Глава 13
Зима 1246 года. Сарай
ДЯДЯ МИША И СКАЗОЧНИЦА
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах…
Дмитрий Кедрин.
Зодчие
Парень ничего толком не рассказал, все дрожал да испуганно оглядывался вокруг, даже, есть не смог, и Ратников, подумав, решил оставить его на некоторое время здесь, в корчме Африкана Корыто, под бдительным присмотром хозяина.
Трактирщик согласно кивнул и ухмыльнулся — мол, присмотрим, ништо.
— Ну, так я завтра зайду, — поднявшись, Михаил ободряюще похлопал раба по плечу. — Ты пока здесь побудешь. Имя-то твое как? Как зовут, спрашиваю? А, ладно… Завтра поговорим, может, разговорчивей будешь.
Парень так и сидел, забитый и согбенный… лишь только начал мелко-мелко креститься.
Покачав головой, Миша направился к выходу, да на пороге обернулся:
— Африкан, друже, вы ему обувку какую-нибудь справьте, а!
— Сделаем, — с готовностью кивнул хозяин корчмы. — Ты, Мисаиле, не сомневайся, все, как надо, сладим.
Взобравшись на своего конька — подарок Ак-ханум, между прочим, молодой человек неспешно поехал на усадьбу, по пути завернув на рынок — посмотреть изразцы для «атриума». Ничего подходящего не нашел, хотя и времени потратил изрядно, да еще зацепился языком с пирожником — обсуждали, какая рыба вкуснее. И когда вернулся домой, уже стемнело.
Ак-ханум так и не вернулась ни в этот день, ни на следующий, видать, Корягин оказался прав — в Орде что-то праздновали, о чем и поведал приехавший за новым кафтанцем госпожи Джама.
— Старый-то того, в вине да мясной подливке испачкался, — пояснил мальчишка Рахману. — А ты ж нашу госпожу знаешь — не любит в грязном.
— Там как вообще? — тут же справился Ратников. Он все же начинал волноваться за степную красавицу и сейчас почувствовал облегчение — ничего плохого с госпожой не случилось.
— Как? — Джама похлопал глазами и улыбнулся. — Да как всегда — весело и пьяно.
— Ну и слава Господу — пускай веселится хозяйка!
С заднего двора донеслась протяжная песня — пели девчонки-рабыни — Анфиска и прочие. Хорошо пели, заливисто, звонко и — как показалось Ратникову — без особенной грусти. А чего грустить-то? Непосильной работой их тут не загружали, ни в чем не неволили, кормили сносно. Радоваться надо, что к такой госпоже попали!
Даже вредная старуха надсмотрщица — и та к песням привыкла, слушала с удовольствием, только что не подпевала — видать, слуха не было.
Ой, камыш, камыш, камышина,
Что шумишь на брегу, что качаешься-а-а-а…
Хорошая песня, Мише тоже нравилась.
Под эти-то песни он и уснул — умаялся за день, а утром, едва забрезжило, уже вскочил на коня.
— Это куды ж в рань-то такую? — зевая, поинтересовался привратник.
— В Хевронии церковь, к заутрене.
— А-а-а, вон куда… Далече!
— Зато образа там зело красивые.
Хлестнув коня, Михаил поскакал в город.
Утро выдалось славным — морозным, солнечным, наконец-то под копытами, под ногами ничего больше не хлюпало. Растаявшие было лужи затянулись крепеньким, хрустящим, словно душистая хлебная корочка, льдом, осунувшиеся в оттепель сугробы смерзлись и с нетерпением ждали снежка.
В корчме Африкана уже топилась печь — сквозь волоковые оконца тянулись в утреннее прозрачное небо дымы, вкусно пахло только что испеченным хлебом и брагою.
— А бражицы-то хорошо с утра выпить! — привязав у коновязи коня, Ратников, обойдя замерзшую лужу, поднялся по крыльцу и толкнул дверь.
— Здрав будь, Мисаиле… — Хозяин как-то нехорошо замялся и опустил глаза. — Слышь, тут дело такое… Убили вчера твоего парня!
— Как убили? — Ратников даже не осознал еще до конца, что произошло.
— В уборной, ножом под сердце. Там его и нашли. Сегодня хоронить будем — все ж христианская душа.
— Так-та-ак, — усевшись на лавку, Михаил, не глядя, махнул поставленную кабатчиком кружку. — Убили, значит. А где тело-то?
— Да на леднике, за конюшней. Хочешь, так поди, взгляни.
— А и схожу, — молодой человек поднялся, но Корыто махнул рукой:
— Погодь. Пошлю слугу — проводить. Эй, Микитка!
Убитый парнишка лежал на соломе уже обряженный — белая полотняная рубаха, порты, из которых торчали застывшие синюшные ноги. На бледном бескровном лице с едва заметными белесыми бровями, казалось, застыла улыбка. И чему улыбался? Или это просто судороги?
— Извини, брат, — кто-то едва слышно подошел сзади. — Не уберегли.
Михаил обернулся — Корягин! Ну, а кто же еще-то?
— Я так мыслил — кому этот доходяга нужен? — Кондотьер задумчиво покачал головою. — А вот нужен, оказывается.
— Нужен, чтоб молчал, — криво ухмыльнулся Миша. — Потому и убрали. Я вас с Африканом не виню — в корчме всякого народу толчется, не уследишь. Чем его, ножом?
— Засапожным. Правда, нож-то мы не нашли, сужу по ране. Умелый человек бил — единым ударом управился.
— Ну, конечно, как же вы думали! Теперь придется приказчика Иштыма трясти…
— Не придется, — хмуро промолвил Корягин.
Ратников вскинул глаза:
— Это почему ж?
— Сгинул приказчик, исчез со дворища — словно и не было. Я ж первым делом вчера к нему.
— И что — никто ничего?
— Ну, почему же… Сторож сказывал, что Иштым-джан в великой поспешности со двора съехал, а куда и когда вернется — не сказывал. Вообще-то никто не удивился — он так часто делал.
— Да-а… — Михаил угрюмо покачал головой. — Единственная ниточка оборвалась.
— Может, поведаешь, что у тебя за дела? Чем-нибудь и помог бы.
— Может, и расскажу. Чуть позже. А помощь твоя потребуется. Только вот, где тебя найти, если что? Ты ж сам все время являешься, когда тебе надо — не мне.
— Африкану шепнешь, я и объявлюся. Да, о главном хотел сказать — князь Мишка Черниговский у ханского стана шатается — в гости хочет, да не зовут, гонят. Кому он нужен-то? Сейчас интриговать начнет… Я вот думаю, госпожу твою, красавицу Ак-ханум, запросто по пути перехватить может. Ему ведь сейчас абы кто. А ведь Ак-ханум с царевичем свести может.
— А князь про то откуда ведает?
— Уж ведает, ты мне поверь. Этакий прощелыга да не вызнает? Так что жди… может, с госпожой твоей он и объявится, так ты перед глазами-то его не мелькай, но постарайся, послушай, о чем болтать будут.
— Добро, — Миша кивнул и перекрестился, глядя на вытянувшийся на старой соломе труп. — Царствие небесное тебе, вьюнош неведомый.
— Царствие небесное, — кондотьер тоже перекрестился и тряхнул головой. — Ну что, пойдем?
— Пойдем. Надеюсь, его тут и без нас похоронят.
— Все сделают, как надо.
— И… вот еще что хотел попросить. Есть тут некая Айрилдин-биби, сказочница. Узнать бы, кто такая, да чем живет. Сможешь?
— Попробую. Знакомцев Африкановых поспрошаю. Только ты князя не упусти, а?
Ратников тихонько засмеялся:
— Не упущу, уж будь спокоен. Если, правда, явится.
Корягин как в воду глядел — уже подъезжая к усадьбе, Михаил еще издали услыхал веселый шум — чьи-то громкие голоса да залихватские крики. Во дворе, напротив ворот, стояло двое саней, и какие-то незнакомые молодцы-слуги как раз распрягали коней.
— Эй, Джама, это кто еще? — склонившись с лошади, молодой человек подозвал озабоченно пробегавшего мимо мальчишку.
— Это гости, — улыбнулся тот.
— Вижу, что гости. Ты куда так несешься-то?
— На кухню… сказать, чтоб готовили поскорее да вино-мед-брагу несли.
— Ишь ты… И кому такие почести?
— Князь какой-то… Чер… Чир… Не выговорить. Но зовут, как тебя, — Мисаилом.
Ратников усмехнулся:
— Что, такой важный князь?
— Да нет, не важный — его и к хану-то не звали, сам напросился, приехал. А на обратном пути с госпожой языками схлестнулись, слово за слово — вот князь уже и в гостях. Рассказывает, словно песни поет, — заслушаешься. Правда, думаю, больше половины врет, собака. Но госпожа ведь любит интересненькое послушать, ты знаешь… Ну все, я побег — некогда.
— Знаю, знаю, — спешившись, задумчиво пробормотал молодой человек. — Любит наша краса всякие россказни, хлебом не корми — дай послушать. То сказочница Айрилдин-биби, то вот — князь Мишка Черниговский. Князь-проходимец — без престола, без войска, без денег. Из Чернигова родичи выжили, в Киев подался — так и оттуда пришлось свалить, в Венгрии зять короля Белы — родной сынок Ростислав — знать родного папашку не хочет… Одна надежда на Бату-хана, царя Батыгу, как его на Руси звали. Может, отрядец даст и какой-никакой ярлычок?
Из главной залы слышались голоса, туда-сюда сновали слуги с большими, уставленными яствами, блюдами. Красавица Ак-ханум принимала проходимца-князя, как должно. Ну, не по высшему, конечно, разряду, но… в грязь лицом не ударила.
Вспомнив совет Корягина, Михаил не стал зря светиться, а сразу же прошел в свою комнату. Все ж вольный человек — незачем перед госпожой отчитываться. Запер дверь на засовец, разулся и, вытащив из оставленной «водопроводчиками» дыры кирпичик, прислушался. Говорили по-русски.
— Ай, госпожа моя! Ты ведь, как есть, красавица, ай…
Голос князя оказался чуть хрипловатым и таким… кобелиным, что ли. Сразу было ясно, несмотря на пожилой уже возраст — к пятидесяти годам уже — проходимец с женщинами не терялся. Впрочем, Ак-ханум могла осадить любого. Ой, князь, князь, ой, дурень старый — ежели начнет грязно приставать, ногой в промежность получит запросто! Ак-ханум и воинов своих звать не станет, сама управится.
Однако нет, пока слушала спокойно, разговаривала ласково:
— Ты, князь, про мадьярского короля Белу сказывал…
— Ах да, да… Ой, гад этот Бела, чертушка, каких мало. Скупой, свилогубый… и говорит так надменно, вроде бы как камни во рту перекатывает.
— А князь Галицкий, Даниил? О нем что скажешь?
— Еще пуще Белы — черт! Нахрапистый, загребущий. Ах, красавица Ак-ханум, если б ты только знала, душа моя, как приятно заблудшему путнику вкушать хлеб и вино в обществе столь лучезарнейшей госпожи, поистине, затмевающей солнце! Ах!
Ратников скривился: черт старый! Словесные кружева умело плел — не откажешь.
— Ах, царь, царь Батыга Джучиевич… не жалует он меня, многогрешного, нет… Не дает войско, даже и выслушать не хочет.
— Знать — занят.
— Хм, занят…
— Ты, князь Мисаил, по многим землям странствовал…
— Да уж, помотался немало. И вот что хочу сказать — очень уж мне хочется в Монголию, на Гуюка взглянуть, на матушку его Туракину-хатун, почтение свое засвидетельствовать. Ты сама-то, душа моя, не думаешь туда съездить?
— Нет пока.
— А зря, зря. Говорят — сам царевич Сартак хочет. Вот прямо сейчас, по зиме.
— Сартак? — голос красы степей дрогнул. — Откуда ты, князь, про царевича знаешь? О том, что он ехать хочет?
— Так о том, душа моя, все давно знают. Надо ему ехать, надо! Да и тебе бы не худо. Подумай сама…
— Я подумаю.
— Вот-вот. Давеча слыхал, как Берке-князь про царевича и про тебя, госпожа, плохие слова говорил.
— Что за слова?
— Ой! И язык-то произнести не поворачивается. Чую, одна у тебя защита — в Монголии. Ехать, ехать надобно.
Ратников при этих словах едва не поперхнулся: вот ведь гад! Правильно предупреждал Савва — Мишка Черниговский интриговать начнет, ему терять нечего. А для Ак-ханум, между прочим, поездка к Туракине и Гуюку — прямая гибель! И она про то знает, но… если поедет Сартак… А князь ведь к нему обязательно наведается!
— Ах, душа моя… это что за девица? Ну вот, которая только что вино приносила.
— Анфиска, рабыня моя.
— Анфиска-рабыня… Душа моя, госпожа лучезарнейшая, ты в кости играешь?
— Иногда.
— Давай-ка бросим, а? Так, от скуки. Я сани свои поставлю, а ты… да хоть ту Анфиску. А? Сыграем?
— Нет… может, в следующий раз. Ты ведь, князь, заглянешь еще?
— Обязательно, лучезарнейшая, обязательно! Так я у тебя заночую?
— Ночуй. В гостевой зале места много. А слуг твоих я уже велела покормить.
— Вот и славно, ай, славно, гостеприимнейшая госпожа. Давай-ка, выпьем… От так… Хорошо винцо-то, вкусно. Где только берете такое? Из Кафы? Можно и еще выпить… не грех… Госпожа моя! Ты мне ночью-то Анфиску-рабыню пришли… почесать на сон пятки. Пришлешь?
Ничего интересного Ратников больше не услышал, да и гость что-то уж очень быстро захмелел, да так, что вскоре послышался храп.
— Утчигин, Уриу! — громко повала хозяйка. — Тащите гостя в опочивальню. Да… скажите, чтобы Анфиска к нему заглянула… буде проснется если.
Ак-ханум, Ак-ханум… Сама себе госпожа, повелительница рабам да слугам. А времена-то для женщин стоят черные — куда не кинь, что в Европе, что в Азии, что на Руси-матушке. Лет в двенадцать-тринадцать девок (любых — и знатных, и простолюдинок) выдавали замуж (безо всякой, конечно, любви, по родительскому расчету), лет в четырнадцать юная, жена рожала первого ребенка… и потом дальше — по одному почти каждый год, пустыми женщины не ходили, кто бы позволил, да и противозачаточных средств не было. Вот этак к тридцати годам — пятнадцать рожденных детей, из которых семь-восемь умирало во младенчестве, не дожив и до года, да еще пяток — сразу после. Таким образом, до детородного возраста доживало трое — четверо. И опять — в тринадцать лет замуж — и рожать, рожать, рожать…
Такие соломенные вдовушки, как Ак-ханум, — редкое исключение.
— Ты здесь, Мисаиле?
Господи… до боли родной голос!
Поставив кирпич на место, молодой человек рванулся к двери:
— О, моя госпожа!
Ак-ханум явно была под хмельком — раскрасневшаяся, веселая, к тому же еще и пошатывалась, что у монголов зазорным не считалось. Ну, выпила немножко женщина, в луже-то ведь, в грязи, не валяется? А даже и валялась бы… Ну, хорошо человеку — и что? Вина-то совсем не пьют только больные и сволочи.
— М-м-мисаил… — с размаху усевшись на ложе, Ак-ханум поставила на пол принесенный с собою кувшин. — Кружки-то у тебя найдутся?
— Найдутся и кубки! Ты ж сама дарила… забыла уже?
— Дарила… да… У меня тут сегодня гость был… ох и молотило!
— Что-что? — Ратников проворно разлил вино.
— Языком, говорю, молотит, как ботало колокольное. Но послушать интересно. Выпьем! А то свалился гостюшка, захрапел, а я ведь только во вкус вошла.
Выпили… видно было, что госпожу повело, глазки-то заблестели… Миша ничего такого про нее и не думал, только хотел в опочивальню отнести, поднял на руки…
— Н-нет! — хлопнула ресницами Ак-ханум. — Оставь меня здесь… И поцелуй… Крепко-крепко!
Как галантный кавалер, Михаил конечно же исполнил просьбу… А потом — опять же, по велению госпожи, снял с нее пояс… обнажилась грудь, изящная, набухшая, твердая, Ратников впился в нее губами, начал целовать, стаскивая с красавицы дэли… а вот уже поласкал, погладил пупок, спинку… обнял, прижал к себе, уложил на ложе и, покрывая поцелуями гибкое манящее тело, стащил с девушки шальвары…
— Мисаил…
— Да, краса моя?
— Ты потом… утром, гостюшку развлеки, а? А я посплю.
— Спи, спи, ласточка. Слушай, ты, случайно, про ханский караван ничего не слыхала? В Кафу, говорят, скоро отправится. Как раз через ваши места.
— Про караван Алим-бугу спросить надо. Он им и занимается, а я покуда на летние пастбища возвращаться не собираюсь — скучно сейчас там, безрадостно.
— Алим-буга, значит… угу.
Ак-ханум ушла к себе еще до рассвета, превратившись в надменную недоступно-холодную госпожу. Будить ее никому было не велено, и с утра все ходили по дому на цыпочках. А еще слышно было, как в гостевой спальне гулко храпел черниговский князь.
Выйдя на крыльцо, Ратников полюбовался на голубое, звенящее от прозрачности небо, вдохнул полной грудью морозный воздух.
— Осподине…
Поклонясь, окликнул его Федор, младший Анфискин братец. Здоровый — косая сажень в плечах — и, несмотря на молодость, плотник знатный.
— Что хотел, Феденька?
— Мисаиле, что там за хмырь храпит?
— Князь Мисаил Черниговский в гости заехал.
— Что, в самом деле — князь?
— Ну… почти — так скажем. А что?
— А то! — парняга раздраженно сплюнул. — Пусть этот черт седой лапы свои к Анфиске не тянет! Не то и схлопотать можно, я ведь не посмотрю, что князь, подкараулю да огрею оглоблей.
Ратников громко захохотал:
— Может, не стоит сразу оглоблей? Может, повременишь?
— Не, брат, временить тут не надобно! Я эту породу змеиную знаю — ни одной девки не пропустят, опозорят да бросят. Знаю, знаю таких.
— Да ладно, — Миша махнул рукой. — С князем сам разбирайся, а мне пора, пожалуй… Слышь, орет кто-то? Видать, проснулся князь.
Надев кафтан, Ратников туго подпоясался, послал пробегавшего мимо слугу за вином и, пригладив у рукомойника волосы, вошел в гостевую залу.
— Здрав будь, княже. По добру ли ночевал?
Черниговский князь Михаил оказался вполне приятным с виду мужчиной лет пятидесяти. Поджарый, с седоватыми, подстриженными на европейский манер, бородкой и усиками, он чем-то напоминал галицкого кондотьера Савву Корягина, правда, казался куда более подвижным и щуплым, этакий живчик.
— Здрав будь и ты, добрый человек!
Слуги уже помогли князю умыться и теперь причесывали, аккуратно прикрывая седоватыми прядями лысеющую макушку.
— Откель будешь? Местный?
— Местный. Но не слуга.
— Я вижу, что не слуга, — усевшись в резное креслице, князь заливисто расхохотался. — Ближний дворянин, значит? Дружины господской гридень?
— Пусть так, — согласно кивнул Михаил.
— Ну, а раз так — тогда, может, выпьем? С утра-то голову похмелить — самое время!
— Выпьем. Я уж и за вином послал в погреб. Ой… может, ты, князь, медовуху предпочитаешь? Или — арьку?
— А что, есть арька-то?
— Да есть. Вели все принести, все попробуем. Меня, между прочим, Михаилом хвать. Тезка.
— Вот и славно! — Гость хлопнул в ладоши и захохотал. — Я как раз так и подумал, что ты, Миша, человек наш, добрый! Эх, и погулеваним… Скажи… а ты тут, в Сарае, все харчевни знаешь?
— Да знаю. Надо будет — сходим.
— Ай, Миха! Хороший ты парень! Дай поцелую… Умм!
Постучав, слуги принесли кувшинчик фряжского вина, красного и терпкого, да плетеную фляжку арьки, такой, что валит с ног, да кувшинчик изрядный бражки из сушеных ягод, да… В общем, было чего выпить — гостю, похоже, это дело нравилось.
Одну кружечку махнули, другую, третью… Вот уже — и лучшие друзья, князь оказался мужиком ничуть не чванливым, свойским, правда, балаболом страшным! Все болтал, болтал языком, безо всякой логики перескакивая с одной темы на другую, то прошлое свое вспоминал хвастливо, то каких-то девок.
— Ты, Миха, можешь меня дядей Мишей звать… я ведь тебя-то постарше. Ну, наливай, наливай… а хочешь — так я и сам налью. Ну, будем!
— Будем, князь… дядя Миша.
Выпили.
— Ты к Сартаку-царевичу, случаем, не вхож.
— Княжна моя вхожа. Через нее могу помочь.
— Славно! Славно! А ну…
Снова выпили.
— А я вот тут, у вас на усадьбе, девку одну заприметил, холопку, Анфиской зовут, кажется… я бы ее купил, ну, в услужение… Как княжна-то твоя — продаст?
— Как попросишь. Но не советую.
— Что так?
— Зла та девица больно.
— Эт-то хорошо, что зла! Эт-то мы укротим. Ну, ты чего сидишь-то?
— А…
Выпили опять.
— А давай-ка теперь медовуху попробуем!
— Давай, дядя Миша. За нашу с тобой дружбу!
После арьки медовуха пошла как-то не очень, Ратников даже заколдобился, поспешно занюхивая ржаной корочкой. Князь расхохотался и с силой хлопнул собутыльника по спине:
— Что, не в то горло пошла, что ли?
— Не в то… Благодарствую, дядя Миша. Едва ведь не подавился!
— Да ты закусывай, закусывай чаще… Это что тут? Куропатка? Она… Умм… Ну, теперь вина попробуем. Надеюсь, не кислое.
Ближе к обеду к пирующим присоединилась проснувшаяся и малость оклемавшаяся после вчерашней пьянки хозяйка, с которой и просидели до самого вечера… пока снова не полегли спать.
Хорошо, Михаил догадался попросить Джаму разбудить, а то так бы и проспал до обеда, а так… Выскочив во двор голым до пояса, умылся, растерся свежевыпавшим снежком, ухнул…
— Э, как тебя разобрало!
Оглянувшись, Ратников приветливо махнул рукою:
— Э, дядя Миша, никак уезжать собрался?
— Так ведь и не уезжал бы, — князь фанфаронисто подкрутил усы и поправил висевший на боку меч. — Но дела, дела. Они, они и влекут…
— Ну, дядя Миша. А я-то думал — выпьем.
— Так и выпьем еще! Давай-ка вечерком встретимся в какой-нибудь корчме. Посидим, погутарим.
— Встретимся, — охотно кивнул Михаил. — Я как раз одну очень неплохую харчевню знаю.
— Вот и славно. Ты это… про девку Анфиску-то спроси, не забудь. Я куплю — уж больно ядреная! Ух!
Народная сказительница госпожа Айрилдин-биби, как и положено всякой уважающей себя вдове средней руки, жила в собственном, доставшемся от покойного супруга, домике, расположенном на северной окраине города, почти что у самых ворот. Вокруг дома, в небольшом садике, росли яблони и вишни, по ним Ратников и опознал нужный ему дом. Корягин, сославшись на важные дела, сопровождать его сюда отказался. Да и зачем он тут нужен? Спасибо, просьбой не пренебрег — кое-что про сказительницу вызнал.
Ратников, поблагодарив, сразу же туда и направился, правда, по пути ненадолго задержался, встретившись с кривоногим посланцем йисута, которому и поведал о Михаиле Черниговском. Не все, конечно, так, самую малость, куда меньше, чем Корягину, впрочем, тому Миша тоже мало что рассказал. А зачем болтать лишнего? Любую информацию нужно выдавать постепенно, тем более, надоели уже все эти интриги до чертиков, не о том нужно было сейчас думать, вовсе не о том.
Айрилдин-биби — это сейчас была ниточка. Не зря же она про кровавых демонов что-то болтала — значит, знала или по крайней мере хотя бы краем уха что-то такое слышала, а для Ратникова нынче любая информация была нужна, как воздух. Вот затем к сказочнице и явился.
Как и принято, доложил пожилому рабу-привратнику: мол, к госпоже сказительнице пожаловал с важным делом — пригласить к одной влиятельной даме за очень приличную плату.
— К важной госпоже, говоришь? — приложив руку к уху, переспросил невольник. — Добро дело, вах. Сейчас, доложу хозяйке.
Сказочница Айрилдин-биби приняла посетителя не то чтоб очень приветливо, но и не так, как незваного гостя. Пирогов на стол не поставила, но выслушала внимательно, не перебивая. Потому улыбнулась, кликнула служку с выпивкой:
— Испей, господин. Знать, снова красавица Ак-ханум по моим сказкам соскучилась?
— О, да, уважаемая Айрилдин-биби. Особенно ей одна рассказка понравилась — про демонов кровавых, как они у несчастных кровь пьют сверкающим зубом! Вот это сказка, так сказка — страшная, аж жуть. Хорошо, хоть на самом деле таких упырей нету! — Покачав головой, Ратников прикрыл глаза и перекрестился. — Упаси, Господи.
— Напрасно ты, любезный, думаешь, что их нету, — усмехнулась Айрилдин-биби. — Встречаются еще даже у нас здесь. Не все, что я говорю, — выдумка.
— Да ну! Быть такого не может.
— А про упырей кровавых мне сам человек, от них пострадавший, рассказывал. Раб бывший… правда, он потом сгинул, неизвестно где — видать, достали таки демоны.
— Нечистая сила! — Михаил снова перекрестился и разочарованно хмыкнул: напрасно он надеялся — похоже, сказочница не особенно-то чего и знала.
Нет, не ниточка то была — паутинка… за которую все же стоило осторожненько потянуть, раз уж пришел.
— А что за человек-то был? Ну который…
— Я ж тебе говорю — бывший раб, молоденький такой булгарин… Его кто-то из приказчиков продал…
А вот это уже горячее! Кто-то из приказчиков… не Иштым ли?
— …продал одному моему знакомцу, ну, а тот мне уступить хотел — я как раз проворного слугу искала, вот и с этим булгаром поговорила… да только сбежал он в тот же день и сгинул.
— Домой, наверное, подался, в Булгар.
— Ага, от которого одни стены остались. Думаю, не дошел он до дома… мало ли мертвяков по весне в Итиле-реке всплывает?
— А что он рассказывал-то? Видишь ли, уважаемая Айрилдин-биби, я уже не от первого человека такую жуть слышу.
— Ага! — Сказительница потерла руки и зябко поежилась. — И тебя, любезнейший, проняло? То-то же. Могу повторить, что помню… Будто бы взялись того несчастного продавать, поначалу оно все, как обычно, было — пришли покупатели, раздели всех да осмотрели, а потом… потом привезли в одно место да начали по одному таскать… то ли в кузницу, то ли в пивоварню…
— В пивоварню?!
— Булгарин так сказывал. Пахло там… ну, как от арьки или от забродившего меда. И вот там-то его упырь за руку и кусил! Сверкающим зубом! А кровь потом — в чарку, небольшую такую…
— А потом что?
— Да ничего. Есть его упырь не стал — отпустил…
— А что за упырь-то?
— Белый… и вроде как — женщина!
— Женщина?! Ведьма, что ли?
— Может, и ведьма. Булгарин сказывал, что вся в белом. Халат белый, тоненький, короткий, бурнус белый, повязка на лице белая — одни глаза торчат. Красивые такие глаза. И ноги — красивые.
— Чьи ноги?
— Ну, упыря этого.
Изобразив на лице недоверчивость, Ратников помотал головой:
— А не врет твой булгарин?
— А врет, так не слушай, — обиделась сказочница. — С чего ему врать-то? Ак-ханум я эту сказку рассказывала, так она недоверием не страдала.
— Ладно, ладно, — Михаил покладисто махнул рукой. — Что и говорить — чего только на свете не бывает! А где это все было-то, булгарин не сказал? Что за приказчик-то?
— Да кто знает? Булгарин не сказывал, а я не выпытывала… и тебе, любезный мой господин, не советую.
— Да мне и не надобно. Это ж подумать только — жуть-то какая! Так что, уважаемая Айрилдин-биби, когда к нам на усадьбу пожалуешь?
— А когда позовете, тогда и приду. Долго ли мне собраться?
— Вот и славно… Так и передам госпоже.
— Передай, передай. Что ж она сама-то не заглянула? Обычно заглядывает.
— Так некогда пока. Праздники всякие, то да се… У богатых да знатных жизнь занятая!
Может быть, тот несчастный раб и рассказал что-то конкретное, но сказочница, не будь дурой, на этот счет хранила глухое молчание. Да и черт с ней, не пытать же! Одно можно было уже утверждать наверняка… почти наверняка: приказчик Иштым явно здесь при делах. Если все так вот и представить — связанные с приказчиком (или даже с самим Эльчи-беем) людокрады отбирают под заказ нужных рабов — молоденьких и здоровых, затем делают экспресс-анализ крови, потом кого-то отправляют в степь, а кого-то — обратно приказчику, на следующий раз оставляют… Ага, а Иштым этот, похоже, хмырь тот еще — кое-кем из рабов втихаря приторговывает, пускает налево — отсюда и информация просочилась. Итак… Эльчибеев приказчик Иштым.
Михаил придержал коня, осмотрелся — погруженный в мысли, не очень и замечал, куда сейчас едет. Ага… вон, слева — купол церкви Хевронии, а справа — громада мечети. Там — квартал медников, а за ним… За ним — в двух кварталах — обширное подворье Эльчи-бея.
Туда молодой человек и поехал, погнал коня, отворачиваясь от начавшегося вдруг снегопада. Хорошо еще, что вырвавшийся из вольных степей ветер здесь, в городе, ослабевал, теряя всю свою силу, насквозь уже не продувал, лишь крутил под ногами поземку.
Тьфу ты, черт!
Михаил резко натянул поводья и, выругавшись, хлопнул себя по лбу, вовремя задавшись вопросом: а куда же он, собственно, едет-то? Посмотреть на Иштыма-приказчика, так того, по словам Корягина, и след давно простыл! Свалил куда-то приказчик… А парень-то тот босоногий не по его ли приказу убит? Или по приказу истинных хозяев приказчика — людокрадов? Просто устранили лишнего свидетеля… Только тогда — как они на него вышли? Кондотьер опростоволосился, парня не смог взять незаметно да притащил за собой «хвоста»? Очень может быть. Как может быть и другое — за приказчиком давно и плотно следили, подозревая его в ненадежности! Куда ни кинь, всюду клин. И так, и этак худо.
Что же делать-то… что?
Если людокрады здесь, если они берут… совсем недавно брали кровь на анализ… Стоп, стоп, стоп!
Какая-то важная мысль вдруг возникла на миг в голове Михаила… мелькнула и пропала, так бывает… И надо было ее срочно поймать! О чем он думал-то? О людокрадах, да… о несчастном босом парне, о дырочке — едва заметном пятнышке — на его локтевом сгибе… весьма характерной дырочке… явно след шприца. Да, да — брали кровь… или делали укол… нет, скорее — кровь, зачем ему укол-то делать?
Думай, думай. Миша! Лови мысль, ищи.
О чем он еще-то размышлял? О! О словах булгарина. Об упыре кровавом… упырше! Белый халат, белая повязка… да-да-да… белая палата, крашеная дверь… Нет, это Багрицкий… не о нем надо думать. А о ком? Ну, конечно же — о женщине! О той самой, с красивыми ногами и в белом халатике, что брала кровь. Женщина! Медсестричка чертова… не Алия ли часом? Да пусть даже и не она, пусть другая… но это ведь современная женщина, ему, Ратникову, современная и которая вынуждена какое-то время здесь жить. И что, она все время сидит где-то взаперти? Да быть такого не может!
Надо лишь ее найти, точнее — поймать на какую-то приманку. На какую именно — вот об этом нужно подумать! Кстати, если уж употреблять рыбацкие термины, то почему бы не использовать в качестве блесны подозрительного новгородца Окуня Рыбакова? Он ведь как-то связан с приказчиком… а приказчик — допустим — с людокрадами, с торговцами человеческими органами, а значит — и с медсестрой.
Ищите женщину, как говорят французы, — шерше ля фам!
Только с Окунем этим очень осторожно надо… не выдать бы себя, не спугнуть бы дичь. Окунь. Окунь Рыбаков. Не зря ведь он про ханский караван спрашивал! Хочет побыстрее вывезти приготовленных на органы рабов?
Почему бы и нет?
Хотя, может, он и не при делах вовсе. Женщину надо искать, медсестру эту чертову! Тогда, наверное, все вопросы проясняться и главный — с браслетиками. Как-то ведь надо будет вместе с Артемом отсюда выбираться. Артем… Йисут этот проклятый… Черт! Парня ведь еще нужно выручить.
Решив срезать путь у излучины реки — так было к усадьбе ближе, молодой человек поворотил коня и, спустившись к заснеженной пристани, увидал собравшуюся там чем-то взволнованную толпу.
Кто-то что-то говорил, кто-то крестился, явно было видно — что-то случилось.
— Эй, парень, — спешившись, Ратников схватил за рукав пробегавшего мимо мальчишку. — Что там такое-то? Стихийный митинг против повышения цен за услуги ЖКХ?
— Чего?! — парнишка захлопал глазами.
— Что там такое?
— А-а-а… Иштыма, приказчика господина Эльчи-бея, в проруби выловили. Мертвого.
— Да что ты говоришь!
Михаил аж зубами скрежетнул — вот это была новость!
— И что — совсем мертвый?
— Совсем, совсем.
— И это точно — приказчик Иштым!
— Да точно! Его тут все знают, он здесь, у пристани, когда-то жил.
— Ладно, беги, брат…
Сунув мальчишке маленькую зеленую бусину, кое-где игравшую роль мелких денег, Ратников спустился ближе к реке…
Иштым! Да-а… правильно парень сказал — мертвее мертвого.
— И как же так получилось-то, люди добрые?
— Да говорят, ехал на тот берег, да лошадь поскользнулась на льду. Приказчик в седле не удержался — и прямо в прорубь.
Прямо в прорубь — вот так-то! Как-то он уж очень удачно упал. Теперь и впрямь все концы — в воду.
