Глава 17
Весна 1440 г. Константинополь
КСАНФИЯ
В зеленом платье девушка присела у оконца:
Сверкнули очи — синь небес, синее, чем сапфиры,
Пусть неприступен замок тот, и море пусть бушует,
Я подплыву и поцелуй сорву с пунцовых губок.
Родосские песни любви
…Олинф.
Именно так именовалось это местечко, расположенное в северо-западном районе Константинополя, между церковью Апостолов и старой крепостной стеной, выстроенной еще во времена императора Константина. Лешка отправился туда один — Владос еще до восхода солнца убежал по делам.
Приют располагался в старой базилике, почти у самой стены. Приземистое, окруженное старыми платанами здание, сложенное из темно-серого кирпича, выглядело несколько мрачновато, и было окружено такой же мрачной и мощной оградой, поверху которой торчали остро заточенные штыри. Так вот, по – серьезному.
Юноша уже знал, как действовать — для начала расспросить соседей, пособирать сплетни. Ближних соседей у приюта не оказалось — кругом почти непроходимые заросли, пустыри да развалины, дикое и довольно безлюдное место. Впрочем, одну корчму Лешка все же отыскал, правда, не сказать, чтобы близко.
— Приют? — озадаченно переспросил трактирщик. — Какой еще приют?
— Как какой? Олинф — так он называется.
— Олинфом называется запущенный парк, молодой человек!
— Но мне показали здание и сказали что именно там — приют. Видите ли, я ищу своего малолетнего родственника, и…
Трактирщик внезапно расхохотался и стукнул себя по лбу:
— А, ты, верно, имеешь в виду старую базилику? Вот уж не знал, что там приют. Честное слово, больше похоже на тюрьму, чем на богоугодное заведение.
Лешка улыбнулся:
— Мне тоже так показалось.
Ничего конкретного ни сам трактирщик, ни его постоянные клиенты, ошивающиеся в корчме уже с утра, сказать о приюте не могли. Нет, старую базилику все знали, как и запущенный парк, но вот, чтоб там располагался приют…
— Знаешь, парень, мы там и детей-то никогда не видали, — покачал головой завсегдатай корчмы — невзрачный потасканный мужичок неопределенного возраста с морщинистым испитым лицом и всклокоченной бородою. — В старом парке мы с приятелями частенько сидим. Знаешь, купим, бывало, по дешевке кувшинчик-другой молодого вина… Чего бы не посидеть, особенно в такую-то погодку?
Лешка кивнул — погодка и в самом деле была прекрасной. В лазурном, с белыми кучевыми облаками небе ярко светило солнышко, летали многочисленные птицы и разноцветные бабочки, в садах цвела сирень, и запах ее, казалось, растекался по всему городу. Одно слово — весна.
Покинув корчму, юноша озадаченно направился к церкви Апостолов, величественному сооружению с позолоченным куполом, ярко сверкающим в лучах весеннего солнца. Конечно, жаль, что в ближайшей корчме о приюте ничего не знали. Так, о нем наверняка должны знать служители церкви — приют, все ж таки тоже богоугодное заведение.
Заутреня давно уж прошла, а до обедни было еще далеко, но Лешка, подумав, заглянул в пустой храм. Впрочем, нет, не такой уж и пустой — человек десяток молящихся крестились перед иконами и ставили зажженные свечки. В обширной зале царил приятный полумрак, лишь откуда-то сверху проникали солнечные лучи, заставляя играть сияющим волшебством разноцветную смальту мозаик. Золотые, палевые, нежно-голубые цвета икон и фресок вызывали неподдельное восхищение. Лешка даже устыдился своих намерений — надо же, не помолиться зашел, а по своему делу. Устыдившись, перекрестился, купил в притворе три свечки, на сколько хватило мелочи, поставил во здравие друзей — Георгия, Владаса… и — старшего воспитателя Василия Филипповича, из той, прошлой, жизни — очень уж Лешка его уважал.
Потом подошел к одной из икон, кажется, это был святой Николай, помолился, вернее, просто поблагодарил Господа за благоволение, а у святого Николая попросил помощи в своих дальнейших поисках. И тут же устыдился — все ж вышло, что именно по своим делам он в храм и зашел.
Почувствовав рядом какое-то шевеление, юноша скосил глаза, увидев слева от себя молодую женщину, вернее сказать, девушку, в черной полупрозрачной вуали и длинной, до самых пят, тунике, поверх которой складками ниспадала накидка – далматика.
— Святой Николай! — негромко — но Лешка все хорошо слышал — молилась девушка. — Прошу тебя, не дай состояться этой свадьбе! Знай — я не люблю Никифора Макрита! Не люблю, не люблю, не люблю! А разве ж это по-божески, жить с нелюбимым?
По щеке девушки скользнула слеза — золотистая в свете свечей — длинные темные ресницы дрогнули. Всхлипнув, незнакомка закончила молитву и, ни на кого не смотря, быстрым шагом вышла из храма.
Лешка тоже собрался уходить — поговорить с кем-нибудь у паперти, ведь не в церкви же разговаривать! Еще раз перекрестясь, он поклонился иконе… и вдруг заметил на полу, слева от себя, что-то вроде заплечного мешка. Нагнулся — так и есть, заплечный мешок! Небольшой, изящный, из плотной нежно-голубой ткани, расшитой золотой нитью — явно женский. Точно такой же, какие носили юные модницы в старой Лешкиной жизни… Господи! А не забыла ли его только что убежавшая незнакомка?
Не думая, юноша подхватил мешок и, ускоряя шаг, покинул церковь. Зажмурился — прямо в глаза ударило солнце. Раскрыв глаза, покрутил головой, заметив изящную одноколку, запряженную небольшой серой лошадкой. Девушка — вроде та самая — уже взяла в руки вожжи…
— Госпожа, подождите!
Незнакомка обернулась, обдавая сердитым взглядом:
— Кто вы такой? Я вас не знаю.
Какая красавица! Милое, приятное лицо… да нет же, не приятное, а очень красивое! Изящная, будто выточенная из мрамора, фигура, золотистые волосы, глаза — синие-синие, с этаким зеленоватым оттенком, словно бушующий океан.
— Ваша? — без лишних слов Лешка протянул мешок.
— Ой! — девчонка всплеснула руками. — Мой! Точно мой! Спасибо вам большое… И — извините, я очень спешу!
Кинув мешок на обитое темно-голубым бархатом сиденье, девушка натянула вожжи:
— Н-но!
А Лешка, застыв у паперти, все смотрел ей вслед, покуда покрытый белым лаком кузов коляски не исчез за углом.
— Да, — поднялся на ноги сидевший на паперти нищий. — Бывают же на свете красотки!
Юноша обернулся:
— Не знаешь, кто такая?
— Нет, — нищий покачал головой и, поживописнее расправив лохмотья, уселся в церковную тень.
Лешка быстренько полез в висевший на поясе кошель… н-да, кроме завалявшегося обола, увы, ничего не осталось. И все же подошел к нищему:
— Вас не обидит обол?
— Не обидит, — усмехнулся тот. — Вообще-то, хотелось бы больше, но, судя по всему, у тебя больше ничего и нет. Так и быть, давай свой обол. За кого помолиться?
— За раба Божия Алексея, — припомнив ритуальную фразу, рассеянно отозвался юноша.
Нищий засмеялся:
— Что, понравилась?
— Очень…
— Так чего ж не познакомился?
— Да вроде как неудобно.
— Зря. Надо было.
Нищий — не старый еще мужчина с седой, свалявшейся паклею шевелюрой — потянулся и, смачно зевнув, похвастался:
— Вот и у меня такая же растет. Красавица. Скоро замуж выдавать, вот и сижу тут днями, на приданое зарабатываю. Все ж хочется устроить свадьбу, как полагается, весело и со вкусом. Чай, не голь – шмоль!
Лешке было все равно, о чем сейчас говорил нищий. Перед глазами юноши стояло ослепительно красивое девичье лицо. И длинные ресницы, и глаза цвета океана…
На колокольне ударил колокол, и Лешка, вздрогнув, повернулся к нищему:
— Не знаешь ли ты, любезнейший, где находится приют Олинф?
— Приют Олинф? Знаю. В старой базилике почти у самой стены, во-он за тем заброшенным садом, — нищий показал рукой.
— А это хороший приют? Как там надзиратели, добрые? Заботятся ли о детях?
— Ну-ну, — усмехнулся нищий. — Ты, парень, никогда так не спрашивай.
— Как это — так? — удивился Лешка.
— Несколько вопросов кряду задают только тогда, когда намеренно хотят запутать собеседника.
Юноша махнул рукой:
— Да не собираюсь я никого путать! Просто ищу малолетнего родственника, он пропал во время кораблекрушения, и, может быть, не утонул, а в приюте. Потому и расспрашиваю.
— Ну, что тебе сказать? — оборванец задумчиво почесал затылок. — Вообще, на мой взгляд — это очень странный приют.
— Почему же странный? — насторожился Лешка.
— А потому, что про него мало кто знает. Я — и то случайно узнал, а уж много лет здесь сижу.
— Ну и что с этого?
— А то, что обычно богоугодные заведения — всякие приюты, госпиталя, дома призрения — очень даже заинтересованы в том, чтоб о них знало как можно больше людей. Они ведь почти все существуют за счет пожертвований. А как же люди будут жертвовать, если не знают — куда?
— Никак.
— Вот я и говорю — странно.
— А больше ничего про приют не знаешь?
— Больше — ничего. К чему мне?
Все же поблагодарив нищего — хоть какая-то информация, — Лешка немного подумал и направился в сторону заброшенного парка — к приюту. Выбрал себе местечко поудобнее — на холмике, среди желтоватых зарослей дрока — там и улегся, хорошо было видно. Вот они, ворота приюта Олинф, как на ладони. Хорошие ворота, добротные, обитые толстыми железными полосами. Не в каждом богатом доме такие имеются. Интересно, зачем они приюту?
Ага! Вот, кажется, открываются…
Юноша вытянул шею, смотря, как из распахнувшихся створок выехала пустая повозка, запряженная парой коней, и, подскакивая на ухабах, неспешно поехала в сторону церкви Апостолов. Упряжкой правил угрюмый чернявый мужик лет тридцати пяти в синей тунике и засаленной войлочной шапке. Дождавшись, когда ворота захлопнутся, Лешка выбрался из своего убежища и, без труда догнав выехавшую на людную улицу повозку, зашагал сзади.
Обогнув церковь, телега повернула налево и покатила в сторону Амастридской площади, не доезжая до которой пару кварталов, остановилась на какой-то широкой улице, напротив целого ряда эрагстириев — лавок — или, как их про себя прозвал Лешка — «бутиков».
Да, именно «бутиков», судя по прогуливавшимся мимо — и время от времени заглядывавших в лавки — людям, довольно молодым и хорошо, даже, лучше сказать, изысканно одетым. Длинные тяжелые одежды из прошитых золотыми и серебряными нитями тканей, яркие плащи западного покроя, разноцветные тюрбаны на головах — столичные модники отнюдь не чурались смешения стилей. Лешка — и уж, тем более, возница — казались среди гуляющих жуткими плебеями из самых вонючих трущоб. Парню даже стало на миг стыдно за свой костюм — новую длинную тунику и далматику — как оказалось, в определенных кругах тут давно уже не носили ничего подобного. А вот возница в своей задрипанной тунике и шапке, похоже, ничего не стеснялся, а, соскочив с повозки, как ни в чем не бывало зашел в какую-то лавку. Покупатель, ядри его в корень!
Немного подумав, Лешка тут же заскочил следом — здесь ведь его никто не знал, а возница, конечно же, вовсе и не догадывался о том, что его преследовали.
Между тем возница деловито выбирал ткани, между прочим, весьма дорогие на вид. Улучив момент, Лешка шепотом справился о цене у пробегавшего мимо приказчика и, услыхав ответ, удивленно покачал головой. Однако!
А возница, купив несколько тюков(!) плотного дорогого сукна, расплатился за него золотыми монетами — иперпирами — и, насвистывая, принялся грузить покупки в телегу.
— Небось, хорошую одежонку пошьет! — нарочито завистливо промолвил Лешка.
— Одежонку? — презрительно обернулся приказчик. — Это обойная ткань, юноша.
— Вместо обоев, что ли?
— Такой обычно обивают стены в богатых домах… В очень богатых!
Пожав плечами, Лешка вышел на улицу и задумался. Стоило ли идти обратно за возницей? Наверное, стоило еще немного понаблюдать, по крайней мере, до тех пор, пока не станет смеркаться — ведь сам по себе факт покупки дорогущей обойной ткани служителем нищего приюта весьма подозрителен! Ничего себе интерьеры они там устраивают! А, может, возница и его повозка вовсе не из приюта? Может, он совсем левый здесь человек, а в приют просто так заезжал, по каким-то своим надобностям. Тогда, тем более, надобно проследить!
Рассудив таким образом, Лешка прибавил шагу — синяя туника мелькала уже довольно далеко впереди — и вдруг замер, увидев знакомую одноколку, «припаркованную» у коновязи одного из «бутиков». Белый лаковый кузов, сиденье, обитое темно-голубым бархатом, позолоченные спицы колес, серая лошадь с вплетенными в гриву шелковыми разноцветными ленточками. Шикарная тачка! Просто — «Ламборджини» по местным меркам.
Около коляски ошивался какой-то взъерошенный верзила, довольно молодой, и, кажется, сильный, в изумрудно-зеленой далматике, свешивающейся до самых пят, в смешных башмаках с длинными загнутыми носами. Тип вдруг оглянулся — ну и рожа у него была! Красная, наглая, самоуверенная, с гнусным таким прищуром — настоящая бандитская харя, про которые говорят, что кирпича просят. Щеки толстые, глазки маленькие, злобные — этакий вот красавец с ударением на последнем слоге. А уж распальцован — любо-дорого посмотреть, — на каждом пальце по перстню с драгоценным камнем.
— Ксанфия!
Лешка вздрогнул, увидев, как краснорожий кинулся к распахнутой двери эргастирия — оттуда как раз выходила девушка… та самая златовласка с синими, как ширь океана, глазами.
— Ксанфия! Я же запретил тебе ездить одной, как какой-нибудь простолюдинке! Если у тебя нет денег нанять кучера, я, со своей стороны…
— Ты мне не муж, Никифор Макрит! — холодно отозвалась девушка. — И никогда им не станешь.
— Так уж и никогда? — нахал загородил девчонке дорогу. — А, хочешь, ты поедешь сейчас в мой дом?
— Пропусти!
— Нет, ты поедешь! И я сделаю там с тобой такое… после чего тебе ничего не останется, как выйти за меня! Или — в монастырь! — верзила зловеще рассмеялся и схватил девушку за руку. — Не думай, никто тебя сейчас не спасет, даже Герасим Барлак, с которым ты, говорят, уже целовалась, причем — на людях!
Свободной рукою Ксанфия вдруг закатила нахалу оглушительную пощечину. Тот еще больше расхохотался… и с силой сдавил девушке руку. Та скривила губы:
— Отпусти! Мне больно!
— Мне тоже. Нет, таки ты пойдешь со мной, Ксанфия!
Лешка чувствовал, что не надо бы этого делать, что лучше было б отвести глаза в сторону и побыстрей удалиться отсюда, как поступили сейчас все гуляющие по «бутикам» франты, но…
Подойдя ближе, Лешка хлопнул верзилу по плечу:
— Ты — Никифор Макрит?
— Ну я.
— Идем со мною, и побыстрее!
— А что такое случилось? Почему спешка…
Игнорировав его слова, Лешка повернулся и небрежной походкой зашагал прочь. Десять шагов… двадцать… Теперь пора оглянуться, посмотреть — отпустил ли верзила девчонку? Если не отпустил — срочно надо придумывать что-то другое. Драка? Ну, нет, в драке Лешка ему не соперник — перешибет одним махом. Эх, жаль, не занимался раньше боксом или каким-нибудь кудо — а ведь была такая возможность, вот и Василий Филиппович говорил как-то…
— Эй, парень!
Ага! Подействовало!
Никифор, догнав его, рванул за плечо:
— Ты кто?
— Никто, — улыбнулся Лешка. — Просто один прохожий попросил меня передать тебе пару слов, хорошо заплатив.
— Что за прохожий?
— Не знаю, — юноша пожал плечами. — Неприметный такой, с бегающими глазками.
— Неприметный, говоришь? — верзила задумался. — Ага! Кажется, припоминаю… Что он просил передать?
— Что ты дашь мне еще две аспры… Давай!
— Сначала говори, не то, клянусь, мало тебе не покажется! — Никифор схватил парня за грудки и с силой тряхнул. Да-а, силен, однако — никакое кудо бы не помогло. Кулачищи, что твои арбузы!
— Да, скажу, скажу, отстань… Он просил передать, что все пропало. Надо срочно заметать следы!
— Что пропало? Какие следы?
— А я почем знаю? Говорит, похоже, что Герасим замыслил какую-то гадость.
— Значит, он так сказал? — верзила явно задумался. — Ах вот, значит… Герасим! Ну, я покажу этому гнусному ублюдку. Ведь предупреждал! А он не захотел…
— Чего не захотел?
— Не твое дело!
— Мои две аспры!
— Обойдешься! — с силой оттолкнув юношу, Никифор Макрит подбежал к одной из привязанных к коновязи лошадей, сноровисто отвязал и, вскочив в седло, понесся неизвестно куда.
— Ну, слава богу, — потирая ушибленный бок, Лешка поднялся с мостовой. — Кажется, сработало.
На углу, словно бы дожидаясь его, стояла белая лаковая коляска.
— Все в порядке? — проходя мимо, юноша с улыбкой, махнул рукой.
Златовласка удивленно подняла глаза.
— А вообще, не вязалась бы ты с этим придурком, — высказав такое пожелание, Лешка независимо прошел мимо.
— Эй!
Он чуть замедлил шаг.
— Постой же!
Юноша обернулся:
— А, это ты. Хорошая у тебя коляска.
— Да, неплохая, — девчонка пытливо смотрела на него, словно бы силилась что-то для себя уяснить. Наконец, спросила, нервно покусывая губы:
— Ты — приятель Никифора Макрита?
— Скорее уж — неприятель, — усмехнулся Лешка.
— Но ты ему хотел что-то сказать?
— Хотел, чтоб он не приставал к тебе. И, по-моему, мне удалось его уговорить
Девушка сузила глаза:
— Интересно, каким же образом?
— Да врал, что на ум пришло, — честно признался Лешка. — Просто ненавижу, когда подобные типы вяжутся к девушкам. Особенно, когда девушки этого не хотят.
— Так ты хочешь сказать, что просто-напросто помог мне избавиться от слишком навязчивого кавалера?
— Именно так.
— Не верю!
— А мне и не надо, чтоб ты верила. Главное — можешь спокойно ехать домой.
— Доброхот какой выискался!
— До свидания, любезнейшая госпожа! — издевательски поклонясь, юноша свернул в подвернувшийся на пути переулок.
— Постой! — снова закричала девчонка. — Как тебя зовут, парень?
— Алексей. А тебя?
— Ксанфия.
— Рад знакомству. Ты очень красивая.
Ксанфия улыбнулась:
— Я знаю… Прощай… И, коли все и вправду так, как ты говоришь — опасайся Никифора Макрита. Это жуткий и мерзкий тип… Как, впрочем, и Герасим…
— Я уже заметил… Постой! — теперь уже Лешка бежал за коляской.
Девушка оглянулась, придержав лошадь:
— Что-то забыл?
— Спросить… Где тебя можно увидеть?
— Ого! — Ксанфия лукаво прищурилась, на щеках ее заиграли забавные ямочки. — Вот так сразу?
— Так где? — настойчиво повторил Лешка.
— По вечерам я иногда гуляю у Влахернской гавани. Вместе с подружками и слугами.
— А мне можно прийти? Просто так… Честное слово, я вам не буду мешать!
Ксанфия неожиданно рассмеялась:
— Что ж, если не будешь — приходи.
До составления отчета оставался ровно один день, а приют Олинф до сих пор являлся непознанным, что, естественно, не могло не будоражить Лешку, все попытки которого проникнуть в тайну приюта терпели крах — и опросы соседей, и даже такое, казалось бы, верное, средство, как срочный визит технитов. Юноша попытался было прикинуться водопроводчиком — его не только не пустили на порог, но и вообще не стали разговаривать, сколько он не барабанил в дверь. Пустое! Лишь чей-то глуховатый голос пообещал спустить собак. Собаки в приюте действительно были — из-за ограды частенько слышался злобный лай. Ну, вот, еще и собаки! Словно и не приют, а какой-то военный объект. Да — дела, хуже некуда. Конечно, можно было бы просто выдумать всю информацию, но… Лешка вдруг опять вспомнил ту самую головоломку о девяти точках, оказавшихся кружками. Их нужно было соединить тремя прямыми линиями — и сделать это оказывалось возможным, лишь только выйдя за границы рисунка. Вот и здесь, похоже, нужно было выходить за границы. Ведь приют не мог быть полностью изолированным от внешнего мира — вчерашней ночью юноша даже заметил посетителей, которых безропотно пропускали в приют, словно самых дорогих гостей. Правда, при этом громила-привратник освещал им лицо горящей свечой. Фейс – контроль — ну, надо же! Если б был какой-нибудь пароль, тайное слово, Лешка, конечно, попытался бы подслушать, а там, может, и проник бы в эту неприступную крепость. Если бы… Ну, а пока оставалось лишь лежать за кустами да внимательно вглядываться в приезжавших господ — судя по коням, коляскам и носилкам, — посетители были именно господами, и не из самых последних.
Таинственные гости разъехались из приюта под утро, но Лешка так и не смог хоть кого-нибудь проследить — нарвался на гопников, которые гужевались по ночам в заброшенном парке. Пришлось срочно спасаться бегством. Убежал, конечно, тем более, уже наступало утро и улицы постепенно заполнялись народом. Придя домой, поспал пару часиков, и теперь вот сидел, думал. Да, и в самом деле, нужно выходить за пределы рисунка… то есть — приюта. Во-первых, туда ведь должны как-то доставлять еду, во-вторых — детей, сиречь воспитуемых… Да, интересно, откуда они берутся?
Лешка не поленился и, заглянув на службу, поинтересовался данным вопросом у непосредственного начальника — старшего тавуллярия Никодима Калавра.
— Откуда, откуда, — недовольно пробурчал тот. — Все из разных мест. На другие приюты накопал что-нибудь?
— Само собой!
— Ну, ладно, о воспитанниках Олинфа я, так и быть, разузнаю сам.
— Вот, спасибо!
— Так что сегодня можешь быть свободным, — Никодим неожиданно улыбнулся. — А вот завтра будем составлять отчет. Явишься сюда с раннего утра.
— Есть явиться! — по-военному отрапортовал юноша и, радостно улыбаясь, покинул Секрет.
Придя домой, юноша завалился спать, велев старому слуге Ксифилину разбудить его сразу после полудня. Солнечные лучи сильно нагревали стены, было душно, и Лешка долго не мог уснуть, все ворочался, временами впадая в дрему. В грезах ему виделась Ксанфия — то сидящая в шикарной коляске, то верхом на коне, а то — купающейся, голой…
— Эй, парень! — потряс его за плечо вернувшийся в дом Владос.
— А? Что?! — Лешка сел на ложе и очумело похлопал ресницами. — А, это ты… Который час?
— Полуденный, — хохотнул грек. — Ты что, куда-то собрался?
— Откуда ты знаешь?
— Ксифилин сказал, что ты велел разбудить.
— Да так, — юноша натянул тунику. — Есть тут вечерком одно дело.
— Помощь не нужна?
— Да нет, — Лешка поспешно спрятал улыбку. — Сам справлюсь. Да, у тебя-то хоть как дела?
— А знаешь, неплохо! — похвастался Владос. — С рудниками, увы, не получилось — там уже почти везде турки, зато нашли пару государственных мастерских — завтра берем их в управление. Угадай, что за мастерские? Ха! Ни за что не угадаешь — гончарные! Те, что у Меландзийских ворот, бывшие мои собственные! Их прежний хозяин, урод, каких мало, довел все до ручки и разорился, а мастерские за долги конфисковали в казну, в эпискепис — тут как раз мы вовремя подвернулись. Короче — завтра становимся эпискептитами! Управляющими, черт побери! О, уж я-то знаю, как организовать производство… — Грек помолчал, упиваясь собственной радостью, а потом предложил Лешке, если не сложится с государственной службой, переходить на работу к нему в мастерские — торговым представителем.
— Но лучше, конечно, послужи, — неожиданно заключил Владос. — Государственный служащий — есть государственный служащий, что и говорить… — парень вздохнул и, лукаво усмехнувшись, добавил: — Ох, Лекса, если б не было этих паразитов-чиновников — как бы мы развернулись! Весь Пелопоннес бы керамикой завалили, и еще на Каппадокию бы осталось!
Порадовавшись за приятеля, Лешка наскоро перекусил и, почистив гиматий, принялся собираться. Да и что там было собираться — только подпоясаться, как говорится! Ну, еще разгладить тунику, красиво зашнуровать башмаки, запахнуть на плече гиматий красивыми складами — это помог сделать опытный в таких делах грек.
— Ну, ты еще губы накрась! — смеясь, посоветовал он. — Уж не на свидание ли собираешься?
Лешка заметно смутился и ничего не ответил. В конце концов, говорить о свидании еще было рано. Говорить? Мечтать! Уж больно сильно зацепила его сердце греческая красавица Ксанфия, о которой, к слову сказать, юноша совсем ничего не знал. Хотя нет, кое-что, конечно, уже можно было предполагать. Девушка — явно из богатой семьи, причем вполне самостоятельная, — гоняет на своей коляске одна, без всяких там слуг и прочих мамок – нянек. А ведь годков ей не так уж и много, ну, может, восемнадцать, а то и вообще пятнадцать. Впрочем, по здешним меркам — уже давно пора выходить замуж. Замуж… Воздыхатель-то у нее имеется, как же-с, знаем — похожий на поросенка Никифор Макрит, судя по всему, та еще сволочуга! Да, есть еще какой-то Герасим — он тоже, похоже, неровно дышит к этой девчонке. Вот, блин… Ладно, там видно будет.
Выросший в совершенно ином времени Лешка не понимал сословных предрассудков и правил, поскольку если б понимал, вряд ли решился бы продолжить знакомство — ведь, кто он? И кто Ксанфия? Хотя что-то подобное уже приходило юноше в голову. И тем не менее…
Розовато-палевые воды залива Золотой Рог ласково омывали золотистый песок пляжа и серые камни Влахернской гавани. Золотой мячик солнца клонился к закату, и черные тени зубчатых воротных башен протянулись далеко – далеко, почти до самых волн. Невдалеке, за стеною, тускло поблескивал купол полуразрушенного дворца императора Константина Багрянородного, чуть левее виднелись серые стены монастыря Хора, того самого, где был в послушниках Георгий. Странный парень. Хороший, добрый, на странный. Вот так взять и добровольно уйти из жизни — запереть себя в монастырь. Ради чего, спрашивается? Ради постижения Бога? Так, может, Его можно постигнуть и каким-нибудь другим, менее радикальным способом? В конце концов, стал бы священником, как вот отец Сергий, женился бы на какой-нибудь красивой и доброй девчонке — ведь православным священникам можно жениться — нарожал бы детей. И служил бы себе спокойно службы в какой-нибудь церкви, пользуясь уважением прихожан. Не жизнь — сказка! И — при Боге, и из мира уходить не надо. Нет, понесло в монастырь!
Лешка задумался — конечно, хорошо бы поговорить с парнем на эту тему, да только вот тот что-то давно уже не показывается дома. Видать, и вправду, скоро примет постриг, а тогда уж разговаривать будет поздно.
Юноша обернулся, услышав позади девичий смех, и солнечный луч ударил ему в левый глаз. Лешка прищурился…
Три девушки в легких накидках, смеясь, спускались по узкой тропинке к морю. Солнце било им в спины, обрисовывая фигуры, так, словно на всех трех вовсе и не было никакой одежды. Пока Лешка раздумывал — подойти сразу или чуть подождать? — девчонки сбросили обувь и, приподняв подолы туник, взбаламутили ногами воду.
С многочисленных, стоявших в гавани кораблей им махали руками матросы. Девушки тоже помахали в ответ, и, прихватив обувь, пошли по узкой полоске пляжа в сторону гористого мыса, поросшего густым кустарником и кипарисами. На Лешку даже и не взглянули, впрочем, он и не привлекал к себе особого внимания — стоял себе чуть в стороне от тропинки, делая вид, что разглядывает корабли.
С криком и воплями пробежали мимо какие-то мальчишки, на ходу сбрасывая одежку, с разбегу бросились в море — Лешка позавидовал и тоже хотел последовать их примеру, но, подумав, решительно направился к мысу, ведь девчонки-то — а с ними и Ксанфия, которую он давно уже узнал — шли как раз туда!
Набегавшие волны ласково лизали ноги, и юноша запоздало снял промокшие башмаки — пока возился со сложной шнуровкой, девчонки уже удалились настолько, что их стройные фигурки еле-еле виднелись из-за кустов и розовато-серых каменных россыпей. Подхватив обувь, Лешка прибавил шаг.
Солнце, ласковое южное море, стройные кипарисы на фоне ярко-голубого неба — ему все это снится?
Юноша обнаружил девчонок на другой стороне мыса, точнее, сперва услыхал их смех, визг и веселые крики. Вот донесся шум падающих обратно в воду брызг. Кто-то взвизгнул… Ага! Вон они, там, за кустами. Купаются… Подождать? Или все же пойти, взглянуть? Да, почему б не взглянуть? Обязательно! А уж, когда оденутся, подойти, чтоб зря не смущать…
Лешка не успел сделать и трех шагов, как навстречу ему, из кустов вышел вооруженный копьем и мечом здоровяк в короткой тунике и узких воинских штанах.
— Сюда нельзя, молодой человек! — довольно вежливо произнес он.
Скосив глаза, Лешка увидал и второго — такого же.
— Почему нельзя?
— Там купаются девушки, которых мы охраняем.
Охрана, вот оно что! Где ж вы были вчера, парни? Лешка улыбнулся:
— Господа, уверяю вас, я вовсе не собираюсь подглядывать. Просто одна из девушек пригласила меня прогуляться с ними… после купания.
— Подождите хотя бы во-он у тех камней.
— Ну, разумеется.
Пожав плечами, Лешка, не спеша, зашагал в обратную сторону, как вдруг, его снова окликнул охранник:
— Молодой человек!
— Да? — замедлив шаг, юноша обернулся.
— Не могли бы вы… — охранник опасливо покосился на кусты и подошел ближе. — Не могли бы вы не говорить про нас девушкам. Видите ли, они не любят слишком назойливой опеки, особенно, Ксанфия. Вчера вот, удрала от нас, еле потом нашли. Не скажете?
— Хорошо, не скажу.
Устроившись на берегу, за камнями, Лешка от нечего делать покидал в залив мелкие плоские камешки, затем немного полюбовался открывавшимся видом на Золотой Рог, немного подумал и, решительно сбросив с себя одежду, побежал в море, Вернее сказать — осторожно пошел, плавал-то парень плохо. Да он и не собирался переплывать залив, просто окунулся пару раз, не уходя с мели, да поплыл по-собачьи обратно.
— Здесь обычно купаются только маленькие дети! Ого! Лешка сконфуженно поднял голову, увидав перед собой всех троих девушек. Мокрые после купания, золотистые волосы Ксанфии шевелились от нежного дуновения ветерка, синие глаза смотрели с любопытством и легкой насмешкой, пухлые розовые губы разошлись в улыбке:
— Кажется, я тебя знаю!
— Конечно, — Лешка так и сидел в воде, — не вылезешь ведь на берег перед девчонками — голым.
— О, да это твой знакомый? — расхохотались остальные девчонки.
Они были, конечно, не такими красивыми, как Ксанфия — а, может, это просто юноше так казалось, — но все же довольно привлекательными — чернокудрые, темноглазые, смуглые, одна чуть помладше другой, обе чем-то похожи — наверное, сестры.
— Ты плохо плаваешь? — хихикнув, осведомилась младшая.
Лешка улыбнулся:
— Некому было научить. Вы ведь не станете?
— Не станем? — хохотнув, Ксанфия независимо повела плечом и, обернувшись, подмигнула подружкам. — Ну, что девушки, покажем ему, как нужно плавать?
— Запросто! — решительно бросила хохотушка и первой стащила с себя тунику, обнажив тонкое, еще совсем девичье тело.
То же самое сделала и та, что постарше, а за нею — и Ксанфия!
Лешка не поверил своим глазам — три обнаженные красавицы обступили его и, схватив за руки, потащили в море.
— Эй, эй, не так быстро! — забеспокоился парень. — Я ведь предупреждал, что плохо плаваю.
— Вот мы тебя и поучим!
Расхохотавшись, девчонки завели юношу в воду примерно по грудь и принялись нырять и брызгаться. Ксанфия! Ее тронутое золотистым загаром тело оказалось под стать лицу — таким же красивым. Тонкая талия, грудь с пухлыми небольшими сосками, стройные изящные бедра…
— Ой, девушки! А он, кажется, покраснел!
Покраснеешь тут.
— А давайте играть в догонялки, — предложила юная хохотушка и шлепнула Лешку по плечу. — Тебе водить!
— Как же, поймаешь вас!
Впрочем, Лешка и не думал отказываться — только дурак отказался бы половить в теплой морской воде голых красоток. Набрав в грудь воздуха, плашмя бросился в набежавшую волну, заколотил руками… Уж, конечно, девушки ему не давались — они-то плавали, как русалки. Хотя… Очередной раз отдышавшись, Лешка вдруг обнаружил недалеко от себя Ксанфию… Нырнул… Обхватил руками тугие бедра…
— Смотрите-ка! Поймал, поймал! — подплыв ближе, девчонки подняли целую тучу брызг.
Лешка стоял, чувствуя кожей напрягшуюся грудь девушки, крепко ухватил руками ее тонкий стан…
— Ты красивый юноша… И, кажется, неплохой человек, — Ксанфия улыбнулась и, крепко поцеловал парня в губы, резко нырнула в сторону.
— Ага! Чем это вы там занимаетесь? — хохотали подружки.
Вынырнув, Ксанфия посмотрела на небо:
— А не пора ли нам домой, девушки?
— Да, пойдем… Вон, уже сумерки, — послушно кивнули смуглянки. — Лекса, мы сейчас выйдем — ты не подсматривай!
— Да нужно мне…
Как они его назвали? Лекса… Так же, как Владос с Георгием. Ну да, сокращенно — от Алексея. Не Лешка а Лекса… Тоже ничего.
Сестры — они и в самом деле оказались сестрами, старшую звали Платонида, а младшую — Софья — поехали домой в своей коляске, желто-голубой, запряженной черной низкорослой лошадкой, Ксанфия с Лешкой — в белой, лаковой — держались позади, рядом.
Сестры жили совсем близко от гавани, неподалеку от церкви Хора и монастыря. Большой трехэтажный дом, подсвеченный изящными светильниками вход — да, тоже далеко не бедная семейка. Девушки попрощались:
— Доброй ночи, Ксанфия… И тебе, Лекса!
— И вам доброй ночи!
Ксанфия тронула поводья:
— Тебе куда?
— Где выпустишь, там и слезу, — улыбнулся Лешка.
— И все-таки?
— Далеко, у Пятибашенных ворот, это почти через весь город.
— Да, не близко, — кивнула девушка. — И все же — поедем. Мой дом, кстати, от твоего недалеко — у форума Аркадия, так что — почти по пути, — девушка улыбнулась и подогнала лошадь. — Н-но, Деметра!
На фоне массивных Адрионапольских ворот, позолоченных последними лучами зашедшего солнца, виднелись купола церкви Хора. Один, два, три…
— Их шесть, не считай, — повернув голову, негромко произнесла Ксанфия. — Я, кстати, давно поняла, что ты не местный.
— Слишком растягиваю слова?
— Да. И некоторые произносишь как-то странно. Откуда ты?
— Меня называют Пафлагонцем, — промолвил юноша, прислушиваясь к стуку копыт. — Но это не так — я русский.
— Русский?! Вот здорово! У нас в гостях были русские паломники — им очень понравилась и Святая София, и церковь Хора — особенно, конечно, мозаики и фрески. Ты, конечно, слыхал про Федора Метохита?
— Нет, — Лешка не стал врать, почему-то вот не хотелось сейчас…
— Как? — девушка округлила глаза. — Это же великий ученый, поэт, монах! Он жил и творил в монастыре Хора — основал там огромную библиотеку, украсил церковь мозаиками, знаменитыми на весь христианский мир! «Мария и Иосиф перед проконсулом Квирином» — не видел, что ли?
Лешка сгорал от стыда — не первый раз его уже упрекали в невежестве, его, человека двадцать первого века! Впрочем, а что он видел-то, кроме тракторов и сельхозмашин? Да и вообще, что видели и что знали его сверстники где-нибудь в провинции, да и не только. Много ли молодых — да и не обязательно молодых — москвичей или петербуржцев знают, где находится церковь Хора? Да и просто — что такое фрески, мозаика… Лешка покачал головой — тупые, блин, гоблины! А сам-то он кто?
— А почему такое название — Хора? — юноша ловко перевел разговор в несколько иную плоскость.
— Хора — это одно из восхвалений Господа нашего Иисуса Христа и Матери Божией! — положив вожжи на край сиденья, Ксанфия перекрестилась. — Правда, некоторые полагают, что «Хора» — просто означает «место, расположенное за городом». Не знаю.
— Ага! — уколол Лешка. — Вот, и ты не знаешь! Куда уж мне, простому трактористу и пэтэушнику.
— Кому?
— Ну, провинциалу.
Девушка неожиданно улыбнулась:
— Твоя беда легко поправима. Лекса! Ведь ты хочешь стать знающим и умеющим подать себя в обществе человеком?
— Конечно, хочу… — Ладонь юноши словно бы ненароком накрыла девичью руку.
Коляска как раз въехала в тень одного из церковных притворов… и Лешка, набравшись храбрости, поцеловал девушку в губы… И целовал долго – долго, пока предоставленная сама себе лошадь не вывезла коляску на людную площадь.
— Слушай, — тяжело дыша, негромко произнесла Ксанфия. — Давай поедем… тут, в одно место… Немедленно! Сейчас!
Лешкины возражения во внимание не принимались, да и не очень-то он возражал, так, для порядка. Девчонка, словно осатанев, погнала коляску, не обращая внимания на выскакивающих из-под копыт и колес прохожих, выкрикивающих гнусные ругательства вслед несущемуся экипажу. Ну, не девчонка — чисто Шумахер! Лешка даже опасаться стал — как бы не перевернулись, ведь могли, могли…
Наконец, коляска, замедлив ход, въехала в какую-то подворотню и остановилась напротив глухого забора, выкрашенного побелкой. В заборе зияла узкая дверца, увитая густым зеленым плющом.
— Подожди, — оглянувшись по сторонам, Ксанфия подбежала к калитке и несколько раз стукнула в нее кулаком.
Немного выждала. Затем постучала еще. Дверца наконец отворилась, правда, не до конца, нараспашку, а слегка, чуть-чуть… Что-то кому-то сказав, Ксанфия обернулась и жестом позвала юношу — иди, мол.
Пожав плечами, Лешка вылез из коляски и протиснулся в калитку вслед за девушкой. Они оказались в обширном саду с оливковыми деревьями, грушами, яблонями, виноградом и еще какими-то деревьями и цветами. По неширокой аллейке, указывая дорогу, шагал привратник — лысый темноглазый старик, судя по гладкому подбородку и тоненькому голосу — евнух.
— Сюда, госпожа! — пропищал он, подойдя к опоясывающей обширный особняк галерее.
— Я заплачу чуть позже, — Ксанфия нервно закусила губу.
Старик поклонился:
— О, не стоит и беспокоиться. Проходите.
Влюбленные — наверное, уже можно было их так называть — оказались в полутемной гостиной и по узкой лестнице поднялись на второй этаж, в комнату, довольно обширную и темную… Лешка вдруг отпрянул, сбоку явно кто-то стоял!
— Не бойся! — расхохоталась Ксанфия. — Это всего лишь статуя. Их здесь много!
Статуй здесь действительно хватало, похоже, что мраморных, размером с человеческий рост, раскрашенных, голых… Ну, какие же статуи в одежде?
— Это настоящие, греческие, — отворив широкие ставни, девушка улыбнулась. — Недешевые, между прочим…
За окном, во дворе, что-то журчало. Лешка не поленился, подошел, выглянул, увидев внизу бьющий фонтан и пруд.
— Прежний владелец очень любил ловить прямо из окна золотистых карпов.
— Да-а… — юноша покачал головой. — Красиво жить не запретишь! И где теперь прежний хозяин? Не иначе — в тюрьме?
— Откуда ты знаешь?
— Так… Догадался.
Подойдя, Ксанфия обняла его сзади и поцеловала в шею. Лешка повернулся…
— На! — девушка подала ему… отрез какой-то голубоватой ткани. — Задрапируй окно… Видишь, там, наверху, есть карниз.
— Сделаю, — кивнув, Лешка проворно повесил занавесь, и в комнате сразу образовался некий приятный полумрак… навевающий вполне определенные мысли.
— Нет-нет, не поворачивайся! Я скажу — когда…
Заинтригованный, юноша пожал плечами и принялся ждать. Ожидание, впрочем, не затянулось надолго.
— Можешь повернуться, — разрешила Ксанфия. Лешка обернулся… И никого не увидел! То есть никого, кроме статуй, среди которых — он присмотрелся — были и женские — все в разноцветных париках.
— Отыщи меня! — прозвучал девичий голос. — Ну же! Юноша скользнул к статуям… Горевшие по стенам светильники еще больше сгущали полумрак… Ага, вот она, Ксанфия! Какая великолепная грудь!
— Ты! — Лешка протянул руку… и тут же отдернул, почувствовав вместо нежного тепла кожи каменный холод мрамора…
— Не угадал! Не угадал! — голос и смех звучали, казалось, повсюду. — За каждую неудачную попытку будешь снимать с себя какую-нибудь вещь. Начнем с туники]
Послушно сняв тунику, Лешка дернулся… и снова неудачно! И так, до тех пор, пока не остался совсем без одежды…
-Ну?
Юноша присмотрелся — вот эта статуя похожа, очень похожа… Нежные обводы талии, волнующая ямочка пупка, грудь с твердыми пупырышками сосков… почти как настоящая… А, впрочем, почему бы и нет?
Лешка протянул было руку… и тут же отдернул — статуя была рыжей! То есть — в рыжем парике…
— Ха-ха-ха!
Засмеявшись, статуя сбросила парик и, сойдя с постамента, бросилась в объятия юноши, жарко целуя его в уста:
— Люби меня, Лекса, люби… Как Орфей любил Эвридику, как прекрасную Елену Парис.
Лешка прижал к себе девушку, погладил по спине, ниже…
— Там… — томно вздохнула та. — Там есть ложе… Неси меня!
Ложе оказалось большим, мягким, застеленным нежно-зеленым шелковым покрывалом… на котором так пленительно, так маняще и так зовуще смотрелось стройное бронзовое от загара девичье тело.
Юноша медленно опустился рядом, поцеловал деву в пупок, в твердые соски грудей, обнял…
Ксанфия выгнулась, застонала, прикрывая глаза…
А потом они еще бегали между статуй, ловили друг друга и снова любили, так, что казалось, это чудо, эта волшебная сказка не кончится никогда. Ну и не надо, чтоб кончалась!
Впрочем, кое-кто, оказывается, думал иначе!
Снаружи, со двора, вдруг донесся громкий озлобленный вопль, похожий на крик рассерженного осла.
Любовники, не сговариваясь, подбежали к окну.
— Где она? Где? Отвечай, старикашка! — распаляясь, кричал краснорожий здоровяк… вполне, кстати, знакомый. — Я видел ее коляску!
— Ой! — Ксанфия испуганно прикрыла рот рукою — Это же Никифор Макрит! Но как он узнал? Неужели…
— Гадать сейчас некогда, — Лешка лихорадочно соображал, что делать. — Скорей одевайся и становись вот сюда, за дверь… Выбежишь из комнаты, когда он войдет.
— Но как?
— Увидишь.
Лешка подскочил к одной из «женских» статуй и, подтащив, положил ее на ложе. Потом сверху взгромоздил и мужскую…
По лестнице уже громыхали шаги, слышалось злое сопенье.
— А как же… как же ты? — в ужасе прошептала Ксанфия.
— Жди меня в конце улицы! Только бы, только бы все удалось…
Едва шаги громыхнули у самой двери, Лешка надрывно застонал у самого ложа:
— Ох! Ох! Ах!
— Что я слышу? — Никифор Макрит распахнул дверь резким ударом ноги. — Горе тебе, неверная! А твоего любовника я сейчас загрызу!
С этими словами он бросился на томные крики, словно разъяренный лев, и Ксанфия, пропустив его, благополучно проскользнула к лестнице.
— Ага! Полюбовнички!
Никифор с размаху пнул «мужчину» ногой в бок… И, заорав от нестерпимой боли, запрыгал на одной ноге!
Лешке едва удалось сдержать хохот.
Впрочем, Никифор, хоть и был явно озлобленным, но пришел в себя быстро — живо сообразив, кто сейчас лежал перед ним на ложе.
— Ах, вы издеваться? Ну, сейчас кому-то мало не покажется, клянусь святым Георгием!
Он тут принялся бегать по всей комнате, словно бешеная собака, орать, заглядывать во все щели, заглянул и под ложе, и за полки, за статую, расчихался даже…
— Ну и пылища…
И подошел к окну, подышать. Наклонился…
Застывший в углу обнаженной греческой статуей Лешка, прыгнув, дернул здоровяка за ноги… В пруду послышался всплеск и дикие разъяренные вопли.
Засмеявшись, Лешка схватил в охапку одежду и ветром бросился прочь. Вылетев из калитки, миновал арку…
Как и договаривались, Ксанфия ждала его в коляске в самом конце улицы.
— Садись, — девушка быстро погнала лошадь. — Ты здорово целуешься… да и вообще… Господи! — она снова перекрестилась. — О чем это я?! В старые времена нас бы за все это подвергли такой епитимье — мало не показалось бы! Слава богу, сейчас все по-другому.
— Как — по-другому?
— Ну, — Ксанфия замялась. — Не как тогда. Более открыто, более естественно, старики говорят — более нахально, но я так не считаю. В конце концов — почему я не могу позволить себе искупаться в жару в заливе? Потому что грешно обнажать тело? И почему я не могу любить — кого хочу? Старики говорят — до свадьбы не имею права!
— Чушь какая! — расхохотался Лешка.
— Вот именно так считают все мои подружки. Да и вообще — вся молодежь… ну или почти вся. Но — только не мой опекун!
— А кто твой опекун?
— Андроник Калла, протокуратор Секрета богоугодных заведений!
— Господи… — Лешка хлопнул себя…
