Послы
Проснулся Олег от дружелюбного похлопывания по плечу, от которого рука едва не вылетела из сустава:
— Ты как, отдохнул, ведун?
— Сколько времени? — не дожидаясь повторных хлопков, открыл глаза Середин.
Он лежал на лавке у стола, среди лебединых перьев, аккурат под кувшином с вином. Или, точнее — без вина, поскольку тот валялся на боку. Чуть в стороне слышались деловитые постукивания. Видимо, дворня убирала со стола. За слюдяными стеклами голубело небо, играло яркими лучиками солнце, так что вопрос со временем снимался автоматически — ночь осталась далеко позади.
Олег сел, повел головой из стороны в сторону. Вроде, не болит. Хорошее, стало быть, вино поставляют греки киевскому князю. Интересно, сколько они вчера выпили?
— А князь где? — вслух спросил он.
— Княже крепок оказался, — крякнул богатырь. — Пока себя помню, рядом сидел. Как проснулся, ужо не было его. Видать, к себе в опочивальню отдыхать отправился.
— Давай тогда и мы пойдем.
— Синеус передать велел, баню для нас стопили. Вчера-то не успели помыться с дороги.
— Это он прав, — согласился Олег. — Помыться надобно. А то пахнет от меня, как от шампиньона на грядке.
Великокняжеская баня мало чем отличалась от обычной, деревенской. Те же деревянные лавки и набухшие от влаги бадьи, та же печь с котлом для воды и обязательной каменкой. Разве только размерами в избу-пятистенок, да топилась она по-белому, и потолки были ровные, дощатые, расписные, с рыбами и русалками.
Первым делом ведун припал к ковшу с квасом — гостям приготовили целую кадку шипучего напитка; вторым — плеснул квасом на раскаленные камни; третьим — опять выпил целый корец и довольный полез на полок, с холодным животом под горячий пар.
— Кто же так парит? — укоризненно покачал головой Радул и вылил на камни сразу несколько ковшей.
В комнатке сразу стало сумеречно от горячего, с ароматом свежего хлеба, тумана.
— А искупаться тут есть где? — с надеждой поинтересовался Олег.
— Днепр внизу, — сообщил богатырь. — Однако же, пока до него добежишь, и так остынешь.
— Жалко. — Ведун закрыл глаза, предоставляя греческому алкоголю самому вылезать из пор быстро розовеющей кожи.
Боярину тоже, видно, досталось немало, поскольку махать березовым веником он особо не рвался, а прилег на полок у противоположной стены и прикрыл глаза.
Пар постепенно развеивался, тепло приятно пробиралось всё глубже и глубже в тело, и Олег незаметно для себя снова задремал — пока вдруг тело снова не содрогнулось от жара:
— Эх, родимая, ни духам, ни нежитям, ни морам, а токмо банщику тута жить да нас жечь.
— Гляди, накликаешь, — предупредил Середин. — Подкрадется банщик в пару, да и кусит куда, али за ногу дернет. Нрав у него недобрый, сам знаешь.
— Да ты не спишь, ведун! — И Олег взвыл от ударившего по спине веника. — Дык, банщика в первую очередь не накликать, я ученый. От в третью он сам явится. Али напарит, али напугает обязательно, без этого никак.
И в завершение на Середина обрушился ушат с холодной водой.
— Так, — не выдержал ведун. — А ну, ложись. Теперь я тебя попарю.
— Добро, — только обрадовался богатырь, разваливаясь на полке.
Стукнула дверь. Дуя перед собой и разгоняя руками пар, внутрь вошел тиун:
— Легкого вам пара, бояре. Однако же, князь вас кличет. Жиды до него просятся. Без вас говорить не хочет. Я тут по его воле одежу знатную в предбаннике кинул. Вы облачайтесь, да зараз в каменные палаты идите. Ждет Владимир Святославович.
Насчет сменной одежды великий князь был прав — напяливать после бани грязные портки и рубахи не хотелось, а чистой у путников не имелось. Во всяком случае, у Олега. Стараниями себежского колдуна, все были теперь или изрезаны, или замызганы кровью. Однако то, что принесли ведуну, большого восторга у него не вызвало. Широченные шаровары из плотного желтого атласа — такие, что в каждую из штанин он мог скрыться целиком, низкие сапожки, расшитые серебряной нитью, да еще с золотыми пряжками впереди, украшенными самоцветами. Шелковая алая косоворотка с жемчужными пуговицами, суконная ферязь, шитая золотом от плеча к плечу, украшенная каменьями до самого подола, да еще широкий ремень с золотыми накладками.
— Ой, е… — только и выдохнул Олег. — А моя одежа где?
— В стирку холопы унесли. Облачайтесь скорее, князь ждет.
После минутного сомнения Середин начал одеваться. Заправил шаровары в сапоги, подвязал поясную веревку, шелковую рубаху выпустил поверх штанов, накинул ферязь без рукавов, перепоясался ремнем. Одежда, вроде, пришлась впору.
— Ква. Эх, жалко, зеркала нет. Ну как, боярин, похож я на швейцара ресторанного? Или на пугало больше?
— На князя швейцарского похож, — восхищенно кивнул богатырь. — От теперь зараз видно: боярин знатный, не варяг какой проезжий.
— Вот ведь, электрическая сила… — Олег подошел к окну, стер испарину со слюды. Увы, солнце било снаружи, а потому ни о каком отражении речи не шло. — Ладно, поверю на слово.
Для богатыря, при его размерах, столь же богатых одеяний не выискалось, а потому ему пришлось ограничиться малиновыми штанами, коричневыми сапогами с тиснением, клепанными поверху серебряными гвоздиками, простой шелковой рубахой и опушенной соболем, крытой шелком душегрейкой. Посему ведун даже примерно не мог понять, как сам он выглядит со стороны.
Они пересекли двор от задней, каменной стены крепости до княжеских хором, вошли в узкую, стрельчатую заднюю дверь, кованную из толстого, в палец, железа, прошагали полукругом по темному коридору и оказались в обширном зале, где нетерпеливо прохаживался Владимир.
— Наконец-то, други мои, — кивнул он, усаживаясь на трон, и, вкратце, пояснил происходящее: — Уж не первый день иудеи хазарские мне челом бьют, на прием просятся. С подарками, сказывали, богатыми. Однако негоже гостей принимать, советниками, заместо русичей, варягов безродных имея. Помыслят люди, совсем меня никто знать не хочет. Посему ты, Радул, ныне за воеводу моего главного, пока Чернец в нетях, а ты, ведун, по делу своему, глас богов для меня вещать станешь. А дело у жидов хазарских, мыслю, такое. Намерены они мне подарки богатые принесть, да скидку с дани погодной выпросить. Хотят зараз много дать, да потом за несколько лет экономией простой всё возвернуть с прибытком изрядным. Хитрые они людишки, иудеи хазарские, в делах торговых дюже ушлые. Сказывали мне, до похода отца моего, Святослава, — пока каганат их в силе еще был — на одних постоялых дворах и развлечениях, для людей торговых специально удуманных, они более золота получали, нежели каган на всех сборах портовых и подорожных. Так вы, други, ухо востро держите. Коли ловушку какую почуете, зараз мне шепчите. Тиун, запускай.
Синеус пошел не к дверям, покрытым разноцветными солнечными зайчиками, а назад, в тайный ход за троном, однако уже минуты через две дубовые створки поползли в стороны.
По виду своему просители больше всего напоминали самаркандских халифов или старика Хоттабыча из старого советского фильма: узенькие бородки до груди, чалмы на головах, разноцветные шелковые халаты, туфли, расшитые золотом и серебром, с высоко загнутыми носками. Сложив руки перед грудью и непрерывно кланяясь, они вошли в зал и упали на колени шагах в десяти от князя, упершись лбами в пол.
— Чего вам надобно, племя хазарское? — неожиданно сурово вопросил Владимир. — Почто покой мой тревожите, от мыслей государевых отвлекаете.
— Не гневайся, великий князь, — на поднимая головы, заговорил один из просителей. — Не с просьбами или жалобами пришли мы в твой дом, а с подарками дорогими и вестью радостной.
— Вот как? — искренне удивился Владимир. — Что же, добрым вестям я всегда рад. Сказывайте, с чем пришли?
Один из посетителей пополз на коленях к дверям — князь вздохнул и взмахнул рукой:
— Встаньте, ибо видеть желаю, с кем речь веду.
Гости поднялись, благодарно кланяясь. Тот, что полз к дверям, получил возможность пойти нормальным шагом и вскоре вернулся в сопровождении полуобнаженных плечистых слуг, в чалмах и коротких, до колен, шароварах. Слуги поклонились, поставили на пол сундуки, отправились прочь. Иудей открыл одну крышку, затем вторую. Заблестели драгоценные каменья на шапках и чашах, на рукояти круто изогнутой сабли с отделанными серебром и слоновой костью ножнами. Под кубками и кувшинами проглядывали тюки с шелками и парчой.
— Что же, это хорошая весть, дети мои, — еле заметно, одними уголками губ, улыбнулся князь. — Перед каждым закатом, умываясь из этой чаши, я стану вспоминать вас и ваши просьбы. Так чего вы хотите, дети Итиля?
— Принесли мы тебе благую весть, великий князь, — склонил голову первый из просителей. — Ведомо нам стало, что по недомыслию своему, али из корысти непонятной, волхвы святилища твоего народ смущать начали божьим именем от власти твоей отречься, криками черни безродной нового правителя избрать…
Владимир поджал губы, пока еще не зная, гневаться на такие слова или с ними соглашаться.
— Богопротивны мысли сии, что основы мира, Господом нашим сотворенного, подрывают. И в преданности нашей желаем мы спасти землю русскую от греха сего страшного и тебя, великий князь, и детей твоих на будущее от беды накрепко избавить.
— Как же вы собираетесь делать это, гости дорогие? — вкрадчиво вопросил правитель.
— Несчастья твои и страны твоей, великий князь, от неправильной веры происходят, — с уважением приложил руку к груди иудей. — Боги языческие мысли неверные у черни безродной порождают, вредные надежды вселяют в умы жалкие. Будто каждый из них от бога первого рожден и каждый смертный любому иному смертному равен. Не ведают они, что рабов своих бог создал разными. Кому властвовать отвел, кому — землю пахать, кому — в храмах служить и знания древние беречь. И изменять порядок этот никому от века не дано. Вера наша истинная, словами пророков мудрейших принесена и в книги до слова записана. Наша вера столь велика, что боги иные для нас мелкими бродягами числятся. Бога Иисуса, в коего христиане веруют, отцы наши на кресте распяли, тем себя выше прочих пред небом поставив. Коли ты, великий князь, в веру нашу ныне перейдешь, то бог наш, высший над прочими, власть твою укрепит твердо. С часа того, как ты его покровительство примешь, никто из черни глаз на тебя поднять не посмеет, слова супротив тебя не скажет. Стол твой закреплен за тобой окажется волей божией. За тобой и потомками твоими безо всякого сомнения.
— На чем же вера ваша стоит? — поинтересовался Владимир.
— Мы исповедуем и чтим единого бога, творца всего мира, великий князь. Обрезываемся в знак нашей веры и в субботы постимся по данному нам от бога закону чрез угодника его Моисея.
— Обрезаться обязательно? — нервно передернул плечами правитель.
— Таков завет нам от пророка, — почтительно склонился иудей.
— Коли бог ваш так могуч, мудростью древней велик и пророками обилен, то, должно быть, сильны и богаты страны, что закон ваш приняли, — задумчиво произнес Владимир. — Благоденствуют они и возвеличиваются над соседями своими безмерно. Хотел бы я узреть места сии. Где же страны эти, ответьте? Есть страна, что веру вашу приняла? И не Хазария ли это? — ехидно ухмыльнулся князь.
— Хазария для нас земля не родная, — поспешили откреститься просители.
— Где отечество ваше, иудеи?
— В Иерусалиме наша родина, великий князь. Оттуда племя и вера наши пошли.
— Так там ли вы живете? — не удержался от вопроса Олег. — В Иерусалиме?
Проситель, смутившись, оглянулся на своих товарищей.
— Да вы говорите, говорите, — приободрил их ведун. — Или мне рассказать?
— Господь, грехами праотцев наших раздраженный, рассеял и расточил нас по лицу вселенныя, а землю нашу предал чужим народам, — недовольно признал иудей.
— Да ежели так?! — возмущенно вскочил Владимир. — С чем же вы тогда пришли пред мои очи?!
— Мы принесли тебе слово божие, — с некоторой даже решительностью ответил первый из гостей.
— Когда вы отвержены от бога и по чужим землям рассыпаны, то, понятно, и закон ваш ему противен, — спокойно, но твердо сказал Владимир. — Не для того ли вы нас к тому привлечь желаете, чтобы и мы подобным вашему злоключением от него были наказаны?
— Мы желали покоя для тебя, великий князь, и для твоего княжества.
— Покой мой и земли русской на воле людей русских держится и богов древнейших, что жизнь нам дали и силу свою для покорения злодеев, кои грабят племена славянские и на земли наши зарятся! — Владимир опустился обратно в кресло. — Меч русский с мечом хазарским спор сей уже решил. Ступайте, дети Итиля, и не учите более тех, кому волей богов до века дань платить обязаны.
— Какая наглость! — возмущенно выдохнул боярин. — Нашей милостью живут — и нас же учить желают!
— Странные ребята хазаряне, — согласился Олег. — Покоряются, но не сдаются.
— Их сила не в мече, ведун, — задумчиво покачал головой князь. — Не в мече… Однако же, мысль сия интересна, хоть и неосуществима.
— Принять иудаизм? — возмутился Середин.
— Нет. Просто отказаться от богов, коли их волхвы поперек воли княжеской идут. Новые боги, новые жрецы. И коли мне они своим появлением обязаны будут, то и служить станут тоже мне.
— А как же вера отцовская? — громогласно возмутился боярин.
— Оттого и молвлю, что неосуществима, — спокойно ответил ему Владимир. — И так стараниями служителя Перунова на меня все смотрят искоса да ножи точат. Коли вовсе веру истинную отрину, тогда могут и открыто возмущение свое показать. Да и как я веру новую насажу? Словом? Нет у меня слова. Тем паче, что слова одного человека тут мало, тут сотни сотен слова новые должны нести. Силой? Нет у меня силы. Потому как варягов, буде они на богов покусятся, зарежут не слушая, а соратники, дети земли русской, коих не отринут без сомнения, от меня ныне отвернулись. Да и путь, ведуном подсказанный, мне по сердцу более. — Князь повернулся к Середину. — Ладно ты иудеям язык укоротил. Откель про землю их отчую знаешь?
— Качественное среднее образование.
— Угу… — Правитель явно ничего не понял, однако признавать этого не захотел. — То добре. Ныне мне хлопотами заняться надобно земельными, ну а вы, как проголодаетесь, тиуна зовите. В трапезную и я к вам подойду.
Владимир вышел.
— Скажи мне, боярин, — поинтересовался Олег. — А торг тут далеко? Рубахи себе хочу купить, взамен порченых.
— Дык, под горой, на Подоле. Сейчас пойдешь?
— Нет, переоденусь.
— Тогда меня обожди, я тоже упряжь новую хотел посмотреть.
Поднявшись в свою светелку, Олег обратил внимание, что окна его уже смотрят в тень, остановился перед одним из них, и содрогнулся от ужаса. Хотя, разбитая рамой на множество небольших кусочков, неровная слюда не давала ясной картинки, но и без того было понятно, что походит он на расфуфыренную до полной безвкусицы новогоднюю елку с тремя гирляндами. Середин торопливо содрал с себя ферязь, сапоги, золотистые штаны, переоделся в свои. Прихватил кошель, что всегда лежал в кармане косухи, и спустился вниз.
Когда ведун с боярином вышли из детинца, то заметившие это горожане стали поглядывать на них искоса, но следить никто не стал, а потому, свернув за первым же поворотом, друзья стали никому не интересны. Олег смотрел по сторонам, поражаясь не столько высоким, богатым домам — они в точности копировали хоромы, что строят себе в усадьбах зажиточные бояре, — сколько широким дворам и чистой мостовой. Похоже, в Киеве не испытывали той страшной тесноты, что царила во всех без исключения крепостях и городах, и даже содержали немалый штат уборщиков. Лошади — это ведь не автомобили. Их отходы не улетучиваются в атмосферу, а шлепаются вниз обильными, едко пахнущими кучами.
Они шли и шли, перекресток за перекрестком, а город всё не кончался и не кончался. Ведун уже перестал мысленно оценивать его населенность — всё равно получалось никак не менее сотни тысяч людей. Но когда друзья, наконец, вышли из ворот и по желтой грунтовке начали спускаться вниз, Середин понял, что эту примерную цифру надо умножать надвое — потому что Подол Киеву не то что не уступал, но, похоже, заметно столицу превосходил. Один торг здесь раскинулся на площади, равной размерами Изборску — а Изборск город стольный, не маленький.
Как обычно, базар затягивал, словно омут. Ведь рубашку в первой же лавке не купишь — нужно пройти, прицениться в разных местах, посмотреть, какие продают в одном месте, в другом. Поискать купца персидского или самаркандского — у них цена всегда пониже получается. Опять же, подождать, пока богатырь упряжь у шорника пощупает да нужный размер найдет. Самому то одно, то другое на глаза попадается. Бурдюк козий — хорошо бы купить, а то старый совсем протерся, вот-вот потечет. И флягу небольшую, глиняную — для меда стояночного, али вина хорошего захочется прихватить. Нагрудник конский из желтой меди — для гнедой, что уже не раз с того света вытаскивала. Наконечники для стрел — не для себя, боярин Радул в походе весь припас расстрелял. В итоге проходили они по Подолу половину дня и растрясли свои мошны до самого донышка.
Богатырь, вроде, держался хорошо, но у ведуна ноги болели, словно он опять с Себежской гати сошел. Поэтому за ужином он заморил червячка половиной зайца, двумя жареными перепелками и одной стерлядкой на пару, выпил из вежливости за здоровье Владимира Святославовича пару кубков, а после третьего, за силу богатырскую, вежливо распрощался, поднялся к себе, скинул сапоги и с наслаждением развалился на перине, подняв ноги высоко на столб балдахина.
— Стало быть, молвишь, подождать маленько?
От неожиданности Середин чуть не свалился на пол — ноги со столба соскочили.
— А ты от… — И остановился на половине слова. Понятно, откуда. Зачем они подпятники так мажут, что двери вообще никакого скрипа не издают? Надо же и меру знать.
Пребрана, олицетворяя собой живой укор совести, прошлась до бюро, развернулась перед ним:
— Подождать маленько! Знаешь, каково мне было, когда дворня постель стелить пришла? Что люди теперь подумают?
— А чего они могут подумать, если ты спала одна? — сел на постели Олег и развел руками. — Подумали, что устала очень.
— Устала?! — резко подошла к нему боярышня, толкнула в плечи, опрокинув обратно на спину. — В чужой постели устала?
Середин, словно собираясь подняться, наклонился вперед, подсунул руки под подол платья, повел ладони по ногам наверх, добрался до талин. Никакого нижнего белья на Пребране не было — не придумали еще таких хитростей, — а потому девушка мгновенно оказалась полностью в его власти.
— Я знаю, что ты важнее всех дел государственных и великокняжеских, прекрасная Пребрана, но мне было трудно объяснить это Владимиру. Однако я все-таки вернулся…
Он поднял юбку еще выше и начал целовать пахнущий ромашками впалый живот — похоже, боярская дочка тоже успела посетить баню. Пребрана обняла его за голову, прижала к себе, закрыв глаза и откинув голову. Ведун, не убирая рук, встал — и ситцевое платье оказалось у нее почти на груди. Девушка подняла руки — и одним движением Олег оставил ее обнаженной. В дверь постучали.
— Электрическая сила! — Середин схватил девушку, опрокинул на постель, накрыл краем одеяла и подошел к двери: — Кто там?
— Князь Владимир Святославович тебя, боярин, к себе кличет! — послышался незнакомый ломкий голос.
Олег приоткрыл дверь, окинул взглядом мальчишку лет десяти, одетого так же, как и прочая дворня.
— А что случилось?
— То мне неведомо, боярин. Князь тебя привесть повелел.
— Ладно… — Ведун присел на край скамьи, взял чистую фланелевую портянку, быстро намотал на ногу, натянул сапог. Потом подошел к постели, наклонился, поцеловал девушку, тихо шепнул:
— Подожди, я быстро, — и вышел вслед за посланником.
Светелка князя оказалась на удивление тесной: метра два в ширину, четыре в длину, одинокое бюро у окна, большой, окованный железными полосами сундук за ним. Одна стена была полностью закрыта ковром, по второй, бревенчатой, рядком шли четыре отопительных продыха.
Владимир сидел на скамье под медными пластинами продыхов, с золотым кубком в руках и изящным медным кувшином с длинным тонким горлышком под ногами. Увидев ведуна, он приглашающе хлопнул ладонью по скамье рядом с собой, махнул рукой на мальчишку:
— Ступай! Смотри, никому ни слова!
Олег подождал, пока холоп закроет дверь, подошел к князю, сел рядом, откинувшись спиной на стенку.
— Тебя не обидит, ведун, коли я тебе в серебряный корец налью?
— Мы люди простые, — пожал плечами Середин. — И из деревянных пить привычны.
— Тогда давай. — Правитель откуда-то сбоку выудил серебряную чашу, наполнил ее из кувшина, протянул гостю. — Давай выпьем, чтобы на Руси завсегда порядок и покой держались.
— За землю русскую, — согласился Олег и не спеша выпил. В чашу, предназначенную скорее для меда, нежели для вина, входило не меньше бутылки, так что в голове зашумело почти сразу.
Князь между тем молчал, тревожно покусывая губу. Потом неожиданно снова взялся за кувшин:
— За родителей наших, ведун, поднимем чашу. Чтобы гордились нами, со счастливых земель за нами наблюдая.
— За родителей нужно… — согласился Олег и осушил чашу досуха еще раз. Поставил ее рядом на скамью, ожидая, когда правитель наконец скажет, зачем позвал гостя на этот раз.
Князь же надолго замолк, глядя в окно. Потом снова взялся за кувшин.
— О чем тревожишься, княже? — не выдержал Середин. — О чем думу думаешь?
— Об изменниках земли русской, ведун, — вздохнул Владимир. — О тех, кого ты и сам в обмане обвинил.
— Не нужно такими тварями голову забивать, княже. Только язву от подобных мыслей нажить можно.
— Я бы и рад, ведун, да куда денешься, коли, словно заноза, в теле земли нашей они сидят! — сжал кулак великий князь. — И как ни повернешься, все колют и жить мешают.
— Коли мешают, выдернуть надобно, князь.
— Вот и я про то, ведун, — кивнул Владимир. — Выдернуть. Однако, ежели послать боярина Радула выдергивать, то ничего, кроме новых бед, сие не принесет. Хорошо бы, чтоб твари эти сами тихо сдохли, подозрений особых не вызвав.
— Это было бы хорошо, — согласился Середин, поняв, к чему ведет свои разговоры князь. — Это, стало быть, волхв по имени Будимир?
— Он, — кивнул правитель.
Ведун, в голове у которого после нескольких кубков за обедом и еще двух прямо сейчас изрядно шумело, растер уши, чтобы лучше соображать:
— Значит, волхву, что бунт затеял, пора бы и меру знать в жизни своей. С отчетом пора за Калинов мост отправляться. Как же его на это уговорить?
— Я так мыслю, — наполнил кубки князь, — ты знаешь такие способы, ведун.
Теперь предпочел промолчать Середин, попивая из кубка терпкое вино.
— Ты пойми, ведун, — тихо заговорил правитель, — нет у нас сейчас ни мира, ни войны, ни страны нету. Когда никто никого не слушает и все друг друга ненавидят — то не государство, то тесто рыхлое. Ладно, ножа на нас пока никто не наточил — а коли наточит? Чем Русь защищаться станет? Кто станет защищать? Волхв этот, коли его вместо меня посадят? Предатель хитрый? Так не умеют предатели живот свой в чистом поле под копья вражьи подставлять! А исподтишка силу ратную не сломать. Ладно бы, в честной схватке меня иной князь скинул. Я бы тогда хоть знал, что заместо моей силы на Руси иная сила явилась, которую чужеземец не сломит. А волхв? Сморчок трусливый и безродный, вечем из-за страха пред громом Перуновым избранный. Толпой из толпы. Что будет после того с землей нашей, ведун? Да будет ли она?
— Так ты, стало быть, не о себе и столе своем, а о земле нашей печешься?
— А хоть бы и о себе! — неожиданно признался Владимир, вскочил и прошелся по светелке. — Я что, ведун, о себе мыслить не должен? Я что, для того права своего на княжение мечом и златом добивался, чтобы теперь при первом шорохе бросать? Не будет такого! Я здесь великий князь всея Руси, и им останусь! Буде кто на отчину мою покусится — тех грызть и рвать стану, ибо сие есть моя земля! Буде кто на стол мой глаз положит — стало быть, и тех порву! Али не прав я, ведун? — сжал свой кулак князь.
— Ну, так рви.
— А я это и делаю, — остановившись перед Олегом, наклонился над гостем князь. — Не станется такого, чтобы меня в холопы скинули. Не позволю. И мыслю я, волхв Будимир для сего дела умереть должен.
— Разве я защищаю этого деятеля? — удивился Середин и как можно спокойнее отпил еще вина. — Тип этот, как я понял, немало людей ради целей своих обманывает. Ну, так туда ему и дорога.
— Коли придет к волхву человек мой, али отряд варяжский, да кишки ему на уши намотает — средь народа недовольство пойдет. Кто смирится, а кто и взбунтуется. Кто клятве верен останется, а кто волю богов отстоять пожелает. Усобица начнется, ведун. Я, мыслю, стол свой удержу. Рати из земель северных и восточных призову, до которых наветы Перуновы не дошли еще. Вятичей позову, кои по недоброй памяти с охотой киевлян усмирять явятся. Усижу. Но станет ли после усобицы той Русь моя крепче? Ответь мне, ведун, добро ли кровь свою проливать, брату на брата подымаючись, коли округ недругов не счесть? Не лучше ли для Руси, ежели сила наша общая супротив общего врага встанет? Для моей Руси, ведун. Но и для твоей — тоже.
Середин, пряча глаза, допил вино. Однако никакого опьянения он почему-то больше не ощущал. Голова была ясной и холодной, как никогда.
— Оттого, — схватился за свой кубок правитель, — не спешу я силу свою выказывать и гнев свой. Не желаю открыто дело свое вести. Желаю волхва погубить тайно. Дабы гнева среди люда киевского супротив меня не возникло, а ропот супротив судьбы горькой пошел. Пусть от болезни скрючится да издохнет в скором времени.
— Пусть, — согласился ведун.
— Да что ты всё поддакиваешь! — разозлился князь. — Говори прямо, изведешь волхва проклятого али нет? Ну, ведун! Я знаю, снадобья колдовские да слова черные тебе известны. Наведи на него порчу, черную немочь, подошли к нему нежить холодную. Пусть вынет из него душу, унесет в дальние болота, в бездонные топи, пусть спрячет под тяжелый камень и не выпускает до века.
— Есть такой закон, князь. Коли порчу черную на кого наведешь, она к тебе втрое возвернется.
— Ты справишься, — усмехнулся правитель. — Я про тебя ныне наслышан, успел поспрошать у людей знающих да верных. Ты в странствиях своих не покоя, а боя ищешь. Вернется к тебе порча — сразишься и с ней. Тебе не привыкать, ведун.
Он поднял с пола кубок, качнул, проверяя, сколько в нем осталось благородного напитка, и опять до краев наполнил кубки.
— То, что волхва извести надобно, ты, вроде, и сам согласился, — напомнил Владимир. — А что до тягот твоих… Тяготы твои я понимаю. Посему серебра отсыплю, сколько пожелаешь. Любую плату назначай.
— Сколько пожелаю… — взглянул в кубок Олег. И внезапно увидел на бордовой поверхности вина, как перерезает горло спящему боярину Радулу, перерезает ради булатного меча дорогого, коня богатырского да казны серебряной. Неужели абас прав, и он готов на всё решиться ради денег? Неужели это и есть его главное, спрятанное глубоко даже от него самого, подспудное желание, основная страсть?
Ведун решительно выпил вино и стукнул чашей о скамью:
— Не стану я с тебя никакой платы брать, княже.
— Ты отказываешься? — замер Владимир.
— Нет. Волхва твоего я уберу. Не должно быть усобицы на Руси. Но сделаю это не для тебя, и не за золото. Для Родины и совести своей это сделаю. И всё!
Он поднялся и вышел из княжеской светелки, громко хлопнув дверью.
Остановить его никто не пытался. Хотя — чего ради? Ведь они с Владимиром обо всем договорились. Широко зевнув, ведун поднялся на свой этаж. Теперь, когда решение было принято и он мог расслабиться, вино внезапно показало, что оно есть, и показало довольно крепко. Ноги стали подгибаться при каждом шаге, в голове шумело, стены покачивались. И чем дальше, тем сильнее нарастало это состояние. Чтобы добраться до нужной комнаты, Олегу пришлось собрать всю свою волю, а то, что он смог снять сапоги, и вовсе стало подвигом.
— Где ты был? — села в постели Пребрана, прикрыв краем одеяла обнаженную грудь. — Что вы делали?
— Мы занимались госуда… государственными делами… — пробормотал Олег, уже упав на постель.
Глаза его закрылись, и ведун покатился в радужную, мягкую и бездонную пропасть беспробудного сна.
Определить среди волхвов святилища Будимира труда не составило. Немногочисленные прихожане, что по неотложным нуждам заходили в святилище, издалека косились, а то и показывали пальцами на единственного волхва в бархатной мантии, с золотой цепью на плечах и резным посохом в руке. Причем излишне помпезное одеяние никак не вязалось с весьма молодым видом верховного жреца. И почему-то ничуть не удивился Середин, обнаружив, что разговаривает взбунтовавшийся служитель бога грозы не с кем-нибудь, а с византийским священником в скромной черной рясе.
Ведун прошел мимо, остановился перед Сречей, склонил голову и молитвенно забормотал:
— Стану не помолясь, выйду не благословясь, из избы не дверьми, из двора не воротами, мышьей норой, собачьей тропой, окладным бревном, выйду на широко поле, спущусь под круту гору, войду в темный лес. В лесу спит дед, в меха одет. Белки его укрывают, сойки его поят, кроты орешки приносят. Проснись, дед, в меха одет. Дай мне хитрость лисью, силу медвежью, ловкость кунью, глаза кошачьи, уши волчьи…
Глаза резануло слишком ярким светом, и Олег поспешно их закрыл. Зато обострившийся слух тут же распознал слова в речи далеко стоящих людей:
— …понимаю я тревогу твою, великий волхв, — настойчиво уговаривал грек, — и право понимаю донести до людей волю божию. Скажу более, базилевс Василий, искренне любя народы ближние и дальние, всегда готов поддержать их стремление к свободе, их желание сбросить тиранию правителей безбожных. Однако же кровь человеческую проливать без крайней нужды никому негоже. Восемь тысяч наемников этой зимой князю клятву принесли! Нурманы, эсты, свеи, бриты. Разве пожалеют они животы народа русского, коли князь в сечу их пошлет? Кровь по улицам киевским рекою течь станет, вдовы завоют в каждом доме, дети-сироты от голода пухнуть начнут. Разве ж можно попустить такое, даже во имя святого дела? Нет, Будимир, не согласен я с намерением твоим и поддержки византийской обещать не стану. Базилевс любит Русь, народ русский и желает ему токмо добра, а никак не крови. Остуди гордыню свою, измысли пути иные, бескровные, дабы волю высшую на землю свести.
— Народ русский устал от жертв кровавых, что нужны для удержания власти Владимировой! — горячо отмахнулся волхв. — Оглянись округ! Разве это святилище наше? Оно пустынно, как зимнее поле. Люди стали чураться древних богов, погрязая в неверии и невежестве. Ныне многие киевляне детей своих к волхвам на учение не отпускают, опасаясь для них исхода страшного. Подношения не несут, боясь обряд увидеть кровавый… Нет, грек, несчастье русское с князем решать надобно ныне, немедленно! Не то утратят люди корень свой, веру и имя свое!
— Кровь, на алтарь проливаемая, мала и от большой крови вас спасает. К тому же, не русская она, я сам далеких невольников для Перуна покупаю. Зачем же животы свои прихожанам класть?..
Олег не поверил своим ушам — византийский святоша и вправду стремился удержать изменника от прямого кровавого переворота! Греки оберегают Русь от напрасного смертоубийства?! Воистину, проще поверить, что небо поменялось с землей местами, реки потекли вспять, а на снежных вершинах распустились розы. Середин, стряхнув заговор на кошачий глаз, даже обернулся, чтобы еще раз убедиться — да, действительно, он слышал разговор именно монаха и изменника.
— Ква… — покачал головой Середин. — Клянусь семенем Даждьбоговым, коли встречу еще одного честного византийца, тем же днем пойду в ближайшую церковь и перекрещусь.
А пока он низко поклонился ночной богине, развернулся и целенаправленно двинулся к Чуру, что стоял слева от цели. Проходя за спиной Будимира, Олег повернул голову, окинул его быстрым взглядом: волосы мытые, но нечесаные. На плечах несколько волосин. Во время разговора волхв несколько раз переступил с места на место, и в пыли остались четкие следы.
— Ой! — Ведун быстро сунул руку в карман, выдернул кончиками пальцев монетку, уронил ее на землю и тут же наклонился: — Ну, куда же ты…
Пытаясь подобрать денежку, он сдвинул ее к следу волхва, а потом заграбастал вместе с горстью пыли. Выпрямляясь, сильно задел жреца по спине, но тут же испуганно коснулся его плеча пальцами другой руки, старательно извиняясь:
— Прости ради Сварога, отче! Златник Чуру нес, да обронил.
— Пусть пребудет с тобой милость Перуна, дитя мое, — через плечо ответил Будимир.
— Прости, отче… — кланяясь, попятился ведун, на ходу высыпая в поясную сумку пыль и кидая туда же зажатый между пальцами волос. Убедившись, что предатель не обратил на его неловкость никакого внимания, Середин облегченно перевел дух, развернулся и быстрым шагом двинулся к выходу.
Ираклий через плечо собеседника проводил странного дикаря долгим взглядом. В отличие от самодовольного волхва, он прекрасно знал, зачем могут понадобиться волос и след человека. Но вот стоит ли вмешиваться? Будимир оказался слишком слаб перед соблазном власти и теперь, почуяв за собой реальную силу, всячески рвался на стол, торопился низложить волей богов и силой народной Владимира, чтобы самому сесть в его детинце. Монах ни на миг не сомневался, что нечестивых варягов киевское ополчение сметет, как половодье сухую листву. Но что от этого приобретет Византия? Вместо сильного князя Владимира, который покамест смотрит на восток, добивая Хазарский каганат, и пытается оттеснить с Итиля Булгарию, она получит возле границ не менее сильного единоличного правителя Будимира — и еще неизвестно, какие идеи появятся у бывшего волхва в отношении православных земель. Нет, Византии не нужна власть ни того, ни другого. Ей нужна борьба за власть. Пусть русские ругаются, выбирают, не доверяют друг другу и своему великому князю. Пусть никогда не смогут собраться в единое целое и до скончания веков делятся на полян и вятичей, ижору и дреговичей, уличей и полян. Пусть выбирают, интригуют, заключают союзы одних супротив других. И коли так, то слишком популярный волхв становится лишним. Пусть оставшиеся попытаются выбрать кого-то другого, пусть убедят народ идти за ним. И не просто идти — а на смерть, на варяжские мечи. Великий князь уже потерял на Руси всякую власть. Пусть теперь точно так же ее потеряют и волхвы. Народ будет сам но себе, жрецы сами по себе, князья сами по себе… И кому они тогда будут страшны?
— А может, ты и прав, Будимир, — неожиданно для собеседника согласился Ираклий. — Не нам перечить воле богов. Сбирай завтра совет волхвов и решайте, кто достоин взойти на стол, кто должен остаться при идолах. Поднимайте людей своих. Я также приду и именем базилевса поддержу вас словом, а коли понадобится — и делом. И упрежу киевских христиан, что деяние свое вы вершите по воле божией. Но токмо помни, путь ты избрал опасный и кровавый. Ныне же поведай всем верным тебе людям, что, коли настигнет тебя внезапная кончина, то вину в этом пусть ищут не в воле богов али в случае, а в деяниях князя Владимира, явных и тайных.
Самым трудным для ведуна оказалось то, что обычно получалось проще всего — найти глину. При попытках копнуть землю ниже города на склонах или в ложбине меж холмами, он неизбежно натыкался на что-то вроде песчаника. В лучшем случае попадался суглинок, который для акта творения никак не подходил. Угробив на поиски почти два часа, в конечном итоге Середин пошел на Подол искать гончарные мастерские, где в длинных ямах вымачиваются по месяцу в воде пласты плотной однородной глины. Здесь ему наконец повезло: по дороге встретилась телега, на которой как раз везли груду этой липкой грязи, и Олег без особых хлопот подхватил с краю изрядный ком.
Вторым элементом, согласно древним книгам, являлся человеческий жир — но в свое время Ворон предупреждал учеников, что при использовании свиного сала эффект получается почти тот же самый, а риска меньше. Поэтому ведун просто купил там же, на торгу, уже топленое сало, несколько пряженцев и пошел вверх но течению вдоль впадающей неподалеку в Днепр реки Глубочицы. Ибо еще тремя требованиями к ритуалу были огонь, проточная вода и полночь — а попытка совместить все это рядом с городом, на виду у ночного дозора и случайных путников, припозднившихся к вечерней страже, могла закончиться самым непредсказуемым образом.
До сумерек Олег добрел до какого-то лесочка. Тропинок и домов в обозримом пространстве видно не было, и ведун начал собирать хворост к небольшому песчаному мыску, образовавшемуся на повороте русла. В сгустившейся тьме он высек искру, от затлевшего мха зажег бересту. Подсунул под сложенный шалашиком сухой валежник, взялся за пирожки.
Ночь сгущалась. Прикончив последний пряженец с вязигой, ведун взялся за глину. Сперва он долго разминал добытый кусок, а когда тот приобрел равномерную вязкость и пластичность, всыпал в него пыль — след волхва — и тщательно перемешал, приговаривая:
— Плоть от плоти, прах от праха, всё едино было, есть и будет вовеки.
Затем начал неспешно лепить человечка — тут требовалось добиться предельно возможного сходства. Увы, хорошим скульптором ведун не был, а фотографии, чтобы прилепить вместо лица, не имел. Пришлось ограничиться скупо нарисованными волосами и бровями, точками глаз, кнопочкой носа и разрезом вместо рта. Зато у Олега имелось главное — плоть жертвы!
Он сделал аккуратный разрез на груди, поместил волос внутрь, тщательно затер шрам, затем обмазал фигурку салом, не прекращая бормотания. Взял кривую ветку, прилепил на нее скульптурку так, чтобы она стояла вертикально, поднял глаза к небу. Там с пронзительной яркостью, доступной только южным землям, сияли звезды.
— Полночь не полночь, — вздохнул ведун, — а время бесовское. Начнем.
Он поставил ветку с фигуркой на угли, подложил вокруг еще несколько веточек. Дождался, пока чадящим красным пламенем загорится жир, вскинул руки над костром:
— Ты, огонь, прародитель всего сущего, пропусти в этот мир сына земного, именем Будимировым, плотью мужской, обличьем человеческим. Прими его дитем живым, душою чужим, телом единым с волхвом киевским Будимиром, слугой Перуновым…
Тут следовало рассказать про жертву как можно больше, но, увы — Олег ничего больше просто не знал.
— Ты, вода, текла из-за гор, по полям, лесам, лугам широким, — продолжил он ритуал, зачерпывая воду из реки и поливая ею скульптурку, — Под небом синим, в ночи черной. В тепле грелась, в холоде мерзла. Ты луга поливала, деревья омывала, на ведуна Будимира текла, да в реку уносила. Унеси вода, злое-чужое, оставь его, Будимирово, сладкое да белое. Оставляю здесь его голову, его жизнь, его судьбу.
Крестик начал недовольно теплеть — значит, фигурка приобретала ясные колдовские качества.
— Стану не помолясь, выйду не благословясь, из избы не дверьми, со двора ие воротами — мышьей норой, собачьей тропой, окладным бревном, — запел, раскачиваясь, ведун. — Выйду на широку улицу, спущусь под круту гору, выйду в чисто поле, в широко раздолье. В чистом поле, в широком раздолье лежит белый камень Алатырь. Под тем белым камнем лежит убогий Лазарь. Спрошу я у того Лазаря: не болят ли у тебя зубы, не щиплют ли щеки, ни ломит ли кости? Встань, Лазарь убогий, прими с себя болезни и беды. Сними слово змеиное, сними глаз дурной, сними мор черный. Возьми свои беды, отнеси их во Киев-град, отдай ведуну Будимиру, слуге Перунову. Отдай ему слово змеиное… — выхватив нож, Середин проколол кукле рот, — отдай глаз дурной, — он проколол глаза, — отдай мор черный, — нож вонзился в низ живота и в сердце. — Пусть живет волхв Будимир, слуга Перунов, с твоими подарками во всякий день, и во всякий час, и до последнего мига.
Ведун облегченно перевел дух — обряд был закончен. Подождав, пока ветка прогорит и кукла упадет на угли, Олег залил из реки огонь, забрал магического двойника Будимира и поднялся — ночевать на сыром берегу ему ничуть не улыбалось. Проще прогуляться по прохладе, а поспать в постели.
Почти так у него и получилось: в столицу он вернулся к восходу. Сонная стража как раз отворяла ворота. В детинце он прошел на кухню, выгнал из нее не менее сонных стряпух, после чего открыл топку печи и аккуратно поставил внутрь, слева от дверцы, к самой стене, чтобы не задели забрасываемыми дровами уже успевшую покрыться твердой коркой куклу. Затем поднялся наверх, разделся и с наслаждением погрузился в теплоту перины.
Середину показалось, что он только-только закрыл глаза, как плеча уже коснулась вежливая рука:
— Боярин… Боярин… Боярин…
— Чего тебе?! — зло рыкнул на мальчишку Олег.
— Боярин, князь тебя кличет, Владимир Святославович…
— Если обедать, то я не хочу.
— По нужде важной кличет.
— А ты откуда знаешь?
— Время ныне не обеденное, боярин.
— Маньяки вы все и садисты, — с чувством произнес ведун, благо снов этих никто вокруг всё равно не знал, но сел-таки в постели, потряс головой и начал одеваться.
В каменных палатах Середина уже ожидали великий князь и богатырь. Своего недовольства его опозданием правитель никак не высказал, только указал место слева от трона, и сел в кресло. Распахнулись двери, в зал вошел монах, низко поклонился:
— Смиренный слуга Господа и базилевса Ираклий тебе, великий князь русский, челом бьет.
— Рад видеть тебя, грек, — милостиво кивнул Владимир. — Крепко ли здоровье твое, нет ли известий каких от базилевса Василия?
— Благодарствую за заботу, великий князь, здоровье мое в руках Господа, а потому роптать грех. Из Византии писем не приходило. Однако же, был я сегодня в святилище киевском, ибо место для молитв христианских найти еще не могу. Узнал я там… — Грек неожиданно перевел взгляд на Олега. — Ведомо мне стало, что волхв Будимир, умы прихожан своих смущавший, ночью внезапно недужен стал сильно. А поутру, после восхода, его в такой жар бросило, что прийти к молитвам он так и не смог доныне.
Ведун понял, что грек знает всё. Знает, откуда у предателя взялась болезнь и что Середин делал вчера в святилище. Знает. Но предпочитает молчать. И опять душу кольнуло удивление: неужели византиец и вправду желает помогать Руси?
— Известие, которое я принес тебе, княже, не только радостно, но и тревожно. В недуге волхва многие обвинить тебя пытаются, хотя ничем слова свои подкрепить не могут. Однако же народ тревожат, и даже кличи уж раздавались к детинцу идти и менять правителя — тебя, великий князь, на иного.
— И что? — вскинул подбородок Владимир.
— Волнение среди люда киевского бродит, однако же имени нового властителя избрать они не могут. Кто своих любимцев кричит, кто Будимира вспоминает и исцеления его дождаться требует… — Грек опять перевел взгляд на Олега.
— Не дождутся, — кратко ответил ведун.
— То послужит покою в земле русской к радости Руси, друзей ее… — понимающе улыбнулся грек. — Но я надеюсь, болезнь волхва продлится долго и не даст бунтарям повода избрать себе нового предводителя?
— Она продлится долго, — пообещал Олег, окончательно уверившись, что монах и вправду догадался о причинах неведомого недуга. — Насколько я знаю, самые опытные из волхвов здешнего святилища почему-то умерли один за другим. Теперь исцелить Будимира просто некому.
— Да, — согласно кивнул монах и снова поклонился. — А теперь, великий князь, дозволь мне уйти к себе домой и предаться молитвам, от коих меня отвлекли столь печальные события.
— Не дозволяю, — отрицательно покачал головой Владимир. — Поелику есть у меня к правителю византийскому, базилевсу Василию, важное дело.
— Я внимаю, великий князь, — сложил ладони на груди монах.
— Устами твоими, грек, — начал киевский правитель, — базилевс Василий, сын базилевса Романа, не раз мне в дружбе и любви своей братской клялся.
Монах согласно поклонился.
— Ведомо мне, грек, что у базилевса Василия есть сестра, прекрасная Анна. Посему предлагаю я брату своему Василию союз наш дружественный, союз Византии и Руси узами семейными скрепить. Пусть в знак дружбы и любви базилевс отдаст мне в жены сестру свою, порфирородную Анну!
«Пять баллов! — мысленно захлопал в ладоши ведун. — Жена из царского рода византийских правителей — это абсолютное подтверждение величия русского князя и гарантированная родовитость всех его потомков. После такого союза ни одна собака на Владимира тявкнуть не посмеет».
— Но, княже, — громко сглотнул Ираклий. — Не пристало христианам выдавать жен за язычников…
— Ты отказываешь мне именем базилевса, грек? — жестким холодным тоном поинтересовался Владимир.
— Прости, великий князь, — спохватившись, низко склонился монах, — не по силам мне давать ответ на столь важный вопрос. Ныне же я отпишу письмо Василию и до вечера отошлю его с посыльным. Мудрость базилевса превосходит мои скромные способности, а потому не могу я предположить, каким будет его решение.
— Отпиши, грек, — так же холодно согласился князь. — Надеюсь, мой друг и брат Василий не сильно задержит с ответом?
— На все воля божия, — низко склонился монах и с облегчением услышал разрешение дикарского правителя:
— Ступай.
— Я вижу, ты выполнил мою просьбу, ведун, — отметил князь, когда за греком закрылись тяжелые створки. — Чем я могу отплатить тебе за это?
— Прикажи пока не чистить топку на кухне.
— При чем тут она? — непонимающе повернулся к Олегу правитель.
— Я спрятал туда амулет жизни Будимира, — спокойно сообщил Середин. — Когда на кухне станут топить печь, его будет бросать в жар. Когда сделают перерыв — он испытает облегчение. Со стороны это будет напоминать обычную болезнь с регулярными приступами. Когда у амулета выгорит сердце, волхв умрет. Вряд ли это случится раньше, чем через неделю. Но наверняка не позднее, чем через два месяца.
— Ты сделал великое дело, ведун, — кивнул Владимир, — и я хочу наградить тебя за это.
— Я не возьму с тебя платы, княже, — покачал головой Олег. — Служа тебе, я служу Руси, и мне достаточно осознания этой великой чести.
— Ведун… — прикусил губу Владимир. — Ведун, я бы сам принес на алтарь Сварога свое сердце, коли каждый из моих слуг честно повторил бы твои слова.
Он немного помолчал, рывком поднялся:
— Но я надеюсь, други, вы не откажетесь от хорошей парилки, сытного обеда и кубка доброго вина? Пойдемте, сегодняшний день стоит того, чтобы сделать его радостным!
После бани с густым паром, вениками и стоячим медом Олег немного взбодрился, но бессонная ночь и хмельной мед сделали свое дело, и задолго до вечера он почувствовал, что начинает засыпать прямо за столом, рискуя ткнуться носом в соленые сморчки и моченые яблоки. А потому взял себя в руки, извинился, поднялся к себе, разделся и рухнул на перину.
Пожалуй, это была первая ночь, когда ведун смог спать, сколько хотелось — за все прошедшие и будущие тревожные ночлеги. Правда, проснулся он всё-таки не сам — а от осторожного прикосновения к щеке. Середин поднял веки и увидел сидящую на краю постели Пребрану:
— Эк тебя умучили, витязь, — улыбнулась она. — Полдень давно на дворе, а ты всё глаз не кажешь. Где же ты скрывался все эти дни и ночи?
— Ты не поверишь, красавица, но я в поте лица вершил дела государевы.
— Ну и как, оборонил Русь-матушку?
— Еще как оборонил… — Он вытянул руку, скользнул по ее плечу, груди. — Тебе не кажется, что мне за всё это положена награда?
— Может быть, — кивнула девушка. — Но чудится мне, едва я попытаюсь тебя поцеловать, сюда обязательно постучат, и тебя опять покличет князь Владимир.
— А ты попробуй.
— Ладно, — усмехнулась Пребрана, наклонилась к нему, замерла, покосилась в сторону двери. — Странно…
— Ну, не всё же князю меня тревожить. Должно и кому другому это сделать… — Середин привлек девушку к себе, поцеловал. Потом еще и еще. — Вот видишь, никого. Или, может быть, это потому, что ты в сарафане?
— Хорошо, ведун, давай проверим, — многозначительно улыбнулась она, встала и одним движением, скинув через голову, избавилась сразу от всей одежды. Замерла, повернув голову к двери. — Не то что-то сегодня…
— Иди сюда, замерзнешь… — Олег притянул ее к себе, накрыл одеялом, начал целовать шею и крохотные соски, заменяющие Пребране груди.
— Перестань, — слабо простонала она, — сейчас войдут. — В дверь действительно постучали.
— Ква! — щелкнул зубами от ненависти Олег. — Кого там несет?!
— Князь тебя, боярин, кличет.
Девушка нервно расхохоталась.
— Электрическая сила!
— Сейчас ты скажешь, что скоро вернешься, — продолжала смеяться Пребрана.
Олег сплюнул, выбрался из-под одеяла и начал одеваться, пока в комнату никто не вошел — когда великий князь кого-то зовет, дворня обычно старается довести это до понимания гостя. Накинув на плечи свою старую добрую косуху, Середин опоясался саблей и привычной дорогой сбежал в посольские покои, громко топая по ступеням каблуками.
Владимир, одетый в парчу и злато, опершись на подлокотник, разговаривал о чем-то с богатырем. Услышав шаги, он повернулся к Олегу, недоуменно окинул его взглядом с ног до головы:
— Почто ты так одет, ведун? А где платье, что я тебе посылал? Ужель тиун в казну утащил?
— В светелке лежит, — отмахнулся Олег. — Не нравится мне, словно попугаю, разряжаться. Что я, скоморох, что ли?
— Такого платья скоморохам и во сне не узреть, — сухо отозвался Владимир. — Так отчего не надел?
— Неудобно мне в нем, — отрезал Середин. — Я человек простой, мне эти украшательства ни к чему.
— Думаешь, ведун, мне нравится сию тяжесть таскать? Однако ношу. И тебе, советнику моему нынешнему, надобно согласно званию глядеться.
— Я что, напрашивался? — пожал плечами Олег.
Но тут великий князь вскинул руку:
— Молчи, ведун. Молчи, пока не молвил того, чего воротить не сможешь. Ведаю я, каковые слова из тебя рвутся. Молвить хочешь, что и так ты хорош, а коли не нравишься — то и уйти можешь. Однако же не хочу я, чтобы ты уходил, ибо советы твои к месту приходятся. Желаю при себе тебя оставить.
— Я здесь, — развел руками Середин.
— Хорошо, — вздохнул правитель, — иначе попробую. — Он встал, подошел к Олегу, склонил свою курчавую голову:
— Мил человек, великий князь Киевский челом тебе бьет. Не позорь меня и царствие мое пред гостями иноземными. Ибо не ведомы им ни ум твой, ни скромность, а видят они лишь наряды людские. И сказывать потом начнут в землях иных, что ни до слез правитель киевский и оскудела земля русская, ибо даже советники высшие ходят там в вервии простецком, а народ, стало быть, и вовсе чресла свои прикрыть ничем не может…
— Всё, всё, я понял, — Олег почувствовал, как у него от стыда загорелись уши. Скромность скромностью, но рядом с Владимиром он представлял не себя, а всю страну. И по тому, насколько богато выглядят сановники, каждый гость будет судить о том, сколь изобильна и сильна вся держава. — Прости, княже. Я сейчас переоденусь.
Пребрана как раз выходила из светелки и, увидев молодого человека, немало удивилась:
— Ужели впрямь вернулся?
— Нет, не получается… — Он чуть помедлил и спросил: — Вечером зайдешь?
— А получится?
— Должно.
— Ладно, — многозначительно улыбнулась девушка. — Зайду.
Только в полном парадном наряде Середин понял, отчего торжественные приемы киевские князья проводят именно в каменных палатах, холодных в любую погоду и пожирающих солнечные лучи, как губка — дождевую воду. Даже здесь, в тени и прохладе, гнет тяжелого наряда заставлял его изрядно попотеть. А Владимир, помимо украшений, имел на плечах еще и накидку из драгоценных, но излишне теплых соболей. Пожалуй, на улице в такую жару они все уже давно бы сварились заживо. А здесь ничего — держались.
Утешало только одно: послы из богатой Булгарии были разодеты не менее пышно, чем хозяева: кафтаны сплошь из золота, сверху — шубы, подбитые бобром и горностаем, крытые атласом и разукрашенные самоцветами. Шапки на визитерах, опушенные коротким кротовьим мехом, не дали бы замерзнуть даже в лютые морозы — а на улице припекало так, что до забытого на солнце седла голой рукой и не коснуться. Тем не менее, посланники говорили долго и велеречиво — не чета иудеям, изложившим свои соображения за несколько минут.
— …велик ты князь, и могуч, и мудр, и смыслен. Сила твоя распахнула крылья от моря и до моря, нивы твои тучны хлебом, а стада не считаны. Народ великой земли русской восхваляет тебя денно и нощно, благодаря за милости, коими ты его осыплешь, и за указы, коими благословляется покой и порядок во всех местах. Твоими повелениями примиряются спорящие и затихают непокорные, под твоей дланью богатеют купцы и полнятся амбары пахарей. Отвага твоя заставила утихнуть ворогов по всем сторонам от порубежий русских и мирный труд подданных твоих не тревожить. В страхе трепещут они, боясь твоего гнева и твоего могучего меча. Велик ты, князь, деяниями своими, а закона истинного не знаешь.
Олег облегченно перевел дух, понимая, что булгары наконец-то перешли к цели своего визита.
— Какой закон поминаете вы, гости из милой нашему сердцу Булгарий? — степенно вопросил Владимир.
— А закон этот принесен в наш мир пророком Магометом, великий князь, — дружно склонили головы послы. — Но изречен он не устами пророка, а его сердцем, ибо уста его принадлежали богу, и слово изрекали богово. По закону сему живут ныне самые могучие, богатые и обширные страны. Знания мудрецов наших всем иноземцам кажутся великими чудесами, медики наши возвращают здоровье тем, кого в иных местах считают уже мертвыми. Звездочеты наши видят будущее на века вперед, а также предвидят за много месяцев чудеса небесные, исчезновения луны, а то и самого небесного светила. Ратям нашим несть числа, и с честью они несут знамя ислама во всё новые и новые земли, и нет силы, что смогла бы их остановить. Величие и славу, богатство и процветание приносит закон Магомета на те земли, народы и правители коих принимают сердцем заветы бога, единого, всемилостивейшего и всемогущего.
— Ужели так силен ваш закон? — удивленно приподнял брови Владимир. — Ведомо мне, по закону сему Булгария много лет живет. Однако же Хазарский каганат пал от меча отца моего, великого князя Святослава. Вы же ему от века дань покорно платили.
— Меч отца твоего вельми силен был, великий князь, — немедленно согласились послы. — Но крепость его князь Святослав не токмо на хазарах, но и на Булгарий опробовал, и отцы наши удар сей отразили с честью. Да и сам ты, великий князь, к нам с мечом ходил, но победы великой не добился. Чтут слово пророка в землях персидских и египетских, в хорезмских и ливийских.
— Однако же земли русские размерами и могуществом своим всем вашим не уступают, — нахмурился правитель. — Отчего решили вы рассказать мне о вере своей? Уж не напугать ли желаете витязей русских своею силой?
— Сила земли русской ведома нам более других, великий князь, — поспешили склонить головы послы. — Посему пугать мы тебя не желаем, и лишь восхищение свое выказываем. Однако же ведомо нам и то, что вызывал ты служителей иудейских, спрашивал о вере и законе их бога, и мыслил от язычества старого отречься и веру в бога единого принять. Посему повелел нам каган булгарский пред очи твои направиться и слово истинное к стопам твоим положить. Знай же, великий князь, что не было на земле страны, что заветы иудейские в себе бы приняла и чрез них обрела счастие в душах и деяниях своих. Гибнут страны сии непременно, служителей пророков ложных под собою погребая. Те же страны, что последовали заветам пророка Магомета, сильны и изобильны, люди в них живут в достатке от черни и до халифов, любовь в них царит и единение.
— Какова же вера ваша? — спросил Владимир после некоторого раздумья.
— Веруем богу, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина. Чтить иных последователен пророка, яко братьев своих. Для каждого, слово пророка принявшего, не будет более ни булгар, ни русских, ни персиян, ни мавров, а все мы братьями станем. И наша сила станет твоею силой, а твоя сила — нашей. И не найдется под солнцем силы, что волю свою нам навязать сможет. Бог наш устами пророка дозволяет иметь многих жен и богатства бессчетные. А по смерти каждый, кто заветам сим следовал, попадет в прекрасный мир, красотами своими взоры услаждающий. Бог даст каждому по семидесяти красивых жен, и изберет одну из них красивейшую, и возложит на нее красоту всех; та и будет ему женой.
Великий князь склонил голову в тягостных раздумьях, потом недовольно поморщился:
— Руси веселье есть вина хмельные пить. Не можем мы быть без того. Не люба нам вера без вина.
— Насколько я помню, пророк сказывал, что иблису от вина достается первая капля, — негромко отметил Середин. — Если вылить ее на землю, то остальное пить уже можно. К тому же, пророк ничего не говорил про пиво и мед.
— Истину речет твой мудрый советник, — закивали послы. — Прими закон Магомета, и радости от просветления души твоей затмят в тебе горечь от исполнения запретов.
— Ты согласен с сегодня не есть ни ветчины, ни сала, ни окороков, ни поросеночка печеного, ведун? — повернувшись влево, поинтересовался Владимир.
Олег испуганно почесал во лбу и отрицательно замотал головой.
— А ты, боярин Радул?
— Что же тогда вкушать на столах останется? — громогласно возмутился тот.
— Вот и я так мыслю за народ русский, — подвел итог великий князь. — Не люба нам вера ваша, послы булгарские, о том кагану вашему и передайте. И о дружбе и любви моей к кагану булгарскому тоже сказывайте. Да продлятся века для нас в мире и покое вечном.
— Зело всеведущ ты, ведун, — тихо отметил Владимир, когда булгары покинули посольские палаты. — За то и люб. Однако же советы надобно давать тихо. И мне, а не посланникам чужим. Боги, коим булгары поклоняются, велики есть и немало радости народам принесли. Зато сама Булгария на путях торговых через Итиль сидит, и мыто с товаров, что на Русь идут, немалое взимает. Серебро, что люди русские в поте лица добывают, через мыто то в казну булгарскую течет. Посему надобно нам Итиль от чужаков сих очистить навечно. Хазарский каганат мы ныне истребили, а столицу его на Итиле развеяли и жить там степнякам запретили. И Булгарию за пути водные так же подвинуть должны. Мечом, ведун, мечом. Иначе дела великие не деются. А как я, скажи, дружину свою на полки булгарские поведу, коли верой мы породнимся и братьями станем? Да и не гоже, чтобы соседи враждебные учителями нашими становились. Ибо так не мы Итиль получим, а они на Днепре и Ильмене осядут.
После приема послов опять отправились в баню — смывать выступивший под дорогими нарядами пот. В предбаннике наскоро перекусили, запив пивом копченую рыбу и баранину. Оно и правильно — после такой еды все руки оказались в жире, насилу отмылись. После парилки Владимир куда-то отправился, а боярин и ведун разошлись по светелкам.
Олегу даже удалось немного вздремнуть, прежде чем дверь приоткрылась и внутрь, заговорщицки улыбаясь, проникла Пребрана:
— Ну что, ведун, справил заботы государственные?
— Надеюсь, что да, — моментально вскочил Олег.
— Чем же ты занят так все дни и ночи? — Девушка прошлась по комнате, остановилась перед бюро, заглянула в чернильницу, хмыкнула.
— Что там? — подошел ближе Середин.
— Там ничего. Высохли давно чернила. Видать, некогда боярам пером да пергаментом пользоваться, — съехидничала она, — все заботами великими заняты.
— А ты писать умеешь?
— Кто же не умеет? — удивилась Пребрана. — Волхвы всех учат. Правда, мы люди не балованные, мы больше на бересте записки черкаем.
— А коли не записку, а грамоту надолго составить надобно? Или, там, записи на будущее сохранить?
— Нам же летописи вести ни к чему, — пожала плечами боярышня. — На время малое и береста сгодится. А коли важное что: родство там уяснить, али прошение к князю составить, — то пергамент покупать приходится.
— Дорого?
— Дорого. А коли нужда пришла, куда денешься?
— Это да… — Олег остановился от нее на расстоянии вытянутой руки. Оглянулся на дверь.
Девушка засмеялась:
— Я сегодня Ладе в святилище местное петушка снесла. Глядишь, и смилуется, перестанет шутки свои с нами шутить. Уж не знаю, чем мы ей не угодили. Может, ты, ведун, колдовством своим прогневал? Ну, признавайся, зелье приворотное варил?
— Как же иначе? — улыбнулся Середин. — Чародей я или нет? Да только зелье приворотное Ладе в радость. С него ведь молодые друг к другу тянутся.
— Коли так, то и мой подарок впору придется. — Она развернулась спиной к бюро, положила локти на столешницу: — Ну, трогай.
Середин, усмехнувшись, протянул руку и коснулся ее плеча. Оглянулся на дверь. Тихо. Тогда он положил ладонь девушке на грудь, слегка сжал. И тут же раздался стук:
— Боярин, тебя князь к себе кличет. В светелку.
— Пожалуй, завтра я куплю для Лады корову, — вздохнул Олег. — Может, хоть тогда она отвяжется со своими шутками? Ты подождешь?
— А ты появишься?
— Да должен…
— Боярин! Никак спишь?
Дверь приоткрылась, и ведун громко крикнул:
— Иду! Подожди маленько! И ты, пожалуйста, потерпи чуток. Я постараюсь вернуться побыстрее.
Великий князь сидел на лавке в простой полотняной рубахе, с кубком в руке, наматывая на палец свою бородку, и не было в нем в этот миг ничего величественного. Обычный мужичок, гадающий, как сподручнее распорядиться урожаем и прибыток поиметь. Увидев Олега, он привычным жестом кивнул на место рядом с собой, налил в чашу вина.
— Держи, ведун. Чай, не разбудил я тебя? Вроде как солнце еще не село.
— Нет, княже, не разбудил, — примостился рядом Середин и отхлебнул из предложенной чаши. — Можно даже сказать, наоборот.
— То ладно, — кивнул Владимир. — Вижу я, немало мудрости накопил ты за время странствий своих, хотя видом юн. Посему попытать я тебя желаю. Ответь, какие ведомы тебе веры: так, чтобы богу там одному поклонялись, но немалые народы вера сия в себе соединяла?
— Хороший вопрос… — зачесал в затылке Олег. — Хотя, таких религий, чтобы многие народы соединяли, на самом деле немного. Про одну из них тебе сегодня булгары сказывали. Та, что от пророка Мухаммеда идет. Другая — это буддизм. Ее в землях за Персией исповедуют. Индия, Китай и дальше. Хорошая религия, мирная, к труду призывает, к ненасилию. Боюсь только, у нас она появиться не сможет. У нас тут жизнь, как на псарне — чуть зазевайся, соседи сразу в загривок вцепятся. Где уж тут о покое и созерцании толковать? Еще есть христианство, ты про него наслышан. Ну и… И всё, княже. Нет больше религий таких. Еще язычество наше, русское. Но оно не совсем единое. Здесь у нас, в Новгороде, в Подобии больше Сварогу, прародителю нашему поклоняются. На запад если пойти — то висляне, пруссы, тюринцы, лютичи, руги, лужичане больше Велеса чтут, а Сварога только уважают. Восточные племена — зыряне, вятичи — Перуна первейшим из богов почитают. Так что боги, вроде, и одни у всех, а вера как бы и разная.
— Скажи, ведун, коли столько народов слова одного пророка чтут, то у них и правитель, вестимо, один должен быть?
— Как ни странно, княже, но тут всё наоборот. Мусульмане друг друга уважают, едиными себя чувствуют, но живут как бы сами по себе. А вот христиане, поверив в распятого бога, изречения которого двенадцать свидетелей записывали, а отец и вовсе небесной сущностью считается, ухитрились слова, богом их в мир брошенные, в одну кучку собрать и святой престол организовать в Риме. Он как бы самый главный, и с богом у него прямая связь. Поэтому все прочие местные священники его слушаться должны и указания выполнять. Пусть страны разные, иногда даже воюют между собой, но христиане, что в тех странах живут, обязаны Риму подчиняться. Правда, Византии эта система не понравилась, и она себе собственного митрополита организовала, которого и слушается. Получилась вера как бы и общая, христианская. Но немножко сама по себе, православная.
— Постой, ведун. Ты сказываешь, страны разные, а слушать все Рим должны, пусть и враждуют даже. А если князь местный подданным своим одно сказывает, а из Рима другое говорят?
— Ну, — усмехнулся Середин и отхлебнул изрядно из кубка. — Тогда у князя, мягко выражаясь, начнутся длительные неприятности.
— Стало быть, все святилища под одной рукой?
— Да.
— И слушать главного общего волхва обязаны.
— Да, — кивнул Олег. — Отсебятины, как у нас, где каждый волхв при своей деревне, там нет. Священники вообще назначаются, а не на месте из общины при святилище растут. Получают общее образование, а потом, одинаковые, как монетки чеканные, в разные концы рассылаются.
— Но церкви Византии Рим не слушают?
— Нет, базилевс их на своего митрополита завязан.
— Это добре…
Великий князь очень долго и подробно расспрашивал Середина про устройство и иерархию различных церквей, потом про ислам, про буддизм. Олег, куда больше интересовавшийся в своей жизни магией и язычеством, отвечал как мог, исходя из курса школы и отрывочных знаний, нахватанных случайно из популярной литературы. Иногда он начинал путаться, иногда просто разводил руками — но Владимир расспрашивал и расспрашивал, пока не выдавил всё без остатка. И пока не кончился кувшин с вином.
К тому времени, когда правитель отпустил его из своей светелки, за окнами окончательно стемнело. Лампы князь не зажигал — слушать можно и в темноте, — а потому масляные светильники в коридоре показались Олегу ослепительно яркими.
— Просто электрическая сила! — удивленно покачал он головой, поднимаясь по лестнице. В голове сильно шумело, но чувствовал он себя достаточно бодрым и готовым на подвиги. — Рада, ты?
Служанка, что несла сложенные стопкой простыни, обернулась, радостно вскрикнула:
— Боярин Олег? Ты здесь?
— Куда же я денусь? — подошел ближе ведун. — Это ты запропастилась, и не видно совсем.
— Нас, вестимо, с боярами не селят. Внизу я, в людской со всеми обитаю.
— Похорошела-то как, щеки вон розовые. В пути бледная совсем была.
— Ужели помнишь меня, боярин? — тихо ответила девушка и опустила стопку на пол. — И я тебя забыть не могу.
— Чего забыть?
— Как ты за меня на чудищ кидался…
Олегу внезапно показалось, что конопушки на ее лице побежали в разные стороны, быстро перемещаясь вокруг вздернутого носика. Он зажмурился, тряхнул головой.
— Э-э, как тебе тут хмельно живется, — принюхалась Рада, приблизилась еще на шажок, закинула руки ему на шею, и Олег ощутил прикосновение мягких горячих губ.
— Вот, стало быть, каковы его дела княжьи!
Он неожиданности Олег вздрогнул, шарахнулся назад.
— Мне, понятно, басни сказывает, а сам по углам блазится?! Холопки слаще, да? Слаще?
Только теперь Середин сообразил, что слабое, мимолетное прикосновение к нему служанки Пребрана наблюдала во всей красе, выйдя на голоса из его комнаты.
— А ты, мерзавка… — Бедная Рада схлопотала звонкую оплеуху. — Куда пялишься?!
— Боярыня! Боярыня! — подхватив с пола белье, ринулась за хозяйкой служанка.
Из-за закрытой двери послышались новые шлепки, жалобный вой.
— Ква… — подвел итог оставшийся в одиночестве ведун. Задумчиво потер крест, способный спасти от колдовской опасности, но совершенно бесполезный в обычной жизни. — Похоже, я действительно наступил где-то Ладе на любимую мозоль…
Он вздохнул и побрел к себе.
* * *
Латиняне прибыли только на четвертый день. Четверо монахов в черных рясах и один — в красной суконной мантии, небольшой шапочке, с внушительным крестом на груди и четками в руках. Даже не склонившись перед киевским правителем, глава посольства, перебирая четки, торжественно произнес:
— Дошло до святейшего престола, великий князь, что посылал ты доверенных людей в разные страны, дабы о вере истинной узнать, коей следовать стране твоей надлежит. Посему посланы мы к тебе по воле наместника истинного бога на земле. Так говорит тебе папа: «Земля твоя такая же, как и наша, а вера ваша не похожа на веру нашу, так как наша вера — свет; кланяемся мы богу, сотворившему небо и землю, звезды и месяц, и всё, что дышит, а ваши боги — просто дерево». Нет истины ни в вере иудейской, великий князь, ни в вере магометанской, а единственная вера божия — так это наша, Спасителем людям принесенная…
— Не вам, латиняне дикие, о богах наших судить! — перебил католика Владимир, в гневе хлопнув ладонью по подлокотнику. — Не вам, символу смерти и муки дары приносящим, богов наших хаять, ибо древнее любой из стран ваших наши идолы! Повидали купцы наши города латинянские и донесли, что самые великие из них мельче усадьбы боярской, и что закона в них нет никакого, а люд — дик и грязен. Что короли ваши не пределами, а угодиями малыми правят. Не страны — норы лисьи. Голытьба! Гонор и спесь престола вашего, власти над сильными и свободными жаждущего, на деле уха мышиного не стоит. Это вам, в дикости и грязи растущим, надлежит у соседей мудрости искать, а не о своей вере столь гордо сказывать. Ступайте, увозите кресты ваши из пределов земли русской. Не любы вы мне, и народу вольному не любы!
— Коротко и доходчиво, — подвел итог Середин, глядя, как убегают покрасневшие от злости католики. — Ты даже не спросил, в чем их закон, Владимир Святославович.
— А о чем спрашивать? — пожал плечами великий князь. — Ты же сам мне про их законы поведал. Желают они мимо правителей земных народами чужими управлять. А разве пристало людям русским иноземцам спесивым кланяться? Не будет такого вовеки! Опять же, любви чужой ищуще, негоже богов иных поносить. Не пристало.
— Я преклоняюсь перед твоей мудростью, княже, — улыбнулся Середин, — но должен признаться, что рассказал тебе почти всё, что знаю. Пожалуй, не будет более к тебе делегаций с подобными предложениями. Увы, но некому больше своей верой хвастаться. Так что не нужен я тебе более, князь. Загостился. Дозволь дальше ехать.
— Не дозволяю, — качнул головой Владимир. — Ужели плохо тебя здесь привечают, голодом морят, непоеным спать кладут?
— Привечают хорошо, благодарю, — поклонился Олег. — Да только не привык я на одном месте долго сидеть. Дорога манит.
— Посиди, сделай милость, — поднялся князь. — Привык я, чтобы по левую руку от меня завсегда волхв мудрый стоял, а по правую — воевода верный. Боярин Радул для меня опора, а ты, ведун, хоть и странен, но слова зачастую мудрые глаголешь. Посему, пока смута средь волхвов не осела, погостюй у меня, ведун, еще маленько. Очень тебя прошу.
Середин, подавив разочарование, склонил голову. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать: просьбы сильных мира сего ничем не отличаются от приказов. И если не хочешь нажить сильные неприятности, лучше эти просьбы исполнять. Ссориться с князем ведун пока что не собирался. А раз так — приходилось подчиняться.
