Туман густел на глазах, пряча звезды над головой. Даже с помощью «кошачьего глаза» Олег видел не дальше соседнего плетня. Он остановился посреди улицы, вглядываясь в туман.

— Что мы можем сделать? — возник рядом Невзор.

— Если их много, то ничего. Есть возможность остановить их пришествие: сжечь лежащие в кургане кости, которые еще не обратились в воинов. Но если мы уйдем отсюда, здесь начнется резня. Это навьи, для них нет преград, их не задержат стены домов, они не уйдут, пока не утолят жажду мести за то, что их подняли из могилы.

— Ты сможешь их задержать?

— Очень недолго.

— Я проберусь к холму, захвачу с собой греческий огонь. Бочонка хватит?

— С избытком. Но поспеши, слышишь?

Мерный шум затих у южных ворот и возобновился уже дробным топотом копыт, который, нарастая, мчался на Середина сквозь туман. Невзор бросился к дому, где оставил бочонок с греческим огнем. Олег слышал, как тот удаляется, проламываясь сквозь кусты.

Самое время было вспомнить, чему учила Велена. Главное — не расплескать, не потратить силу в первой схватке. Середин поднял руки к небу: в правой сабля, в левой кистень, — вдохнул клубы тумана, представил, как разгоняется кровь в жилах, наливаются силой мускулы.

Серебряный крест, постепенно разгораясь огнем, добавил ярости в душу, голову закружил вихрь накатывающего безумия. Наверное, такое состояние испытывали берсерки, вступая в битву. «Нет, нельзя, — спохватился Олег, — я не должен терять контроль над телом».

Он быстро осмотрелся. Возле плетня лежала забытая слега длиной в три человеческих роста, в руку толщиной. Середин взял саблю в зубы, почувствовав бодрящий холод металла на языке, схватил слегу и встал возле плетня, ожидая появления разбуженных колдуном навьев.

Время будто замедлило свой бег, но долго ждать не пришлось.

Они проступили из тумана, как фотография в ванночке с проявителем. Коренастые, невысокие кони с массивными головами несли на себе всадников с буйволиными черепами на головах. В опущенных руках угадывались широкие мечи, левую сторону груди прикрывали четырехугольные щиты, за спинами виднелись гнутые луки, колчаны, полные стрел, или связки дротиков.

— Сарматы, — узнал всадников Середин.

Еще дома, еще в благословенном двадцатом веке, изучая историю холодного оружия, он встретил описание этих диких воинов, разгромивших свирепых скифов и, в свою очередь, павших под ударами гуннов. Рассеявшись по территории будущей Руси, Турции и Средней Азии, они оставили после себя кровавые легенды и туманные описания, подкрепленные лишь редкими находками археологических экспедиций. И вот они пришли из глубины веков, колдовством вызванные из могил — рассвирепевшие, мстительные, не знающие пощады.

Они неслись по улице в ряд, и Середин поначалу не понял, почему дыхание вдруг пресеклось, а сердце бухнуло молотом, остановилось и вновь застучало все быстрее и быстрее, словно досадуя на себя за сбой.

На него мчалась лава мертвецов… Не упыри с гниющей и отпадающей от костей плотью, движимые только запахом теплой человечьей крови, а истлевшие, посеревшие за века скелеты павших воинов неслись на него в атаку. Бросая вперед массивный костяк, мерно вздымались копыта мертвых коней, покачивались в бесстремянных седлах всадники, склонившиеся вперед в стремительной скачке. Скалились из-под буйволиных рогов выбеленные временем черепа; золотые и серебряные бляхи, украшавшие сбрую, бросали сквозь туман тусклые блики. Медленно и плавно, как в кошмарном сне, неотвратимо надвигалась лавина призрачных всадников. Ни звука, ни крика, только грохот копыт по утоптанной земле.

— Зря вы проснулись, ребята, — крякнув от напряжения, Середин метнул слегу, словно городошную биту, в ноги скачущим призракам.

Дробя неприкрытые шкурой лошадиные колени, слега разметала первый ряд всадников. Кувыркались кони, летели через головы седоки, разбрасывая буйволиные черепа, роняя оружие. Следующий ряд, не успев остановиться, попал в эту кашу костей, сбруй и седел.

Середин был уже среди них, вертелся вьюном, успевая наносить удары, намечать следующую жертву и уворачиваться от бьющихся на дороге скелетов коней. Гудел кистень, с треском лопались голые черепа, трещали, точно валежник, разрубаемые клинком высохшие останки. Ни крови, ни криков, только треск и осколки костей, только прах лезет в глаза, забивает горло, оседает во рту, раскрытом для глотка воздуха.

Все же они были слишком медлительны. Вот на Олега попытался налететь конем всадник в остром колпаке с украшенным золотыми полосами щитом. Середин видел, как всадник посылает коня вперед, сжимая голые ребра своего скакуна одетыми в обрывки пергаментной кожи мосластыми коленями, как поднимается рука, похожая на птичью лапу с зажатым в ней кривым широким мечом. «Нет, парень, это мое время!» Ведун присел, махнул левой рукой: кистень разнес коленный сустав скакуна, и, пока тот заваливался набок, сабля Середина перерубила кости руки наездника и, дробя ребра, переломила ему позвоночник.

— Это мое время!!!

Перебросив через тын бочонок, Невзор ухватился руками за острия кольев, перемахнул на другую сторону и бросился вверх по склону холма.

— Только бы найти вход в могилу, только бы найти, — твердил он.

Добежав до гребня, он сразу обнаружил то, что искал: прямо под ним в склоне щерилась черным зевом пещера, из которой, сбивая куски дерна рогатыми шлемами, вылетали кошмарные всадники. Взрывая землю, скелеты коней несли их по направлению к деревне, откуда уже слышался звон оружия. Крепко прижимая к груди бочонок, Невзор, где на ногах, а где просто на заду, скатился к пещере. Он почувствовал, как в предвкушении схватки снова встает дыбом шерсть на затылке, наклонил голову и ринулся внутрь. Очередной всадник был просто отброшен в сторону, врезался в стену и осыпался кучей костей.

Внутри все напоминало сруб, только бревна были темные — то ли сгнившие, то ли окаменевшие от времени. В центре, в очищенном от костей круге, горела глиняная плошка, бросая в стороны синеватые искры. Пламя переливалось, склоняясь ядовито-зеленым лепестком то в одну, то в другую сторону, словно в диком огненном танце. Повинуясь неведомому ритму, шевелились кучи костей, на глазах составляя скелеты воинов и коней.

Колдуна не было.

— Верша!! — взревел Невзор, называя колдуна привычным именем. — Покажись, посмотри на меня! Я бросаю тебе вызов!

Треск пламени, шуршание осыпающегося по стенам песка…

Еще один всадник вскочил на коня, пролетел мимо Невзора к выходу из подземелья.

— Ушел колдун, — с досадой прошептал Невзор, — ушел, падаль. Но эти не уйдут!

Он рывком вытащил пробку из бочонка, опрокинул его отверстием вниз и, давя хрустящие под ногами кости, пошел вдоль стен. Он обошел пещеру раз, другой, обильно поливая шевелящиеся останки. Иной раз поддавал ногой, разбивая встающий из праха костяк. Едкий запах заполнил подземелье. Когда емкость опустела, Невзор встал над сине-зеленым пламенем, занес над головой бочонок и, что было сил, ахнул его в глиняную посудину.

Скопившиеся в тесном помещении пары воспламенились разом, гулкий удар потряс курган до основания. Невзора вынесло взрывом из пещеры, покатило по земле. Хватаясь за траву, он остановился, приподнялся, потряс головой. Сноп огня бил из древней могилы, трава на склоне холма на глазах желтела, жухла и корчилась от нестерпимого жара. Сквозь звон в ушах Невзор слышал рев беснующегося пламени. Он провел рукой по лицу. Ни бровей, ни ресниц… Пощупал голову. Шерсть тоже сгорела, оставив после себя ломкие опаленные завитки.

Пошатываясь, дружинник встал на ноги. Огонь не утихал, рвался наружу, прогоняя ночь, освещая поле и кладбище под холмом.

«Ведун один там бьется», — вспомнил Невзор.

Несколько всадников проскользнули возле плетня и теперь заходили с тылу, в то время как он, в кураже от собственной неуязвимости, дробил в крошки попытавшегося подняться с земли воина. Середин внезапно понял, что призраки двигаются заметно быстрее, чем в начале схватки. Он еще успевал парировать медленные удары, еще обрушивал наземь коней, но уже видел, что сарматские воины обретают подвижность, будто сбрасывая с себя оковы замедлившего бег времени.

Внезапно воины отступили, образовав широкий круг, в центре которого стоял он, Олег Середин. Он замер, пытаясь понять, в чем дело, и вдруг почувствовал, как сжалось сердце: призраки рвали из-за спин луки, передвигали под руку колчаны и связки дротиков. Длинные стрелы легли на тетивы, он еще успел удивиться: как это за столько лет не сгнили? Стрелы взвились в воздух. Стреляли почти в упор, но ведун увидел их полет, хотя на таком расстоянии удар тетивы о перчатку лучника почти совпадал с ударом стрелы в цель. Середин рухнул в пыль. Над головой, словно взлетающий с озера и еще не построившийся клином косяк гусей, плыли сарматские стрелы. Плыли, сшибались, падали на землю. Опережая следующий залп, Олег откатился в сторону.

Под прикрытием смертоносного ливня к нему бросились два призрака: один с мечом, другой с длинной пикой. Стоя на коленях, Середин отбил клинком пику, встретил падающий меч отводящим ударом, чиркнул саблей под подбородок скелета, перерубая шейные позвонки. Череп покатился в пыль. Второй воин снова толкнул вперед пику. Уже не спеша, примерившись, Олег сильным ударом перерубил древко и раскрошил кистенем череп нападающего. Вновь стук тетивы о перчатки — на этот раз ведун упасть не успел и провернулся на месте, веерной защитой ставя вокруг стену сверкающей стали. Несколько стрел все-таки прошли: одна царапнула висок, еще одна пробила куртку навылет под правой рукой.

Над деревней по-прежнему царила тишина. Лишь звон клинков, свист стрел и рвущееся дыхание единственного живого бойца…

Всадники рывком подняли луки, и он понял, что время вышло. С одной стороны, их была целая толпа, задние напирали, мешая передним как следует прицелиться, толкали под руку, рвались вперед. С другой — семь скелетов на призрачных лошадях стояли в ряд, ловили его наконечниками стрел, выцеливали голову, сердце.

— Врагу не сдается наш гордый «Варяг»… — пробормотал Середин пересохшими губами и из последних сил рванулся к семерым лучникам.

Он поймал момент, когда те разом отпустили тетивы, упал и перекатился вперед, уже чувствуя, что его достали. Левую руку рванула резкая боль, кистень повис бесполезным грузом. Он почти достал чуть выдвинувшегося вперед лучника, когда еще одна стрела ударила сзади в бедро. Ведун упал на колено, наугад хлестнул перед собой саблей. Оказалось, попал — лошадиный костяк, потеряв опору, повалился на него, погребая под грудой костей. Дернувшись, Середин сумел перевернуться на спину. Над собой он увидел мертвый оскал черепа и опускающийся дротик, зажатый в птичьей лапе… Дротик пробил правое плечо, пригвоздив Середина к земле, он хватанул воздух, ставший вдруг удивительно холодным. Костлявая рука схватила его за волосы, отгибая назад голову, перед глазами блеснуло лезвие…

— А-а, мать вашу курицу!!!

Вцепившийся ему в волосы воин вдруг рассыпался целым фейерверком костей. Мелькнул широкий меч, кто-то споткнулся о пришпиленного дротиком к земле Середина, выругался и, заревев медведем, кинулся на сарматов. Олег приподнял голову. Среди лошадиных костяков буянил Крот, лихими взмахами меча отгоняя пытавшихся достать его с седла воинов.

Видно, хмель еще играл в голове крестьянина: длинный меч тянул его за собой, таская между скелетами коней. Призраки били мечами, перегибаясь с седел, тыкали дротиками — и никак не могли попасть. Крот ревел, спотыкался, падал на колено, снова вскакивал. В его движениях не было никакого смысла, и предугадать следующее, встретить ударом было просто невозможно.

Подернутая туманом картина казалась настолько нелепой и нереальной, что Середин усмехнулся. Правда, усмешка была горькая: долго так продолжаться не могло. Олег дотянулся левой рукой до дротика в плече, попробовал вытащить. В глазах засверкали искры, горло перехватило невольным стоном. Нет, не поддается.

Новые звуки заставили его откинуть голову, чтобы взглянуть на воинов, столпившихся со стороны южных ворот. Это десятки копыт били в дорожную пыль, давили кости павших, несли призраков плечом к плечу вперед, вдоль затаившихся в тумане строений.

Внезапно в их рядах возникло замешательство: передние оборачивались, поднимали мечи, скелеты коней пятились, приседали, становились на дыбы под напором нового противника. В гущу сарматов словно ворвался вихрь: крутились смешавшиеся в кучу костяки коней и воинов, лошадиные попоны, древки дротиков, рогатые шлемы. Стук, треск, звон оружия, хруст позвонков — и над всем этим яростное рычание, рев обезумевшего демона в обличье полуволка-получеловека… Призрачные воины не дрогнули перед напором чудовища — останки свирепых сарматов, некогда разметавших скифское государство, несколько веков державших в страхе Великий Рим, они не могли дрогнуть. Приказ, поднявший древних мертвецов из могилы, гнал их вперед, заставляя уничтожать любого, вставшего на пути. Уничтожить — или пасть прахом, освобожденным от душ лютых воинов и уже неподвластным чарам. И злая воля гнала их, заставляла рубить, колоть, бросаться с коней в безнадежной попытке остановить воина-оборотня.

— Мужики, бей костлявых! — хриплый, задыхающийся вопль Крота покрыл шум схватки.

С дворов, перескакивая через плетни, бежали с топорами, с косами, даже просто с кольями и оглоблями выглянувшие на шум схватки селяне. Сарматы не успели встретить их стрелами, и колья, кроша кости, обрушились на коней, топоры добивали упавших, ломали ребра, сносили черепа, перешибали позвонки.

Бой сместился к лежавшему на земле Середину, перед лицом замелькали лапти, копыта. Рядом со стуком брякнулся скелет всадника, удар топора тут же раскрошил ему череп.

Стиснув зубы, Олег взялся за дротик двумя руками, поднатужился, качнул из стороны в сторону, отплевываясь от взлетавшей над дорогой пыли и песка, рванул, выдирая из утоптанной земли.

— Есть, пошло! — и в этот момент широкое, неподкованное копыто бухнуло ему в лоб, выбивая искры из глаз и унося сознание…

Голоса, голоса… То стихают, будто удаляясь, то приближаются. Ему почудился знакомый, но почему-то шепелявящий голос. Олег попытался открыть глаза.

— …да выдерни ты эту заразу, ишь, истыкали парня, чисто еж стал…

— Какой еф, фего мелефь? Пара дырок вфего, да копытом в лоб трефнули…

В плече взорвалась боль, заплясали радужные круги в глазах, но он смог удержать себя на грани беспамятства.

— …тихо, тихо, уфе вфе. Теперь фтрелу. Ага, эт хорофо, фто навылет профла. Да наконефник фломай, дубина…

— Дай-ка я, — сказал еще один знакомый голос, — подержите его.

Середина схватили за руки. Он все-таки не выдержал, зашипел, когда из бедра потащили стрелу.

— Несите в дом. — Середин узнал голос Невзора и открыл глаза.

— Погоди… погоди…

Над ним склонилось странное, без бровей, ресниц и усов, голое лицо. Только глаза узнаваемы: еще теплятся в них огоньки ярости.

— Невзор?

— Я это, я. Что, не узнал? — Невзор провел ладонью по голому лицу. — Обгорел малость, не рассчитал. Уж очень яро полыхнул огонь греческий.

— Все кости собрать, — прошептал Середин, ловя его руку, — все, до единой. Сжечь… все сжечь, а прах — в реку. Проследи сам.

— Ладно, все сделаю, ты лежи.

Олег поманил Невзора пальцами к себе поближе. Тот склонился.

— Ингольф?

— Ушел, гад.

— Тогда не медли. Спалите кости и торопись к Малуше своей. Выручай ее, не то он первый успеет, и тогда уж все… Век ей волчицей жить. — Середин пожал ему руку и в лучших традициях Голливуда откинулся, как бы впадая в беспамятство.

Мужики положили ведуна на две скрещенные жерди и понесли к дому. Сам Крот шел сзади, стряхивал кровь с усов, щупал пальцами распухшие лепешками губы и ругался на чем свет стоит.

— Вот ведь дуфегуб, прямо в морду черепуфкой фаехал…

Середин смотрел на светлеющее небо — близилось утро. Звезды бледнели, прощаясь до следующей ночи, туман оседал, растворялся, прятался в землю. Перед глазами маячила спина мужика в разодранной рубахе. Мужик то и дело оборачивался, подмигивал Олегу, кивал: мол, не тужи, выходим, отмолим тебя.

Послышались женские голоса. Середин увидел над собой лицо старостихи. Она приподняла ему ворот рубашки, взглянула на рану:

— Заживет, как новый будешь.

— Ты тут не мефайфя под ногами. Давай, полотно готовь, девки пуфть воду греют. А мне медку бы надо — вифь, фубы рафтерял.

— Тебе только бы медку! Вот обиходим парня, тогда и получишь, — отрезала женщина.

Олега внесли в горницу, положили на лавку. Жена и дочери крестьянина разрезали его рубаху и штаны, приложили отвары из трав, перевязали чистым полотном прошитое стрелой бедро, плечо и рваную рану на левой руке.

— Ничего, кости целы, мясо нарастет, — приговаривала старостиха.

День прошел в полузабытьи. Под вечер пришел Невзор — попрощаться. Долго сидел возле Середина, неловко молчал, наконец осторожно пожал ему руку.

— Пойду, пожалуй. А то как бы и впрямь колдун не упредил. Ты поправляйся, а я приеду. Может, с Малушей и приеду. А навьи кости мы пожгли, и хозяйство кузнецово спалили. — Он встал, потоптался у двери. — Спасибо тебе.

Середин махнул рукой.

— Иди. Тебе тоже спасибо. Может, свидимся еще.

Невзор ушел. Ведун лежал, укрытый до подбородка теплой овчиной. Его то бросало в жар, то трясло в ознобе. Плечо горело, бедро дергало непрекращающейся болью. Заглянул хмельной мужик, вытер ему полотном взмокший лоб, улыбнулся, щерясь выбитыми передними зубами.

— Положили костлявых! Всех до единого. — Староста уже пообвыкся с отсутствием зубов и шепелявил гораздо меньше. — Мужики подоспели, ага. — Он наклонился к Олегу, дыша в лицо перегаром. — А Невзор-то, а! Кто ж он таков? Как пошел шкелеты метать: сюда голова, сюда руки-ноги… о-о! А уж скакал, чисто барс. Прям как сиганет — коня со шкелетом наземь валит, и кости рвет, грызет, ага! Меду хошь?

— Нет, не надо, — прошептал Середин. — Торбу мою принеси. Травы там у меня. И жену позови — расскажу, как заварить. А то ведь и помереть недолго.

— Что ты, что ты, — замахал руками Крот, — помрет он! И не думай! Если б не вы с Невзором… Добрава! — заорал он, обернувшись к дверям. — Добрава, иде ты есть, гость помирать собрался!

— Чего орешь? — скользнула в горницу жена, накидывая на плечи платок. — Малые спят уже.

— Ну-ка, неси его торбу.

— Да вот она, под лавкой. — Добрава наклонилась, вытянула котомку. — Чего с ней делать?

— Я тебе расскажу, только не перепутай, слышишь? — прошептал Середин.

Женщина развязала тесемки, присела на лавку и стала доставать свертки и мешочки, складывать себе на колени. Крот суетился вокруг, пытаясь помочь, пока она не шуганула его из избы.

Крестьянин вышел на двор. По улице пылили березовыми метлами бабы — староста велел промести всю дорогу, да песок в реку покидать, чтобы и малой косточки от врагов не осталось. Возле плетня стояли селяне; увидев старосту, все разом замолчали. Крот подошел к ним. Мужики смотрели с ожиданием, дышали медом, брагой — сегодня вся деревня гуляла по поводу избавления от погибели.

— Ну, что там?

— Плох ведун, — проворчал староста, хмурясь, — говорит: помру.

Мужики загудели встревоженно.

— Да нешто не вытянем, а? Надобно к знахарю в Чернигов посылать. Там, сказывают, лучший.

— Не, лучшие в Муроме, туда слать надоть.

— Свои травы у него есть, — попытался успокоить земляков староста. — Умен, ведун. Сам знает, что делать надобно. И воще, востер, как ни смотри. Я вот давеча как очухался, из избы выскочил, — гляжу, а за плетнем, — он выпучил глаза, будто все еще удивляясь увиденному, — прям смерть сама с собой бьется! Шкелеты, да на лошадиных шкелетах, а посередке — ведун, и не видать его почти, как ветром его носит, только кости летят, да сабля звенит! А потом вижу — отбежали злыдни, да стрелами его, а он — вжик сабелькой и отбил все стрелы, вот сдохнуть мне, если вру! Да со спины его достали! Ну, думаю, выручать надо — за нас парень живот кладет. — Крот приосанился. — Вот, меч я мой верный выхватил… — Он хлопнул по боку, огляделся. — Иде мой меч?

— В горнице лежит, почистил я его, смазал, да в холстину закатал, — успокоил старший сын.

— Молодец. Ага, схватил я меч, да и ка-ак пошел костлявых рубать! — Староста выдохнул, успокаиваясь. — Ну, и вам, мужики, спасибо: не выдали.

— Чего там, за свое бились.

Из дома вышла Добрава, подошла к плетню, оглядела всех, поджав губы.

— Эх, а вам только повод дай, упились, а ведун, того и гляди, помрет. Горит он, весь так и пышет жаром. Чего делать, и не знаю. Травы из его запаса заварила, но поможет — нет, не ведаю.

Крот поскреб затылок.

— Надо в Чернигов гнать, к Белобою. У него, помню, нянька старая травы ведает, заговоры знает. Вот ее и привезти надоть.

— Так чего стоишь, пенек замшелый? — напустилась на него Добрава. — запрягай, да гони.

— И правда, сам поеду, — сообразил староста. — И воеводу давно не видал…

— Нет уж, ты кого помоложе посылай. Знаю я: как сядете с Белобоем старое вспоминать — и знахарку не привезешь, и сам не приедешь до белых мух.

— Да я что… я и не хотел, сам-то. Ну-ка, давай, — Крот хлопнул по плечу старшего сына, — давай, воронка запрягай, да ветром в Чернигов. Чтоб к утру тама был, а к заходу ждем вас со знахаркой.

Парень бросился к конюшне — слово отца здесь явно не обсуждалось. Мужики потоптались, умильно и жалостно поглядывая на старосту. Тот кашлянул, боком придвинулся к жене.

— А, что, Добравушка, бились мы крепко, вороги уж на что лютые, а все одно их одолели.

Жена подозрительно покосилась на него.

— Это ты к чему ведешь?

— Да вот, угостить бы мужиков? И то сказать, сил сколько положили…

— Меду не дам, — отрезала Добрава. — Хотите — вон брага на леднике. Хоть упейтесь. — Она покачала головой: — Кабы не ведун, куда вам, сиволапым. Он того гляди помрет, а у вас бражка на уме.

— А мы помочь-то чем можем? — резонно спросил Крот, распахивая калитку. — Только вот за здоровье его выпить. Проходи, мужики, — указал он на стол, врытый в землю под раскидистой яблоней, — сейчас я принесу, чего там на леднике стоит.

— Только не шуметь, — грозно предупредила старостиха, — покой ему надобен.

Под руководством Середина Добрава смешала в плошке выбранные им из торбы травы, добавила березового угля, растертой ольховой коры, заварила кипятком и вышла, поставив плошку на лавку у печи. Олег приподнял повязку на плече. Вокруг раны кожа побагровела, вздулась. Он скрипнул зубами: только гангрены не хватало. Если остановить распространение, то организм, возможно, сам справится. Вспомнить бы заговор… Мысли путались, он стискивал зубы, пытаясь вызвать в памяти нужные слова, откидывался в бессилии, снова приподнимался, простирал руку над плошкой.

— Ты, кровь мертвая, горькая, выйди из тела, уйди в землю, …оставь меня, выйди из тела, уйди в землю, забери с собой лихоманку-трясовицу… Приложу плакун, приложу тирлич, приложу нечуй-ветер, унесет он жар, заберет морок, развеет по-над лесом, над рекой, над полем скошенным, чтоб следа не осталось, чтоб память забылась…

Что-то горячее побежало по плечу, по ноге, повязки намокли, чистая рубаха прилипла к телу. Олег хотел позвать кого-нибудь, но из горла вырвался только хрип. «Кровь надо остановить, — подумал Середин, — иначе весь изойду». Собрав последние силы, он потянулся к заваренной в плошке траве…

На шум вбежала Добрава, позвала девок из горницы. С их помощью подняла Середина с пола, уложила обратно на лавку. Он шептал что-то, протягивая руку к стоящей у печи плошке.

— Что, что, милый?

— Закрой отваром… — коснулся он повязки.

Всю ночь ведун метался в жару, Добрава и дочери старосты, сменяясь, сидели возле него. Под утро он очнулся, попросил воды. Жар спал, осталась только дикая слабость — ни рукой шевельнуть, ни ногой. Олег попросил вынести его на воздух. Во дворе, под яблоней, откуда лишь под утро расползлись загулявшие мужики, разложили сено, накрыли полотном, соорудив что-то вроде перины. Он смотрел, как ветер играет листьями, покачивает ветки с налитыми яблоками. Занимался рассвет, деревня оживала: заголосили петухи, потянуло печным дымком.

Думать ни о чем не хотелось. Просто лежать, смотреть в небо. Он сделал, что мог, но, похоже, этого мало. Слишком много крови потерял — Олег уже чувствовал, как понемногу холодеют кончики пальцев. Его охватило странное безразличие, будто все происходило с кем-то другим. Все осталось в прошлом, а впереди ждал покой. Надо только дождаться его, пережить последние часы. Лишь бы никто не тревожил…

Над головой словно просека, а сквозь нее — далекие огоньки… или река с темными, почему-то колышущимися берегами, а в воде — звезды, и он, мягко покачиваясь, плывет над этой темной рекой… Потом, будто издалека, долетел чей-то голос, бубнящий одни и те же непонятные слова на заунывный, нехитрый мотив. Середин пошевелился, над ухом кто-то засопел, дохнул бражным перегаром.

— Во, никак очнулся?

— Где я? — прошептал Олег.

— К бабке едем, к знахарке, значит, — в темноте Середин узнал склонившегося к нему Крота. — Ты, почитай, всю ночь и день без памяти валялся. К ночи ближе воевода Белобой телегу прислал: нянька его, знахарка, уж очень стара. Вот он за тобой подводу прислал — к ней, значит, везти. А это, — крестьянин обернулся к вознице, — сын ейный, бабки то есть. Вот, едем, стал быть. У ней гдей-то в лесу избушка: нелюдима в последнее время бабка-то. Этот вон, — Крот опять обернулся к вознице, — обещал к утру доставить. Ага. А дорога-то все лесом, и деревья огромадные — страсть какие. Во, кажись, поворачиваем…

Перегар от мужика перебивал свежие запахи ночного леса, и Середин слегка отодвинулся, снова закрыл глаза. К бабке так к бабке. Река над головой уплыла куда-то в сторону; иногда еще проглядывали огоньки, подмигивали, но потом скрылись и они. Только кроны тихо шумели над головой. Телега кренилась на корнях, как корабль на волне, и Крот время от времени толкал возницу в спину, напоминал, что, дескать, не дрова везет, но тот даже песню не прерывал, знай себе чмокал на лошадь, да играл вожжами. Под мерное покачивание Середин опять впал в забытье.