Глава 51
Всеволод задумался. То, о чем говорил Конрад... Нет, слова тевтона его вовсе не убедили, однако искорку сомнения сакс все же заронил. Игнорировать такое предостережение Всеволод не мог, не имел права. Следовало испытать Эржебетт. Испытать, по возможности, скорее и наверняка. И либо подтвердить, либо отвести от девчонки подозрения. Чтоб уж впредь... чтоб больше никто...
– Ночью оборотню не скрыть свою истинную сущность, верно, Конрад? – спросил Всеволод.
– Это так, – хмуро кивнул тевтон. – Сразу после заката, в первый час тьмы – в час зверя, вервольфа в обличье человека начинает терзать жуткий голод. Именно в это время оборотень обретает свой настоящий облик и пребывает в нем до рассвета, полностью отдаваясь охоте и насыщению.
– И ничто не может тому воспрепятствовать?
– Может. Рана серебром или осиной. Ибо великая боль способна пересилить великий голод. Человека серебро не жжет, и осина его не обессиливает. Поэтому раненый вервольф, чтобы облегчить страдания, даже ночью может заставить себя обернуться человеком. Правда, если рана была нанесена нечисти в обличье зверя, это не избавит ее от мучений окончательно, но все же несколько притупит боль. Да что я тебе рассказываю, русич! Вспомни половецкую ведьму.
Всеволод вспомнил. Пригвожденная к земле посеребренным копейным наконечником на осиновом древке, шаманка-оборотень действительно обрела человеческий облик ночью. Видимо, Конрад знал, о чем говорил.
– Великая боль, значит, – повторил Всеволод в задумчивости. – А великий страх? Страх разоблачения, например? Он может заставить волкодлака скрыть свою суть от окружающих.
Конрад мотнул головой:
– Когда приходит время зверя, вервольф не ведает страха – все затмевает голод и охота. Или боль.
– А время зверя, как ты сказал, наступает после заката?
– Да. Это самый сильный час. Над ним оборотень не властен. Но зато тьма обретает власть над оборотнем.
– Следовательно, в послезакатный час любой волкодлак, хочет он того или нет, обязательно покажет свои клыки?
– Любой, – убежденно ответил рыцарь, – покажет.
– Что ж, тогда этой ночью я буду наблюдать за Эржебетт, – твердо сказал Всеволод. – Сам. Лично. И если она... если то, о чем ты, Конрад, говоришь, произойдет... Тогда я своими руками изрублю тварь на куски. Но если ночь пройдет спокойно, девчонка будет под моей защитой. И все. И хватит. И довольно об этом.
Немая отроковица-найденыш переоделась быстро, стыдливо укрывшись от хмурых мужских взглядов в порубной тьме. Вошла за низкую скрипучую дверь нескладной напуганной девчонкой, а вышла...
М-да... Многие из взглядов враз перестали быть хмурыми. Дружинники заулыбались. По-прежнему – с неприязнью и настороженностью на девицу косились теперь только Конрад, Бранко и Золтан. Ладно, пусть их...
Обрядилась Эржебетт не только в портки и рубашку, но и натянула легкий доспех, выданный Федором. Короткая серебрёная кольчужка закрыла девичий стан. Шишак с серебряной же отделкой и бармицей спрятал длинные волосы. А на боку – недлинный меч с насечкой. Что ж, все правильно. На клинок Эржебетт, конечно, в бою рассчитывать особо не приходится, но доспешек в серебришке пусть носит, привыкает. Все ж какая-никакая, а защита от нечисти.
Всеволод усмехнулся. Эржебетт в воинском наряде походила на оруженосца из молодшей дружины. И не скажешь, что девка! Значит, будет у них теперь в отряде два юных отрока. Один – музыкант и певец Раду, а второй...
А вот от второго отрока песен не дождешься.
Мысль эта сразу и напрочь отбила охоту скалить зубы. Настроение испортилось.
– В путь! – сурово приказал воевода.
Действительно, пора. И так уже задержались в Сибиу-Германштадте сверх всякой меры.
...Заночевали в немецком монастыре. Таком же пустынном и мрачном, как покинутый город. Безлюдная обитель находилась на полпути к тевтонскому замку, а поскольку добрались к ней почти на закате, то и решать, собственно, было нечего. Лучшего места для ночлега все равно не найти.
Монастырский двор окружала стена в три человеческих роста. Не много, конечно, но и не так чтоб мало. Стена – добротная, крепкая, из камня сложенная. С западной стороны – ворота. Одни-единственные. Узенькие, низенькие – крестьянская телега едва-едва протиснется, а всадник проедет лишь пригнувшись. Зато створки – дубовые, железом обитые. И даже не посечены когтями нечисти.
Но вот что странно: ворота оказались запертыми. Изнутри. А за воротами – сколько дружинники Всеволода ни кричали – никаких признаков жизни. Пришлось татарам бросать арканы, лезть незваными гостями на стену, а после – выдвигать крепкий засов и впускать остальных.
Воины русской сторожи, шекелисской заставы и татарского Харагуула въехали на подворье. Уныло, неприветливо и неуютно было здесь. Мертвое запустение царило всюду – и в тесных кельях, и в хозяйственных постройках, и в латинянской церквушке, приютившейся под невысокой звонницей с единственным сиротливо покачивающимся на ветру колокольцем.
Скрипели на ветру отворенные двери. Зияли черными дырами разбитые витражи. Тревожным эхом отдавались шаги в молельне, где на каменных плитах пола лежали поваленные подсвечники, разбитые лампадки, упавшее распятие. И в темной просторной трапезной с длинными столами, опрокинутыми лавками и битой посудой – то же пугающее гулкое эхо.
И – сквозняки изо всех щелей.
Судя по всему, в монастыре уже побывала нечисть, коей неведомо благоговение перед людскими храмами. И вошли темные твари не через запертые ворота – через стены перемахнули. Да, видать, не застали никого. Трупов-то нет. И костей – тоже. Значит, успела сбежать монастырская братия. Однако ж, в отличие от жителей Сибиу, монахи не поленились затворить ворота. Зачем-то. Словно могли тем уберечь свою обитель от осквернения. А сами после со стен спускались? Вероятно. Иначе – никак.
Ладно... Кому бежать, а кому сражаться. Всеволод скорым шагом обошел подворье, осмотрел, прикинул, оценил. Именно на предмет «сражаться». Оказалось – можно. Очень даже.
По сути, монастырь представлял собой небольшую, простенькую, но надежную крепостцу. Полсотни воинов – за глаза хватит, чтоб успешно держать оборону. А уж сотня с гаком, что привели сюда Всеволод и Сагаадай, – гарнизон, способный сделать обитель и вовсе неприступной твердыней. На время, конечно. На ночь. Дойдет до битвы – оборонять этот монастырь с единственными вратами в чем-то будет даже проще, чем проход меж внутренней и внешней стеной Сибиу.
– Если переживем эту ночь, ужинать будем уже в тевтонском замке, – пообещал Бранко.
Если переживем... Ночь...
– Проверить подворье, – приказал Всеволод. – Обшарить все – от колокольни до подвалов. Коли здесь прячется нечисть, она должна издохнуть, прежде чем сядет солнце.
– Обезопасить тылы, – это ты, конечно, правильно решил, русич, – криво усмехнулся Конрад.
Смотрел немецкий рыцарь при этом на Эржебетт.
Всеволод скрежетнул зубами. Промолчал.
Решил про себя: в этот вечер он помолчит, но после, когда с Эржебетт все прояснится окончательно, каждое неосторожно брошенное слово вгонит тевтону обратно в глотку. Будь он хоть трижды послом, этот наглый сакс!
Упырей в монастыре не нашли.
Нашли другое.
– Воевода, там внизу подвалы, кажись... – озадаченно доложил десятник Илья.
– Что значит «кажись»? – сдвинул брови Всеволод. – Осмотри как следует.
– Так... того... невозможно никак. Замурованы они. Проход идет вниз, а поперек – стена. Сплошная, крепкая – булавой не разбить.
– Стена? – встревожился Всеволод. – И кого ж, интересно, братия в подвалах схоронила?
Илья с усилием сглотнул:
– Себя, воевода.
– Что?!
– Изнутри камень клали – по раствору видать. И – после небольшой паузы:
– А с этой стороны на стене – следы.
– Какие такие следы?
– Страшные, – понизил голос десятник. – На когти похоже. И на зубы. Искрошена кладка аж на пару локтей вглубь. Я так разумею – монахи за собой весь ход в подвалы закрыли каменной пробкой. Нечисть прогрызалась-прогрызалась, да так и не смогла до них добраться.
Конрад, слышавший разговор, изменился в лице. Перекрестился на католический лад. Сказал тихо-тихо:
– Сами себя в склепе монастырском замуровали. Смерть мученическую приняли, не желая питать нечисть своею кровию.
Тевтон забормотал что-то на латыни. Всеволод вздохнул.
Ну вот и прояснилось, куда подевалась братия и почему ворота монастыря заперты изнутри. Не остановили те ворота темных тварей. А каменная кладка в подвале остановила. Или, может, не кладка? Может, просто перестали чуять упыри за каменной преградой манящий ток живой теплой крови. И когда задохнулись в душном замурованном склепе десятки молящихся монахов – тогда и отступила нечисть из подвального тупика.
Ушла, утратив к монастырю всякий интерес.
И ныне здесь темных тварей более нет. Ни единой...
– Дозоры – на стены и колокольню, – распорядился Всеволод. – Лошадей накормить. Проверить оружие. Кому надо – почистить серебро. Всем быть готовыми к бою. Тревогу объявлять ударом колокола.
Он замолчал, огляделся.
Нет? Тварей? Здесь? Ни единой? Или... Все же...
Взгляд задержался на Эржебетт:
– А ты, голуба, пойдешь со мной.
Поняла ли, не поняла его девчонка – не важно. Пойдет. По доброй воле или по принуждению, но пойдет. И первый ночной час пробудет на его глазах. Под присмотром. Под двумя обнаженными мечами с серебряной насечкой.
Медленно и неумолимо надвигалась ночь. Тонуло в пылающем багрянце уставшее светило, в очередной раз отдавая людское обиталище на откуп темным тварям иномирья. Близился послезакатный час. Час, когда выползают из дневных укрытий упыри и оборотни перекидываются из человека в зверя. Час, когда люди становятся добычей.
Конец первой книги
