сюда. — Сварослав, похоже, знал, где отведено гостям помещение. Он уверенно пробрался в щель между домами, шагнул в распахнутые ворота, сделанные в валу, повернул налево, уткнулся в тупик, свернул налево еще раз: там обнаружился другой проход с воротами на одну створку.
Середин старался не отставать, поглядывая, тем не менее, по сторонам. Каменные строения не превышали в высоту полутора человеческих ростов. Кровля, как показалось ведуну, была сделана из дерна; щели кладки замазаны глиной, вместо дверей везде висели или шкуры, или кошма.
— Однако небогато живут хранители вечных знаний и великих сокровищ, Сварослав, — отметил Олег. — Откуда такая нищета в столь великом месте?
— А кто тебе сказал, что здесь нищета? — неожиданно остановился и повернулся лицом к ведуну старец.
— Я, что, не вижу, что ли? — развел руками Середин.
— Что ты видишь? Что ты можешь видеть?! — возвысил голос Сварослав. — То, что ты видишь, предназначено для плоти. А она — всего лишь сосуд духа. Хранители совершенны, и богатство духа для них дороже бренных накоплений!
— Да-да, я помню, — кивнул Олег. — Истинные арии так брезговали «бренными накоплениями», что не брали в руки ничего, кроме серебра. Оскверниться боялись.
— Ты ничего не понял, хвастливый рубака, — с горечью покачал головой волхв. — Арии брезговали прочими металлами, именно потому, что те подвержены тлену. Токмо век серебра равнялся веку потомков первых жителей небес, и токмо его они брали в руку, дабы не тратить сил на повторное обретение того, что уже получено.
— Век серебра равнялся веку ария? — ошеломленно переспросил ведун. — Это сколько же они жили?
— Много, — лаконично ответил Сварослав. — Вот наши хоромы.
Подойдя к одному из домиков, старик откинул кошму. Под ней обнаружилась шкура, под этой шкурой — еще одна, и только после этого гости очутились в доме.
Здесь оказалось тепло и относительно светло. Пол, стены, потолок — все, кроме небольшого слюдяного окна под потолком, было выстелено жесткими оленьими и более мягкими коровьими шкурами. Тепло исходило от стоящего в центре комнаты объемного казана из толстого серебра, внутри которого чуть покачивался мутный бульон и плавали куски мяса. Олег мысленно почесал в затылке: стоимость металла, понадобившегося для отливки этого котла, на глаз превышала цену всего города, который Середин успел увидеть. Вслух ведун ничего не заметил, просто обошел комнату — уж очень маленькой она представлялась по сравнению с домом. Метра три на три, не больше. Вскоре стало ясно, почему: за одной из висящих на стене шкур обнаружился проход в конюшню, где благополучно жевали сено гнедая и чалый Олега и оба Сварославовых коня. Увидев хозяина, лошадь заржала, требовательно стукнула копытом.
— Здесь я, здесь, все хорошо… — Ведун подошел к ней, потрепал по шее, прижался к горячей морде щекой. — Ты как, отдохнула?
Лошадь фыркнула и замотала головой, вырвав ее из рук.
— Да ладно, ладно, шучу, — рассмеялся Середин. — Отдыхай еще, мы никуда не торопимся.
На душе стало неожиданно легко и спокойно. Ведун скинул налатник и косуху на сложенные в углу сумки, туда же опустил щит, вернулся в жилую комнатку и присел к котлу, по-турецки сложив ноги; выдернул из костяных ножен на поясе свой тонкий короткий нож:
— Ну что, Сварослав, подкрепимся?
— Отчего не подкрепиться? — Волхв, обнажив свой обеденный клинок, подтянул повыше подол балахона, опустился напротив, наколол крупный кусок с полупрозрачной прожилкой, ухватился за него зубами.
Середин тоже выбрал и нанизал себе кусок мяса, неторопливо его объел. Когда закончил — взял еще, поинтересовался:
— А чем запивать дадут?
— Этим и запивать, — указал на бульон старик. — Али ты мыслил, мед-пиво поднесут? Так не балуют хранители винами да медами хмельными, сладостями заморскими, пряностями индийскими. А долг человеческий — дух свой растить…
— Это я уже слышал, — остановил его Олег. — Так, с запивкой все ясно. А как с удобствами? По нужде на двор бегать нужно?
— Женилку отморозишь, на двор бегамши, — усмехнулся в бороду волхв. — В хлеву бадья имеется на такой случай.
— Ну, тогда живем, — подвел итог ведун, вылавливая третий кусок и понемногу его обкусывая. Желудок, сперва обрадовавшийся щедрому горячему подношению, вскоре запросил пощады, не в силах вместить все, что хочется. — Однако сыто живут потомки небесных ариев.
— Плоть для хранителей — сосуд духа, — сладко зевнул волхв. — А потому сосуд этот надобно беречь, держать в тепле и сытости.
— Ты так и не ответил мне. — Задумчиво ковырнул ведун ногтем край котла. — Ты так и не сказал: сколько жили первые арии?
— Кронос создал их подобными себе. — Старик спрятал нож в ножны, поднялся от котла, отошел к стене, разгреб лежащие там оленьи шкуры. — И век их равен был веку божьему, золотому. Однако же злоба и плотские утехи сократили их век до века железного кольца. Каждый раз, как спускались потомки Кроноса с неба на небо, и сокращался их век. Золотой, серебряный, медный, свинцовый, оловянный, железный, глиняный. Злые великаны жили меньше дворового пса — и потому затеяли войну с богами. Дабы отнять власть небесную и вернуть себе век золотой. Но победили боги. А уцелевшие великаны смешались с потомками первых ариев — тех, что спустились на землю сразу с шестого неба и сохранили серебряный век. Они смешались с людьми и продлили свой век до железного, а людской сократили до… — старик запнулся. — Э-э-э… Тоже до железного. Посему и ведем мы свой род не от Кроноса, а от Сварога, прародителя, деда нашего. Токмо чистые дети и внуки ариев сохранили серебряный век. Токмо они живут до того часа, пока отлитая на их рождение серебряная ложка не рассыплется в серый прах. Так вот. А как спать соберешься, ведун, так у стены, что ближе к хлеву, тоже шкуры свалены. Они чистые, выделанные, на зимнем солнце выбеленные, от гнуса всякого выморожены. Заворачивайся в них без опаски и спи. Как боги о нас вспомнят, Лепкос придет. Лепкос с богами дружен…
Сварослав зевнул еще раз и окончательно затих.
— Век серебра… — задумчиво пробормотал ведун. — Это же сколько он должен жить?
Получалось, что много. Серебро, оно, конечно, не золото. Золото просто вечно. А серебро за несколько лет темнеет, покрывается пленкой, потихоньку разлагается. И все-таки… И все-таки срок его разрушения исчисляется как минимум сотнями, если не тысячами лет. И если кто-то из чистокровных арийцев родится сегодня, то, очень может быть, ему доведется слетать к Альфе Центавра по туристической путевке.
Олег тряхнул головой, чтобы избавиться от дурных завистливых мыслей, потом решительно откатился к стене и зарылся под теплые шелковистые шкуры.
Проснулся Середин от соблазнительного запаха жаркого. Закрутившись в теплой меховой постели, ведун высунул голову наружу и увидел Лепкоса, сидящего на корточках перед закопченным серебряным казаном. Из зажатого в левой руке мешочка хранитель доставал по одному какие-то мелкие коричневатые катышки, похожие на птичий помет, и попеременно кидал то в дышащий жаром котел, то себе в рот.
— Сегодня еще вчера или уже завтра? — сонно поинтересовался Олег, выбираясь наружу.
— Завтра, — усмехнулся хозяин. — Зело завтра.
«Зело», по всей вероятности, означало, что время давно за полдень. Через слюдяное окошко бил яркий свет, куча шкур у противоположной стены пустовала — у Сварослава, видно, уже нашлись неотложные дела.
— А это что такое? — кивнул на катышки Середин, присаживаясь к казану.
— Почки еловые.
— А-а-а… — Ведун успокоился, обнажил нож и наколол себе из густого соуса кусок помясистее. Почки хвойного дерева — известное средство от цинги. У северян, сидящих на чисто мясной диете, проблема с витаминами является хронической — равно как у вегетарианцев извечные заморочки с умственным и физическим развитием.
— Скажи, Лепкос, а как вы мясо подогреваете? Я тут что-то никакого очага или печи не вижу.
— Его варили не здесь, — покачал головой хранитель, завязывая свой мешочек с витаминами. — Я просил добрую Ябтомылку принести угощение к тому часу, когда вы придете и когда проснетесь.
— А откуда ты знал, когда мы придем? — не понял ведун.
— Меня зовут вещим, — скромно ответил хранитель.
— Вещий Лепкос… — Олег задумчиво покрутил перед собой обтекающий жиром мясной кусок. — Не скучно жить, зная все наперед?
Сидящий на корточках хозяин усмехнулся, покачал головой:
— Странные речи ты ведешь, отрок, для ратника и бродяги… Далеко зришь, да мало понимаешь. Хорошо, отвечу тебе, как гостю, хотя посвящения и не имеешь…
Хранитель подтянул к себе шкуру, положил рядом. Сверху кинул еще одну.
— Смотри, отрок. — Он запустил пальцы в шерсть самой нижней, лежащей на полу, шкуры. — Когда живешь здесь, округ ничего не различаешь. А когда здесь… — он поднял руку на шкуру повыше, — отсель видно, что понизу творится. Однако же ничего не видно окрест. А отсель… — Он переложил ладонь на третий слой меха. — Отсель видать, что понизу творится. Что совсем внизу — плохо, что повыше — хорошо.
— И таких слоев, наверное, семь? — предположил Олег.
— Три, — отрицательно покачал головой Лепкос. — Четвертое небо люди называют смертью.
— Значит, после смерти люди мгновенно становятся равными самым могучим колдунам? — сделал вполне естественный вывод Олег.
— Мы плохо знаем законы четвертого неба, — осторожно ответил хранитель. — Однако же многие из смертных слышат голоса почивших родичей и друзей и получают их помощь.
— Да, это бывает, — признал Середин, глядя на уложенные одна поверх другой шкуры. — Бывает…
Он торопливо сжевал оставшееся на ноже мясо и ткнул клинком в верхний слой:
— А не значит ли это, уважаемый, что добравшийся до высшего уровня колдун уже не способен видеть нижний уровень через промежуточную преграду?
— Не способен, — согласился хранитель. — Если только… Если только здесь, — указал он на второй слой шкур, — если здесь нет его учеников.
— Вот, значит, зачем нужны ученики? — Вернул оружие в ножны Олег. — Ученики следят со второго уровня за первым, колдун «прикрывает» их сверху, а сам… А самому ему, получается, требуется покровитель из мертвецов?
— Хватит! — Хозяин резким движением откинул шкуры в сторону и выпрямился во весь рост. — Для непосвященного ты и так узнал слишком много.
— А на каком уровне находишься ты, Лепкос? — поинтересовался Олег, тоже поднимаясь.
— Зачем тебе знать? — пожал плечами хранитель. — Ведь ты все равно не пойдешь ко мне в ученики.
— Тебе требуются ученики, — понимающе кивнул Середин. — Значит, ты собираешься перейти на третий уровень, но пока находишься на втором.
— Ты умеешь быстро делать выводы, — одобрительно кивнул Лепкос. — Но забываешь учесть все возможности. Посвященный может искать только знания, но не власти над нижним миром. И тогда ученики не понадобятся ему вовсе.
— Тогда ему один путь — в отшельники.
— Если бы мир был так прост, отрок, — вздохнул хранитель. — Но помимо власти, знания и учеников существуют еще долг, друзья, женщины и дети.
— А разве арийцы шестого неба не ограничены в своей жизни только чистым счастьем? — припомнил вчерашнюю лекцию Олег. — Для их уровня развития Кронос из всех удовольствий оставил только это, да и его на всех не хватало.
— А разве мы говорим про арийцев серебряного века? — мягко улыбнулся Лепкос. — Арийцы шли в своем духовном развитии от богов к смертным, сверху вниз. Наша участь — проделать тот же путь в обратном направлении.
— Вот, значит, какая цель у обитателей Дюн-Хора?
— Наша обязанность — сохранить древние тайны, оставшиеся от далеких предков, уберечь их сокровища от дурных рук и черных мыслей, — покачал головой хранитель. — Однако же ты умеешь задавать неудобные вопросы.
— Ну, раз уж я сюда все равно приехал, — пожал плечами ведун, — нужно узнать обо всем побольше.
— А разве ты не ведаешь, смертный, — в голосе хозяина прозвучал зловещий холодок, — что большие знания приносят своему обладателю маленькую жизнь?
— Ну, положим, серебряный век мне и так не светит, — хмыкнул ведун, — а железный у меня еще отобрать нужно. Некоторые пытались — да будет им земля пухом.
— Ты мой гость, отрок. — Развернул плечи хранитель, и меховая безрукавка разошлась, обнажив тощую костлявую грудь. — В моем доме для тебя нет опасностей.
— Благодарю тебя за доверие и кров, мудрый Лепкос. — Олег сообразил, что разговор их повернул в нехорошее русло, а потому с преувеличенной вежливостью приложил правую руку к груди, почтительно поклонившись, а левой задвинул болтающуюся сбоку саблю за спину, чтобы глаза не мозолила.
— Я слышал, отрок, ты проделал столь дальний путь, дабы узреть великую праматерь всех женщин богиню Ягу?
— Это так, мудрый Лепкос. — Выпрямился Олег.
— Я пришел, дабы проводить тебя к ней. — Хозяин повернулся и двинулся к дверям. — Идем.
— Электрическая сила! — Заметавшись, ведун заскочил в хлев, подхватил там свой налатник, сцапал шапку и выбежал следом.
На улице суровый северный мороз тут же принялся нещадно щипать за щеки, за нос, холодить грудь, а потому Середин надвинул шапку поглубже, запахнул налатник, застегнувшись на все крючки. Хранитель же шел впереди, как был в доме — в одной жилетке, в тонких штанах и с непокрытой головой. И никаких мурашек от холода или посинения кожи у него покамест не наблюдалось.
Лепкос вышел из ворот, обогнул край вала, быстро дошагал до следующего поворота. Там старик раскланялся с каким-то мужчиной в длинном меховом балахоне с отороченным лисой капюшоном, спешно двинулся направо по утоптанной дорожке, перепрыгнул узкую канавку, по которой, несмотря на мороз, тек ручеек парящей воды. Здесь Середин нагнал хранителя и пристроился рядом, глазея по сторонам.
Местных обитателей по-прежнему встречалось мало. Веселящиеся дети, несколько женщин с котомками, одинокая брехливая собака — и все. Правда, теперь Олег обратил внимание и на то, что, невзирая на всю странность формы, для обороны город довольно удобен. Если противник врывался на узкие улицы между валами — защитники имели прекрасную возможность расстреливать его сверху из луков или забрасывать копьями. Занятие вала тоже не приносило особой выгоды: остатки стен располагались у обращенного наружу края. Значит, за ними могли укрываться только обороняющиеся — для атакующих они были бесполезны. Лабиринт улиц не позволял найти быструю дорогу к центру города, чужакам пришлось бы долго петлять по ним под непрерывным обстрелом. Каждый новый виток сходящейся к центру спирали означал новый оборонительный рубеж. А если далекие предки смогли при всем этом придать городу еще и некий сакральный смысл, то честь им и хвала.
— А еще внутри города нет ветра, — вслух добавил неведомым строителям еще одну «галочку» Олег.
Хранитель никак не отреагировал — он прошел очередные деревянные ворота. За ними открылся совершенно чистый, без единого строения, коридор, тянувшийся между стенами почти на двести метров к створкам, за которыми виднелся снежный простор. Даже сейчас, когда наверху не было вооруженных воинов, а стены большей частью успели обвалиться, ведун чувствовал себя неуютно — словно в центре арены пред глазами сотен зрителей.
— Нам еще далеко, мудрый Лепкос?
— Как снег позволит, — отозвался хозяин.
Что означала его странная фраза, Середин понял минут через пятнадцать, когда отвернувшие от реки мужчины, перевалив пологий холм, стали пробиваться сквозь искрящуюся, пыльную, рыхлую целину к следующему взгорку. Сперва они брели в снегу по колено, потом уровень покрова дошел до пояса — его приходилось разгребать перед каждым шагом и высоко поднимать ноги. Когда высота сугроба превысила уровень груди, проход начали просто рыть — разгребать снег руками и утаптывать ногами. Хотя работать приходилось голыми руками, холода Олег уже не чувствовал. Наоборот — расстегнул налатник и несколько раз, пытаясь остыть, протер лицо руками. Заодно и помылся.
Наконец склон пошел наверх. Правда, с этой стороны оказался наст толщиной в полметра и прибитый ветром с такой силой, что по плотности напоминал пенопласт. Поначалу Середин пробовал рубить его саблей, но вскоре выдохся и уступил место хранителю. Лепкос опустился на четвереньки и принялся быстро пробивать неширокий тоннель. Пройдя так метров сто, он неожиданно выпрямился, раскидал руками снизу наст на несколько метров вперед и зашагал, высоко поднимая ноги. Здесь снег поднимался едва выше колен, что теперь представлялось сущей безделицей.
— Далеко еще? — с трудом перевел дух ведун.
Хранитель молча указал вперед. Там, в очередной ложбине, из земли треугольником выпирали несколько скальных уступов, а между ними поблескивало что-то желтое.
— Ладно, последний рывок…
Середин скинул налатник и двинулся дальше. Метров пятьдесят по колено, потом еще столько же — по пояс, несколько шагов по грудь — и он, опрокинув вперед снежную стену, очутился в некоем подобии колодца, ограниченного коричневыми скалами. Откуда-то примчался порыв ветра, проскользнул между скал, закружившись в крохотном белом смерче, подхватил осыпанный ведуном снег, обежал бабу и выкинул лишний мусор наружу.
Богиня Яга, мать всех матерей, бабушка всех детей русских, выглядела весьма упитанной дамой, и отнюдь не безобразной. Разве только слегка беременной — животик у нее выпирал, но не во все стороны, а именно снизу и вперед. Справа, возле пупка, у богини имелась странная овальная выемка, но в остальном это была не обычная для степей бесформенная каменная баба, а вполне приличная скульптура. Красивая обнаженная дама ростом немногим выше трех метров, из чистого, поблескивающего нетленной полировкой, золота. Неведомый художник одарил свое творение двумя тусклыми зрачками из обсидиана, а волосы казались белыми из-за какой-то странной паутины. Крест не реагировал на Ягу никак — магической силы в ней не имелось.
Предсказать дальнейшую судьбу этой красоты Середин мог без всякого колдовства: слишком тяжелая для транспортировки, она наверняка будет порублена на куски первым же северным путешественником, вывезена в несколько приемов и продана в ближайшей лавке. И ведуну захотелось взвыть от тоски и бессилия.
— Ну как, — поинтересовался из-за спины храните ть. — Ты рад, что успел узреть ее?
— Да, — перевел дух Олег. — Оно того стоило.
— Так пользуйся. — Лепкос присел перед скульптурой на корточки, сложил ладони на груди, постукивая подушечками пальцев друг о друга.
— Как?
— Если приложить руку к ее животу, то отступят женские хвори, будущий младенец родится благополучно, дети в доме от порчи избавятся, любой мор стороной пройдет.
Олег испытующе глянул на проводника, пытаясь понять, серьезен тот или издевается, однако Лепкос хранил полную невозмутимость.
— Вот, значит, откуда эта вмятина?
— Да, отрок. Она сделана руками тех, кому Яга подарила благополучие. Так выстроен сей мир, что за любое свое деяние надобно платить частицей самого себя. Яга, как сказывали первые арии, рождена сестрой Авродиты и не различима с ней ни ликом, ни силой лечебной. И до того часа, как спустились с первого неба вторые арии, многие бабы к ней приходили, и каждая искру благодати унесла на руке.
— Она красива…
— Это сестра Авродиты, отрок. Сия красота пленила великого Крона и побудила создать его гору Мира и семь небес счастья. Посмотри на нее, отрок… — Хранитель поднялся, отошел назад, и теперь Олег слышал его голос у себя из-за спины, почти в самом ухе. — Посмотри на нее. Она прекрасна. Ее любят все. Она хранит своей любовию каждого малыша, рожденного на земле русской, она незримо парит рядом с ним до поры отрочества, а потому любима всеми. Но настает час, отрок, когда наши матери больше не нуждаются в любви сыновей своих. Они нуждаются в их защите. Это женский бог, отрок. Боги воина выглядят иначе…
И Олег вновь увидел перед своим лицом серебряного человечка с распростертыми за спиной крыльями.
— Твое тело суть ножны для клинка духа. У тебя нет учителя — жизнь твой учитель. У тебя нет властителя — совесть твой властитель. У тебя нет оружия — воля твое оружие. У тебя нет крепости — твердый дух твоя крепость. И ты умираешь снова и снова, чтобы родиться прежним, — горячо зашептал хранитель. — Неужели душа твоя не слышит этих слов? Ты воин, и меч великих предков рвется в твою руку. Неужели ты способен отказаться от меча, воин?..
Олег почувствовал, как за ворот рубахи забирается предательский холодок, и передернул плечами:
— О каком мече ты говоришь?
— Ты избран богами для великой цели, отрок, — в словах хранителя Олегу почуялась довольная усмешка, — и приведен в хранилище древних знаний. Я дам тебе оружие, которое сразит незваных пришельцев, ворогов земли русской. Остальное ты сможешь сделать сам. Шестое небо открылось, ратник. Приходит твой век — Век воина.
— Твоя взяла, хранитель, — признал Середин. — Я не умею бросать оружия. И никогда не откажусь от меча, идущего в мои руки. Чего ты от меня хочешь?
— Ты поклонился матери, настала очередь поклониться отцу. Ты пройдешь обряд посвящения по запретным ритуалам — Первому из богов. Коли ты пройдешь испытание, он войдет в твою душу. С того часа ты станешь одним из ариев, сможешь применять силу заклятий ариев, станешь ощущать близость ариев. Великий Кронос будет оберегать тебя в пути и в сече, давать силы, хранить твой дух. Согласен ли ты, отрок, стать мечом Первого из богов?
— Побывать среди хранителей древних знаний — и не попробовать познать хоть что-нибудь? — пожал плечами Олег. — Конечно, согласен. Авось, пригодится в жизни.
Местный наряд оказался приятным для тела и очень теплым. Олег лежал в санях, смотрел в небо и негромко напевал про себя: «Вихри враждебные веют над нами…». Вихри действительно веяли — ветер холодил нос и щеки, проносил над лицом мелкую крупку, но проникнуть к телу морозу не удавалось.
Переодеться Олега заставил Лепкос — как только они вернулись в город.
— Оставь одежду нового мира здесь, — потребовал хранитель, передавая Середину сверток. — К древнему богу следует являться без одеяний, без оружия и без чуждых помыслов.
— Что же, мне совсем голым оставаться? — не понял ведун.
— Замерзнешь голым, — покачал головой хозяин дома. — Святилище Первого бога под запретом с того часа, как он отказал Дюн-Хору в защите супротив великанов. Древнее капище берегут посвященные, не допускающие молений.
— А как же я?
— Ты не станешь возносить молитв. Ты пройдешь ритуал. Он под запретом, но знание о нем хранится в сердцах многих ариев. Одевайся же!
Пожав плечами, ведун скинул всю одежду, что на нем была, натянул комбинезон из мягкой оленьей шкуры, сшитый мехом внутрь, завязал ремешки на груди и заднице, на которой имелся широкий откидной лоскут. Поверх комбинезона пришлось надеть уже нормальные куртку и штаны, на этот раз мехом наружу. Шапки не было — только меховой капюшон, стягиваемый вокруг лица с помощью тесемок. На ноги выдали высокие унты, плотно приматываемые к ногам тонкими ремешками.
Короткий жесткий мех приятно щекотал кожу. Ноги, казалось, погрузились в сухой болотный мох, а уши перестали улавливать слабые звуки и в то же время эхом сопровождали каждое произнесенное Олегом слово.
— Все свое оставь! Пойдем… — Лепкос вывел ведуна из дома, указал на терпеливо ждущую у дверей пару оленей, запряженных в прикрытые шкурами сани. — Ложись.
Сам хранитель уселся на передок саней, поднял со снега длинную палку с привязанным к ней камнем — и рогатые рысаки тут же рванули с места.
— Ложись, я сказал, — оглянулся на ведуна Лепкос. — Смотри на небо, стремись к свету. Думай только о нем и ни о чем другом. Только о свете. Больше ни о чем. Бог должен ощутить твое стремление, твой призыв. Тогда он спустится навстречу.
Середин послушно откинулся на спину, пялясь в плотную пелену, вновь закрывшую землю от небес.
Сани ехали недолго, часа два. Потом остановились. Ведун ощутил, как возок чуть качнулся, услышал мерное похрустывание шагов, но шевелиться не стал. В двойной меховой одежде ему было тепло и уютно, перед глазами лениво ползли облака. Раз Лепкос ничего не сказал — можно не беспокоиться.
Прошел еще час, опять послышались шаги. Сани стронулись, но минуты через две остановились снова.
— Вставай, отрок. Думай о свете. Только о свете, что струится с небес на землю, что согревает нас и дарит жизнь, — торопливо шептал на ухо хранитель, словно тренер боксеру перед схваткой.
Однако думать только о свете было трудно — впереди вздымалось нечто, похожее на космическую станцию: десяток белых куполов, соединенных меж собой низкими коридорами, без входов и выходов. Подобные строения, именуемые «иглу», Олег видел первый раз в жизни, и они, надо сказать, производили впечатление, несмотря на относительно небольшие размеры — метра два в высоту и примерно пять в диаметре. Идеальная геометрическая форма и совершенно гладкие стены наводили мысль на технологии далекого будущего, а отнюдь не тысячелетнего прошлого.
— Чего встал? — подтолкнул ведуна Лепкос. — Это место изгнания первых богов, здесь запрещено проявлять почтение. Думай о свете, о свете.
Они подошли ближе к крайнему иглу. Здесь обнаружилась яма около метра в диаметре. Лепкос спрыгнул в нее, вполз в какую-то нору. Середин спустился следом, увидел тоннель, по которому смог передвигаться только на четвереньках, и вскоре оказался внутри купола.
Здесь было заметно теплее, нежели снаружи, светло — свет просачивался прямо сквозь стены. Пахло пряностями, сеном и слегка — мускусом. Посреди иглу стояла укрытая шкурами юрта, почти упирающаяся верхней обвязкой в потолок.
— Что бы ни случилось, ты должен думать о свете, — последний раз напомнил хранитель и подтолкнул Олега к юрте.
Ступив внутрь, ведун обнаружил сидящих кружком семь женщин, примерно от четырнадцати до тридцати лет. Олег шагнул на единственное свободное место в центре круга, одна из женщин тут же поднялась и вышла.
— Раздевайся, отрок, — приказал Лепкос.
«Вот и первое испытание», — поморщился Олег.
Обнажаться в присутствии незнакомых баб его никак не тянуло. Однако и сдаваться так просто ведун тоже не хотел.
«Думай о свете, — напомнил он себе. — Только о свете. Можно подумать, я никогда с девицами голышом не валялся!»
Он скинул куртку, штаны, распутал завязки комбинезона, стянул и его. Оказавшийся на воле орган страсти встрепенулся, начал торопливо набирать свою мощь, но Олег твердо решил игнорировать все, что с ним сейчас происходило. Это просто обряд посвящения — все лучше, чем ритуальные татуировки где-нибудь у папуасов. Поднялись две девочки, вышли. Следом юрту покинула девушка лет двадцати. Ненадолго повисла тишина. Встала еще одна женщина, вздохнула, удалилась.
Послышался шорох за спиной — обойдя ведуна, перед ним остановилась узкоглазая белокожая туземка, почти на голову ниже Олега ростом, в легкой меховой накидке, похожей на плащ, опустила глаза на вздыбленный «нефритовый стержень», как называют его китайцы, потом оглянулась через плечо. Сидящая там женщина пожала плечами, поднялась и вышла прочь.
— Иди ко мне, отрок, — позвал ведуна Лепкос. — Нет! Одежду оставь! Между тобой и Первым богом не должно быть ничего.
Середин тут же спрятал за спину левую руку, к запястью которой был примотан крест, вышел на свет. Хранитель взял гостя за плечо, отвел к низкому тоннелю, выложенному из снежных кирпичей, коснулся ладонью Олеговой спины и уже в который раз напомнил:
— Думай о свете, стремись к свету, не ведай ничего, кроме света… — Середин получил легкий толчок и, низко наклонившись, шагнул в светлый коридор.
Потолок и стены излучали искрящийся рассеянный свет, одновременно осыпая путника мелкой морозной пылью. Ступающие по плотному снегу босые ноги слегка онемели от холода. Олег пытался думать о свете, только о свете… но куда больше его беспокоили стены: не задеть бы, и без того мокро и холодно. К счастью, коридор оказался коротким, и ведун очутился в очередном иглу, большом и светлом. Здесь, в отличие от коридора, пол выстилали лосиные и медвежьи шкуры, потолок поднимался метра на три, и в центре, упираясь головою в купол, стоял старик с палкой в руках, удивительно похожий на Сварослава. Или, может, среди волхвов мода такая? Все они словно на одно лицо.
Вырезанный из какого-то коричневого камня старец разгребал палкою явно человеческие останки, среди которых легко узнавались черепа и берцовые кости. Под правой ногой его суетились муравьи размером с хомяка, из-под левой выглядывали вороны и грифы. Постамент идолу заменял серый валун, перед которым лежал, раскинув руки, высохший мертвец в тонких кожаных штанах и расстегнутой на груди меховой безрукавке.
«Едва закончилась битва, как смирился старый волхв с новым коловоротом жизни, — вспомнил Олег. — Повелел он закрыть и запечатать все старые храмы на земле русской и молиться отныне новым, молодым богам, что не утратили еще слуха к людской боли. А себя повелел умертвить у ног старого Кроноса, дабы не изменять своему служению».
— Вот, значит, каков ты, Первый бог? — поднял глаза к суровому лику Кроноса ведун. — Основатель рода человеческого, тайное знание русских волхвов и черных магов, предок великого Сварога. Сколько же тебе лет? Действительно ли ты создал первых из людей и небожителей, великанов и богов? Или же тебя придумали северные отшельники специально для тех, кто не желает поклоняться русскому Сварогу и считать его создателем мира?
Середин вытянул вперед левую руку, поднеся крест почти к самой скульптуре. Ничего… Никакой реакции — словно перед ведуном лежал обычный замшелый лесной камень.
— Трудно, наверное, быть богом, которому никто не молится уже больше тысячи лет? — покачал головой Олег, опуская руку. — Остались ли у тебя силы, Первый из богов? Может, ты уже спишь вековым сном, и нет сил, которые способны достучаться до твоего могущества? А? Молчишь…
Ведун огляделся. В душу его закралось сомнение, что обряд посвящения столь далекому и, возможно, уже мертвому богу даст какой-то толк, но отступать было уже поздно. Да и некуда…
— Думать о свете. Стремиться к свету. Не знать ничего, кроме света.
Середин закатал край одной из шкур, опустился на колени так, чтобы получившийся валик попал под подъем ступней, свесил голову и закрыл глаза.
Свет!
Высшим пилотажем среди учеников старика считалось просто избавиться от мыслей, оставив голову пустой, как кошелек алкоголика, — и пару раз Олегу это удавалось. Однако самый простой путь — это сосредоточиться на том, о чем думать можно, и не допускать никаких отклонений.
Он попытался представить, как над головой разливается ослепительный океан, резко контрастирующий с чернотой под ногами. И как его тело медленно взмывает в текущее с небес сияние. Олег старался как можно четче увидеть все переливы этого света, окунуться в его тепло, дать ласковым лучам растечься по плечам, рукам, спине. Думать о свете, только о нем — и тогда всем прочим мыслям не останется места в сознании.
Спасибо Ворону — он научил своих учеников не идти на поводу у разума, а командовать им.
«У колдуна не может быть иных мыслей, кроме тех, которые он сам желает иметь, — наставлял старик. — Если, привораживая к сестре юношу, начинаешь думать о болотной лягушке — мальчишка влюбится именно в нее, а не в вашу сестру. Если, заговаривая клинок, вы станете мечтать о бутылке пива — клинок разлетится, как стекло, при первом же ударе. Все знают историю о рыжей обезьяне. Так вот, мальчики: маг отличается от простого человека именно тем, что, если ему сказали не думать о рыжей обезьяне — он не станет о ней думать!»
Там, у Ворона, такое мастерство называлось «дисциплиной мысли». И те, кому не удавалось в ней преуспеть, постепенно откалывались от школы, утверждая, что любое колдовство — это полная и беспросветная чушь.
Помнится, когда первый раз Ворон поставил перед ним колпачок от шариковой ручки и попросил думать и говорить только о нем, Середина хватило всего на четыре минуты — и это считалось хорошим результатом. Через месяц — на десять минут. Через год — на полчаса…
Олег резко оборвал воспоминание, поняв, что мысли едва не вырвались из-под контроля, чуть не ушли в сторону. Свет! Только свет! Сейчас его не интересует ничего, кроме сияющего света.
Внезапно совсем рядом гулко ударил барабан. Потом еще, еще, еще. Кто-то отбивал удары в ритме сердца — самом близком для тела — и пытался увести внимание на себя. Бум-бум-бум… По векам прокатились алые отблески пламени, заскрипели по снегу шаги. Появился еще один ритм, более редкий — барабанщик словно подслушал частоту дыхания Олега и принял на себя этот темп. Стуки давили на уши, ловили вдохи и выдохи — и ведун ничего не мог противопоставить этому ритму, поскольку борьба — это тоже уход из ничего, это тоже посторонние мысли, идеи, находки. А Олег сейчас купался в ослепительном океане и не собирался его покидать.
Свет, ничего кроме света…
Тело словно онемело — волей-неволей пульс приспособился к диктуемым извне ударам, дыхание тоже зажило своей жизнью. И когда рядом зазвучали однотонные мужские и женские голоса, ведун даже не дрогнул — ведь это ничуть его не касалось. Все это происходило вокруг тела, а сам он пребывал вдали.
Свет… Есть только свет, ослепительный теплый свет…
Над самой макушкой стукнул бубен, стал перемещаться вокруг, с глубоким придыханием какой-то мужчина заговорил речитативом на незнакомом языке. И почти сразу запястье кольнуло жаром, потом еще и еще. Середин быстрым движением отпустил края тряпицы, свернул ее с запястья вместе с крестом и подсунул под шкуру у ступней — при этом не посвятив действию ни единого краешка своего сознания. Теперь хотя бы крест не станет отвлекать от обряда. Хотя — какой обряд?
Ритмичные звуки доносились со всех сторон, кружились вокруг, мужские и женские голоса говорили, пели, просили — но ничто не могло пробиться сквозь скорлупу тела к спокойной душе ведуна.
По плечам, по спине пробежал холодок, словно кто-то пролил струйки родниковой воды — у Олега дрогнули плечи, но он все равно не дал выдернуть себя из света в земной мир. Кто-то толкнул его в плечо — ведун мягко свалился. Сопротивление — это лишние мысли и желания, а их быть не должно. Его толкнули снова — Середин так же мягко перекатился на шкурах с боку на бок. Так было даже лучше — чем расслабленнее тело, тем меньше оно отвлекает.
Маслянистый холод пролился на живот, на грудь, на ноги. Потом на них опустилась мягкая ворсистая ткань, начала растирать тело, наполняя его теплом, — но Олег не поддался и на это. И тут его ушей коснулось горячее прерывистое дыхание, на лицо упали мягкие локоны, он ощутил запах — запах женщины… и тело взбунтовалось! Оно не желало покоя! После стольких недель воздержания, после долгих тяжелых дней оно жаждало награды! Тем более, что эта награда находилась уже здесь, совсем рядом. Олег немалым усилием воли удержался в потоках света — по груди его пробежали кончики волос, горячие губы притронулись к соску, к другому, нежная рука скользнула по ноге снизу вверх, остановившись внизу живота. Тело выгнулось дугой, устремляясь навстречу ласкам, но, как ни пыталась молодая плоть подмять под себя сознание — ведун упрямо не пропускал в свою душу ничего постороннего. Ничего!
Тело металось, издавая стоны, оно отвечало на прикосновения, оно стремилось навстречу любви — но душа продолжала удерживаться в покойных лучах света, мягкая и невозмутимая. И с каждой минутой разрыв между земной сущностью и душой становился все сильнее, словно между двумя спутанными тонкой нитью лодками в бурном море. Олег почти не ощутил, как его плоть слилась в единое целое с чьей-то чужой плотью, не осознал того, что творилось в ином пространстве — лишь легкие горячие волны, накатывающие откуда-то снизу. Волны красные, бордовые, алые — пока вдруг все его существо не потряс взрыв невероятной силы, и он действительно воспарил!
Ведун больше не контролировал свою волю, не следил за мыслями, не знал и не желал знать ничего — он просто растекался в ослепительном, полном жизни и энергии свете, он пропитывался этой энергией, насыщался ею, как пересохшее поле упивается теплым летним дождем, как прогреваются травы первым весенним солнцем, как вливающийся в море ручей внезапно ощущает себя бесконечностью…
Когда он открыл глаза, в иглу не было никого. Если не считать молчаливого Кроноса, разумеется. Ведун рывком поднялся, глядя ему в глаза — но Первый бог был выше общения с простым смертным и стоял, вперившись куда-то вдаль сквозь светящийся купол. Впрочем, сейчас для Олега все это было глубоко безразлично — он чувствовал себя так, словно заново родился. Его мышцы распухали от спрятанной в них силы, его грудь дышала глубоко и спокойно, сердце билось с уверенностью кремлевских курантов. И, что странно — слетающая со снежного купола мерзлая пыль больше не раздражала его. Ничуть. Словно тело потеряло чувствительность.
Середин наклонился, приподнял край лосиной шкуры, нащупал под ней крестик, прижал к запястью, примотал тряпочной лентой. И тут же знакомое тепло согрело кожу. Пожалуй даже, слишком сильно… Ведун повернулся к идолу, вытянул руку вперед — и крест запульсировал ощутимым жаром.
— Вот как? — усмехнулся Олег. — Похоже, у тебя, Первый бог, появилась магическая сила. Наверное, тебе недавно вознесли молитву?
Ведун сладко потянулся, высоко вскинув руки, потом решительно двинулся в сторону коридора. И вдруг ему навстречу выступил низкорослый, но плечистый бородач с коротким охотничьим копьем — на широком наконечнике еще виднелись следы крови.
— В наше селение нет хода служителям Кроноса, — низким басом заявил охотник. — Отрекись от него или умрешь.
— Отрекись или убирайся отсюда, — поправили бородача от другого коридора. Там тоже появился ратник. Причем не просто в шкуре, а в кожаной куртке с нашитыми на нее костяными пластинами.
— Как нет? — искренне удивился Олег. — А кто же тогда…
И тут он осекся, поскольку нужный ответ сам собой появился в его сознании. Женщина, что вела ритуал, вовсе не обязана быть жрицей Кроноса. Ведь женщина — это всего лишь врата. Врата жизни, врата мира, врата души. Когда мать открывает младенцу врата мира — это не значит, что она в ответе за появившийся мир. Когда женщина открывает юноше врата любви — это еще не значит, что она станет заботиться о его счастье. Когда хранительница открывает неофиту врата души — это не значит, что она служит его богам. Женщина просто открывает врата — дальше ты должен идти сам. Это как на Синташте.
Первыми стоят врата жизни. Ты можешь поклониться им, прикоснуться к исцеляющим богиням и повернуть назад, А можешь войти, преодолеть священную рощу и поклониться вратам воинов…
— Я понял, — кивнул Олег. — Я должен вернуться от первых врат, либо открыть вторые. Понял…
Он обошел Кроноса, сопровождаемый суровыми взглядами вооруженных хранителей, преклонил колено перед богом, прикоснувшись лбом к его посоху.
— Значит, врата?! — Олег вскинул голову, громко расхохотался, оттолкнулся от идола и, пробежав несколько шагов, врезался плечом в стену. Снежные кирпичи разлетелись в стороны, и ведун вышел на волю через свои, собственные врата. И увидел в нескольких шагах свою гнедую — уже взнузданную и под седлом. Олег подскочил к ней, поднялся в седло, оглянулся.
Хранители вышли следом и остановились у пролома, опершись на копья. Похоже, то, что единственный поклонник запрещенного бога покинул снежное селение, пусть даже таким образом, их вполне устраивало.
— Не поминайте лихом! — помахал им рукой ведун и пнул пятками гнедую, поворачивая к недалекой Синташте.
Ему в лицо бил бодрящий ветер, легкие наполнялись сочным, пьянящим воздухом, мир вокруг сверкал и переливался, как гигантский бриллиант; гнедая мчалась широкой рысью, вздымая снежные брызги, словно глиссер на полном ходу. Еще никогда в жизни Середин не чувствовал себя таким счастливым.
