Глава 8
Осень 1439 г. Крым
СВАТЫ
Родные не смущают их, сосед им не помеха; И стыд забыв, они любви становятся рабами…
Поэма о Василии Дигенисе Акрите
…Скалил зубы!
Вот, гад! Выследил все-таки, сволочь!
Позади, за Ичибеем, маячил здоровяк Кызгырлы и кудрявый мальчишка Алныз.
И этот здесь… предатель!
По знаку хозяина, слуги, словно пущенные с тетивы стрелы, набросившись, скрутили беглецам руки.
— Шакал! — подойдя ближе, Ичибей Калы хлестнул Лешку по щекам, а затем больно пнул в бок.
Юноша застонал, скривился и, сплюнув кровь, с ненавистью уставился на хозяина:
— Сам ты шакал, паразитина! Сквалыжник чертов! Владос, переведи, брат. Пусть позлится, все веселей помирать. Скажи этому уроду, что…
— Думаю, он и сам догадывается о твоих словах, — повернув голову, через силу улыбнулся грек.
— …что у меня есть одно хорошее предложение насчет его доченьки!
— Что говорит этот пес? — нахмурившись, осведомился Ичибей Калы.
Владос добросовестно перевел и, скосив глаза, удивленно посмотрел на Лешку. Тот, ничуть не смущаясь, подмигнул приятелю, и нагло потребовал отпустить руки.
— Что ты можешь знать про мою несчастную дочь, подлая урусутская собака?! — воздев руки к небу, гневно вопросил Ичибей. — Ты же сам ее обесчестил — об это судачат все мои соседи — и скоро понесешь заслуженную кару! О, ты, шакал, не умрешь быстро, нет, ты будешь стонать, реветь, как…
— Ой, надоело уже слушать все эти угрозы, — Лешка сплюнул. — Владос, скажи ему, он намерен разговаривать по делу или так и будет брызжать слюной?
Грек подождал, пока красноречие Ичибея иссякнет, потом перевел и тут же передал ответ:
— Будет. Правда, добавил, что это все равно не спасет тебя от смерти… впрочем, и меня тоже.
— Ладно, еще посмотрим…
— Что ты задумал, Али?
— Увидишь.
Лешка вел себя так важно, будто сейчас просто-напросто снисходил до беседы с бывшим хозяином. А у самого все внутри сжималось холодом — сырая была идея, только-только пришедшая в голову. Ее бы обдумать как следует, вот тогда… Но — некогда было обдумывать.
Уступив, Ичибей для начала велел отпустить пленникам руки и усадить обоих на землю.
— Ну вот, — Лешка растер запястья. — Давно бы так… Теперь поговорим. Итак, первое. Я — хороший знакомый того богатого купца из Кафы, ну, с которым этот сквалыжный черт так породниться хочет…
— А, Гвидо Сильвестри! — вспомнил Владос и, подавив удивление, в точности перевел слова приятеля.
— Этот шакал — знакомый столь уважаемого человека? — не поверил Ичибей Калы. — А, наверное, он был у него в слугах.
— Не в слугах, а в компаньонах, — заносчиво отозвался юноша. — Просто мне не повезло, и мои корабли попали в бурю…
— Если ты скажешь, что богат — сквалыга тут же назначит выкуп, — не меняя тона, быстро предупредил Владос.
— …с тех пор я совершенно разорен! Лишь Гвидо Сильвестри всегда ссужал меня деньгами, всегда…
— Купец Гвидо — не только богат, но благороден и жалостлив, — Ичибей покивал. — Так ты, говоришь, что хорошо его знал?
— О, очень хорошо! От него я и услыхал о твоей дочери. Гвидо очень ее хвалил, и вообще отзывался восторженно. Все вздыхал — мне бы такую жену! Не пожалел бы и перейти и мусульманскую веру…
— Ну, с верой ты загнул! — предупредил Владос. — В это наш скряга ни за что не поверит, даже и толмачить не буду.
— Как знаешь… — Лешка собрался с мыслями и продолжил, старательно подавляя усмешку, — вот уж никогда не думал, что так будет горазд врать! А что делать — на кону стояла свобода и жизнь.
— Впрямь ли Гвидо Сильвестри так богат, как про него рассказывают?
Уж Ичибею ли не знать про богатства старика-итальянца? Хитер, ох, хитер старый скряга!
— Да уж не беден. Шесть кораблей у него, яхта, не хуже, чем у Абрамовича, три новых «мерина» в гараже…
— Ичибей, как и я, не знает, кто такой Абрамович, — скосил глаза грек. — Не буду про это. А вот про меринов скажу… только не три, а тридцать три! И не только мерины, но и волы, и быки, и прекрасные ИНОХОДЦЫ!
— И вот у такого богача, как Гвидо, совсем нет родственников, которым бы он мог передать свою фирму…
Последние слова ушлый Владос перевел, как «завещать все свое богатство».
— …а ведь он уже далеко не молод.
— Вах! — Ичибей всплеснул руками. — Ты что-то говорил про мою дочь?
— Да, теперь о дочери, — важно кивнул Алексей. — Хочу тебе сразу сказать, что между нами ничего такого не было… Не было, не было, клянусь честью! А что соседи насплетничали, ну, тут уж я ни при чем, — юноша развел руками. — Впрочем, это очень даже неплохо для нашего плана. Итак, твоя дочь Гюльнуз и я… в общем, в глазах соседей нас связывают какие-то там отношения. Типа любит она меня прям до безумия! Готова отдаться хоть сейчас… Э, Владос, этого не переводи! Короче, фишка вот в чем: соседи ведь скоро узнают, что у тебя был побег… узнают, узнают, не кривься, кто-нибудь да протреплется, хоть тот же красавчик Алныз.
Все, как по команде, повернув головы, посмотрели на Алныза, и тот побледнел:
— А я чего? Я ничего. Я вообще никогда ни о чем не болтаю.
— Слушай дальше, уважаемый Ичибей. Итак, соседи про побег пронюхают, тут уж не скроешь, узнают, и кто бежал… Дальше рассказывать? Ну, не тупи! Что непонятного? Если бежал я — как все почему-то считают, любовник твоей дочери — то почему бы и ей не сбежать вместе со мной… Вполне правдоподобно получится. Потерявшая голову от любви дочка сбежала с невольником. Безутешный отец рвет волосы на жо… на бороде. Все в лучших традициях российских сериалов! А на самом деле, твоя доченька, само собой, в окружении верных людей, плывет себе на каком-нибудь паруснике в Кафу, навстречу с любимым олигархом.
Ичибей покривился:
— Чушь какая!
— А по-моему — классный план! Кстати, у Гюльнуз имеется соперница… одна блондинка из подтанцовки… Глупая, но хваткая. Уж та ни за что не отдаст миллионера, только вот, как назло — я ей так нравился, спать не могла!
— Перетолмачу, что ты ее жених?
— Давай! Короче, я — жених, Владос — друг жениха — без нас двоих эта история хорошо не закончится! В общем, Ичибей, придется тебе нас отпустить, да еще и денег дать на дорогу. Ну а Гюльнуз отправляй в Кафу, да как можно быстрее!
— Ну, ты и жук, Алексий! — восхищенно присвистнул грек. — Вот уж не думал.
— Да, мы, трактористы, такие!
Ичибей Калы задумчиво посмотрел на двух аферистов и хлопнул в ладоши.
— Будете при мне, — жестко произнес он. — До самой Кафы. До тех пор, пока все не сладится. Ну, а задумаете бежать… Кожу с живых сдеру, ясно!
Да уж, неясного мало, все очень конкретно. Владос грустно покачал головой:
— Похоже, влипли мы с тобой, друже! Как та обезьяна в слоновий помет.
— Ничего, — весело подмигнул ему Лешка. — Главное, сейчас сошло. Дорога до Кафы, я так понимаю, не близкая?
— Но и не дальняя.
— Ничего! Еще посмотрим, кто во что влип!
Большая, пропахшая рыбой фелюка, принадлежавшая старому приятелю Ичибея Калы греку Никандру, неспешно разрезала носом пенные волны моря. Жгло палубу сиявшее в вышине солнце, свежий ветер наполнял паруса, над единственной мачтой судна, крича, кружили белые чайки. По левому борту фелюки лениво двигался скалистый берег, с правой же стороны открывалась безбрежная морская синь. Хитрый Ичибей, оценив Лешкин план вполне положительно, тем не менее вовсе не горел желанием отпускать беглецов — свою свободу те еще должны были заработать, устроив обещанную свадьбу. А уж потом…
Свесившись через борт, Лешка, нарушая все морские традиции, плюнул в воду:
— Сваты, блин, недорезанные! Вот уж кем никогда еще не был! Слышь, Владос! Даже свидетелем на свадьбе — и то не был, а тут сразу сватом!
— Кто ж тебя гнал?
Оба беглеца сидели рядом, на всякий случай привязанные к борту фелюки прочной пеньковой веревкой. Позади ворочал большим кормовым веслом кормщик, изредка пробегали матросы, а у самой мачты были раскинуты два небольших шатра — один для Гюльнуз, другой для ее папаши.
Вообще, Гюльнуз и не скрывала радости. Так же радовался и Алныз, и даже вечно угрюмый здоровяк Кызгырлы — последний был приставлен к девушке на правах «верного человека», чем очень гордился.
Что же касается хозяйского мальчика для любви Алныза — то тот, похоже, вышел из доверия, и лишь вмешательство Гюльнуз спасло его от наказания.
— Они меня вынудили, — улучив момент, поспешил оправдаться Алныз. — Проверили мешок, увидали лепешки, мясо… Били… Ну, я и рассказал все… Но я не желал вам зла! Клянусь!
— А, ну тебя, — лениво отмахнулся Владос, а Лешка даже подмигнул парню, в конце концов тот когда-то проявил к нему участие, там, в яме. И, наверное, не его вина, что…
— Город, по левому борту город! — вдруг встрепенулся Лешка. — Кафа!
— Нет, это еще не Кафа, успокойся, — грек покачал головой. — Кафа будет позже. Это Солдайя, Сурож.
— Сурож? — пялясь на каменную крепость, задумчиво повторил юноша. — Так вот он какой, Сурож.
Город напоминал стайку маленьких белых домиков, спускающихся с гор к морю. Зубчатые стены, грозные башни, уютная гавань с торчащими мачтами кораблей и рыбачьих лодок, кое-где — явные следы недавних разрушений и пожарищ. И море. И горы, и золотые полоски песчаных пляжей.
— Так, говоришь, скоро приедем? — Лешка обернулся к приятелю. — Пора что-нибудь думать.
— Давно пора, — усмехнулся тот. — Вообще, зря мы прогнали Алныза, он бы мог кое-что прояснить.
— А я его и не прогонял, — вполне справедливо заметил Лешка. — Это все ты. Давай, зови теперь… Поболтаем.
Как правильно рассудили приятели, Алнызу, по идее, должно было быть хорошо известно о том, что знает его хозяин о синьоре Гвидо Сильвестри, почтеннейшем негоцианте из Кафы. Никаких подробных сведений, как тут же выяснилось, у Ичибея, по сути, не было — что касалось лишь личной жизни купца, а не его прибылей, уж о них-то скряга был осведомлен досконально. Насчет же всего прочего знал лишь одно: синьор Сильвестри бездетный вдовец, не имеющий ни близких, ни дальних родственников, проживает в собственном богатом доме, в окружении преданных слуг. О Гюльнуз знает… Но вот женится на ней… нет, здесь еще, пожалуй, все было писано вилами по воде.
— Так надобно ускорить процесс! — тут же высказался Лешка. — Невеста не против, как говорится, осталось уговорить жениха.
— А вот это, пожалуй, будет трудновато, — Владос вздохнул. — Видишь ли, синьор Сильвестри всегда отличался большой подозрительностью.
— Надо что-то делать с Ичибеем, — оглянувшись по сторонам, заметил Лешка. — Одних он нас в город не выпустит, да и вообще…
— …скорее всего, пришибет где-нибудь, после того, как…
— Да… Не сам, так его люди. Тот же Кызгырлы.
— Значит, думать надо.
— Конечно — думать.
Через некоторое время за скалистым мысом показалась лазурная, изогнутая пологой подковой бухта, вокруг которой расположились каменные дома, стены и грозные башни. Тут и там виднелись шпили католических храмов, в бухте было полно кораблей, а над широким заливом повисло голубое, с палеными оттенками небо. Кафа!
Хитрый скряга Ичибей Калы дал парням всего лишь три дня, за которые новоявленные сваты и должны были устроить дело с женитьбой. Перед самым заходом в бухту Кафы, приятели нарочно поскандалили, даже демонстративно подрались — это чтоб у Ичибея не возникло нехорошей идеи оставить кого-нибудь из них на фелюке в качестве заложника. Наверное, тот так и собирался поступить, но, поразмыслив и посмотрев на побитые физиономии беглецов, брезгливо махнул рукой.
— Идите оба! Но, помните, мои люди будут приглядывать за вами и при малейшем подозрении убьют.
Лешка пожал плечами. Мог бы и не говорить, и так догадались, что не просто погулять выпускают. Ну, естественно, под строгим контролем, странно было бы, если б по-другому.
Город не знали ни тот, ни другой. Владос, правда, как-то раз бывал здесь, еще будучи ответственным за груз на скафе богатого константинопольского купца, но, кроме портовых таверн, ничего не видел. Туда для начала и отправились, в таверны. Шли, крутили по сторонам головами — больно уж интересно было. Каменные двух– и трехэтажные здания, улочки, мощенные круглым булыжником, массивные и вместе с тем, рвущиеся к небу храмы. Позади шел Кызгырлы и плевался — уж больно ему, мусульманину, не нравились питейные заведения, во множестве располагавшиеся по обеим сторонам улицы. Наверное, от этой назойливой опеки можно было бы убежать — что, подумав, и предложил Лешка — вызвав лишь скептическую ухмылку Владоса.
— Полагаю, что кроме Кызгырлы за нами присматривают еще несколько человек. Только они делают это скрытно. Ичибей Калы хоть и скряга, но совсем не дурак. Кызгырлы это так, чтоб чувствовали присмотр…
— Вот бы нам остальных вычислить!
— Думаю, куда легче будет уговорить жениться купца. К тому же помни, Ичибей обещал нам неплохо заплатить в случае удачи.
— Ты веришь этому скряге?
— Нет. Но все-таки… Приятно осознавать, что кто-то тебе должен.
Лешка засмеялся — и в самом деле приятно. Чтобы «господа сваты» не выглядели полными оборванцами, Ичибей скрепя сердце выдал им — вернее, Кызгырлы — несколько серебряных монет — дирхемов, которые друзья тут же, в порту, и потратили на торжище, облачившись в узкие штаны с остроносыми башмаками и длинные греческие хламиды с шелковыми поясами. Гламурненко так вышло — разноцветные штаны, алые шелковые пояса с медными бляшками, зеленовато-лазурные туники. Как авторитетно заявил Владос — «парни стали, хоть самим женись!». А Кызгырлы, посмотрев на все это безобразие, лишь гнусно выругался: понадевали, мол, какие-то женские платья, стыдно смотреть! Мало того! Друзья заглянули к цирюльнику, подстриглись — так, чуть-чуть — по-модному завили локоны, побрились.
— Ну, прямо хоть в модный журнал! — поглядев на себя в зеркале, ухмыльнулся Лешка. — Чем не сваты? Пойдем теперь искать жениха, Владос. Ты, кажется, говорил, что хорошо знаешь итальянский?
— Не очень хорошо. Но знаю.
— Тогда идем… — Лешка осмотрелся и, приметив уютный подвальчик с висевшей над ним завлекательной вывеской в виде кружки и кренделя, показал рукой. — Во-он, хотя бы туда.
Заведение, куда они спустились — естественно, имеете с Кызгырлы, — конечно же, оказалось харчевней. К посетителям тут же подскочил шустрый паренек в длинных полосатых чулках и, вежливо улыбаясь, поинтересовался, что угодно синьорам?
— Тебя как зовут, парень? — осматривая харчевню, спросил Владос.
— Фабио, синьор.
— Вот что, Фабио, тащи нам кувшинчик вина, чего-нибудь закусить по мелочи и… Что имеется для магометан?
— Кумыс, — Фабио скривился. — Велите сейчас подавать?
— А то когда же?
Парнишка оказался проворным — вмиг принес и вино, и кумыс, и кружки.
— Кушайте пожалуйста, синьоры. Вижу, вы не из людей Каридиса.
— Грацие. А при чем тут этот… Каридис?
— О, Каллос Каридис — известнейший скупердяй. Его слуги только что были здесь — такие же скупцы.
— А он богат, этот Каридис?
— О, очень богат.
— А молод?
— Скорее стар.
Быстро покончив с вином, друзья переглянулись, и Владос вновь подозвал Фабио, расплатиться:
— Вот что, друг, — отсчитывая монеты, негромко произнес грек. — Ты знаешь синьора Гвидо Сильвестри?
— Того, у которого корабли? Кто ж его не знает, особенно здесь, в порту?
— А что он за человек? Видишь ли, один наш знакомый хочет наняться слугой. Не знаем, стоит ли?
Вопрос был подкреплен монетой.
— Конечно, не стоит! — Монета тут же исчезла в узкой ладони служки. — Вы, синьоры, я вижу, не местные, а то бы знали, что Гвидо Сильвестри, как бы вам сказать… известен своей подозрительностью. Везде ему видятся какие-то проходимцы, готовые его облапошить, позарившись на имущество и доходы. Очень, очень подозрительный тип этот синьор Сильвестри — об этом все знают.
— Вот, значит, как? Подозрительный? И что — совсем никому не доверяет?
— Даже в дом не пускает! А слуги у него — звери! Чуть что, сразу хватаются за кинжалы.
— Как же можно так жить?! — выслушав перевод Владоса, вполне искренне ужаснулся Лешка. — Без друзей, без привязанностей, без веселых женщин. Один как перст! Ну, не считая слуг, конечно… Но ведь должно же быть у человека хоть какое-то увлечение! Не может такого быть, чтобы не было. Один марки собирает, второй — женщин, третий — деньги… Ну хоть что-нибудь!
— Кажется, он любит послушать итальянские песни. Ну да — канцоне! У него даже как-то были в гостях певцы… аж из самого Турина!
— Ну, на певцов мы с тобой точно не потянем, — Лешка шмыгнул носом. — А что, здоровье у синьора Сильвестри крепкое?
— Старый черт крепок, как дуб! — тут же заявил Фабио. — Но любит прикидываться болящим. Все лекарей к себе таскает — якобы что-то у него там болит.
— И что, никак не вылечится?
— Могила его вылечит, извините за прямоту, синьоры! Не успеют старому Гвидо одну болячку вылечить, как он сразу десять новых отыщет. Да еще лекарям нагрубит — вот, дескать, плохо лечили!
— А не собирается ли он, случайно, жениться? — Еще одна монета упала в ладонь харчевного служки.
— Раньше собирался. — Фабио вдруг наклонился и, подмигнув, понизил голос: — Но, говорят, ото всех снадобий у него сломалась кое-какая нужная мужская штука.
— Вот оно как! — Приятели переглянулись. — Что, совсем – совсем сломалась?
— Да пытался вылечить… Но, ходят слухи, напрасно! Так что теперь ни о какой женитьбе старый Гвидо и слышать не хочет! Наоборот, злится, как увидит какую-нибудь красивую девку. Всем, говорит, им одно надобно!
— Ну, это ж ясно… — Лешка уныло повернулся к Владосу. — Ну, лекари из нас точно — никакие. Еще хуже, чем певцы… А петь ты, конечно, не умеешь?
— Не умею, — со вздохом признался грек. Лешка задумчиво улыбнулся:
— А я вот могу, кажется… Только вот ни на чем не играю — лень было научиться.
— И я не играю.
— Плохо! Спроси-ка у этого, — юноша кивнул на Кызгырлы, угрюмо потягивающего кумыс.
К большому удивлению приятелей, Кызгырлы, оказывается, играл! На домре!
— Это такой инструмент типа лютни, кажется, с тремя струнами, — поспешно пояснил Владос. — Припоминаю, что еще и Алныз умеет играть и сама Гюльнуз.
Лешка замахал руками:
— Ну, эти двое нам без надобности. Нужны, как бы это сказать, совсем левые люди.
— Какие-какие?
— Ну вот, как Кызгырлы.
Бритоголовый надсмотрщик долго упирался, говорил что не дело правоверному мусульманину ублажать музыкой каких-то там христиан, да и вообще — недостойное занятие — для кого-то играть, иное дело — для собственного благолепия или для какой-нибудь пэри.
— Будет тебе пэри! — засмеялся Лешка. — Госпожа Гюльнуз устроит?
Надсмотрщик зыркнул глазами:
— Не пачкай светлое имя молодой хозяйки своим поганым языком, гнусный ишак!
— На ишака обижаться не буду, — выслушав перевод, бестрепетно промолвил Лешка. — Вообще, я на дураков редко обижаюсь. Да-да, так ему и передай — дурачина ты, скажи, почтеннейший господин Кызгырлы, не понимаешь своего счастья и счастья молодой госпожи Гюльнуз. Не поможешь нам, так и будешь до конца жизни своей хвосты коровам крутить, не дождавшись никакой осязаемой благодарности от скупого Ичибея. А если поможешь… — Лешка улыбнулся. — Ты только представь себе! Трехэтажный особняк со всякими там фронтонами и прочими красивыми штуками, кованые решетки, бассейн, подземный гараж на три «мерина». И — посреди всего этого великолепия ты — в белых шальварах! А вокруг слуги — так и суетятся, так и бегают — что для вас сделать, господин Кызгырлы, будет исполнено, господин Кызгырлы? Разрешите бегом? А из окна… нет, с лоджии… посматривает молодая вдова — старик Гвидо уж к этому времени помрет — и так, улыбаясь, говорит — о, достойнейший Кызгырлы, скажите шоферу — мы едем сегодня в боулинг!
Кызгырлы даже глаза прикрыл — до того заслушался! И в самом деле… Чем коровам хвосты крутить… В белых шальварах!
— Ладно, — сказал он. — Я согласен. Домру только надо купить.
С раннего утра они уселись в харчевне, из распахнутых окон которой хорошо просматривался дом престарелого синьора Сильвестри. Почти точно такой, как и представлял себе Лешка — трехэтажный, с красивостями. Правда, ограда была не кованая, а из камня, да и виднелся лишь верхний этаж, но тем не менее особняк производил впечатление. Весьма, весьма производил.
— Эй, почтеннейший! — Владос подозвал хозяина. — Что, слуги синьора Сильвестри часто к тебе захаживают?
— Каждый день, — важно кивнул хозяин — высокий горбоносый грек или армянин. — Вот и сейчас заглянут, прежде чем идти на рынок… А, вот и они!
В харчевню вошли двое угрюмых молодцов и, не глядя по сторонам, молча направились к дальнему столу. Лешка быстро нагнулся и подсунул им под ноги длинный гриф домры.
Один из парней чуть было не споткнулся:
— Черт побери! Это еще что тут?
— Ах вы, разбойники! — визгливо возмутился грек. — Сломали наш инструмент! Вы за это заплатите, негодяи! Непременно заплатите!
— Но, но, ты потише! — оглядываясь по сторонам, произнес слуга. — Вы вообще, кто такие?
— Ха! Ты не знаешь, кто мы такие, деревенщина? Мы знаменитые артисты из… из…
— Из Сан-Ремо!
— Да, из Италии! Здесь случайно, проездом из Константинополя в Лондон. А ты нам весь инструмент перепортил, пес худой! Давай, плати триста дирхемов!
— Сколько?! — слуги возмущенно переглянулись.
— Ну, двести пятьдесят. Домра-то — из красной египетской сосны! Чего шушукаетесь, злодеи? Ждете, когда мы позовем стражу?
Парни явно озадачились — уж никак не ожидали такого напора.
— Стража, эй, стража! — выглянув в дверь, заорал Лешка.
Слуги посмотрели в его сторону с явным страхом.
— О, вряд ли вы удержите этого господина! — нагнетал обстановку Владос.
А Кызгырлы ничего не говорил, лишь дико вращал глазами и время от времени хватался за заткнутый за пояс кинжал.
— Одно может вас спасти от позора, — неожиданно сбавил обороты грек. — У нас сейчас есть время, и мы б с удовольствием развлекли почтеннейшую публику в каком-нибудь богатом доме. У вас есть такой на примете, голодранцы?
Парни снова переглянулись, на этот раз — радостно.
— Есть, есть! — закричали они хором. — Наш господин, почтеннейший синьор Гвидо Сильвестри будет рад видеть вас, уважаемые господа музыканты!
Немного подождав внизу, в довольно-таки узком зале, приятели, а следом за ними — и Кызгырлы, поднялись по крутой лестнице на второй этаж, где их уже с нетерпением дожидался хозяин дома, пресловутый Гвидо Сильвестри — сухонький старичок с белой реденькой бородкой и обширной лысиной, на которую он тут же надел тюрбан. На шее старичка, поверх длинной бархатной куртки, сияла толстенная золотая цепь, кривые подагрические ноги смешно обтягивали модные штаны – чулки — левая штанина (или чулочина) была в желто-синюю полоску, правая — в красно-белую клетку. Острые носы башмаков загибались вверх так круто, что их приходилось привязывать к щиколотке тонкими серебряными цепочками.
— Однако, — удивленно покачал головой Лешка. — Ну и лыжи! Интересно, как он в них ходит?
— Приветствуем тебя, о почтеннейший! — с поклоном произнес Владос.
Лешка тоже вежливо кивнул, а Кызгырлы — дурачина — так и стоял со своей домрой, как пень.
— Ты странно говоришь, — вместо ответа проскрипел старик. — Слуги сказали, что вы — итальянские музыканты. Но вы никакие не итальянцы, — он зло прищурился. — Обманщики!
— Мы никого не обманывали! — гордо заверил грек. — Разве ж мы говорили твоим слугам, что итальянцы? Нет! Мы только сказали, что мы из Италии, но ведь не каждый, кто там живет, итальянец.
— Мудро ты рассуждаешь, парень, — Гвидо Сильвестри покачал головой. — В каком же городе вы жили?
— В Неаполе!
— В Неаполе? Так вот откуда твой странный говор! — губы старика презрительно скривились. — Неаполь — никакая не Италия! Так, деревня… Ну и что вы будете петь?
— Песни, почтеннейший синьор!
— Я понимаю, что не молитвы. Ну, что стоите? Пойте, раз уж пришли, а я послушаю.
Лешка вышел вперед и, обернувшись к Кызгырлы, махнул рукой:
— Играй!
— Не могу, одна струна сорвана! — через Владоса предупредил надсмотрщик, надо сказать — довольно запоздало.
— Ну и что? — усмехнулся юноша. — Играй на оставшихся двух!
— На двух? Хмм… А что играть-то?
— Да все, что хочешь. Бренчи себе на одной ноте — трям-брям, трям-брям — ну, как на «Фабрике звезд».
— Йэх, — совсем как бригадир Михалыч вздохнул Кызгырлы и, сев по-турецки на пол, ударил по струнам.
— Жанна из тех королев, — громко запел Лешка, — что любит роскошь и ночь!
Хотя слушателей было мало — старик и несколько слуг — юноша даже несколько волновался, все ж таки он пел со сцены второй раз в жизни. Первый раз было лет пять назад, в оздоровительном лагере, и тогда вышло неплохо, а значит — и сейчас получится.
— Слышишь, Жанна-а-а!
— В этой грустной песне поется о девушке, которая искала себе жениха, — усевшись рядом с хозяином дома, бесстрастно «переводил» Владос (над «переводом» друзья думали почти всю ночь). — Ей не нужны были молодые дурачки — слишком уж они глупы…
— О, да-да, очень верно подмечено, — закивал старик.
— И не нужны были бедняки — ибо они тоже не отличаются особым умом.
— То так!
— А вот люди опытные, уже пожившие — совсем другое дело!
— Вот-вот! И что, что эта девушка, нашла она своего жениха?
— А вот об этом — следующая песня!
Я свободе-е-ен,
Словно птица в небесах!
— О, как прекрасны белые пальцы Гюльнуз!
Я свободен,
Я забыл, что значит страх…
— Как строен ее стан! Как черны брови! Уши ее — словно морские раковины, а глаза — словно звезды. Лицо — как молодая луна. И лицо это печально. Скучает Гюльнуз у себя в далекой горной деревне. Хоть отец ее и богач, но… Несчастная девушка так мечтает жить в красивом доме, в большом и шумном городе!
— Гюльнуз… постой-постой! Я, кажется, о ней слышал!
— Мы тоже бывали у нее в гостях, и эти все песни — о ней.
Холодное тело к воде я поднес…
— Однажды к Гюльнуз прислал сватов молодой джигит Джульбарсы…
И в лодку ее положил…
— Молод и глуп этот Джульбарсы, — решила Гюльнуз. — Вот, если б он был опытным и богатым. И бархатный костюм его украшала бы золотая цепь…
— О-о-о! какие хорошие песни!
— И ночью он бы не лез со всякими глупостями, а спокойно б себе спал…
— У-у-у! Как верно замечено!
— У молодых ведь одна похоть на уме. Как им верить?
— Вот именно!
— Иное дело — пожилые, солидные люди — истинная надежда и опора для молодой неопытной девушки.
Лешка уже заколебался петь, уж и слова позабыл, начал все песни по новой… А хитрый грек все болтал, болтал, болтал…
Хозяин до того расчувствовался, что даже оставил гостей на обед. И, надо сказать, обед был более чем приличный — Гвидо Сильвестри не поскупился.
— О, Гюльнуз, Гюльнуз, — потягивая из серебряного кубка вино, качал головою старик. — Как бы я хотел помочь этой чудесной девушке!
— Она сейчас здесь, синьор.
— Как здесь? — Гвидо Сильвестри расплескал вино.
— Ее пригласил в гости Каллос Каридис, купец.
— Каллос Каридис? Этот поганый работорговец?! Гюльнуз что, сошла с ума?
— Она просто ищет приличного жениха. Опытного, пожилого, небедного… ну и чтоб без всяких ночных глупостей. Ей сказали, что Каллос Каридис как раз такой.
— Да он же известный скупец! — не на шутку разволновался престарелый хозяин дома. — Нет, он не пара для умной молодой девушки, совсем не пара… Вот что! А нельзя ли устроить так, чтобы Гюльнуз пришла в гости ко мне?!
— О нет, нет. Это совсем невозможно!
— А все-таки?
— Гм… ну… Знаете, нужны средства… Ну, там, подкупить слуг и все такое…
— Я готов платить!
— Ну что ж, — Владос подмигнул Лешке. — Пожалуй, попробуем… Но пока ничего не обещаем.
Все уже почти сладилось! А вот на фелюке приятелей ждал неприятный сюрприз.
Гюльнуз неожиданно пошла на попятную.
— Стать женой плешивого старика… Фи! Пожалуй, я лучше вернусь.
Лешка усмехнулся:
— Владос, скажи ей, что ее никто и не держит. Только не думаю, что ее папаша сыщет лучшего жениха. Нет, кабы она сама выбирала… Но здесь, у вас, такое невозможно даже представить. Так что — хрен редьки не слаще. Короче, мы свое дело сделали. Пускай возвращается, если хочет коровам хвосты крутить на колхозной ферме! А ведь могла бы жить, как в сказке! Молодая вдова! Особняк! Пароходы! Тьфу-ты… Корабли. Рядом — верный Кызгырлы в белых шальварах. Счет в крутом банке. Не жизнь — песня!
— Да я понимаю, — посмотрев на Лешку, девчонка вздохнула. — Я ведь не дура, не думайте. Просто вот взгрустнулось чего-то. Подумалось, может, хоть когда-нибудь будет так, что девушки сами будут выбирать себе женихов…
— Так ты сама и выбираешь… Ну, из предложенного списка.
— Да я не о том… — Вздохнув, Гюльнуз украдкой вытерла слезы и уже другим, обычным тоном, произнесла: — Ну что ж. Пожалуй, я согласна. И в самом-то деле, иначе зачем сюда ехала? К тому ж этот Гвидо Сильвестри, кажется, не самый плохой вариант.
— Вот именно, что не самый!
Дальше тему развивал Владос. А Лешка… Лешка молча сидел, уставившись в расшитый полог шатра, и слушал, как снаружи кричали чайки. На душе сделалось вдруг так погано, словно бы он только что предал лучшего друга… Нравилась ли ему Гюльнуз? Да! Желал ли он ей счастья? Конечно, от всего сердца! Значит — он все сделал правильно! Замуж за престарелого богача — пожалуй, лучший выход для умной и красивой девушки, измученной тоскливым существованием в опостылевших предгорьях. Папаша, конечно, богат — но и наследников у него много, так что Гюльнуз почти ничего там не светит. Единственный выход. Единственный. И очень даже неплохой. Вот только чувства… Их-то никуда не денешь, не спрячешь, не засунешь в чулок. С годами, конечно, притупятся… Нет, правильно они поступают, правильно! И все же — почему тогда так погано на сердце?
— А как ты думаешь, Али? — вернула парня на землю Гюльнуз.
— Что? — Лешка хлопнул глазами.
— Мы с Владосом сейчас обсуждали, как можно будет украсить дом.
— А… Герб себе придумай, Гюльнуз, — неожиданно посоветовал Лешка. — Герб — это такой знак…
— Я знаю, что такое герб, Али, — девушка мягко улыбнулась. — Учитель Галлор мне рассказывал. Герб… — Глаза ее затуманились. — У нас это пока не принято…
— Так ты будешь первой!
— Вот и я о том… Герб… Овальный итальянский щит, а на нем… на нем — по лазоревому полю — серебряные звезды… Нет, звезда, кажется, не геральдический знак… а, пусть будет…
Через день — последний из отпущенных трех — красавица Гюльнуз торжественно вошла в дом синьора Гвидо Сильвестри. Девушка произвела весьма благоприятное впечатление на престарелого богача, даже можно сказать — он был ею очарован. А Ичибей Калы с удовлетворением осматривал внутреннее убранство дома — шелковые шпалеры, портьеры синего фламандского бархата, мраморные лестницы, резная солидная мебель. Что и говорить — жених был далеко не беден.
Пир затянулся до самого вечера, естественно, к столу были допущены и «сваты». Лешка задумчиво потягивал терпкое крымское вино, время от времени бросая виноватые взгляды на виновницу торжества, А та держала себя гордо, словно настоящая горная княжна, лишь иногда улыбаясь будущему супругу.
К обеду подавали жареную и печеную рыбу, дичь, паштет из соловьиных язычков, различного вида студни, белые пшеничные лепешки, заливную телятину, тростниковый сахар и прочее, и прочее, и прочее. Владос с явным удовольствием наворачивал за обе щеки, а вот у его приятеля кусок в горло не лез. Словно ком стоял почему-то…
— Что ты думаешь насчет Ичибея? — улучив момент, шепотом спросил Лешка. — Выполнит он свое обещание?
— Думаю, нет, — так же тихо отозвался грек. — Зачем ему нас отпускать? К чему лишние свидетели? Вообще, по-моему, уже давно пора выбираться отсюда.
— Пожалуй, — Лешка взглянул на Гюльнуз и отвел глаза.
Обед, плавно перешедший в ужин, подходил к концу. Неслышно сновавшие слуги убирали грязную посуду — золотую и серебряную, — не забывая наполнять вином кубки. Гюльнуз, что-то шепнув синьору Гвидо, вышла из-за стола первой.
— Эй, Антонио, Велереччо! — вскричал хозяин. — Проводите госпожу в зеленую спальню. А мы с почтеннейшим Ичибеем, если угодно, осмотрим лавки и склады.
В сопровождении толпы слуг, они спустились по лестнице вниз. Немного выждав, туда же последовали и беглецы. Напрасно! Из дому их не выпустили!
— Хозяин запретил кому бы то ни было покидать дом до его возвращения! — вежливо, но непреклонно пояснил усатый молодец с алебардой и коротким мечом у пояса. Трое таких же стояли настороже у порот.
Лешка покривил губы:
— Поня-а-атно…
— Попробуем через окно, — негромко шепнул грек. — Кажется, там можно пройти по крышам!
Взбежав на третий этаж, они выглянули из окна… И тут же отпрянули — длинная черная стрела с оперением из орлиных перьев, зло задрожав, впилась прямо в ставню.
— Н-да-а, — парни невесело переглянулись. — Нечего сказать, обложили плотно — не выберешься. Это кто же так метко стреляет?
— У Ичибея хватает людей.
— Ну и что будем делать? Ждать до наступления полной темноты? А ты уверен, что…
— Попросим Гюльнуз! — решительно заявил Владос. — Она, в конце концов, теперь здесь хозяйка. И не в последнюю очередь — благодаря нам. Пускай поможет… Эй, парень! — он схватил за рукав пробегавшего мимо слугу. — Где тут зеленая спальня?
— Вон там, синьор, — слуга показал рукой и замялся. — Только… э… там молодая госпожа. Желает ли она вас принять?
— Желает! — резко распахнув дверь, заявила Гюльнуз таким беспрекословно-ледяным тоном, что слуга вздрогнул и с поклоном поинтересовался, не нужно ли чего-нибудь принести?
— Будет нужно — позову, — надменно бросила девушка и тут же милостиво кивнула парням: — Заходите!
Зеленая спальня вполне оправдывала свое название, представляя собой небольшой будуар с затянутыми зеленым шелком стенами и таким же шелковым балдахином над широченной деревянной кроватью с ножками в виде позолоченных львиных лап. Окна занавешивали бархатные шторы красивого изумрудного цвета; кроме кровати в комнате стоял небольшой столик и два резных полукресла.
— Мы, собственно, ненадолго… — грек задержался в дверях. — И вообще, очень торопимся — завтра утром отправляется в Константинополь попутное судно.
— А, вот вы куда решили отправиться… Я скажу отцу — он велит своим людям вас проводить…
— Вот как раз этого бы и не хотелось! Ты бы спросила у слуг, Гюльнуз, где тут запасной выход, наверняка ж имеется…
— Запасной выход? — девушка подошла к двери. — Хорошо, сейчас спрошу. Вы тут посидите пока…
Выйдя на лестницу, она громко позвала слугу и — как показалось приятелям — очень долго с ним разговаривала. После чего заглянула в спальню:
— Идемте!
Вслед за слугою — молодым чернявым парнем, одетым на итальянский манер — в тонкие штаны-чулки и кургузую бархатную курточку — вся троица спустилась на второй этаж, и, миновав трапезную, вышла к небольшой двери.
— Это выход на галерею, — пояснил слуга. — А с галереи можно пройти на улицу через лавку. Господа еще вернутся?
— О, конечно, конечно, — Владос тут же закивал.
— Тогда зайдете с парадного хода, этот я закрою на засов… Не знаю, как молодая госпожа, а хозяин терпеть не может незапертые двери.
— Я сама закрою, — негромко произнесла Гюльнуз. Слуга поклонился — как и многие здесь, в Кафе, он понимал и по-татарски и по-итальянски — и молча исчез.
Подойдя к двери, Гюльнуз обернулась:
— Ну, давайте прощаться…
Владос и Лешка по очереди обняли девушку… Лешка, пожалуй, крепче, чем надо бы.
— Прощай, Гюльнуз!
— Прощайте.
Приятели вышли на галерею. Быстро темнело, и в синем небе вспыхнули первые звезды. Быстро спустившись вниз вслед за Владосом, Лешка вдруг услыхал позади приглушенный крик:
— Али! — Обернулся.
— Постой, Али… — подбежав, Гюльнуз обняла его за плечи и крепко поцеловала в губы. — Удачи… — шептала она и улыбалась, чувствуя, как скользнувшие под одежду Лешкины руки гладили ее шелковистую кожу. Спину, живот… грудь…
— Нет, — с явным сожалением вздохнула девушка. — Не здесь… В спальне…
— Но, как же ты…
— Я сказала Гвидо, что уже не девушка! Наврала. Идем!
Не чувствуя под собой ног, Лешка взбежал в спальню. Гюльнуз, улыбаясь, улеглась на кровать, раскинув руки. Лешка склонился над девушкой, поцеловал… Полетело на пол монисто… шелковая рубаха… шальвары…
— Я знала… — обнимая юношу, прошептала Гюльнуз. — Знала, что ты будешь…
