С тяжелым сердцем Бурцев прошел между фигурами легендарных прусских вождей–воителей Брутена и Видевута. С нехорошими предчувствиями ступил на заповедную территорию. Ох, напрасно не сказал он Аделаиде всей правды. Напрасно утаил от полячки, что опасаться на лесном капище следует вовсе не языческих духов, а их жестокосердных служителей. Теперь девчонке неведомо даже, где таится истинная угроза. Да и до угроз ли ей сейчас. Аделаиде в гневе отказывает элементарное чувство самосохранения. И днем, под ярким солнышком, разъяренную княжну побасенками о нечисти не больно–то и испугаешь.

Хотя… Хотя насчет яркого солнышка — это еще как сказать. Под вековыми деревьями–великанами солнце теперь не казалось ему таким уж ярким. Чаща, где скрылась Аделаида, молчаливо обступила непрошеного гостя, затенила, отрезала от остального мира, будто вобрав в древесный кокон. Нет, вроде бы ничего не изменилось. Никакой явной разницы между нижним лесом и леском на взгорье рациональная часть сознания Бурцева не улавливала. Но… Но как–то по–особенному зловеще выглядели густо растопыренные над головой голые ветви. Не бодро, не успокаивающе, а тревожно скрипело под ногами. А налетевший вдруг ветер сыпанул чужеверцу прямо в лицо снег с еловых лап. Точно сыпанул, словно прицелившись.

Бурцев поежился. Может быть, каменные стражи не столь уж безобидны? Может, души древних прусских героев в самом деле витают над языческим святилищем и гонят чужаков прочь? Может, оживший лес уже поглотил глупышку Аделаиду всю без остатка и теперь готовится закусить новой жертвой? А что, в конце–то концов, он уже испытал однажды силу древней магии. На собственной шкуре испытал. Ведь именно реконструированный неоскинхедами колдовской обряд арийских эзотериков забросил его в прошлое. И кто знает, чего следует ожидать теперь от заклинаний прусских жрецов–вайделотов?

Бурцев тряхнул головой. Хватит, а?! Пора избавляться от наваждения. Он двинулся дальше — по протоптанному в снегу следу. Беглянка зайцем петляла меж деревьев. И… И похоже, не только она! Много, слишком много вокруг следов для одной–то девчонки. Кто ж тогда его путает? Люди? Духи? Духи вообще–то следов не оставляют. Или все же оставляют? Тут всякое может статься…

И Бурцев крикнул:

— А–де–ла–и–да!

Отозвалось:

— Аиа–аиа–аиа…

Подумав, добавил дурацкое:

— Ау!

— У–у–у! — вновь глухо откликнулся лес. Однако! Зябко как–то на душе… Но все равно княжну сейчас надо спасать, а не ужастики фантазировать. Глубокий вздох. Пот — со лба. Вытер, стряхнул — аж с руки брызнуло. Зато вроде отпустило. Да, слабоваты будут прусские колдуны и божки их священной чащобы. Только и хватает силенок, что мороку напустить. Хотя какой там морок! Самовнушение иногда похлеще магических заклятий будет. Поддашься — застращаешь сам себя до потери пульса.

Огляделся. Лес вокруг как лес. Обычный зимний еще, хоть начало весны на календаре. Ну, а то, что шумливый такой, и снегом сыплет — так ведь на взгорье вырос. Любой ветерок теперь ловит безлистыми ветками и пушистыми хвойными лапами. А поймав, не сразу выпустит. Помусолит сначала, поболтает меж ветвей и только потом…

Стоп! Вот это уже точно не ветер! То ли женский вскрик, то ли всхлип? То ли просто показалось? Нет, вот снова!

Бурцев пригнулся, мягко — по–кошачьи — побежал на звук, глянул из–за толстого шершавого ствола. Следы. Примятый снег. Еще следы. И еще. Много следов. Больше, чем раньше. Нет, княжна точно так наследить не смогла бы. Трехэтажное древнее русское ругательство сорвалось с губ. Простое и в то же время витиеватое, изощренное. Странно оно, наверное, прозвучало в святилище пруссов. Но вовсе не местных богов крыл сейчас отборным матом Бурцев и даже не жрецов Священного леса, а себя неразумного. Дурак ведь дураком: бросился сгоряча в погоню за глупышкой Аделаидой, а сам оплошал непозволительно: не захватил никакого оружия. Чем теперь от фанатиков–вайделотов отмахиваться? Хотя какое там! С тяжелым мечом, секирой или копьем он вообще вряд ли угнался бы за прыткой полячкой. Да и кто знал, что княжна побежит именно к запретной чаще?

Хрясь! Бурцев выломал прочный увесистый сук, оборвал ветви. Вы уж простите, господа пруссаки, но одним осквернением Священного леса больше, одним меньше — это уже не важно, а чужую жену вы все–таки вернете. И вернете в целости и сохранности. Иначе тевтоны покажутся вам невинными ангелочками. Палка хорошо лежала в руке. И по весу и по длине смахивала на милицейскую дубинку. Что ж, вспомним омоновскую молодость…

Еще один вскрик. Все, направление ясно. Понятно и кто кричит. Диким вепрем Бурцев ринулся вперед. Знать, судьба у него такая — всю оставшуюся жизнь гоняться за строптивой полячкой и вызволять ее из беды.