…«Золотую осень» или «Поляну».

Вкус этот стоял во рту Раничева еще долго после ухода Тайгая. Ордынец был явно рад встрече и, выслушав все, обещал помочь. Он чувствовал себя должником Ивана за все, что тот сделал для него во время штурма Угрюмова войсками эмира Османа… вернее – после штурма.

– Нет, вряд ли твою деву побьют камнями, – сразу же отверг предположение Раничева Тайгай. Иван обрадовался – выходит, зря сгустил краски, однако радовался он рано.

– Ее, скорее всего, отравят, – невозмутимо продолжил князь. Раничев поперхнулся вином. – Как отравят?

– Да так, – пожал плечами Тайгай. – Подсыплют что-нибудь в вино… тьфу, в воду или пищу. И все шито-крыто. Соседи что скажут? Скажут – умерла младшая жена Энвер-бека от болезни, изнемогла от любви, бедная. А если б камнями ее забили – что б сказали? Что молчишь? То-то же! Выкрасть ее надо, пока Энвер-бек не вернулся. – Князь улыбнулся и подкрутил усы.

– Выкрасть? – изумился Раничев. – Но как? Здесь и охрана и слуги, а у нас…

– Выкрасть – ерунда, плевое дело, – поморщившись, отмахнулся Тайгай. – Главное – где потом спрятать? Так, чтоб не очень искали. Ладно, подумаем… – Допив вино, он поднялся на ноги. – Жди. И опасайся Нусрата, домоправителя. Он хитер и коварен.

С этими словами Тайгай удалился, оглашая дом нарочито громкими пьяными воплями. Любопытен был князь и неглуп – на то и рассчитывал Иван, почти всю неделю подряд требуя вина. К тому ж ордынец оказался человеком чести – ну о том Раничев и раньше догадывался.

Иван вытянулся на ложе, глядя, как пляшет в бронзовой плошке светильника зеленоватое дрожащее пламя. Думал. На Тайгая надейся – а сам не плошай… Самый опасный в доме, несомненно, – домоправитель Нусрат, плюс еще та чем-то похожая на ворону баба, что увела с собой Евдоксю; в отличие от ордынца, Иван вовсе не склонен был недооценивать коварный женский ум. Бывают такие женщины – сто очков вперед дадут любому мужику. Значит, следующая проблема, не менее важная, чем толстяк-домоправитель, – это гарем. Какой там расклад, вряд ли в доме кто знает (кроме, может быть, того же домоправителя), да и узнавать уже некогда. Хорошо бы выманить на время Евдоксю на мужскую половину дома. Пойдет на это Нусрат? Пойдет, наверное… Если б девчонка была б девственна – ни за что б не пошел, а так… Интересно, что он любит? Красоту женского тела? Что ж, наверное. Придется именно так и действовать. Придумать только, как связаться с Евдоксей. Хотя… что тут думать – через слуг, конечно. Уж не может быть, чтоб те совсем не общались с женщинами или, скажем, с евнухами, коли тут таковые имеются.

Раничев так и заснул в думах, и спал спокойно, без сновидений. А наутро… А наутро заговорил со слугою. С тем самым астеничным парнем, что приходил и раньше, Халид его звали. Начал разговор издалека, осторожненько; главное было – не спугнуть фарраша, сделать так, чтоб ему не очень-то захотелось тут же уйти.

– Совета хочу твоего спросить, уважаемый Халид-бей, – не совсем правильно строя фразы, но вполне понятно начал Иван. – Говорят, ты не по годам мудр, и, может, подскажешь несчастному узнику, как облегчить его участь?

Фарраш замялся в дверях; видно, слова о мудрости были ему приятны. Хоть и запрещал домоправитель Нусрат разговаривать с пленником, так ведь это и не разговор вовсе: один спросил, другой кратко ответил – это разве беседа? Тем более и не выспрашивал проклятый кяфир ничего крамольного, совсем даже и наоборот.

– Хоть ты и кяфир, но веди себя, как подобает правоверному, – обернувшись, посоветовал слуга. Тощий, сутулый, с круглым простоватым лицом цвета глины и горбатым носом, он производил скорее отталкивающее впечатление, если б не глаза – необычно светлые, блестящие, большие. – Скоро закончится месяц шабан, наступит рамазан – не вздумай тогда есть что-нибудь днем – да тебе и никто, наверное, не даст, но и сам не проси – пост.

– Вот спаси тебя Бог. – Встав, Раничев, с трудом сдерживая смех, чинно поклонился слуге. – А то уж не знаю, как и угодить достопочтенному домоправителю Нусрату.

– Нусрат… – Фарраш хотел было что-то сказать, но, бросив на дверь испуганный взгляд, с поспешностью удалился.

– Ничего, – ухмыляясь, прошептал Иван. – Начало есть. А о Нусрате ты мне все расскажешь – не сегодня, так завтра…

Халид пришел и вечером – принес еду и кувшин с водой. Задержался дольше обычного, словно жаждал беседы – нет, не зря Раничев низко поклонился ему при встрече.

– Слышал, ты отличаешься похвальной набожностью? – глотнув из кувшина воды, словно бы невзначай спросил он. Слуга засмущался, не зная, куда деть руки. А Иван не отставал, действовать так действовать!

– К тому ж видно, что ты умен и расторопен. Кому ж как не тебе сменить уставшего старика Нусрата на посту домоправителя? Надо будет сказать об этом Энверу, он меня уважает, я ведь не простой пленник.

Фарраш еще больше смутился и быстро направился к двери. Неужели он так предан Нусрату? Неужели – мимо? Нет, быть такого не может! Вероятно, просто сильно боится.

– Нусрат не такой уж старик, – не выдержал, обернулся-таки, не дойдя до дверей, Халид. И, сам испугавшись сказанного, поспешно выскочил в коридор.

– Йес! – Раничев согнул в локте руку. – Уж теперь пойдет дело!

Через пару дней он уже знал весь расклад. И про хитрость и воровство домоправителя, и про гарем, и про злую старуху турчанку Зульман – ей, а вовсе не евнухам, доверял свой гарем Энвер, а уж та всех жен держала в ежовых рукавицах под страхом жуткой расправы. Много чего знала, но языком зря не мела – редкое и похвальное качество, свидетельствующее если не о большом уме, так о коварстве – точно. Как выяснилось, Нусрата Халид недолюбливал и боялся, впрочем, как все слуги в доме, неприятен был домоправитель, наушничал хозяину при каждом удобном случае, а старуху Зульман ненавидел и тоже побаивался, как и все. Раничев скрыл улыбку:

– А бывало у вас в доме, что женщины вдруг умирали ни с того ни с сего?

Халид вздрогнул, с ужасом взглянув на него:

– А откуда ты…

– Мне рассказал мой друг, Тайгай, и не велел болтать с кем попало, – быстро ответил Иван. – Вот я и не болтаю. Только у тебя спросил как у человека надежного, умного и умеющего держать язык за зубами. – Раничев произнес все, быть может, и не именно такими словами, а теми, которые знал, но смысл фраз был такой.

– Да, твой друг прав. – Кивнув, Халид испуганно оглянулся, словно за его спиной дрожащим бестелесным призраком мог возникнуть Нусрат. – Бывало такое, и не раз. – Фарраш понизил голос. – Как молодая да красивая… так всенепременно умрет, зачахнет от неведомой болезни.

– А Энвер-бек что?

– А что бек? Он ведь в походах почти все время, дома-то редко… А прежде чем женщина умрет, ее… – Халид уже шептал еле слышно. – Ничего не буду говорить, но стоны с женской половины доносятся страшные…

Слуга замолк, озираясь со страхом. Хотя… Хотя глаза его вовсе не бегали, а были удивительно спокойны, словно он наконец выговорился, поделился хоть с кем-то своей страшной догадкой.

– А что Нусрат… Он ведь иногда пользуется женами из гарема? Ну когда Зульман не видит? Бека-то нет.

Халид вдруг тихонько засмеялся:

– Что ты, что ты! Этому толстому шайтану вовсе не нужны женщины!

– Вот как? – озадаченно переспросил Иван. Честно говоря, у него именно на это и был расчет. – А что же ему нужно?

– Я сам точно не знаю… – лукаво подмигнул фарраш. – Но старый Фарид, недавно умерший, однажды видел, как Нусрат покупал у огнепоклонников мальчика!

– Мальчика?

– Вот-вот. – Слуга презрительно скривил губы. – Не знаю уж, что он с ним делал… а только женщин у него никто никогда не видал! Ну пора мне… – Он подошел к двери.

– Халид! – остановил его Раничев. Подойдя ближе, заглянул прямо в глаза, сказал негромко: – Вот, смотрю я на тебя и думаю. Ты умен, исполнителен, честен, не то что этот вороватый гнусный извращенец Нусрат. Не пойму, о чем думает Энвер-бек?

– Он ведь почти не бывает дома, – шепотом пожаловался фарраш.

– Зря, зря бек доверил дом этому толстому проходимцу. Ничего, еще не вечер. – Иван с удовлетворением отметил, как вспыхнули вдруг глаза Халида. Он, Раничев, произносил слова отрывисто и быстро, а те, что не знал, заменял русскими и хорошо видел, что Халид вполне понимает его…или, вернее, понимал так, как хотел бы понять.

– Вот что, Халид. – Иван понизил голос. – Хочешь стать домоправителем? Тогда слушай…

Нусрат аль-Мулук ат Махаббар ат Бохори – так звучало полное имя домоправителя, – попивая шербет, развалился на мягкой софе и откровенно бездельничал. Мог себе позволить – хозяина-то не было, а проклятая старуха Зульман, чтоб ее унесли дивы, не очень-то часто шастала без приглашения на мужскую половину дома. Ох уж эта Зульман… Без нее было бы гораздо спокойней… хотя, с другой стороны, к ней-то Нусрат уже привык за долгие годы, а вот если б не было Зульман – что же, привыкать каждый раз к новой любимице? – в любви бек отличался непостоянством. А старушенция прекрасно решала все вопросы гарема. Вот и сейчас… Кто ж знал, что новая урусутская пери – кандидатка на роль младшей жены, захваченная беком в походе, – недевственна, как последняя потаскуха! Возвратившись, хозяин не потерпит такого, и попробуй ему докажи, что девка лишилась девственности еще до того, как попала в его дом. И слушать не станет, зарубит саблей первого попавшегося слугу, как уже бывало, и дай-то Аллах, этим зарубленным не станет он, домоправитель Нусрат ат Бохори. Слов нет, хорошо придумала Зульман – потихоньку умертвить потаскуху. А на нет – и суда нет. Умерла и умерла, от нехорошей болезни. Хорошо придумала старушенция, слов нет, умна. Только вот вряд ли получится потихоньку у этой ведьмы! Очень уж любила Зульман истязать приговоренных ею же к смерти женщин. Для таких целей был у нее припасен кнут из кожи бегемота, да и еще много чего такого имелось. О том хорошо знал Нусрат – донесли верные люди. Что ж, пускай старуха тешится… до тех пор, пока не сунет свой длинный нос в его, Нусрата, дела! Домоправитель взял с серебряного блюда розовато-белый рахат-лукум – любил сладкое – положил в рот, блаженно зажмурился… Ай, хорош рахат-лукум, ай, сладок…Почти так же сладок, как тот армянский мальчик, которого подогнал как-то по сходной цене рыжебородый огнепоклонник Кармуз. Надо будет еще раз наведаться в его майхону, успеть до приезда хозяина. А вообще-то давно пора иметь и постоянного мальчика, вот как раз на такой случай, как, к примеру, сейчас. Нусрат вздохнул. Понимал – не отпустит Кармуз никого, не продаст – есть в городе и кроме Нусрата любители, постоянный доход важнее. А так бы хорошо было…

– Можно, уважаемый Нусрат? – громко произнесли в коридоре. Снова этот пучеглазый уродец Халид. И что ему надо?

– Входи, входи, Халид, – благосклонно махнул рукой управитель. – Что хорошего скажешь?

– Да особо хорошего, может, и нет… – Войдя, фарраш поклонился. – А вот о новой жене бека кое-что слыхал.

– И что же? – не подавая виду, нарочито небрежно поинтересовался Нусрат. Откуда фарраш знал то, что делается в гареме, не спрашивал: все слуги – сплетники изрядные, скроешь тут от них что-нибудь, как же!

– Плачет она, переживает сильно за младшего своего брата, что тоже в плен попал вместе с нею. Вот бы, говорит, вытащить его из поганой майхоны да приставить к достойному делу в хороший дом – лучше, конечно, сюда, к нам. Мальчик грамотный, красивый, может и в доме прибрать, и гостей развлечь приятной беседой.

– Так-так… – оживился домоправитель. – Мальчик, говоришь… А в какой он майхоне?

– Не знаю. Мало ли в городе вертепов?

– Узнай. – Толстяк опустил веки. – А я уж деву эту к себе звать не буду, позорить… Ты, Халид, вызнай все, после мне и доложишь. А я уж, ты знаешь, сердце имею доброе, уж чем смогу, помогу… Ну чего стоишь? Ступай, Халид, ступай… Да смотри с докладом не задерживайся! – крикнул домоправитель Нусрат в спину уходящему фаррашу.

Тайгай пожаловал к концу недели. Красивый, с черными, вьющимися на ветру кудрями и румянцем щек, веселый и, как всегда, пьяный. Пользуясь своим ранением – давно, кстати, зарубцевавшимся, – выпросил у знакомого муллы фетву – разрешение употреблять вино исключительно в лечебных целях, так сказать, не пьянства ради, а здоровья для, чем и пользовался вполне беззастенчиво, других правоверных мусульман смущая. Привел его не домоправитель – фарраш Халид – и стоял теперь у двери, осуждающе опустив веки.

– Не буду я пить вина, уважаемый Тайгай, – специально для слуги громко произнес Раничев. – И тебе не советую. – Он обернулся. – Принеси-ка, Халид, воду.

Фарраш благостно улыбнулся и исчез за дверью. Вот ведь приносят плоды цветы правоверного воспитания! Еще б познакомить неверного с благочестивым усто Уздебеем-ходжой… Да… Потом можно было бы и наставить пленника на верный путь к сердцу Аллаха. И ведь получится, с вином же получилось вполне!

– Ну что стоишь, как столб? – Иван радостно хлопнул озадаченного ордынца по плечу. – Наливай свое вино, пока слуга не пришел… Принес ведь?

– Принес, а как же? – ухмыльнулся наконец князь. – Куда наливать-то? Посуды-то у тебя нет.

Раничев махнул рукой:

– А, давай уж прямо из кувшина.

Сделав пару глубоких глотков, он успел к приходу фарраша вытереть губы рукавом и занять прежнее полулежачее положение.

– Вот вода, – поклонился слуга, поставив на пол золоченый кувшин. – Вот кебаб и лепешки. Управитель Нусрат просил передать уважаемому Тайгаю, что…

– Шайтан с ним, с управителем, – небрежно отмахнулся Тайгай. – И без него обойдемся.

Еще раз поклонившись, слуга скрылся за дверью.

– Нашел, – не удержавшись, тут же сообщил ордынец, едва за слугой успела захлопнуться дверь. – Нашел, куда спрятать. В майхону огнепоклонника Кармуза!

Раничев чуть не подавился лепешкой.

– А что… – запив лепешку вином, поинтересовался он. – Кроме этого Кармуза, никакой другой майхоны нет? Вроде эмир их еще не успел позакрывать?

– Другой… – Тайгай задумался. – Точно, надо другую?

– Уж поверь, надо!

– Надо, так найдем, невелика печаль, – рассмеявшись, уверил ордынец. – Ну за наше здоровье! Эх, хорошо вино, хорассанское, не обманул Кармуз, стервец этакий. Ты лучше скажи, как в доме?

– Все хорошо. – Раничев понизил голос. – Завтра и начнем. Домоправитель мешать нам не будет. Остается одна старуха Зульман, та опасна.

– Понял, – кивнул Тайгай. – Как хорошо, Ибан, что я тебя встретил. Теперь и жить как-то веселей стало, радостней. Веришь – ведь с тоски загибался! Дал честное слово хану Махмуду, что не убегу, – он мне предоставил дом, здесь, недалеко, на улице Медников, слуг для пригляду, вот только гарема нет – приходится к огнепоклонникам шастать, у них девы горячие. Слушай, а давай как-нибудь вместе сходим? Есть там одна, рыжая… Ах да, тебе ж нельзя выходить. Жаль, ты не чингизид… Но ведь и не простой скоморох, признайся?

– Уж точно – не простой, – тихо вздохнул Раничев. – Директор музея…

– Во! Я сразу так и подумал, что ты знатного урусутского рода! Стал бы я водиться с простолюдином… А Энвер знает об этом? Если нет, ты ему скажи, как приедет… а не поверит – сбеги! С тебя-то никто слова не брал?

– Ты, знаешь, Тайгай… – Иван поднял глаза. – Я ищу тут одного человечка, со шрамом на правой щеке… Абу Ахмет, кажется, его имя…

– Абу Ахмет? – удивленно переспросил князь. – Вздорный старик, но Тохтамышу предан. Зачем он тебе?

– Так… – не стал углубляться в подробности Раничев. – А где он сейчас?

Тайгай задумался:

– Не знаю, что и сказать. Одно время был с ханом… Но исчез внезапно, словно сквозь землю провалился. Говорят даже, подался в родные места. Он же родом отсюда, из Самарканда… И враг Тимуру, тот уничтожил всех его родичей… Сильно рискует, если он и впрямь здесь. Хотя что для мужчины жизнь без риска? Все равно что постель без женщины или вино без хмельной игривости. Верно, Ибан?

– Уж точно… Ну что, еще по одной?

– Хороший вопрос! Ответ угадаешь?

Старая Зульман сидела на узком, забранном шелковым покрывалом ложе, тупо уставившись в одну точку, как делала всегда, когда размышляла. В покоях ее было жарко, старуха – вообще-то не такая уж и старуха, вполне крепкая сорокалетняя женщина, худая, но жилистая, сильная – любила тепло. Чернокожая служанка Зейнаб, неслышно появившись, подкинула угли в жаровню. Зульман обратила на нее не больше внимания, чем на мебель – узкую софу, небольшой резной столик с высоким кувшином и тяжелым блюдом из черненого серебра, плоскую жаровню, курильницу для благовоний в виде золоченой чаши на медном треножнике, высокий светильник… На украшавшем стену хорассанском ковре висела плеть из кожи гиппопотама. Для наказания дерзких и непокорных. Был вечер, скорее даже уже ночь, но старухе на спалось… Бессонница и мигрень – жутчайшая, и не помогали ни отвары, ни заговоры. Одно лишь средство могло помочь, Зульман прекрасно знала – какое. Она бросила быстрый взгляд на плеть… и в глазах вспыхнула затаенная радость, и вроде б мигрень чуть отступила. А что? Когда, как не сегодня? И поганого извращенца домоправителя Нусрата нет – донесли уже – ушел, видно, по своим гнусным делам, и от потерявшей девственность потаскухи пора уже давно избавляться… так почему б не сейчас? И эта змея Фируза пусть потрепещет, а то возомнила о себе слишком много – ну надо ж, старшая жена! Смех один. Нет! Нет! Нет! Слишком уж явно. Да и – что же она, зря варила яд? Пожалуй, он уже и готов, выстоялся… Что ж…

– Зейнаб! – Старуха хлопнула в ладоши.

Чернокожая служанка, возникнув в дверях, молча склонилась в поклоне, сложив перед собой руки.

– Принеси таз и воду… Потом позовешь урусутку.

Служанка принесла большой медный таз, поставила у жаровни, рядом с ним – большие кувшины с водой, посмотрела вопросительно на хозяйку.

– Зови, зови… – осклабилась та.

Урусутка казалась сонной. Хотя почему – казалась? Она и была сонной, терла глаза, растерянно переминалась с ноги на ногу, недоумевая, зачем понадобилась в столь поздний час. Зачем? Погоди, потаскуха, скоро узнаешь.

– Раздевайся, – скомандовала Зульман. – Ты дурно пахнешь. – Кивнув на таз и кувшины, тут же пояснила она. – Зейнаб вымоет тебя… А я пока пойду пройдусь по двору… Что-то не спится.

Старуха вышла, кивнув служанке. Та поклонилась Евдоксе, и девушка вздрогнула. Неприятной была старуха Зульман, крючконосая, морщинистая, злобная, а уж ее служанка – так вообще похоже, что дочь самого дьявола! Тощая, длинная, черная как уголь, одни глаза в полутьме блестят, светятся, да зубы – белые такие, острые, как у собаки.

Сняв халат и шальвары, Евдокся, распустив волосы, встала в наполненный теплой водой таз. Взяв кувшин, служанка полила ее водой с благовониями и принялась тереть пахучими мыльными травами – плечи, спину, живот – улыбалась и смотрела так влюбленно, что Евдоксе на миг даже стало смешно.

Красивая… – окатывая урусутку водой, думала Зейнаб… И, наверное, вкусная… Интересно, хозяйка отдаст ее печень? И сердце, сердце тоже бы неплохо… правда, нужно суметь приготовить, ну уж она, Зейнаб – Мббванга, как ее звали в родном племени – сможет, учена… Только б хозяйка разрешила, только б… Уж так хочется попробовать свежего мяса. Зейнаб погладила девушку по спине, чувствуя под ладонями нежные косточки позвоночника. Тощевата, жаль… Она вытерла урусутку мохнатым куском толстой ткани. Кивнула на ложе:

– Ложись, хозяйка велела умастить тебя благовониями…

Евдокся послушно легла на живот, чувствуя, как растекается по спине приятная теплая жидкость. Сильные руки негритянки массировали ее плечи и поясницу, и Евдокся неожиданно поймала себя на мысли, что ей это нравится. Лежать вот так, не шевелясь и не думая ни о чем, наслаждаясь своим чистым, только что вымытым телом… а то, что делала с ее спиной служанка… о, это было очень даже неплохо!

Отдаст или не отдаст хозяйка ее печень? Этот вопрос сильно занимал сейчас Зейнаб, впрочем, она и сама знала ответ. Это зависело от того, что решила Зульман. Если захочет умертвить урусутку болью – тогда отдаст, а если решит отравить? Рабыня вздохнула. Уж конечно, отравленное мясо есть вряд ли будешь. Ух, какая белая нежная кожа у урусутки… И мясо, должно быть, вкусное! Вязкая ниточка набежавшей слюны стекала из приоткрытого рта служанки прямо на обнаженную спину девушки. Вкусна… Зейнаб шумно втянула носом запах девичьего тела. Вкусна… А что, если? Она воровато оглянулась на занавешенные шторами полки, знала, именно там хозяйка Зульман держала заранее приготовленный яд. В маленьком серебристом кувшинце. Интересно, наполнен ли он? Если да, то хозяйка решила расправиться с девкой по-тихому, лишь чуть постегав кнутом для собственной радости, если же нет… тогда есть надежда на кусок теплого вкусного мяса.

– Лежи… – прошептала Зейнаб. – Лежи, я сейчас.

Прислушавшись, она быстро подбежала к полкам и отдернула занавесь… Вот кувшинец… Полон!

Ммм!!!

Застонав, Зейнаб вдруг одним движением руки опрокинула кувшин, следя, как, пузырясь, стекает на пол ядовитое варево. Улыбнувшись, задернула штору и вновь принялась за массаж. Как раз к возвращению хозяйки.

Вернувшись, та сразу шагнула к полке… И застыла, заперев в горле готовые сорваться ругательства. Хотела ведь по-тихому, а вышло… Старуха вдруг усмехнулась, бросив пристальный взгляд на служанку. Похоже, без этой твари… Что ж… Придется поступить по-другому…

– Вставай, девица, – приказала она урусутке. Обрадованная Зейнаб, сверкнув белками глаз, быстро подала одежду.

Урусутка поблагодарила, вышла…

– Приведешь ее в подвал, как всегда, – снимая со стены плеть, усмехнулась старуха. В глазах ее вспыхнули вдруг желтые волчьи огоньки. – Как всегда, – повторила она, спускаясь по узким темным ступенькам. – Как всегда…

Евдокся заподозрила неладное слишком поздно. Попыталась было вырваться, да куда там – две пары сильных рук втолкнули ее в черный зев подвала, привязав к столбу, сорвали одежду, и свист бича из кожи гиппопотама прорезал затхлый застоявшийся воздух…

– Ну где же этот Тайгай? – Волнуясь, Раничев ходил из угла в угол. – Где ж его носит?

Судя по тому, что сквозь щели в ставнях не просачивалось ни капельки света, на улице стояла уже глубокая ночь или, по крайней мере, поздний вечер. Скорей же! Скорей… Быть может, уже поздно? Скорей…

Тайгай все-таки появился. Мягко прокрался по коридору, отодвинул засов, возник на пороге таинственным ночным незнакомцем – в черном глухом плаще и полумаске. Иван даже его и не узнал сперва, воззрился на гостя в замешательстве. Ордынец, не снимая маски, просто сказал:

– Идем! – И протянул Раничеву небольшой сверток. – Одевайся.

Иван быстро накинул на плечи балахон, замотав лицо черной шелковой тряпкой.

– Задержался, извини, – на ходу прошептал князь. – Пришлось повозиться со сторожами, ты ж сказал – без лишней крови, вот я и…

– Все правильно сделал, – кивнул Иван. – Куда вот теперь? В гарем?

Тайгай приглушенно хохотнул:

– А куда же?

Быстро пройдя по коридору, они вышли во двор, огляделись. Было темно, так что не видно ни зги, лишь иногда сквозь разрывы бегущих по небу туч проглядывали желтые звезды.

– Туда! – Раничев указал на правую половину дома, именно там, по рассказам фарраша Халида, и находился гарем.

– Слуги? Охранники? – на ходу интересовался Тайгай.

– Никого не должно быть, если Халид исполнил свое дело и позвал их на праздник.

– А что, сегодня какой-то праздник? – тут же оживился ордынец и пошутил: – Так надо уже давно выпить!

– Да нет, тут у него личное… – Раничев усмехнулся. – Хотя ты-то, конечно, сегодня выпьешь; надеюсь, будет повод.

Он вдруг подумал о грехах, четко очерченных шариатом. Прелюбодеяние, гомосексуализм и прочее. За каждый полагалось наказание – сначала сто ударов хлыстом, а потом – и забитие камнями до смерти. Страшненькая казнь. Впрочем, любвеобильного домоправителя она, похоже, не останавливала… как и многих. Взять вот хоть того же Тайгая. Употребление алкоголя – по шариату страшный грех, ровно в семьдесят раз страшнее, чем прелюбодеяние. И ни черта этому Тайгаю не страшно, хоть и считает себя правоверным мусульманином. Днями напролет ходит, глаза залив, говорит – фетва, разрешение по болезни. Судя по нему, тут все болезни вином лечить принято, от душевных до венерических. И таких, как Тайгай, тут множество, хоть тот же Тимур-Кутлуг, один из лучших воинов Тимура, ордынский хан… вернее, будущий хан. Раничева всегда умиляла сноска в монографии напротив имени Тимура-Кутлуга: «В 1400 г. умер от пьянства»! Ни фига себе, смерть для мусульманина! Хотя Тимур-Кутлуг, может, и мусульманином-то не был, лишь таковым казался. Как вот и Тайгай, к примеру.

– Тсс! – Юркнув в дом, ордынец обернулся. – Кажется, здесь кто-то не спит.

Раничев прислушался. Нет, вроде бы все тихо.

– Но я же слышал крик! Тихий такой, приглушенный…

Иван махнул рукой:

– Идем. Здесь где-то должна быть лестница в покои старухи… Черт! Вот она! – Он чуть не упал, споткнувшись о крутые ступеньки.

– Врываемся сразу, – взяв за локоть Тайгая, предупредил. Тот усмехнулся, мол, не учи ученого…

Быстро поднявшись по лестнице, они разом учуяли терпкий запах благовоний. На него и пошли, вскоре оказавшись перед плотной, закрывающей вход в помещение шторой. Прислушались – вокруг по-прежнему стояла глубокая тишина – и быстро вошли в покои, слабо освещенные призрачным зеленоватым светом. Толстый ворсистый ковер приглушал шаги, Раничев разглядел трехногий светильник, какие-то чуть задернутые плотной занавесью шторы, таз с водой, пустое ложе. Пустое… Интересно, где же бабуля? И кто за нее?

– Ну вот. – Иван задумчиво почесал затылок. – Не у кого даже спросить, как пройти в библиотеку.

– Тихо! – Тайгай предостерегающе поднял палец. – Давай-ка по-быстрому перевернем тут все, коли уж зашли, – мы же все-таки воры!

Так и сделали. Осторожно раскидали по полу стоявшие на полках склянки, перевернули софу, разбросав по углам покрывала и подушки, затушив, повалили на пол светильник. Никаких драгоценностей не нашли, а ведь они, несомненно, были! То ли старуха хорошо прятала, то ли они плохо искали. Были б настоящими ворами – рассердились бы жутко, а так… Нужно было искать другое сокровище. А где?

– Нет, ну я же хорошо слышал крик… Далекий такой, тихий, словно из-под земли.

– Из-под земли? – переспросил Раничев. – Подвал или погреб!

Они быстро спустились вниз и начали шариться по первому этажу. Если б не опытный в таких делах Тайгай, Раничев никогда б не обнаружил вход в подполье. Ордынец остановил его, отдернув плотную шторку, – здесь! Протянув руку, Иван нащупал обитые холодным металлом доски. Дверь! И – накрепко запертая изнутри. А за нею… за нею раздался вдруг крик – теперь его хорошо расслышал и Раничев.

– А старуха неплохо развлекается по ночам, – с ухмылкой заметил Тайгай. – Как думаешь, она там одна?

– Должна быть еще служанка, зинджка.

– Ах, зинджка… Ну-ка отойди…

Иван придержал ордынца рукою:

– Не стоит ломать дверь, которую могут открыть. – Он припал губами к щели и загундосил:

– Матушка Зульман, открой… Это я, Фируза.

За дверью притихли, потом раздался ритмичный скрип, словно бы кто-то поднимался по лестнице, дверь чуть-чуть приоткрылась, и сквозь нее прорвался во тьму дрожащий луч света. На черном, словно намазанном гуталином лице сверкнули белки глаз.

– Фируза?

Раничев распахнул дверь и тигром ворвался внутрь, кубарем полетев с лестницы вместе с чернокожей служанкой. За ним в желтоватый полумрак подвала влетел Тайгай.

Представшая их глазам картина напоминала кадр из фильма ужасов. Вкопанный в землю столб с привязанным к нему обнаженным девичьим телом, чадящий светильник, разложенные на небольшом столике орудия пыток. И окровавленный кнут в руках потной, до пояса обнаженной старухи. Она оказалась крепка и жилиста, даже Тайгаю не сразу удалось ее скрутить, да и Раничев не меньше его возился с чернокожей служанкой – та кусалась, царапалась, верещала – хорошо, ордынец догадался плотно прикрыть за собой дверь. Накрепко связав старуху и негритянку, приятели наконец смогли заняться той, ради которой, собственно, и затеяли всю эту игру. Бледная от ужаса девчонка смотрела на них широко распахнутыми глазами. Грудь ее, крест-накрест, пересекали следы от ударов. Видно, старуха только что начала развлечение.

– Одевайся, – шепнул Иван, бросая Евдоксе халат.

Тайгай тем временем наседал на старуху.

– Если ты не скажешь, где лежат драгоценности, старая… – угрожающе шипел он, – … я испытаю на тебе все твои приспособления, начну с кнута… Ну же!

– Они там… – с ненавистью глядя на ордынца, проскрипела Зульман. – У меня, в покоях.

– Врешь, старая!

– Я покажу…

Как мог успокоив Евдоксю, Иван тронул князя за плечо – пора.

– Что это за шум, там, на улице? – дико вращая глазами, возопил вдруг тот. – Стража? Нас выдали, Муса! Скорей бежим отсюда… Хватай ту красивую девку! – Он повернулся лицом к негритянке. – А я прихвачу зинджку. Думаю, на рынке за нее дадут немало…

Замотав служанке лицо – так чтоб не орала, – Тайгай перекинул ее через плечо.

Оставив до крайности обозленную старуху в подвале, друзья быстро выскочили во двор…

– Евдокся… – разматывая лицо, прошептал Иван.

Та ахнула:

– Милый…

– Надевай накидку. – Раничев быстро снял плащ. – И иди за Тайгаем.

– А, так вот это кто!

– Быстрее…

Он возвратился в свою комнату, чувствуя, как горят от возбуждения щеки.

– Прощай, – приглушенно бросил Тайгай, захлопнув дверь. Лязгнул засов…

– Ну что ж, в целом отдохнули неплохо, – вытягиваясь на ложе, улыбнулся Раничев. – Только зачем он прихватил зинджку?

На следующее утро, как всегда, заявился Халид.

– Что было, что было… – взволнованно качал головой он.

– Ну-ну, не томи, рассказывай!

– Я сам-то не видел, сам знаешь, праздник у меня был. Все рассказала Зейнаб, служанка, сначала до гарема дошло, а потом и до нас…

В рассказе фарраша со слов зинджки ночное происшествие выглядело так. Поздно ночью, связав сторожа и прислугу, в дом ворвались разбойники из шайки Кривого Муртазы. Черные, в черных накидках, с закрытыми лицами – ну в точности так, как люди и говорили про Муртазу. В поисках добычи перерыли весь дом, да ничего не нашли – хозяйка гарема Зульман все ловко спрятала. Пытали и Зульман, да та держалась стойко – не выдала, пришлось-таки ночным татям убираться несолоно хлебавши. Только прихватили с собой двух женщин – продать на базаре – урусутку, младшую жену бека, и чернокожую служанку. Зинджка оказалась умной – сбежала, как только представилась возможность – связали-то ее, как оказалось, не так и крепко. Завидев стражу, бросили в канаву, к дувалу, тут она и развязалась да поползла – быстренько, быстренько… Так ведь и уползла – разбойникам не до нее стало.

А сегодня с утра самого пошла хозяйка Зульман к муфтию за советом. Стоит ли заявлять о пропаже? Муфтий подумал-подумал да и сказал, что о грабеже сем предерзком пускай уж сам хозяин-бек по приезде заявит, коли будет на то его высокая воля.

– Так пока и не заявили, однако муфтий приметы разбойников записал со всей тщательностью. – Фарраш, поклонившись, ушел.

– Записал со всей тщательностью, – передразнил его Раничев. – Вот волки тряпочные!

Он снова улегся – по велению бека ни к каким работам его не привлекали, как под страшным секретом поведал Халид – боялись. Слухи о том, что пленный урусут – предсказатель и черный маг, не хуже магрибских, ходили по дому с первого дня прибытия Ивана. Обстоятельство сие имело две стороны, как хорошую – лежи себе сутками напролет, бей баклуши да в носу ковыряй, красота! – так и плохую – со скуки можно было умереть, если б не тот же Халид да не Тайгай. Пользуясь частыми отлучками домоправителя Нусрата – тот нашел-таки себе мальчика в дальней майхоне, сукин кот, не побоялся и шариата! – честолюбивый слуга появлялся в покоях пленного урусута все чаще и чаще. Иван его не прогонял, наоборот, всячески поддерживал разговор да при каждом удобном случае еще больше разжигал честолюбие фарраша, превознося его ум и честность в самых хвалебных выражениях. Он уже знал такие, научился от того же Халида и не упускал возможности совершенствовать познание в языке, пусть даже пока только в том, на котором говорили простолюдины, – тюркском, утонченные аристократы предпочитали пользоваться фарси.

Когда слуга уходил, Раничев заваливался на ложе и думал. Размышлял о том, правильно ли поступил, не воспользовавшись предложением Тайгая и не убежав тогда, во время похищения Евдокси? По здравом размышлении решил, что – правильно. Ведь ему нужна была встреча с Тимуром, хотя бы в качестве предсказателя, Энвер-бек ведь вполне может это устроить, да и устроит, наверное, уж всяко не выдержит, похвастается. А убежав, в качестве кого он может оказаться перед очами эмира? Только лишь в качестве пойманного разбойника, которого, вполне вероятно, сразу и казнят. Нет, следовало набраться терпения и ждать. Плюс ко всему говорили, что в родные места вернулся и Абу Ахмет – человек со шрамом, к которому у Раничева накопилось ну очень много вопросов. Свидеться бы… Ну, Бог даст… Пока же, чтобы не терять зря время, Иван совершенствовал язык и учился обычаям. Всяких мелочных бытовых регламентаций в исламе хватало! Вот взять хотя бы еду. Казалось бы, куда проще? Ан нет! Одни кушанья надо было всегда есть сначала, другие – потом, нельзя есть на ходу, резать лепешку ножом – только ломать, дуть на горячую, держать кусок или чашу левой рукой – она считалась нечистой. Перед едой, несомненно, молиться, как и после оной. Не употреблять в пищу свинины и прочее… Раничев уж махнул рукой – все равно все не запомнишь, да и не собирался он переходить в мусульманство, не было что-то особой охоты.

Поначалу тревожился – как там Евдокся? Потом уж, после визита Тайгая, несколько успокоился. По словам ордынца, с девушкой все было в порядке. Жила себе, не привлекая никакого внимания, в дальней майхоне, как могла помогала хозяевам – те были довольны. Иван – тоже. Снова похвалил себя за предусмотрительность, за то, что отказался тогда убежать. Евдоксю-то никто и не искал, потому как вовсе не нужно то было заинтересованным лицам. Старуха Зульман наверняка обрадовалась – украли и украли, меньше потом хлопот с тем, что девица оказалась недевственной. Толстому домоправителю Нусрату вообще до девиц никакого дела не было, он и не совался-то никогда в дела гарема. А если б Раничев убежал, наверняка пошли бы разбирательства, догадки разные нехорошие – старуха Зульман умна, мегера, факты сопоставлять умеет. По ночному нападению тоже, поди, сопоставила… Только невыгодно ей было глубоко копаться – так-то она героиня, драгоценности от татей спасла да хозяйских жен – а ну как пленник бы исчез? Кто не углядел? А тот, кто за главного в доме оставлен, – домоправитель Нусрат и она, Зульман. Вот как было бы! А так…

Прошел зимний месяц рамазан, месяц поста, когда правоверным разрешается есть только ночью, наступил шаваль – месяц весны, потеплело в воздухе – Ивана уже выпускали на двор – решились-таки наконец, – поручая работы, требующие физической силы. Замена поддерживавших галереи столбов – знакомая работенка! – разгрузка мешков, что привозил на арбе с рынка самолично домоправитель Нусрат, и прочее. Дни постепенно становились длиннее, все чаще дул теплый ветер, очищая от белых облаков ярко-синий свод неба. Жители Самарканда ожидали скорого возвращения повелителя.

Ждали хозяина и здесь, в доме. И больше всех – Раничев. Волновался даже – как-то оно там все сложится?

Энвер-бек возвратился неожиданно, хотя и ждали его давно. Приехал уже ближе к ночи, с верными нукерами-воинами, а на следующий день, после полудня, вернувшись из дворца, велел позвать в свои покои пленника.

Явившись вслед за толстым Нусратом, Иван низко поклонился беку. Тот кивком головы отпустил домоправителя, подкрутил левый ус:

– Ты помнишь свое предсказание, гяур?

Раничев кивнул. Понял уже, о каком предсказании напоминает турок. Конечно же, о поражении султана Баязида!

– И, когда будет надо, осмелишься повторить это перед очами светлейшего эмира Тимура?

– Конечно, – твердо отозвался Иван.

– Якши.

Энвер-бек удовлетворенно кивнул и затянулся кальяном. Тут только Раничев и заметил оправленный в золото стеклянный кувшин с благовониями и какой-то синеватой жидкостью. Густые клубы дыма, вырываясь из него, попадали в узкую трубку, которую турок то и дело прикладывал ко рту, выпуская дым из ноздрей. Разглядев наконец это, Иван вдруг почувствовал самую настоящую зависть к беку. Сидит тут, курит… Как же он раньше не догадался про кальян, историк хренов! Но ведь, кажется, кальян появился много позже, уже после открытия Америки Колумбом… Однако вот он! Дымится!

О, как много отдал бы сейчас Раничев за одну лишь затяжку. А ведь, казалось бы, совсем забыл про курево…

– Что молчишь, раб? – вывел его из транса повелительный голос бека. Оказывается, тот уже что-то спросил.

– Не понял вопроса, – тихо ответил Иван.

– Слуги говорят, ты умеешь играть на многих инструментах, – прищурившись, повторил бек, недовольно раздувая ноздри. – Это так?

– Так, – не особо раздумывая, кивнул Раничев. – Только надо еще немного освоиться.

– Я велю принести тебе чанг. – Турок снова затянулся дымом. – Осваивайся, когда не будет неотложных работ. А теперь ступай…

Иван, поклонившись, вышел.

Вечером – после того как он, умаявшись на очередной разгрузке, уже засыпал – Халид принес чанг: струнный музыкальный инструмент, похожий на лютню. Раничев попробовал пальцами струны… звучало неплохо, почти как соло-гитара или индийский ситар.

Фарраш не уходил и молча смотрел на него.

– Я говорил о тебе беку, – спохватился Раничев. – Но толстый Нусрат еще слишком силен. Жди, придет еще твое время.

Так же молча кивнув, слуга удалился.

Вечером Ивана вызвал к себе хозяин. Вместе с чангом.

– Играй!

Поклонившись, Раничев уселся на ковре, подложив под себя ноги. Бек был не один – трое гостей в богатых, шитых золотом одеждах непринужденно расположились вокруг уставленного кувшинами и блюдами с яствами синего коврика. Старик с угрюмым худым лицом и двое – помоложе, но тоже не очень-то молодые, так, лет по сорока, вряд ли больше.

Беседа шла на фарси; это язык Раничев знал куда хуже тюркского – понимал лишь с пятого на десятое, но тем не менее примерно догадывался, о чем шла речь. Говорили о женщинах, о каких-то «изысканно красивых пери», ели, шутили, смеялись, уже перестав обращать внимание на музыканта, тихонько пощипывавшего струны сладкозвучного чанга. Наигрывая что-то напоминающее «Лестницу в небо», Иван украдкой разглядывал гостей. Старик, похоже, был там самым знатным – бек аж изгибался в усердии, подавая ему лучшие куски. Двое других тоже усердно внимали каждому слову «достопочтимого мирзо Омар-бека», как называл старца хозяин. Речь постепенно зашла об эмире, Раничев хорошо расслышал слово – «Тамир», «Тамер», «Тамаер-ланг». Что именно говорили гости – Иван так и не расслышал, не все пока понимал, да и музыка…

Под конец вечера он даже удостоился скупой похвалы хозяина.

– Можешь взять себе остатки кебаба, – милостиво разрешил тот. Иван не побрезговал – кормили в доме бека плоховато – лепешка да жиденькая похлебка из чечевицы.

– Завтра я беру тебя с собой к мирзо Омару, – на прощание сказал ему турок. – Ему понравилась твоя игра. И ты будь готов.

– Всегда готов! – по-пионерски ответил Иван.

Он собрался после обеда. Совершил омовение, облачился в новый, подаренный хозяином халат – бежевый, с синим узором, подпоясался зуннаром, специальным поясом для иноверцев, расчесал бороду и, закинув за плечо чанг, вышел во двор. Там уже собрались слуги и воины, ожидавшие появления бека. Тот не заставил себя долго ждать, появившись, легко вспрыгнул в седло рыжего скакуна, поправил прицепленную к поясу тяжелую саблю, больше напоминавшую пиратский тесак. Бек был красив: черноусый, поджарый, с белым тюрбаном на голове, он держался в седле как влитой, поверх длинного сиреневого одеяния с застежками до пояса был накинут желтый шелковый плащ, переливчато блестевший в лучах яркого солнца. Вслед за беком со двора выехали несколько воинов – свита – да пара слуг побежали рядом, в том числе и Раничев с чангом. Он с любопытством вертел головою – насиделся уже в доме бека, словно в тюрьме. О, величественнейший город, украшение вселенной! Самарканд вновь надавил на Ивана своим потрясающим великолепием, дворцами, мечетями, минаретами, толкотней и шумом улиц, пряными ароматами рынка Сиаб, мимо которого пронеслась кавалькада Энвера. Раничев едва не упал, залюбовавшись каким-то покрытым затейливой резьбой строением с великолепным ярко-голубым куполом, потом уж стал осторожнее – поглядывал хоть иногда под ноги. Разноязыкая речь доносилась со всех углов: тюркский, фарси, даже русский и, кажется, итальянский… Куча народу толклась вокруг вроде бы без всякого дела, особенно многолюдной была площадь, куда всадники Энвер-бека выехали, завернув за угол мечети Хазрати Хизр. Со слов Халида Иван уже знал, как она называется. Людей здесь было море! Приходилось не то что проезжать, протискиваться между ними. И похоже, никто здесь ничем не торговал, а может, Раничев этого просто не видел, оглушенный шумом толпы. Где-то впереди вдруг затрубили трубы – гнусаво и повелительно громко; наверное, глашатаи зачтут сейчас какой-нибудь указ эмира. Азартно загалдев, толпа расступилась… Кавалькада Энвер-бека тоже замедлила ход, а затем и остановилась, пропуская кого-то.

– Преступники-лиходеи, – обернувшись к Раничеву, пояснил слуга. – Сейчас каждый может бросить в них камень, а вскоре их казнят. – Он азартно вытягивал шею. Иван невольно улыбнулся – его собственный рост позволял видеть многое.

Под охраной тяжеловооруженных нукеров, гремя цепями, потянулась через всю площадь унылая колонна преступников. Полуголые, истерзанные, грязные, многие с бритыми наголо головами – они вызвали у окружающей толпы неподдельный интерес и злобу. Кто-то уже метнул первый камень… Ага, камни стояли здесь же, в высоких плетеных корзинах. Интересно, их продают или раздают бесплатно? Надо бы пригнуться, как бы самого случайно не зацепили… А разбойники-то… ну и хари! Вот уж действительно – гнусные. Ни одного нормального лица… или это просто кажется? Нет, вон тот, кажется, вполне интеллигентен. На учителя похож… Рядом – ну вылитый Чубайс! – с хохолком, белокожий, рыжий, а вот позади…

Раничев, вздрогнув, вытянул шею.

Тонкое смуглое лицо, длинные волосы, грязные, свалявшиеся… вытянутые к вискам глаза… Кровь над левой бровью – видно, попали камнем…

Салим!

И в самом деле – Салим. Вот так…

В глазах отрока Иван увидел вдруг…