Глава 62
Все шло как надо. Даже лучше чем.
Они благополучно миновали песчаную косу и двигались теперь мимо редких прибрежных отмелей и скалистых островков. К пугающей вибрации под ногами и весьма приличной, по морским меркам, скорости народ понемногу привыкал. Креститься, по крайней мере, ребята перестали, бормотать молитвы под нос — тоже. Занялись делом. Избавились от трупов. Спихнули за борт лошадиную тушу. Отдраивали заляпанную кровью палубу.
Да, все шло как надо. Успокаивало, усыпляло…
Венецианскую лагуну уже почти не было видно. Таял в слившейся воедино синеве спокойного моря и безоблачного неба одинокий перст — колокольня–маяк на площади Сан–Марко.
— А что это вон там, Джеймс? — спросил Бурцев у брави.
И присвистнул, не дождавшись ответа:
— Ох, ни хрена ж себе!
Прямо по курсу виднелись два старых корабельных остова. Дырявых, как решето. Тоскливых, как глаза ипохондрика.
— Опасное местечко, — Джеймс хмурился. — Суда здесь часто бьются о скалы и садятся на мель.
Ну, парусники — может быть. Но вряд ли эта участь угрожала «раумботу» цайткоманды. Пленный немец вел катер уверенно, не сбавляя скорости. Судно подчинялось малейшему движению штурвала. Славный кораблик…
— Что это за посудина, а, моторист? — поинтересовался Бурцев.
— Новейшая разработка, — уныло пробубнил парень в черной куртке и с фингалом под глазом.
Голос был бесцветным, напрочь лишенным эмоций.
— А поподробнее?
— Гибрид катеров серии «R» и «S», — покорно доложил немец. — Переоборудованный «раумбот» со скоростными данными «шнельбота». Имеется грузовой отсек…
«Говорит, блин, как зомби», — поморщился Бурцев. Кажется, эсэсовца здорово напугали. Не отошел еще…
— Водоизмещение сто тонн, — продолжал пленник. — Три дизельных двигателя. Суммарная мощность шесть тысяч лошадиных сил. Максимальная скорость хода тридцать девять узлов.
Однако! Это ж получается больше семидесяти километров в час! Ну прямо гоночная скорость для водного транспорта–то.
— А топлива хватит, чтобы пересечь Средиземное море?
— Еще останется.
— Точно? А то ведь за вранье и по ушам схлопотать можно.
— Я не вру. Мы подготовили катер к длительному походу. Только ждали приказа.
Да, не врал. Так не врут. Моторист готов был сейчас отвечать на любые вопросы.
— Ваша боевая задача? Куда собирались отплывать? Зачем?
Задумчивое молчание…
— Слышь, не упрямься, а? — устало вздохнул Бурцев. — Смысла все равно нет. Мы ведь перероем капитанские бумаги, перетрясем корабельный журнал до последнего листочка.
Немец не произнес ни словечка. Насупился, набычился, надулся, как лягуха, — и молчок.
— Какой–то ты все–таки непоследовательный, парень. — Бурцев принялся шарить по рубке. Пленник, косясь, наблюдал за ним. — Вызвался в помощники — так помогай до конца, будь любезен. Ага, вот оно…
Под штурманским столом обнаружился запертый ящик. Не ящик прямо — целый сейф. Небольшой, правда. И не так уж чтоб очень крепкий. Зато с хитрым кодовым замком.
— Здесь, да?
Немец отвел взгляд.
— Значит, здесь. Как открыть?
— Я не знаю кода, — отмазался немец. — Из всей команды только капитан…
— Понял. Ладно, фиг с ним с кодом — обойдемся. — Бурцев повернулся к Гавриле: — Алексич, будь другом, шарахни–ка булавушкой по этому замочку пару разиков.
Хватило одного.
Гаврила ухнул. Булава грохнула. Ящик открылся. Развалился, если уж быть более точным.
Из–за искореженной дверцы Бурцев извлек пухлый планшет с документацией, кучу карт и три увесистых гроссбуха: судовой, или, вернее, шканечный, поскольку речь идет о военном судне, журнал; машинный журнал и журнал радиосвязи.
— То–то же, помощничек, — Бурцев бросил на пленника насмешливый взгляд. — Ну, так что, нам читать или сам все расскажешь?
— Расскажу, — моторист «раумбота» обреченно, даже как–то демонстративно обреченно вздохнул.
Немец тупо пялился перед собой и говорил прежним — бесцветным, пришибленным каким–то голосом. Монотонным, убаюкивающим. И всё же что–то неуловимо менялось в облике пленного. Перемены эти постепенно проступали на бледных губах слабой, едва заметной усмешкой. Отстраненной, безумненькой такой, жутковатенькой улыбочкой. «С ума он сходит, что ли?» — изумился Бурцев. Даже испугался немного. Только сумасшедших на борту им сейчас не хватало!
— Мы должны были обогнуть Апеннины, войти в Тибр и держать курс на Рим…
О как! Все пути, значит, ведут в Рим. И водные в том числе. Но зачем туда понадобилось немецкому «раумботу»?
— Вам что, назначена аудиенция у папы? Цайткоманда вступает в переговоры с Римской католической церковью?
— Нет. У нас была иная задача.
— Иная? Взять Рим штурмом?
— Уничтожить Рим, — спокойно ответил пленник. — Ну, и кое–что еще…
Ну, точно, блин, сбрендил фашик!
— Не смеши, парень. Вашей лоханке, конечно, не составит труда потопить в морском бою любое здешнее судно или развалить какое–нибудь островное рыбацкое поселение, но Рим это все–таки Рим. 37–миллиметровой пушки на носу и кормового зенитного пулемета маловато будет, чтобы сровнять с землей такой город. Или… Или, может быть…
Бурцев глянул на Джеймса. Папский брави говорил ведь о готовящейся атаке на Рим. Говорил и о том, что Хранителей Гроба привлекла тамошняя платц–башня. А еще говорил…
Шпион и киллер Святого Престола был сейчас бледнее немца. Испарина на лбу, подрагивающая сталь кольтэлло в руке… Джеймс ловил каждое слово пленника. Прищуренные глаза сверлили спину человека за штурвалом.
…еще брави говорил, будто немцы замыслили раздолбать Рим, смести на фиг Вечный Город неким чудо–оружием. Блин, а если пресловутое вундер–ваффен — это и не сказка–страшилка вовсе, а объективная реальность?! Но как? Ведь катер… Всего лишь одинокий катерок с пушкой и пулеметом… да, быстроходный, да вместительный…
Вместительный!
— Что у вас в трюме?! — севшим от волнения голосом спросил Бурцев.
Немец снова медлил с ответом.
— Давай валяй, чего там. Раз уж помог нам угнать эту посудину из венецианского порта…
— Помог, — согласился немец. — Чтобы вы не сделали этого сами.
Новая загадка!
— Чего? Чего не сделали?
Нехорошая какая–то нервная усмешка на устах эсэсовца становилась все явственнее. Вообще–то, не улыбаются так сломленные предатели. Бурцев встревожился. Моторист походил на запуганного пленника все меньше и меньше. «Тянет время! — вдруг понял он. — Отвлекает внимание на разговоры! Специально тут гнилой базар развел, чтобы… Чтобы что?»
— Чтобы слишком далеко не уплыли…
Мля! Да на что этот тип намекает, в конце–то концов?!
А немец уже скалился не таясь — открыто, с издевкой. Правда, не смотрел при этом ни на кого. Застывший взгляд его так и прилип к стеклу капитанской рубки. Глаза горели фанатичным блеском. Парень был в диком экстазе. Полундра! Псих за штурвалом! Вот оно, блин, настоящее вундер–ваффен Третьего Рейха!
— Вы сдохнете! Все! — едва расслышал Бурцев восторженное шипение.
Нет, не псих! Скорее уж камикадзе! Такой пафос, такие откровения возможны лишь перед смертью. Когда уже все равно, когда все по барабану. Но когда очень хочется поставить точку. Громыхнуть, ошарашить последним словом, как кулаком об стол, прежде чем…
Они бросились к нему одновременно. И Бурцев, и Освальд, и Гаврила, и Джеймс. Но поздно, слишком поздно.
— Хайль Ги–и–и–и…!
Пленник резко крутанул штурвал, разворачивая катер на полной скорости влево, швыряя судно на отмель с двумя скалистыми выступами.
Крутой вираж едва не опрокинул посудину. Все, кто находился в рубке, повалились на вздыбившийся пол. Все, кроме фрица. Зазвенел, забряцал оброненный меч добжиньца. Бухнула о железо булава Гаврилы. На палубе послышались крики вперемешку с бранью. Пронзительно взвизгнула Ядвига. К счастью, балласта в трюме хватило, чтобы удержать «раумбот» на плаву.
А эсэсовец, вцепившись в штурвал мертвой хваткой, повиснув на нем всем телом, хохотал. Дико, безумно.
Отмель приближалась, отмель неслась, отмель летела к ним. Напрыгивала с каждым новым скачком взбесившегося «раумбота» с волны на волну.
Еще секунда или две. Не успеть! Ничего не успеть! Бурцев стиснул кулаки и зубы. Взвыл от отчаяния, беспомощно распластавшись на рифленом железном полу. Этот ублюдок уделал их как сосунков. Обвел вокруг пальца!
Катер выравнивался.
И мель — прямо по курсу. И не свернуть уже! Никак не свернуть!
Немец отлип от штурвала, сгреб в охапку корабельные бумаги. Бросился вон из рубки. То ли спешил утопить важные документы, то ли еще надеялся спасти.
Джеймс не дал. Ни того, ни другого. Не поднимаясь, из положения лежа, брави метнул кольтэлло. Нож настиг беглеца у выхода из рубки. Ударил острием под левую лопатку. Вошел в промасленную куртку.
Рана была несмертельная, но, кажется, довольно серьезная. Немец вскрикнул, дернулся неловко. Не устоял на шатком полу. Ловя воздух руками, повалился на спину. И сам же — собственным весом впечатал себе в ребра узкий клинок. Эсэсовец захрипел. На белых–белых губах вздулась целая гроздь кровавых пузырей.
А брошенный штурвал крутился. Туда крутился и сюда крутился… Катер мотнуло в сторону, в другую…
