Глава 14
Зима 1246 года. Сарай
КОСИЛ ЯСЬ КОНЮШИНУ…
А тут и не дальние дали,
Да глушь — заповедный удел.
Александр Твардовский.
Памяти Ленина
— Колька Вонючка? Фу-у-у… Не будем мы его иск… А это правда — дирхем? Настоящий?
— Хочешь — на зуб попробуй! Только смотри, не проглоти, — усмехнувшись, Ратников швырнул серебряху рыночным мальчишкам, с которыми давно уже стоял на углу — болтал, пытаясь выведать кое-что важное. Кое-кого отыскать пытался.
— Уу-у! Настоящий! — один из пацанов подхватил брошенную монетку, куснул и, едва не сломав зуб, растянул в довольной улыбке щербатый рот.
— Я смотрю, ты частенько дирхемы на вкус пробуешь!
— Так ведь и надо — у нас тут не забалуешь!
— То не только у вас… — Ратников чуть не сказал — «в Орде», но быстро поправился, — «…в татарах».
А получилось бы нечто типа временнообязанных крестьян, едущих на заработки куда-нибудь в Санкт-Петербург: «Вы откель, люди добрые? Да с Ленобласти. А куда путь держите, страннички? В Ленинград-город, к барыне!»
Так обычно в советские времена «исторические» романы и стряпали, изображая жадных и властолюбивых князей-«братков» «крупными государственными деятелями», озабоченными «внешней и внутренней политикой Древней Руси». Скажи такое, к примеру, хоть тому же Александру Грозны Очи, так он и не поймет, о чем и речь.
— Ты, осподине, тут маленько постой. Мы счас…
— Маленько постою, — ухмыльнулся молодой человек. — А не дождусь вас, так без дирхема останетесь.
— Хэ! Так вот же он, дирхем — у нас!
— Один — да. А второй — вот он! — вытащив вторую монетку, Миша пустил зайчика прямо самому наглому в глаз.
Мальчишка прищурился, склонив вихрастую голову набок:
— Ой, осподине… Вправду, ежели Вонючку приведем, дашь?
— Чтоб мне сдохнуть! — Ратников размашисто перекрестился на дальнюю колокольню. — Ну, что встали-то, пионеры юные, головы чугунные?
— Какие головы, осподине?
— Бегите уже, говорю — долго вас ждать не буду.
Лениво потянувшись, Михаил шумно вздохнул и, запрокинув голову, посмотрел в высокое морозно-голубое небо. Ах, какой чудесный выдался нынче денек! Солнечный, искристый, так, что на сугробы смотреть больно. И снег — чистый-чистый, но вовсе не белый, а разноцветный, совсем, как на картинах импрессионистов, переливающийся всеми оттенками радуги: под ногами — голубоватый, на крышах — сияющее-золотой, на ветках деревьев — жемчужно-розовый, под полозьями пронесшихся мимо саней — изумрудный… это все — на солнце, а в тени — темно-голубой, пурпурно-фиолетовый, синий…
— Привели, осподине. Дирхем давай!
— Хм… — Оторвавшись от вдумчивого созерцания снега, молодой человек скептически оглядел подбежавших ребят и усмехнулся. — Ну и кто из вас Колька?
— Я Колька.
Выступивший вперед подросток казался постарше и посерьезней других, темный кафтан его был подпоясан узеньким щегольским шнурком, серые глаза смотрели внимательно и даже с некоторой затаенной насмешкой.
— Значит, ты…
— Да. Золотарь. Недоросли Вонючкой прозвали — не от большого ума.
— Ага…
— Осподине! Дирхем-то гони, обещал ведь, на церкву крестился.
— Обещал — получите… — Ратников быстро швырнул мальчишкам монетку. — Все — пошли прочь. А к тебе, вьюнош, у меня одно дело есть.
— Что еще за дело? — Подросток подозрительно сморщился.
— Ты ведь не сам по себе золотаришь — в артели?
— Ну да, так.
— И часто выгребные ямы чистите?
— Да как позовут, — парнишка шмыгнул носом. — Сейчас-то — самое время, подмерзло все.
— У Эльчи-бея когда в последний раз чистили?
— У Эльчи-бея? — золотарь тряхнул головой и неожиданно рассмеялся. — Ну, ты господине, и скажешь! У Эльчи-бея, чай, для такого дела рабов хватает, зачем ему нас звать?
— Я понимаю, — терпеливо кивнул молодой человек. — Но ведь вы все дерьмо в одно место свозите… и вы, и рабы. Так?
— Так. Попробуй-ка не туда вывалить — живо хребет сломают. Следят!
— Правильно делают, — Ратников усмехнулся и подмигнул. — Заработать хочешь?
— Хочу. А что надо-то? Яму у тебя вычистить? Так это запросто, только подождать малость придется, сегодня — воскресенье, а завтра мы Хакиму Щитнику чистим, потом…
— Подожди, подожди, — махнул рукой Михаил. — И вовсе не надо мне ничего чистить — с чего ты взял? Просто одну вещицу ищу…
— В выгребных ямах… понятно.
К большому удивлению Ратникова, золотарь ничуть не удивился.
— Бывает, обращаются люди… уронят что-нибудь, потом ищут. Мы не отказываем. За особую плату, конечно.
— Десять дирхемов!
— Дюжина!
— Согласен. Сговорились?
— Сговорились. Так что искать-то? И где?
После беседы с золотарем Колькой Вонючкой Ратников выпил в ближайшей корчме две кружечки пива — как раз наварили к Сретенью Господню, купил каленых орешков и, отвязав лошадь от коновязи, неспешно забрался в седло и поехал домой, на усадьбу. Ак-ханум сразу после обеда собиралась с визитом «в Орду» — в кочевье — к царевичу Сартаку, так, на беседу, без всякого особого дела. А поскольку там же, в кочевьях обретались и какие-то послы, то и явиться надлежало как следует — со свитой и всем светским блеском. Ратникову в таких случаях следовало одеть доспехи, которые он называл гламурными — ярко-начищенный сверкающий панцирь, для боя малопригодный, поскольку маловат да и тяжел слишком.
— Эй, Миша, друг!
Черт! Его только сейчас и не хватало… Опять будет заставлять пить! Однако и пренебрежение выказывать — негоже.
Молодой человек поспешно изобразил на лице радость:
— Дядя Миша! Князюшка! Вот так встреча. Ты куда это собрался-то? В церковь, поди?
— Из церкви уже и еду да гадаю — с кем выпить? — князь Михаил Черниговский остановил коня и, хлопнув приятеля по плечу, радостно засмеялся. — А я-то думаю — ты это или не ты? Издаля еще заприметил. Ну пойдем, пойдем в корчму, друже… тут есть хорошая…
Князь Михаил уже освоился в Сарае настолько, что «хорошая» корчма для него стояла буквально на каждом углу. Его даже в мусульманских заведениях знали — наливали и там безвозбранно, чем вызывали злобное негодование ортодоксов. Что и говорить — этот удивительно безалаберный князь умел наживать врагов на пустом месте. И все же, Ратников искренне считал его совсем неплохим человеком… особенно, по сравнению со всеми прочими князьями — алчными и сребролюбивыми «гусударственными деятелями». Вот именно так — «гусударственными» — от слова «гуси лапчатые». Ой, те еще были гуси! Взять хоть того же «гусара» Ваську Углицкого или «пучеглазую гниду» — ростовского Василько.
— Ась? — сдвинув набекрень богатую, отороченную собольим мехом шапку, князь Михаил приложил руку к уху. — Ты чего сейчас сказал-то?
— Говорю, что-то давненько углицких с ростовскими не видал.
— Тьфу-ты, тьфу! — заплевался князь. — Век бы их, сук, не видеть. Да пойдем в корчму-то, пойдем… с лошади-то слезай, приехали, вон коновязь-то! Кстати, как боярыня твоя поживает, Ак-ханум-краса?
— А, скучает, — Ратников совершенно искренне вздохнул и пожаловался: — Вчера вечером арьки бурдюк в одно лицо опростала и не поморщилась.
— Иди ты?! — не поверил Михаил Черниговский. — Неужто, целый бурдюк?
— Целый, целый…
— Да-а-а… Горазды девки мунгальские пить — ни один мужик не угонится.
— Говорят, Угедэй, хан их прежний, как раз от пьянства помер.
— Хороший, видать, был человек. Не как эти гниды… Ладно, пес с ними, выпьем… Эй, корчмарь! Корчмарь! Теребень! Вина тащи живо!
Все же завалились в корчму, уселись, опрокинули сразу по кружке, зажевали капусточкой. Князь снова потрепал собутыльника по плечу:
— Эх, Миха! Как жизнь-то?
— Да по-всякому. Ты-то как? Все дела свои сладил?
— Сладил бы — так тут не сидел, давно б на свободный стол подался, — князь мечтательно закатил очи. — Йэхх!!!
— А есть — свободный-то? — подколол Ратников. — Чтой-то плоховато верится.
— А как царь ножкой топнет — так стол свободный и будет. Хошь — тверской, хошь — владимирский…
— Уж так-так и владимирский?
— А что? Бритоголового Ярослашку подвинуть да сынков его убрать…
— Мечты, мечты… Суздальцы сидят крепко!
— Батыге-царю задницу лижут — вот и сидят. Я б тоже так мог — запросто. Йэх… не повезло просто — подсуетиться вовремя не сумел. Ничо! Еще поглядим, чья возьмет, посмотрим.
Снова выпили… Ратников уже старался пропускать… не то чтоб боялся не угнаться за князем, а просто не время сейчас было гнаться-то. Ак-ханум еще нужно сопровождать.
А собутыльник, между тем, хмелел быстро… видать на старые дрожжи… тут у всех здешних монголов с утра — на старые дрожжи, каждый ведь день пьянствуют.
— Йэх, Миха, дружище… — напившись, князь принялся жаловаться на жизнь. — Скажу тебе по секрету — цари да царицы мунгальские — суки еще те! Хуже, чем суздальцы или галичане. Хотя нет — те во сто крат хуже!
Да-а, что и говорить — старая песня: «сволочи тут все», настоящий российский гимн, музыка и слова — народные в тяжелой алкогольной аранжировке.
— Эй, дядя Миша! Ты спишь, что ль? Слуги-то твои где?
— Слуги? Чьи слуги? А… мои… Там. Во дворе должны быть. Ща домой поеду… на постоялый двор. Спать! Там такие красны девки… у-у-у… О! А Анфиску-то боярыня твоя продать обещалась, ага!
— Неужель обещала-таки?
— Угу, угу… третьего дня еще. Ну, помнишь, я заезжал?
— Не, — подумав, честно признался Ратников. — Не помню.
— Да наливку еще земляничную пили!
— Наливку? Наливку — помню. Тебя, дядя Миша, извини — нет.
— Да как же! Я ведь ее и привозил, наливку-то. Еще Анфиску ущипнул… ай. Хороша девка, хороша… я ведь ее тогда к тебе в опочивальню затащил… случайно… Ты там что-то в сундуке прятал…
— Не прятал, а перекладывал. Чтоб моль не завелась.
— О! Вспомнил-таки наконец. Ну, давай еще по одной, да поеду.
Выпив «на посошок», приятели расстались. Князь Михаил, взгромоздившись в седло с помощью слуг, с неожиданной прытью поскакал прочь, вдогонку за ним поспешно бросилась свита.
Ратников покачал головой — ишь ты, глазастый князь-то! Сундук углядел… Да ничего там такого и нет, в сундуке-то. Шмотки одни да… да рисунок Темин и его записка на воске. Та самая, что йисут передал… Или — не там рисунок? Да нет… там…
Все же посмотреть неплохо бы.
Однако заглянуть в сундук Мише удалось лишь на следующий день, уже после возвращения «из Орды», сиречь — с кочевья. Обычно зимою хан, мурзы и нойоны жили в городе, лишь время от времени выкатывались в снежную степь, ставили юрты, охотились, отдыхали. В этом Ратников как-то не очень понимал степняков — какая, казалось бы, разница, где арьку пьянствовать — в юрте или в городском доме?
Ак-ханум, кстати, вполне серьезно утверждала, что в юрте — «любовь слаще». Ну, это кому как… Михаил вдруг усмехнулся, вспомнив одну свою знакомую… Так, шапочное было знакомство, в Петербурге еще, и женщина такая… не то чтобы классический «синий чулок», но где-то рядом. Всю жизнь проучилась — институт, потом аспирантура… научный сотрудник… Со всей ответственностью валяла статьи о высокой нравственности «простого народа в прошлом», причем в качестве примера почему-то приводила исключительно сельских жителей, в укладе жизни которых разбиралась примерно как чистый гуманитарий в составе атмосферы Венеры. Ахала больше, на эмоции била — «это были чистые высоконравственные люди»… Типа наши предки ничего о сексе не знали. Ага, как же! Ратников когда-то, в детстве еще, пожил лето у двоюродной тетки в типичной деревенской избе, где на всех одна большая комната — горница, в крайнем случае, шкафами перегорожена или там занавесочками… пусть даже перегородками тоненькими, опять же — не до самого потолка и не до пола. Все для того, чтоб теплый воздух от печки распределялся по избе равномерно, чтоб всем тепло было, чтоб не замерз никто. В таких условиях сохранить сексуальные отношения в тайне — задача нереальная, да никто такой цели и не ставил, не заморачивались, понасущней проблемы были, чай, не в городе, где кран повернул — и вот она, водичка, горячая и холодная, в деревне-то воды натаскаешься, да еще и дрова… А потому дети деревенские прекрасно все слышали и видели — как мамка с папкой на кровати тешатся, сексуально грамотными росли, в отличие от своих городских сверстников, в ханжеском советском невежестве воспитуемых.
Вспомнив про секс, Ратников улыбнулся… Эх, Маша, Маша, когда же… Ак-ханум, конечно, вдовушка сладкая, но… с Машей не сравнится, это уж точно… Хотя, конечно, и против степной красавицы Михаил ничего не имел… да и какой же мужик имел бы?
Осторожно уложив заснувшую по пути в санях госпожу на ложе, молодой человек закрылся в своей каморке и открыл сундук…
Ага. Вот он, рисунок. А вот — восковая дощечка… Черт! А почему буквы смазаны? Ведь были всегда четкими, старательно, по-детски, выдавленными, а ныне что? Словно бы корова языком лизнула… или… или кто прижался к печке…
Черт его знает. Но буквы-то смазаны — видно. Или — такими и были, да просто запамятовал Миша, паранойей стал вдруг страдать? Нет. Посещения прошлого все ж таки приучили Ратникова быть очень внимательным к любым мелочам. Вот и насчет дощечки он точно помнил. А раз так… значит — брал кто-то досочку, а может, и рисунок. Вытаскивал из сундука, кому-то носил, показывал.
Кто? Кому?
Да кто угодно — никакого замка на двери каморки не было, она лишь изнутри на засов запиралась. Да и зачем тут замок? Не нужен, красть нечего, да и не имелось на усадьбе воров. Давно б уж вычислили да отрубили руки.
Молодой человек задумчиво покачал головой — однако! Кто-то ведь в его сундуке рылся. И хорошо бы узнать — кто?
Рыжий Кузьма? Рахман-управитель? Шитгай?
Ну, Шитгай вряд ли руки будет пачкать — не так воспитан, все ж — степной багатур, никак негоже в чужих вещах тайком от хозяина шарить. А вот эти двое — Кузьма с Рахманом — могли. Запросто могли — сволочи те еще.
Выскочив на крыльцо, Ратников заметил у разбитой на заднем дворе юрты друзей — Утчигина, Джангазака, Уриу. То ли они боролись, то ли снеговика лепили — в общем, бездельничали.
Ухмыльнувшись, молодой человек замахал руками:
— Эй, эй, парни! Арьки не хотите ли выпить?
— Я — выпью! — радостно откликнулся Утчигин. — А тем пучеглазым сойкам еще рано.
— Сам ты сойка! — Уриу обиделся, но насчет выпивки не настаивал — все же понимал, что и в самом деле по всем степным законам возрастом для пьянства еще никак не вышел.
А вот Утчигин — вполне уже. В пятнадцать лет самое то — пьянствовать. И пьянеешь быстро, и с похмелья голова не так трещит — организм-то еще молод.
— Хэй, хэй, брат, я уже иду, да?
— Иди, иди… арьку только не забудь, возьми кувшин на кухне.
— А мне дадут?
— Пусть только попробуют не дать — госпоже-то на опохмелку.
И вот уже сели со всей степенностью, как и положено багатурам. Степенно налили, степенно выпили, закусили твердым овечьим сыром — соленым, аж скулы свело.
— Йэх! — шумно выдохнув, Утчигин почесал за ухом. — Забористая.
— Это сыр забористый, а не арька. Слышь, брате, ты Рахмана или Кузьму, случайно, у каморки моей не видал?
— Не, не видал — да они к тебе и не ходят. Боятся.
— Не видал, значит…
— Их не видал. Видал Анфиску.
— Кого? — Михаил похлопал глазами. — Анфиску? И что ей тут надо было?
— Не знаю, чего надо, а в каморку твою она вчера заглядывала. Верно, госпожа приказала. Да ты сам-то спроси!
— Спрошу, — пьяно ухмыльнулся Ратников. — А ну, давай, зови Анфиску.
— И позову! — юноша почему-то обрадовался, вскочил. — Может, она с нами и арьки выпьет?
Миша и слова сказать не успел, как Утчигин нахлобучил на голову мохнатую свою шапку да исчез с глаз долой. Впрочем, быстро вернулся — не один, с девушкой.
— Ну, вот она — Анфиска! Садись, садись, Анфиска-хатунь, сейчас арьку пить будем. Ой, брат! У тебя и кружки-то третьей нет. Я сейчас сбегаю!
— Давай, беги. На скорости только не разбейся и об порог сапогами не зацепись. Ну… — Ратников хмуро взглянул на девчонку. — Сказывай, кому восковую дощечку показывала?
— Я?!
— Только не лги, а то попрошу госпожу тебя дяде Мише, князю, продать. Он давно просит.
— Этот пьяница-то? Похотливец? Ой, господине-е-е… не продавай, Христом Богом молю!
Анфиска грохнулась на колени и тихонько завыла.
Михаилу стало совестно — он вовсе не собирался обижать девчонку, просто хотел немножко наехать… Наехал. И, наверное, зря. Анфиска-то в его каморку могла и просто так зайти — прибраться.
— Да поднимись ты. Говорю же — не вой! Просто поведай… я ж к тебе добр.
Девчонка подняла голову и всхлипнула:
— Только ты, Мисаиле, хозяйку попроси, чтоб меня похотливцу пьяному не продавала.
Ага… вон оно что. Не зря, выходит, наехал-то!
— Конечно, попрошу, душа моя! Ты ж меня знаешь. Вставай, вставай… на вот, арьки хлебни, да не поперхнись только.
— Не люблю я эту арьку… горькая. Лучше б Утчигин бражки принес.
— Так сейчас и пошлем. Ну? Так кому же?
— Парень один подошел, третьего дня еще, — начала колоться Анфиска. — Весь такой пригожий, светленький — кыпчак или из наших, русских. По-нашему говорил чисто. Я как раз для кухни в обжорном ряду мелочь какую-то покупала.
— Ага, ага… И вьюнош этот тебе сразу понравился. Еще бы — весь такой из себя, да еще и пряниками, поди, угощал.
— Щербетом… у-у-у… Мисаиле! Ты точно с хозяйкой поговоришь?
— Сказал же уже!
— А вот и я! — не дав договорить, в каморку вбежал Утчигин с небольшим бурдючком под мышкой. — Арьку принес, едва выпросил. Эти сойки еще…
— Ага, не прошло и года. Давай сюда бурдюк, да дуй обратно — Анфиска бражки хочет!
— Бражки? Это я сейчас… мигом…
Парень исчез за дверью, и Ратников продолжил беседу:
— Ну? Дальше-то что? Ты говори, говори.
— Угостил щербетом, потом проводил… про тебя выспрашивал.
— Выспрашивал?
— Ну, дома ли, мол? Я сказал — не знаю, а он — мол, поглядим. Мол, хозяин его тебе одну вещицу продал, да по недогляду — плохую. И надо бы заменить. Я его к нашим воротам и привела, коли такое дело. А тебя, Мисаиле, не было, и хозяйки не было, вообще почти никого… А парень этот мне — проведи да проведи в дом. Я — девушка честная, не стала — человек-то чужой. А он и не упрашивал, улыбнулся, сказал — нельзя, так нельзя. Но, мол, хозяин его гневаться шибко будет, мол, хоть одним глазком взглянуть бы… И знаешь, даже ведь не знал, какая вещь, вот! Говорит, хозяин спохватился да забыл сказать… а он спросить позабыл — чучело.
— Что же, он тебя так и попросил — найди то, не знаю что, да принеси взглянуть? — удивился Ратников.
— Ну, почти что так, — девчонка кивнула. — Сказал — увидишь какую-нибудь необычную редкую вещь, ее и неси… Я и принесла. Дощечки эти… рисунок.
— А он что?
— Да ничего. Осмотрел все внимательно, да вернул. Сказал, что все накрепко запомнил и хозяину скажет.
— Ишь ты. Ладно. А больше парень этот сюда не приходил?
— Да нет. Может, придет еще? Ты, Мисаиле, скажи, если что не так…
— Он про себя-то хоть что-нибудь говорил?
— Не… Про меня больше, — девушка вдруг зарделась. — Какая я красивая, да какие глазам у меня красивые, да косы… Мол, никогда он таких дев красных не видел.
— Оно понятно. А как выглядел, говоришь? Приметы какие-нибудь запомнила?
— Конечно, запомнила, нешто я дура?
— Ну-ну?
— Светленький, глаза большие, серые… И это — в шапке!
— А кафтан, кафтан какой был?
— Темный… кажется.
— А может, армяк?
— Может… у-у-у-у…
— Да не реви ты, сколько можно уже говорить? Где там этот чертов Утчигин с бражкой?
«Чертов Утчигин» ворвался тут же, словно бы стоял за дверью. Ухмыльнулся, поставив на стол глиняную большую корчагу:
— Вот она, бражка-то! Вкусная.
— Ты уже, я смотрю, попробовал!
— А чего же? Нешто какую-нибудь гниль нести? Счас, разолью, подставляйте кружицы… А эти-то сойки, слышь, Мисаиле, Уриу с Джангазаком, по двору ходят, облизываются, с золотарем каким-то болтают.
— С золотарем?
— По запаху чувствуется. Я ему сказал, что у нас выгребные ямы почищены, чтоб не стоял зря… Эй, эй, Мисаил! Куда ты?
Выскочив во двор, Ратников сразу же увидел стоявшего у ворот Кольку Вонючку, и помахал золотарю рукой.
Подойдя к крыльцу, юноша поклонился и вытащил из-за пазухи пахнущую дерьмом — а то чем же? — тряпицу. Развернул:
— Это ты искал, господине?
Ратников застыл на секунду. А затем на радостях едва не закричал «йес!».
Он, конечно, надеялся отыскать какие-нибудь характерные осколки — от шприца или даже иглы. Или еще что-нибудь. Но вот такое…
Использованные женские прокладки! С «крылышками»!
— Ну что, медсестричка, попалась?!
— Что, господин?
— Ты где это нашел, парень?
Часа три Ратников просидел в харчевне. В той самой, мусульманской, что располагалась напротив обширного подворья уважаемого в городе работорговца Эльчи-бея. Сидел на террасе, хоть и холодно было, потягивал щербет, смотрел… На что надеялся? Что хотел увидеть? А бог его знает. Просто не мог спокойно дома сидеть. Ждал. И дождался.
— Хэй, Миха, друг! Ты что здесь уши морозишь? Господи… гадость какую-то пьет… Что, арьки не наливают?
— Так здесь арьки нет — магометане все же.
— Это они тебе сказали, что нет?
Усмехнувшись, князь дядя Миша Черниговский хлопнул Ратникова по плечу:
— Э, друже! Плохо ты людишек знаешь. Пошли-ка, зайдем.
Михаил досадливо закусил губу, думая, как бы побыстрей отвязаться от надоедливого собутыльника. Все ж придется с ним выпить — иначе никак.
— Ладно, сейчас… — Молодой человек обернулся… и увидел, как из распахнувшихся ворот со двора Эльчи-бея выехали сани, в которых, укрывшись рогожкой почти до плеч, сидела молодая и красивая женщина — Алия!
Она, она, Ратников узнал бы эту чертову медсестру и лет через тысячу!
Мало того, рядом с санями гарцевал всадник — уверенный в себе мужчина на вороном коне… Йисут!
Господи, вот только этого еще не хватало. Что же, получается… Потом! Все — потом. Сейчас некогда рассуждать — вперед!
— Ты что встал-то? — обернулся от дверей корчмы князь. — Знакомых кого увидал?
— Да… знакомых…
Быстро вскочив в седло, Михаил погнал коня следом за санями. Оно, конечно, где-нибудь в степи или в лесу такой трюк явно не удался бы — средневековые люди (не йисут, так возница) срисовали б погоню враз. Но вот здесь, в городе… Здесь еще можно было подергаться. Тем более, что ехали-то злодеи недолго — миновав площадь у церкви Хевронии, обогнули мечеть… И вот уже заворачивали на постоялый двор, шумный и многолюдный… а у коновязи их поджидал Окунь Рыбаков!
— За кем-то следишь? — как всегда, неслышно, возник за спиной галицкий кондотьер Корягин.
Ну, как же без него-то? Теперь все в сборе… Ан нет, не все…
— Эй, Миха! Ты куда умчался-то?
Вот теперь — все.
— Да я, дядя Миша, так… думал, что знакомые. Показалось. Другого вот знакомца встретил…
Корягин тут же поклонился и приосанился:
— Пахомом меня зовут. Пахом Сердитый, боярин из псковских земель.
— Из псковских, гришь? — князь Михаил рассмеялся. — Далеко ж тебя занесло, боярин. Ладно, коль ты Михе друг, так пошли, выпьем. Посмотрим, какой ты сердитый.
— Дядя Миша, — покусав ус, решительно промолвил Ратников. — Мне сейчас помощь твоя нужна. И твоя, боярин, тоже.
— Что за помощь? — разом спросили оба.
— Обычная, — Михаил усмехнулся. — Попрошу вас собраться со своими людьми у восточных ворот. Конно, людно и оружно.
— У меня и людей-то нет… — тихо промолвил Корягин.
Ратников кивнул:
— Знаю, сам-так приходи. И это… — он понизил голос до шепота, так, чтоб только кондотьер и слышал: — Все же попроси кого-нибудь за Окунем присмотреть… и за теми, которые с ними вместе. Дева там одна и монгольский князь.
— Уже присматривают.
— Славно. Прикажи тогда, пусть, если что — монгола задержат. Насколько выйдет.
— Понял — скажу. Значит, у восточных ворот ждать?
— О чем это вы там шепчетесь?
— О девках говорим, дядя Миша. Стыдно вслух рассуждать.
— Стыдно — у кого видно! — князь захохотал на всю улицу, так что даже присели привязанные у коновязи кони. — Ладно, поехал я за своими. Заодно — вооружусь.
— Кольчужку натяни, князюшко!
— Вот даже так? — покачал головой Корягин.
Миша скривился:
— А ты думал?
Метнуться к усадьбе да взять с собой Утчигина с парнями — Джангазаком и Уриу — времени много не заняло. Парней, конечно, не хотелось брать, да уж увязались — не прогонять же. Да и не стоило прогонять, кто знает, как там еще все сложится — лишняя пара рук никогда не помешает, тем более Джангазак с Уриу — стрелки меткие. Монголы все меткие, с детства белок в глаз бьют.
«Боярин Пахом Сердитый», Савва, и черниговский князь со своей свитой послушно дожидались у восточных ворот. Корягин, как и предупреждал, явился один, да зато аж с двумя саблями, у князя же было человек с дюжину. Плюс еще сам Михаил с Утчигином и парнями — вполне хватало для лихого рейда.
Не останавливаясь, Ратников махнул рукой:
— Поехали!
Словно Гагарин в космос отправился.
Конники рванули с места, помчались, поднимая копытами сверкающую снежную пыль.
— Эй, Мишаня-а-а! — догнав, заголосил князь. — Далеко ехать-то?
Ратников оглянулся на Утчигина, хотел спросить — помнит ли он путь, на котором встретил того, кривоногого, с подарком от йисута. Хотел спросить… но не стал, осекся вовремя. Ну, конечно же Утчигин все прекрасно помнил, и сомневаться в том — значило сильно обидеть парня. Люди тех времен помнили каждую мелочь, могли и через двадцать лет вспомнить все в мельчайших подробностях, ведь от этого часто зависела жизнь.
— Там, на холме, сворачиваем, — придержав коня, выкрикнул Утчигин. — Скоро уже. Шесть полетов стрелы — и на месте.
Так и вышло. Правильно все рассчитал этот раскосый степной парень. Вон оно — кочевье — белая юрта на огромной, словно танк прорыва, телеге на шести сплошных деревянных колесах, размерами ничуть не меньше, чем у «Камаза»; за главной юртой, за телегою, виднелись две юрты поменьше, за ними — загон из жердей, дальше уже ельник и степь… а далеко-далеко — темная полоска леса.
— Утчигин… глянь со своими — много ли в кочевье воинов?
Спрыгнув с коней, парни змеями поползли по снегу…
— Предлагаю не спешиваться, а зайти во-он оттуда, с холма, — оценив обстановку, предложил Корягин. — Сверху-то куда как сподручней обрушиться. Да и быстрее.
— Оно верно, — дядя Миша, князь, согласно кивнул и махнул рукой свите. — Эй, робяты! Слыхали, что к чему?
— Слыхали, князь-батюшка.
Тут вернулся и Утчигин, доложил, задорно сверкнув зубами:
— Воинов и с полдюжины не наберется. Но еще есть пастухи.
— Этих сколько?
— Девять.
— Ясно. Вперед! Дядя Миша, князь… ты уж по старшинству — командуй!
Ну, конечно. А как же иначе-то? Раз есть князь — так тому и карты в руки. Иначе — обида не на жизнь, а на смерть. Да оно и не положено, иначе-то.
Князюшка приосанился, покрутил обильно тронутые сединою усы и, выхватив из ножен саблю, бросил:
— Пошли пока на гору, вой.
Обойдя становище ельником, воины остановились, слушая последние распоряжение князя:
— Эй, парень! Ты — живо на елку. Смотри во все стороны, ежели появится кто — свисти во все горло.
— Понял, коназ, — спрыгнув с лошади, Джангазак тут же взобрался на елку.
— Та-ак… — князь Михаил задумчиво потеребил бороду. — Лучники справные есть ли?
— Вот они, — Ратников указал на Утчигина с Уриу. — Охотники. Белку в глаз бьют.
— Вон там, в засаде останьтесь, охотнички. Мало ли — добро захотят увезти? Вот вы их тут и встретите.
Распоряжения черниговского князя оказались вполне разумны и деловиты… и вместе с этим — весьма специфичны — и тут вовсе не обороной родной стороны пахло… скорее наоборот — лихим разбойничьим набегом. Корягин, кстати, при каждом слове одобрительно кивал, поигрывая сабельками. То же еще тот типус…
— Так… теперь вы — туда давайте, где скот. Сразу его и гоните!
— Эй, эй, дядя Миша! Нам скот-то чужой без надобности.
— Как это — без надобности? Очень даже… Ой… Господи… забыл ведь, где я.
— И убивать никого зря не нужно.
— Понятно, что не нужно — лучше в полон, а потом продать.
— Ой… дядя Миша-а-а…
— Ладно, ладно, понял я… Ну, все. Сейчас с лихим посвистом… Помчали-и-и-и!!!
— Й-и-и-и-ийух-х-хаа-а-а!!!!
Лошади вынеслись к главной юрте, в которую первым ворвался проворно спешившийся кондотьер, а князь уж поспешил за ним, гулко крича и размахивая над головой саблей. Туда же рванулись и остальные воины, часть которых все же окружила загон с овцами — видать, по привычке.
Хорошо, еще пока не подожгли тут ничего. Ладно… Некогда думать, сейчас главное — быстро. Чтоб опомниться никто не успел, чтоб… с наскока… и так же стремительно уйти, раствориться, исчезнуть. Вот тут специфические навыки черниговского князя могли очень даже пригодиться!
Подбежав к дальней юрте, Ратников дернул полог, заскочил внутрь, выставив вперед меч. С порога рявкнул:
— А ну, на колени все, живо!
В юрте, похоже, находились одни женщины, послушно исполнившие приказание… Впрочем, Михаил был уже достаточно опытен, чтобы не принимать на веру показушную покорность обитательниц кочевий.
Вовремя среагировал — сразу две небедно одетые девки метнули в него ножи. Словно «Стингеры» вертолет брали в клещи.
Один нож молодой человек отбил, от второго увернулся и тут же схватил одну из метательниц за косы, приставив к горлу меч:
— Я не пришел взять ваши жизни.
Хм… не реагировали никак. Явно тюркского наречия не понимали. Хотя нет, одна все же дернулась, с ненавистью сверкнув глазами:
— Тогда зачем ты явился, рыжий пес?
— И вовсе я не рыжий. С чего ты взяла? Родич мой где? Тот странный отрок.
— А, малахольный… — проворно поднялась с колен какая-то старая бабка. — Так бы сразу и сказал, нечего тут все рушить.
— Да разве ж я хоть что-нибудь тут порушил, а? Чего зря наговаривать-то? Мальчик где?
— Не ты, так твои люди. Слышишь, что снаружи делается? Малахольный тебе нужен… идем. Отпусти девушку. Сказала же — нет твоего малахольного в этой юрте.
— Ладно. Опустив меч, Ратников без всякой галантности швырнул девчонку на кошму. — Будем пока считать, что я вам поверил.
— Ты хорошо знаешь, чье это кочевье?
— Мне наплевать.
— Вахх!!!
Пятясь, молодой человек выбрался из юрты вслед за старухой… и едва не подставил голову под огромных размеров секиру, казавшуюся детской игрушкой в руках здоровенного бугая-атлета.
Явный монгол, он был настоящим богатырем — высоченный, крепкий, с широкой, словно ствол дуба, грудью, с плечищами, как крылья авиалайнера, а уж руки… как две ноги Ратникова.
Перед багатуром кровавой кучей лежали погибшие… человек шесть, не меньше! Те, кто был у загона… А теперь вот, настал очередь Миши. Что же, старая ведьма специально его под этот топор привела?
Очень может быть…
Ввухх!!!
Молодой человек снова пригнулся… а вот уже и отпрыгнул в сторону, и ухнувшее, словно с неба, лезвие воткнулось в утоптанный снег. Утоптанный…
А рядом — сугроб…
Михаил попятился, отпрыгнул… Вражина тут же ринулся за ним, размахивая секирой, словно косой…
Ввухх! Ввухх! Косил Ясь конюшину…
Ратников уже несколько раз пытался достать великана мечом — куда там! Тут надо было что-то иное придумать, что-то хитрое…
Вухх!!!
Если б Миша не успел в этот момент подставить под топор меч, так уже просто нечем было бы думать. Отлетела бы головенка, покатилась, подпрыгивая и сверкая зубами, в сугроб. Как вон та… или вот эта…
Меч противно треснул. Ну, конечно, какой же клинок подобное издевательство выдержит? Черт…
Детинушка гулко захохотал при явном одобрении старухи и выскользнувших из юрты женщин. О, он теперь уже не спешил убивать обезоруженного соперника! Играл, словно кошка с мышкой. Явно рисуясь, прошелся гоголем, искоса посматривая на молодок — позер! Ой, позер! Просто какой-то пижон дешевый — картинно перебросил секиру из руки в руку. Ухмыльнулся…
Михаил повернулся и опрометью бросился бежать… Сначала — к юрте… затем резко изменил курс, и великан с воплями пронесся мимо. Впрочем, враг быстро оправился… Но Ратников-то уже со всех ног мчался к ельнику. И даже ничего не думал, он знал уже почти что наверняка, чем все закончится…
Так и случилось. Вылетевшая из-за деревьев стрела ударила незадачливого детинушку в глаз. Как белку.
— Дядя Миша-а-а-а!!! — кто-то закричал совсем рядом, радостно и звонко.
Ратников конечно же знал — кто. Обернулся:
— Ну, здравствуй, Тема. Как ты тут без нас?
