— … реть вам вовеки в геенне огне…

— … долов каменных на головы ваши твердоло…

— … жидает вас участь всех язычников греш…

Нет, Аделаиду не мучили, не убивали, не приносили в жертву. Пока не приносили. Связанная княжна разорялась, лежа посреди большой утоптанной поляны под не просто огромным, а чудовищно огромным — Бурцев и не подозревал, что такие вообще существуют в природе, — дубом.

Здоровенные неподъемные глыбы — вроде тех, из которых были высечены статуи Брутена и Видевута, — окружали поляну и валялись поодаль — в густом ельнике и меж голых лиственных деревьев. Черные верхушки камней оскаленными зубами торчали из прокушенных белых сугробов. Выглядело все так, будто некие великаны задумали возвести посреди леса гигантский мегалитический памятник, но, притомившись в самом начале работы, бросили грандиозную стройку. Осталась лишь кое–как обозначенная неровная окружность с проплешиной посредине и разметенным остывшим кострищем.

«Каменный Круг Смерти! — понял Бурцев — И погребальный костер кунинга Глянды! И вайделотский дуб — святая святых заповедного леса пруссов!»

И связанная Аделаида! С дурацкой цацкой из стрелянной гильзы в золоте.

В изголовье девушки восседал один–единственный страж — кривой на левый глаз вайделот. Жреца Бурцев узнал сразу: именно он заправлял общинными моленьями в храме–сарае. Поверх жреческого балахона на одноглазом сейчас был надет засаленный меховой тулупчик. Кривой посох валялся поблизости.

Калека–вайделот вел себя более чем странно: не глядя на пленницу, он то зажимал ей рот рукой, то давал Аделаиде возможность прокричаться секунду–другую. Потом снова флегматично опускал грязную ладонь на лицо княжны. И снова убирал. И опять повторял процедуру.

Что именно кричит полячка, кажется, совершенно не интересовало прусского друида. Видимо, для него сейчас был важен крик как таковой. Это настораживало. Как и то, что Аделаиду охранял лишь один человек. А где же остальные вайдело–ты? Где их пресловутый Кривайто?

Все это здорово смахивало на ловушку. Если жрецы Священного леса выследили и поймали девушку, они не могли не заметить и преследующего ее Бурцева. И разумно рассудили, что второй святотатец сам прибежит на крики пленницы. Значит, все–таки засада? Не может ведь одноглазого калеку оберегать только сказочный дуб–великан.

Хотя дубок–то не простой. Ствол у лесного великана — неохватный, а меж мощных корней зияют три глубокие ниши. В каждой — по раскрашенномy глиняному истукану почти в рост человека. В центре — краснорожий дядька с черной кудрявой бородой. Перед этим идолом тлеют угли небольшого костерка. Судя по обилию золы, давно уже тлеют. Что–то тут у пруссов вроде незатухающего вечного огня.

Справа от чернобородого стоит грубо слепленная статуя совсем еще молодого парня. На голове юнца — глиняный венок из колосьев, а подле ног — горшок, набитый соломой. На горшке — незамысловатый узорчик в виде змейки.

Из левой ниши грозно смотрит суровый старикан в рогатом шлеме — тоже из глины. Рядом с дедком аккуратно сложены человеческий, лошадиный и коровий черепа. Эти уже настоящие.

«Обитатели прусского пантеона, — догадался Бурцев. — Молниевержец Перкуно, бог молодости, урожая и источников Потримпо и повелитель мертвых Патолло. Ох, и попал же ты, Васька, в самое сердце Священного леса попал».

Он выставил перед собой дубинку, опасливо осмотрелся по сторонам. А вот глянуть вверх — за еловые лапы, под которыми сам же и прятался, — не удосужился. Напрасно…

Шаг, два — и жрецы посыпались с деревьев как горох. Захлопали в воздухе длинные широкие одежды. Что–то мелькнуло перед глазами. Послышался сухой стук дерева о дерево. Первый нападавший рухнул прямо на руки, выбил посохом палку чужеверца. Еще двое или трое спрыгнули справа, другая парочка — слева. А сколько противников очутилось сзади него, Бурцев даже не понял. Зато ощутил хрясткий удар по затылку. Хорошенький такой удар. Неточный, правда: тот, кто его нанес, видимо, сам не удержал равновесие после приземления. Да и толстая войлочная шапка–подшлемник уберегла голову. Но с ног Бурцева все–таки сшибло.

Он выкатился из укрытия к языческому капищу — прямо в Круг Смерти. Используя инерцию, кувыркнулся через плечо, подскочил на ноги, прыгнул вперед — под дуб.

Охранник Аделаиды уже стоял в боевой стойке, направив свой посох в голову противника. То ли ударить хотел, то ли зацепить изгибом кривой палки за шею. В любом случае выпад прусса не достиг цели.

Бывший омоновец уклонился от просвистевшей палки, левой рукой отбил жреческое оружие в сторону, правой нанес в открытую челюсть одноглазого добрую зуботычину. Вайделот перелетел через валявшуюся сзади пленницу. Грохнулся на спину. Подвывая и подволакивая за собой посох, пополз за дуб.

Рот Аделаиды больше не зажимала жреческая ладонь. И княжна вопила в голос. Обрадованно вопила, восторженно. Словно азартная фанатка на боях без правил.

— Вацлав! Давай, врежь этим язычникам! Бей идолопоклонников богопротивных! Разорви их всех!

Полячка кричала и подбадривала, будто и не было между ними недавней размолвки. А бой под дубом действительно разворачивался без всяких правил. Нешуточный бой! Десяток кряжистых бородатых пруссов с дубьем в руках уже обступали безоружного противника и связанную девчонку. Ничего ж себе раскладец…

Бурцев увернулся от одного посоха, отскочил от другого.

— Развяжи меня! — потребовала Аделаида.

Ага, как же! Пока он будет возиться с узлами, жрецы забьют, на фиг, обоих. Как мамонтов забьют. Пережигать путы угольками тоже времени нет. Нет и захудалого ножика под рукой. Да чего там — у него вообще сейчас ничего нет. Кроме набитых до мозолей кулаков и проворных ног.

В слабой надежде Бурцев глянул за дуб. Облом–с! Кривой на левый глаз охранник Аделаиды успел свалить вместе со своим посохом. И чем теперь прикажете обороняться? Голыми руками? Или хрупкими глиняными истуканами? Бурцев подхватил из–под ног прусского бога мертвых Патолло бычий череп. Держа за рог, угрожающе поднял над головой. Смешно, конечно, но хоть что–то…

От визга жрецов, возмущенных таким святотатством, заложило уши. Не стало слышно даже криков Аделаиды, которая все еще требовала, чтобы он, бросив все, освободил ее от веревок.

Бычий череп разбился о первую же бородатую морду прусского священнослужителя. Еще одного Бурцев согнул пополам ловким ударом ноги под дых. Третьего подцепил мощным апперкотом. Но больше увертываться от мелькающих в воздухе палок он уже не мог.

Дотянулись сразу трое. Сильный тычок в грудь. Удар жреческого посоха под колени. Да и по черепушке приголубили — мало не показалось: шапка слетела, в глазах заплясали искры.

Уже падая и готовясь к неминуемой смерти посреди языческого капища, Бурцев услышал зычный клич:

— Готт мит унс!

«Немцы», — спокойно, без тени радости или огорчения, подумал он. А чего радоваться, чего огорчаться? Что разъяренные жрецы, что тевтонские рыцари — все ведь едино.