— Не стреляйте! — предусмотрительно крикнул кто–то из–за валуна.

Знакомый женский голос… Мелькнуло перепачканное платье и встрепанная рыжая голова.

— Ядвига?!

И не одна! Вместе с супругой добжиньского рыцаря меж камнями, пыхтя и ругаясь, протискивался здоровенный воин в доброй кольчуге с зерцалом во всю широченную грудь, в шлеме с полумаской, с богатырской булавушкой в руках и в желтых изношенных сапогах.

Сапоги эти нельзя было не признать. Некогда прочные, богатые, из крепкой кожи тачанные, теперь они выглядели совсем плохонько, заношенно. То была обувка шведского ярла, захваченная аж четыре года назад в Невской битве. Новый хозяин Биргеровы сапоги берег, как зеницу ока, и надевал лишь по большим праздникам да перед великими сечами — на удачу. Ну, а носил эти прохудившиеся трофеи, конечно же…

— Гаврила?! Как вы здесь?! Откуда?!

Сотник Гаврила Алексич помог полячке перебраться через каменный завал. Освальд подхватил жену. Обнял.

Гаврила скинул шелом. Взмокшие русые волосы делали его сейчас похожим на грозного взъерошенного зверя. Смотрел сотник хмуро и ликом был мрачнее тучи.

— Мишу убили, Василий…

— Убили, — вздохнул Бурцев.

Вот оно, значит, в чем дело! Новгородские богатыри Гаврила и Миша сызмальства корешами были неразлейвода, а тут такое…

— Ну, я и не усидел в Кроме. — Алексич грохнул пудовым окольчуженым кулаком по мшистому камню.

С камня посыпалось.

— Сразу, как прибыл твой гонец, тоже послал вестников в Новгород к Александру Ярославичу. Оставил посадника верховодить гарнизоном да собирать ополчение, а сам — уж ты прости, воевода, что ослушался приказа твоего, — вывел свою сотню из города. За стенами супружница Освальдова нас нагнала, увязалась за дружиной. Пристала, как банный лист: мол, за миленком своим поеду и сестрицей названой, и все тут! Упрямая — жуть. Я гоню ее, а она ни в какую. Ядвига обещала в сторонке переждать, ежели драка будет. А мне спорить недосуг было. Так что — не обессудь и ты, Освальд, — пришлось взять ее с собой. В сторонке правда, твоя женушка не стояла…

Как понял Бурцев из беглого рассказа, Гаврила повел воинов прямиком к балвохвальской башне. Мчались во весь опор. Потом услышали выстрелы. Гаврила приказал дружинникам, не подставляясь под «невидимые стрелы», отвлечь внимание противника. Сам же, спешившись, отправился к древним развалинам в обход.

Пока эсэсовские автоматчики из внешнего кольца оцепления почем зря палили на шум, на крики и неясное мельтешение среди деревьев, Алексич влез на холм, откуда хорошо просматривались балвохваль–ские развалины, и неожиданно для самого себя вышел с тыла к пулеметному гнезду эсэсовцев.

В скоротечной рукопашной схватке с богатырем–новгородцем расчет «MG–42» не имел никаких шансов. Булава Гаврилы в два счета размазала обоих пулеметчиков по окопу. Только тогда сотник и обнаружил, что неугомонная Ядвига тайком следовала за ним.

Пока Гаврила шипел и бранился, полячка легла к пулемету. Бывшая кульмская шпионка хорошо запомнила уроки стрельбы, что давал ей Бурцев. Ну, а немцы, сидевшие в развалинах, были видны с холма как на ладони. И Ядвига вдарила.

Наверное, опытный пулеметчик покрошил бы гитлеровцев в капусту, она же… Вряд ли полька нанесла серьезный урон противнику, но напугала основательно. Под плотным беспорядочным пулеметным огнем эсэсовцы отступили с позиций, попрятались кто где и не смогли уже сдержать команду Бурцева. Не заметили и проскользнувших к платц–башне Гаврилу с Ядвигой.

— Ну, ты даешь, Ядвижка! — только и вымолвил Бурцев.

— А что такого? — Рыжая улыбнулась, хлопнула ресницами. — Я ж все прекрасно помню, Вацлав. Громомет — как арбалет. Нужно направить его на цель и нажать на крючочек внизу. Сразу полетят «невидимые стрелы». Главное — не бояться шума. Я и не испугалась. Я все делала так, как ты рассказывал и показывал. Было даже весело!

«Слава Богу, нас в запале не перестреляла!» — подумал Бурцев.

Вслух похвалил:

— Молодчина! Прямо, Анка–пулеметчица, да и только!

Полька польщено улыбнулась. Напомнила:

— Ядвигой меня вообще–то кличут.

— Там немцы скоро оправятся, — напомнил Бурангул.

В самом деле. Медлить нельзя. Или уходить, или готовиться к бою.

— Сыма Цзян! — позвал Бурцев.

Не было нужды — китаец уже творил заклинание перехода. И — сработало! Сработало ведь! Засияла, заструилась колдовским светом из–под замшелых глыб пробуждающаяся древняя магия. По основанию разрушенной арийской башни расходились мерцающие круги. Портал не был заблокирован! Ха! Видимо, отцу Бенедикту известны не все древнеарийские хитрости.

Багровое сияние становилось густым и ярким. Пелена древней магии наползала на камни, окутывала группку людей. От холодного кроваво–красного света слепило глаза.

Стрельба стихла — сотня Алексича либо отступила, либо перебита вся до последнего бойца. Вокруг слышались только крики на немецком. Эсэсовцы, уже не таясь, в открытую сбегались к пульсирующему магическому кокону. Но не стреляли — по–прежнему боялись задеть «полковника Исаева». Еще надеялись взять живым. На этот счет, видимо, имелся строгий приказ. У Бурцева такого приказа не было. Последние «шмайсеровские» пули он выпустил в расплывающийся мир. Там, за багровой границей, упали две зыбкие фигуры. Потом и целиться, и просто смотреть стало нестерпимо больно.

Бурцев зажмурился.

Магический переход завершился.