Глава 50
Девчонка была худющая, ростом невысока. А все ж не ребенок, как подумалось поначалу Всеволоду. Мальчишка – тот был бы ребенком, а эта... Взрослая эта уже. Такой впору заневеститься. И еще... «А она ведь ничего... – промелькнула вдруг неожиданная мысль. – Не писаная красавица, конечно, – писаными красавицами из сырого грязного поруба не выходят – но что-то в отроковице этой определенно было. Нет, очень даже миловидная девица, хоть и измазана с ног до головы, хоть и одежка на ней неказистая. А уж если такую раздеть да отмыть...»
Тьфу ты, ну ты! Что за глупости не к месту и не ко времени! Всеволод тряхнул головой, отогнал непрошенные помыслы. Совладал с собой. Даже брови нахмурил, чтоб не уловила девчонка тайное, сокрытое, чтоб не вообразила себе...
– Ну и как же тебя отец с матерью нарекли, девица-красавица? – спросил Всеволод.
Не услышав ответа, спохватился: не понимает ведь по-русски. Глянул было на Золтана, стоявшего рядом с выпученными глазами и разинутым ртом, но передумал, позвал в толмачи волоха:
– Бранко, где ты там? Ну-ка, переводи.
Волох подошел. Перевел вопрос воеводы.
И снова перевел. И снова... На каких языках и сколько раз спрашивал, Всеволод разобрать даже не пытался. Он ждал ответа.
– Эрш... эрж... – напуганная девчонка с трудом выпихивала из себя отдельные звуки и никак не могла связать их воедино – в слова, – эржбе...
– Что? – не понял Всеволод.
– Вероятно, её имя – Эржебетт, – предположил Бранко. – А может быть, и нет. Не в себе, похоже, девка.
– Умом, что ли, тронулась? – Всеволод потер расцарапанную заколкой руку.
– Тронулась – не тронулась, но язык от испуга, видать, отнялся. И кажется, надолго.
– Жаль, – Всеволод вздохнул. – Поговорить с ней было бы любопытно.
Волох лишь пожал плечами:
– Боюсь, нам уже не узнать, что с бедняжкой приключилось. А впрочем, и не мудрено, что она дар речи потеряла. Если пряталась здесь от стригоев...
– Не только от них, – хмуро заметил Всеволод. – И речь она утратила не до конца. Кое-что девчонка мне все-таки поведала.
– Что?
– Что волкодлак объявил ее своей добычей.
– Эт-ту-и пи-и пья? – нахмурился Бранко. – Так она сказала?
– Сказала.
– И больше ничего?
– Ничего.
Волох покачал головой:
– Это странно. Я так разумею: уж если у человека от ужаса отнимается язык, то – целиком и полностью. Если же он способен хоть что-то сказать, тогда почему ограничивается одной лишь фразой. Не может говорить иного? Или не хочет?
Бранко посмотрел на девушку с недоверчивым прищуром. Повторил многозначительно:
– Странно. Очень странно.
– А я как раз ничего странного не вижу, – подозрительность проводника вызвала у Всеволода лишь раздражение. – Раз девицу до полусмерти напугал волкодлак, в памяти и на языке несчастной вполне могло отложиться его последнее слово. А уж если слово это защищает от прочих оборотней...
Он не договорил – махнул рукой. Отмахнулся. Не ахти какое объяснение выходило, но с другой стороны... Кто знает, что делает с человеком великий страх? Никто! И высказанные вслух разумения волоха ничего не доказывали.
А – главное – обвинять заранее несчастную отроковицу ни в чем худом не хотелось. Надо бы, быть может, осторожности ради, – ан не хотелось. И оттого Всеволод злился еще сильнее. И на недоверчивого Бранко, и на самого себя, и на девчонку эту, свалившуюся им на голову в безлюдном городе. Неужто она, в самом деле, так в душу ему уже запасть успела? Прямо колдовство какое-то! Ладно, запала – не запала, а разбираться с ней все равно как-то придется. Пока же...
– Будем присматривать за девчонкой повнимательней, – буркнул Всеволод.
И – снова повернулся к страдалице. Спросил – резко, грубо, выплескивая прущую наружу злость:
– Тебя звать Эржабетт? Верно?
Бранко снова перевел. Несколько раз. Видимо, на всех языках угорского королевства и его окрестностей. Даже немецкая речь проскользнула.
– Эрш... эрж... эрш... эрж... – отроковица вновь силилась что-то сказать. И не могла.
И не кивала. И не мотала головой.
– Что ж, отныне будешь Эржебетт.
Имя было диковинным и больше смахивало на лошадиное ржание, чем на наречение человека. Но надо же было хоть как-то называть девчонку.
– Погоди-ка, русич, а не она ли Рамука... того... – вспомнил наконец о погибшей собаке Золтан.
– Да уж больше некому, – ответил Всеволод. И поспешно добавил: – Но ты все равно саблю-то не цапай, ежели хочешь в моей дружине остаться. Обижать девку не позволю.
– Она Рамука сгубила! – заскрежетал зубами разъяренный шекелис.
Клинок, впрочем, в ножнах угр пока оставил. А зубами – пусть. Сколько угодно скрежещет...
– Случайно, – твердо сказал Всеволод, – без умысла. Не для твоей собаки западня в пыточной готовилась.
– А для кого же?!
– Слышал ведь – Эржебетт волкодлак напугал. Его, небось, и ждала девчонка. Хотела придавить оборотня ведьминым ложем, а после – заколкой своей серебряной... Не смотри, что маленькая заколка – темной твари серебра хватит, если воткнуть поглубже. А если б в человеческом обличье волкодлак в поруба сунулся, так, глядишь, и заколки не понадобилось бы. Шипы на пыточных полатях – вон какие. Пса же твоего Эржебетт, видать, просто с перепугу... В общем, нет на ней вины.
– Да как же нет! – возмутился Золтан. – Рамук...
– Рамук – собака, не человек. Она – человек. И негоже из-за пса казнить человека. Эржебетт пойдет с нами. А ты, коли не в силах совладать со своим гневом, не пойдешь. Не обессудь, но уж больно ты горяч, Золтан. То на немца кидаешься, то на татарина: Теперь и вовсе девку беззащитную рубить вздумал. Такой спутник мне не нужен. Так что – сам решай.
Шекелис плюнул в сердцах. Отошел – весь кипя и бурля. Спора, однако, продолжать не стал. Из дружины уходить Золтан не хотел. А и поздно уходить уже! Нечисть вокруг. В первую же ночь любого схарчит за милую душу, если некому будет спину прикрыть.
Всеволод еще раз оглядел девицу в грязных портах и драной, мешком висящей рубахе. Позвал Федора. Приказал:
– Найди для Эржебетт наряд почище да поприличней.
– Так того... воевода... – растерялся десятник. – Нету у нас платья для отроковицы.
– Знаю, что нету. Дай, что есть. Для отрока одежу дай. Пусть быстро переодевается. Дальше Эржебетт поедет с нами.
Федор, недовольно ворча под нос, ушел потрошить дорожные сумки.
К Всеволоду подступил Конрад. Вопрос германца не был неожиданным:
– Хочешь взять девчонку с собой, русич?
– А ты предлагаешь бросить ее здесь? – Всеволод посмотрел в глаза немцу.
– Ну-у... – рыцарь замялся. – Мы могли бы отдать ее...
– Кому? Ты еще не заметил, тевтон, – ни в городе, ни в его окрестностях нет ни одного человека? И беженских обозов мы давненько уж не встречаем.
– Все равно! – насупился сакс. – В орденском братстве ей не место.
– А среди упырей?
– Она каким-то образом уцелела в Германштадте, значит, и впредь проживет здесь без нас.
– Сколько, сакс? – Всеволод чуть подступил к рыцарю.
– Что – сколько? – Конрад не сразу понял суть вопроса.
– Сколько еще она здесь проживет? День? Два? Одну ночь? Две? И что ты называешь жизнью? С вечера и до рассвета сходить с ума от ужаса, запершись в порубе. И даже днем шарахаться от каждого шороха в безлюдном городе, ожидая возвращения волкодлака или налета лихих гостей вроде черных хайдуков. Ты только взгляни на нее, Конрад. Посмотри, во что превратил Эржебетт страх? И ответь, рыцарь, только честно ответь – хотел бы ты сам оказаться на месте этой девчонки? Один, среди тварей темного обиталища?
– Магистр... Мастер Бернгард... он все равно не позволит находиться женщине в замке, – сухо сказал Конрад.
– Она не женщина. Она почти ребенок.
– Магистр не позволит...
– Это уже не твоя забота. Давай так, сакс. Ты – посол. Ты звал нас на помощь. И мы пришли. А с кем мы пришли и кого привели с собой – то наше дело. Об Эржебетт с твоим магистром говорить буду я. И я не думаю, что благородный рыцарь, носящий на плече крест, отдаст беспомощную деву на растерзание нечисти.
Немец криво, нехорошо усмехнулся:
– Половецкая колдунья тоже казалась тебе беспомощной, а вспомни, кем оказалась старуха на самом деле.
– Боишься, что Эржебетт – оборотень?
– Боюсь, – честно признался Конрад.
Всеволод вздохнул:
– Серебро в ее руках...
– Ничего не доказывает. Принимая облик человека, вервольф утрачивает страх перед серебром. Оно опасно для оборотня лишь в его истинном обличье. Точно так же и обычная сталь не причинит вервольфу вреда ночью, но он погибнет, если попадет под нее человеком или получеловеком, не успевшим оборотиться до конца.
Все верно. Со сталью – верно.
Всеволод вспомнил череп волкодлака, который показывал ему на своей заставе Золтан. Того оборотня шекелисы в самом деле изрубили простой – не серебрёной – сталью, так и не дав твари полностью перекинуться в зверя. И про серебро тоже, надо полагать, правда. Тут не верить саксу причин нет. Тевтоны много чего должны были узнать о нечисти за время набега. И врать сейчас Конраду вроде не с руки.
– И еще... – безжалостно продолжал Конрад. – Судя по всему, Эржебетт, – единственный человек, который остался в Германштадте...
– Тому может быть множество объяснений, – с вызовом заметил Всеволод.
Его замечание пропустили.
– ...И ей известно слово против вервольфов. Слово, пришедшее сюда из темного мира.
– Мы тоже узнали это слово, – напомнил Всеволод. – И тебе хорошо известно, при каких обстоятельствах. Эржебетт всего лишь жертва волкодлака. Жертва, которую он не смог или не успел пожрать... Вероятно, помешали упыри...
Конрад покачал головой:
– А если дело в другом, русич? Жертвой вервольфа может прикинуться и сам оборотень в человеческом обличье.
Всеволод скривился, взмахом руки остановил немца:
– Послушай, Конрад, не нужно меня пугать, ладно? Говори главное. Самое главное. Что тебя смущает?
– Эт-ту-и пи-и пья, – негромко произнес тевтонский рыцарь. – Вот что.
Конрад помолчал. Посмотрел на девчонку, перебиравшую в стороне мужские одежды. Объяснил:
– Это она сказать смогла. Но не смогла выговорить даже своего имени. Может статься так, что э-э-э... Эржабетт вовсе не утратила речь... нашу речь, а попросту не успела ее освоить. В то же время ей известен язык темного мира. Видишь ли, русич, вервольфы, принимая людской облик, не сразу обретают человеческую речь.
– Не сразу?
– Не в первый день, не в первое обращение. И не во второе. И не в третье. Иногда на это уходят недели.
