Глава 6
Лето 1245 года. Приазовские степи
ХАЛАТ И ВОЙЛОЧНАЯ ШАПКА
И грозный соленый бушующий вал
О шлюпку волну за волной разбивал…
Александр Жаров.
Заветный камень
В этот день никто не работал, даже самый последний раб! Приехали гости из соседних кочевий; бросив стада помощникам, явились пастухи с дальних пастбищ, вообще в степи, рядом с ордой Ак-ханум, стало довольно многолюдно и весело. Уже с раннего утра суетились: расстилали кошмы, размечали места для игрищ, женщины варили в котлах мясо — готовились к пиру. Хмельной напиток из кобыльего молока — «айран» — приготовили еще загодя, целых два чана, да еще имелось и вино — так что молодая хозяйка ходила с утра пьяная, ничуть этого не стесняясь!
Напились и воины — неутомимые степные джигиты, некоторые уже валялись в траве, впрочем, большинство все же дождалось гостей, церемонно встречаемых раскрасневшейся и веселой госпожой Ак-ханум.
Ратников только головой качал, потягивая айран из глиняной плошки:
— Ну и дела! Столько пить! Ладно мужики, но госпожа-то!
— Да не такая уж она и пьяница! — хлопнув Михаила по плечу, захохотал сидевший на кошме рядом Кузьма. — Но выпить любит. Они тут все выпить любят, потом пьяные своими похождениями хвастают, а кто не пьет — так тот вообще худой человек, нехороший! С таким и знаться-то не будут.
Ратников не поверил:
— Неужто — так?
— Так, милай, так! Чингисхан ихний уж как с пьянством не боролся… а не победил! Единственный враг, что над ним верх взял, — так-то.
— Ну да, ну да, — Миша закусил крылышком куропатки. — Сейчас напьются, буянить будут, морды друг дружке бить.
Кузьма вдруг расхохотался:
— Не-е, милай, что ты! Они во хмелю не драчливы, наоборот — веселы да добры изрядно. Кто дерется, считается — совсем уж плохой человек, бес, мол, в него злобный вселился.
Ратников больше ничего не сказал, лишь ухмыльнулся. Невольники и слуги сидели за кибитками, на расстеленной прямо в траве кошме дымилось только что приготовленное угощение — куропатки, жеребятина, пресные лепешки.
— Сейчас еще выпьем да пойдем на состязания смотреть, — почесав живот, улыбнулся рыжебородый. — Интересно.
— А мы, дядько Кузьма, не пойдем, — повернув голову, Прохор подмигнул сидевшему рядом брату. — Лучше поспим малость.
— Какое — поспим?! — неожиданно возмутился старшой. — Хотите, чтоб вас на праздник плетьми пригнали? Так это у них живо.
— Ладно, — махнув рукой, Михаил поставил на кошму плошку. — Идем, что ли, взглянем.
Они пришли вовремя, уже как раз начинались ристалища. Сперва, как водится, соревновались джигиты — кто быстрей скачет, кто лучше пошлет стрелу и все такое прочее. Управлялись с лошадьми ловко — Ратников не раз и не два свистел в восхищении — что и понятно — кочевники все же, лет с трех на коне, а без лошади и жизни нет. Да, в степи — так. Кони там — все! И богатство, и пища, да и вообще — жизненная необходимость.
— Хэй, Амир, хэй! — сидя на белой кобылице, накрытой бело-голубым — счастливые цвета — чепраком, Ак-ханум азартно подбадривала джигитов, то и дело прикладываясь к небольшому серебряному кувшинчику, что держала на подносе стоявшая рядом управительница — старая карга Казы-Айрак, ради праздника обрядившаяся в длинный, богато расшитый жемчугом, халат густого темно-синего цвета.
— Давай, обгоняй его!
Подобные крики и без перевода понять было нетрудно.
Джигитовка закончилась победой какого-то молодого парня с плоским и невозмутим лицом, как у какого-нибудь гурона. Ну, точно — вылитый индеец, Виннету, ему бы еще и перья…
Ак-ханум спешилась и самолично поднесла молодцу фаянсовую чашу с айраном — арькой. Джигит выхлебал подношение в один присест и, утерев губы рукавом, довольно крякнул:
— Якши!
Оба — и «Виннету», и ханум, вновь вскочили на лошадей и поехали смотреть на борцов. Тут и идти-то было всего ничего — рядом, но, как уже подметил Ратников, степняки не очень-то любили ходить пешком, даже и десять шагов — а все равно на лошади проедут. Миша даже улыбнулся, вспомнив некоторых своих знакомых, — до магазина сто метров, а все равно на машине надо! Ну, что за люди? Монголы! Как есть — монголы. К тому же и насчет спиртного — очень, очень много общего.
А борцы состязались интересно! Раздевшись до пояса, кружили друг против друга, кружили, выжидая удобный момент, потом — раз! И один из соперников оказывался поверженным. Как-то очень уж быстро.
Потом, уже ближе к полудню, начался, собственно, пир. То, что каждый из гостей к этому времени был, так сказать, очень даже подшофе, не считалось. Подумаешь, немножко выпили, разогрелись, теперь можно было предаться кутежу и по-настоящему, чтоб небесам жарко стало!
Почетные гости конечно же скрылись в юрте ханум, и что там конкретно происходило, Михаил не видел, правда, время от времени некоторых, особенно уставших, гостей, выносили поблевать… Те облегчались, отлеживались… и снова — в юрту, а там уже пели песни. Сначала — протяжные, грустные, затем — все веселее.
— Сейчас и в пляс пойдут, — ухмыльнулся Прохор.
Невольники снова сидели за кибитками, под присмотром Кузьмы и двух юных воинов, коим еще рановато было потреблять арьку в столь безбожном количестве. Оттого воины злились и неприязненно посматривали на рабов.
— А что вы думали? — ухмыльнулся Кузьма. — Сторожа, она и есть — сторожа. Как ни старайтесь — не убежите, стрела догонит.
— А стреляют они хорошо, — вздохнул Федька. — Сам видел.
Старший братец его махнул рукой:
— Да все мы видели. Что там, осталось еще хмельное-то?
— Да есть, — Ратников улыбнулся, плеснул из бурдюка в плошку. — Что, по нраву пришлось?
— Не, не по нраву. Наши меды да квас куда лучше! А это… лошадиной пахнет.
— Так не пей!
— Хэ… не пей. А вот выпью!
— Понятно. Как говорится, на халяву и уксус сладкий, и хлорка — творог.
Михаил еще хотел что-то добавить или о чем-то спросить у Кузьмы, но не успел: в степи, за кибитками вдруг послышался стук копыт и чей-то протяжный крик, явно не праздничный… скорей, это был крик боли и ужаса.
— Глянь-ка! — привстал Ратников. — Это случаем не наш Джама скачет?
Щурясь от уже начинавшего клониться к закату солнышка, Кузьма приложил ладонь ко лбу:
— Да, это Джама. И чего он так несется-то? Арьки ему все равно не нальют — молод еще.
— Эй, гей! — на ходу кричал юный всадник. — Эй!
Наброшенная на голове тело баранья жилетка его распахнулась, с плеча стекала кровь… Немного не доскакав до кибиток, парнишка вдруг свалился в траву и застонал.
Переглянувшись, невольники бросились к нему:
— Эй, Джама! Джама!
Ратников осторожно приподнял подростка за плечи… Джама застонал. Ранен!
— Бродники! Угоняют стада… скажите ханум.
Кузьма опрометью бросился к юрте… И тотчас же оттуда выскочили все — и сама хозяйка кочевья, и ее почетные гости, включая раскрасневшегося от выпивки «Виннету».
— Бродники… — дернувшись, повторил Джама.
Ак-ханум присела рядом, что-то переспросила, затем погладила парнишку по волосам… потом резко вскочила, что-то крикнула…
Вмиг протрезвевшие джигиты живо взметнулись на лошадей. «Виннету» что-то гортанно скомандовал, построил людей… Ак-ханум тем временем забежала в юрту… и выбежала уже в блестящей кольчуге и шлеме с бармицей. Усевшись в седло, выхватила из ножен сверкающую, словно тысяча солнц, саблю, взмахнула…
И все орда умчалась, неведомо куда, в степь, и стук копыт затих, растворяясь в бескрайних просторах.
К раненому подошел какой-то старик, седой, как лунь, по знаку его невольники перенесли парня в кибитку. Джама молча терпел боль и улыбался.
— Выздоровеет, — негромко промолвил Кузьма. — Старик Акчинай — хороший лекарь.
— Дай-то бог, — Ратников пождал губы. Всем было жаль мальчишку. Снова вдруг вспомнился Артем — как-то он там, в этом непонятном и неизвестном Сарае? Впрочем, караван, наверное, еще и не добрался до тех мест. Одно хорошо — дороги там безопасные, за этим еще со времен Чингисхана зорко следит специальная — ямская — стража.
Отыскать Тему, уехать… вот, обратно сюда. А дальше? А дальше — искать людокрадов, следить — ничего другого и не остается-то. Правда, в самом крайнем случае можно попытаться добраться до Новгорода или в орденские тевтонские земли — там ведь тоже должны быть браслетики! Нужно только их найти… вернее — отыскать нужных людей. А там…
Миша вздохнул… и вздрогнул, снова услышав крики, на это раз, правда, похоже, что радостные. Ну да — вон и топот, и пыль. Возвращаются, возвращаются джигиты, недолго и ездили…
— Хэй! Хэй! Хурра-а-а-а!!!
Кузьма бросился к Ак-ханум, помог спуститься с лошади. Хозяйка выглядела раскрасневшейся и довольной.
— Бродники убежали, — вернувшись к кибиткам, с ухмылкой поведал старшой. — Не так-то много их и было, шпыней. Думали — раз пир, так все перепьются, не дюжи будут и скакать. Просчитались, одначе!
— Так что? — Ратников почесал бородку. — Отбили стада-то?
— Отбили. Быстро отбили — говорю ж, бродники сами разбежались. Просто на обратном пути пока с гостями прощались, то се…
— Понятно… Ну что, Кузьма, спать сегодня пораньше ляжем?
— Да уж поспим… всяко. — Старшой потянулся и смачно зевнул. — Там наши пленника взяли — пойду, взгляну, любопытно больно.
— И я с тобою, Кузьма, — тут же встрепенулся Миша. — Все равно не спится что-то.
Рыжебородый махнул рукой:
— Ну, пошли… Бродник-то, верно, в яме.
Пленник оказался дюжим мужиком с кудлатой непокорною бородищею и звероватым взглядом. Был он похож то ли на Стеньку Разина, то ли на известного рок-музыканта Шнура. Вел он себя, впрочем, тихо — не ругался, очами не сверкал, а лишь что-то шептал одними губами, скорее всего — молился.
Однако, вовсе не молитвы бродника привлекли пристальное внимание Миши, а его одежка: из-под распахнутого армяка торчала… нет, не рубаха с вышивкой, хотя издалека именно так и казалось… Не рубаха — футболка с надписью «Harvard University Team»!
— Платье у тебя баское! — ухмыльнулся Ратников. — Откель?
Сидевший в ямине разбойник поднял голову:
— Попить дай!
— Дам. — С дозволения Кузьмы Михаил сбегал за арькой, опустил на веревке глиняный кувшин вниз. — Пей… Ну, так откуда платье-то?
— С моря. В заливе на камнях нашел.
— Точно в заливе? Не врешь?
— А чего мне врать-то?
И в самом деле…
Гуляющие угомонились к утру, невольники как раз встали, как обычно, вместе с солнышком — в эту (и не только в эту) эпоху все так вставали.
Ратников потянулся — спина после этого чертова войлока боле-е-ела! Радикулит бы не подхватить или какой-нибудь, не дай бог, артроз.
Проснувшиеся невольники выстроились — похоже, сегодня они должны были что-то рыть.
— Эй, рыжий. — Голос молодой хозяйки кочевья прозвучал резко, словно выстрел в ночи.
— Да, моя госпожа? — Повернувшись, низко поклонился старшой.
— Этого я беру с собой. — Подъехав ближе все на той же резвой белой кобыле, Ак-ханум указала камчой на Ратникова. — Слышишь ты, урусут, побежишь рядом с моей лошадью.
Михаил поклонился, пряча улыбку:
— Слушаюсь и повинуюсь, госпожа.
— Ну, тогда вперед!
Огрев кобылу камчой, хозяйка кочевья унеслась в степь столь проворно, что Ратникову стоило немалых трудов ее догнать, хоть и бегал он быстро. Хорошо, что красавица смилостивилась, пустила лошадь шагом. По бокам ее ехали невозмутимые мальчики-воины, Миша же, как ему и было указано, зашагал рядом с юной вдовой.
— Знаешь, зачем я тебя взяла? — улыбнувшись, искоса посмотрела девушка.
— Нет, госпожа.
— Будешь меня развлекать! Путь не такой уж и близкий, а эти юноши мне надоели… к тому же они мало чего интересного могут мне рассказать.
— А куда мы едем, госпожа?
— Тебя это очень волнует? К морю.
— Славно, — улыбнулся Ратников. — Мне нравится море.
— А мне — не очень. Просто хочу выкупаться… после вчерашнего пира. А потом — поваляться в росе!
Михаил хмыкнул:
— Хорошее дело.
— Ну что ты замолчал? Рассказывай что-нибудь.
— О чем ты хочешь услышать, моя госпожа?
— Обо всем! — Ак-ханум передернула плечами. — Расскажи мне, как живут в урусутских городах? Неужели все время — на одном месте?
— Ну да, — задумчиво кивнул Михаил. — Все время — на одном. У бояр, правда, еще и за городом усадьбы есть, а у людей обычных…
— Ужас какой! Неужели же можно так — все время внутри городских стен, без простора?!
— Так и живем, госпожа.
— Я бы так не смогла. В Сарай-то приезжаю, потому что повелитель велит. Да и весело там бывает. И все же — пусть и выстроят мне дворец, а все равно в юрте жить буду.
— Это потому что ты любишь степь, госпожа. Любишь простор, волю…
— И еще — свежий шепот трав! И ветер — в лицо, и степные цветы, и синий купол неба.
— Каждому свое, — улыбнулся Ратников. — Кому-то степь, а кому-то — город.
Потом они говорили об охоте, о праздниках, в основном, конечно, рассказывала Ак-ханум, а Михаил слушал да иногда поддакивал. Девушка смеялась, дурачилась — пускала коня вскачь, оборачивалась, махала рукою. Ишь, развеселилась… впрочем, а что ей еще делать-то? Просторы — просторами, но ведь и общения иногда хочется, простого человеческого общения, и вовсе не с теми, кто уже давно примелькался, кого и без того, как облупленных, знаешь.
Так, незаметно, добрались и до моря — оно встало, казалось, прямо из трав, такое же бескрайнее, как и степь, как небо.
— Ждите здесь!
Спрыгнув с коня, Ак-ханум быстро разделась, ничуть не стесняясь, и, смеясь, побежала к воде… вот, взвизгнув, присела… нырнула… окатилась водою, поплыла. Потом выбралась на песчаную косу, встала, подставив тело солнцу, красивая, как фея утренних зорь. Жаль, далековато встала, не все подробности рассмотришь…
Подумав так, Ратников устыдился подобного цинизма и, отвернувшись, стал смотреть совершенно в другую сторону, в степь, в блеклое небо с черными крапинками птиц. Прямо над ухом зажужжал откуда-то прилетевший шмель, вот исчез, улетел куда-то по своим делам… ан, нет — звук остался.
Михаил помахал рукой и вдруг замер, ощутив, что звук-то доносился откуда издали! Обернулся к морю и увидел… шхуну! Небольшое одномачтовое суденышко, опустив паруса ввиду полного штиля, неспешно шло на моторе, оставляя после себя след грязно-белой пены! Шхуна, черт побери! Или, как она там называется, — моторный бот? Да как бы не называлось — не для тринадцатого века кораблик.
От излучины, от лукоморья, к шхуне направлялась лодка. Откуда она взялась, Миша так и не понял, скорее всего — из-за мыса. В лодке сидели двое… нет, трое! И третьей была Ак-ханум! Вот девчонка дернулась… да-а-а — похоже, ее затащили насильно. А вот не купайся голой… хотя, с другой стороны, до изобретения купальников еще очень и очень долго.
Ратников взволнованно подбежал к воинам:
— Эй, куда смотрите, разини?!
Куда-куда… куда и он — в степь. Не положено им было на раздетую госпожу смотреть — вот они и не смотрели, идиоты стеснительные. Нет, чтоб во все глаза пялиться, глядишь — и лодку, и кораблик этот вовремя бы заметили. А теперь что? В стойбище без хозяйки не явишься — хребет точно сломают, а в степи тоже лихих людишек хватает.
Черт! Это ж надо… все, считай что на мази было. Еще б немного — поехали бы в Сарай, там бы отыскали Темку… Эх!
Ага, вот лодка ткнулась в борт шхуны… Активно дергающуюся пленницу передали на палубу… Опа! Двинули по лицу, сволочи! Куда-то потащили… видно, бросили в каюту или в трюм.
Вновь затарахтел двигатель. Уходят, что ли? Да уж, невезуха — уходят… Впрочем, кажется, недалеко.
Подойдя ближе к косе, шхуна застопорила ход и бросила якорь метрах в двадцати от берега.
— Эй, вы, а ну — цыц!!! — Ратников резко приструнил бросившихся было в воду воинов. — Перестреляют вас, как куропаток… вернее — как рыбин. Русский знает кто?
— Я, бачка! — Обернулся один из парней, постарше и, видать, поумнее других.
— Тамбовский волк тебе бачка, — внимательно вглядываясь в морскую гладь, Михаил усмехнулся. — Во-он тот большой камень на косе видите?
— Камень? Да, да.
— Плаваете хорошо?
— Плавать? Совсем нет, бачка.
— Это плохо. Ладно, от того камня сможете в лиходеев стрелой попасть?
— Стрелой? — Воины переглянулись и радостно закивали — мол, не вопрос.
— Тогда вот что — незаметно туда проберитесь. Так, чтоб вас с корабля не видели… не знаю даже, как.
— Не увидят, — заверил парень. — Мы за лошадь прятаться. Пусть там думать — дикий табун.
— Якши… — Миша довольно кивнул. — Тогда вперед, не стойте. Ну, а я уж — вплавь.
И улыбнулся, глядя, как парни, свесившись по бокам седел, пустили коней вскачь. Действительно, со стороны — полное впечатление, что одни лошади мчатся. Молодцы, джигиты! И, самое главное, что они сейчас его, Михаила, послушались, не стали артачиться, выступать. Не глупые, да — понимали, что в подобной гнилой ситуации надо ловить любой, даже самый завалящий, шанс. Впрочем, Ратников отнюдь не считал себя завалящим. Тем более очень хотелось узнать — что там, на шхуне? А вдруг, да и браслетик отыщется? Да и девчонку, честно говоря, было жалко. Что они там с ней сделают? А все, что угодно.
Таясь за кустами, Михаил пробрался по берегу как можно ближе к стоящему на якоре кораблю. Присмотрелся — палуба была чистой — и, не раздумывая, бросился в воду, поплыл — самое главное было сейчас добраться до судна, чтоб не заметили.
Быстрее, быстрей… Ага! Есть.
По светло-серому борту, на скуле, тянулись белые буквы — «Эспаньола». Стивенсона начитались, романтики хреновы…
Ухватившись руками за якорную цепь, Ратников подтянулся и, оказавшись на палубе, затаился за небольшой надстройкой, скрывавшей вход в трюм или в машинное отделение. Да-а, и в самом деле, назвать это суденышко шхуной можно было бы лишь с большой натяжкой. Скорее, мотобот или даже шестивесельный ял, только что — с настланной палубой и мотором, короче — клуб и художественная самодеятельность или моделист-конструктор.
Прислушиваясь, Ратников наморщил нос — откуда-то вдруг сильно пахнуло соляркой, и тут же из трюма — машинного отделения? — донеслись приглушенные голоса. А вот и чья-то голова показалась:
— Аслан! Эй, Аслан! Говорил же — сальники менять придется. Теперь точно — до вечера встанем.
— Стоять можем и до вечера… — В кормовой надстройке резко распахнулась дверь. — Главное — товар не упустить.
— Да не упустим. Слышь, Аслан… мы кое-какие детали на палубу вытащим, промоем соляркой, а то там, в машинном, духота невыносимая.
— Промывайте. Только смотрите не курите рядом, а то на хрен разнесете тут все.
Из каюты донесся приглушенный стон, явно женский… Миша скрипнул зубами.
— Ладно, делайте… Пойду пока дикаркой займусь, а то Фосген один не справится.
— Ишь, дикаркой… — завистливо произнесли под палубой. — Слышь, Палыч, они сейчас там девку пялят. Вот бы нам дали попробовать!
— Ага… догонят и еще дадут. Давай, Кешка, не зуди — работай. До вечера еще много чего надобно сделать.
В каюте снова застонали… А вот вдруг послышался смех. Неприятный такой, скорее даже — гогот.
Ратников проскользнул к двери, подхватил валявшийся у борта лом…
— Ах ты ж сука! Ты ж его грохнула, тварь! Фосген, эй, Фосген, ты че? Ну, я тебя сейчас, падла дикая, приласкаю…
Миша успел вовремя — здоровенный, голый по пояс бугай, заросший густой серовато-коричневой шерстью, как раз размахнулся, явно намереваясь ударить пленницу, привязанную за руки и ноги к койке. Меж ногами девушки, безжизненно опустил голову какой-то ферт со спущенными штанами и в рваной полосатой майке… Ак-ханум наверняка переломала ему шею бедрами, чем теперь и возмущался шерстнатый Аслан, правда, возмущался недолго — Ратников вовсе не собирался с ним миндальничать, тут же проломив ломиком башку.
Удивленно крякнув, похотливец рухнул под койку, и Миша, достав торчавший за поясом незадачливого насильника нож, проворно освободил пленницу.
— Ты вовремя, урусут, — улыбнулась та. — Дай нож, я вырежу остальных!
— Боюсь, они могут быть вооружены, моя госпожа.
— Оружны? Тем хуже для них. — Степная красавица сверкнула очами.
Ох, как она была сейчас красива, какое желание вызывала! Крутые бедра, упругая грудь, растрепанные медные волосы… и пылающие ненавистью глаза!
Бегло осмотрев каюту — уж что успел, Михаил вслед за своей юной госпожой выбежал на палубу… увидев, как шустро юркнула в трюм чья-то выглянувшая было фигура.
— Тут чужаки! Давай наган, Палыч!
Бабах! Бабах! Доски палубы вспучились под ногами от пуль.
— Не пори горячку, Кастет! Сейчас поглядим… чего там.
Бух! И снова выстрелы.
И наглый, донесшийся снизу смех:
— Ничо, суки! Пуль у нас хватит.
— Уходи! — Ратников взял девушку за руку. — Быстро!
— А ты?
— А я задержусь чуток… Прыгай, кому говорю? Прыгай!
Без всякого почтения схватив девчонку в охапку, Михаил выбросил ее в море и издевательски помахал рукой:
— Плыви, краса моя! Еще увидимся.
И тут же присел: кто-то снова высунулся из трюма, на этот раз выпустив автоматную очередь!
Однако…
Наверное, автоматчик задел бы Ратникова, и все стало бы гораздо хуже, если бы не прятавшиеся на скале лучники, поразившие стрелка в руку. Слышно было, как тот орал:
— Ай, Палыч… Чуть руку не продырявили, сволочи.
— Дай-ка сюда машинку, Кешка… Ничего, не канючь — прорвемся. А ну, прикрой…
И снова очередь!
И снова — стрела.
— Ишь, суки, садят… Индейцы проклятые.
Мише, конечно, очень хотелось перешерстить сейчас весь этот кораблик. Однако нужно было еще отыскать Тему, а геройствовать уж потом. Обернувшись, он помахал рукой лучникам, еще раз указав на надстройку… В ответ кто-то поднял руку — ага, поняли, значит. Можно надеяться, стрелков на палубу не выпустят, а раз так…
В три прыжка Ратников снова оказался в каюте, теперь уже осматриваясь куда более внимательнее, нежели прежде.
Узкая койка, на ней и под ней — трупы… Хотя нет, тот, с проломленной башкой, вроде бы дышит. Черт с ним… Что тут еще есть? Полка на стене, какая-то до неузнаваемости засиженная мухами гравюра, привинченная к полу тумбочка. А в ней что? Жаль, не револьвер — какие-то сапоги, миски, консервы… книжка — «Лоции Азовского моря», «Госметеоиздат», 1946 год.
Консервы… Хо! «Юнайтед Стейтс», однако. Свиная тушенка, говядина… Яичный порошок. Нож — финка с наборной плексигласовой ручкой — явно самодельный, говорят, такие «мастырят» на зонах. Больше ничего интересного.
Черт! Снова выстрелы…
Так и стрел не напасешься… Бабах!!!
Миша едва успел зажать ладонями уши — вот это бабахнуло! Вот это приложило! Скрывавшиеся в трюме гопники, похоже, не придумали больше ничего лучшего, как швырнуть в каюту гранату, рискуя утопить свое суденышко! Ну, придурки… Однако, если б кинули поточнее… если б им дали кинуть…
Да ну вас к черту, ребята!
Выскочив на палубу, молодой человек перевалился через борт и нырнул в воду, старясь вынырнуть как можно дальше от корабля.
Вынырнул, отдышался, поплыл… Как раз к камню!
Джигиты ждали там, а с ними и Ак-ханум, уже накинувшая чей-то халат.
— Что там такое?
— Уходим. И побыстрее. Там — демоны.
— Я уже поняла, что демоны, — задумчиво усмехнулась краса степей. — И все же они смертны. Впрочем, хорошо, что Господь дал нам степи, а не море. Уходим.
На шхуне запустили двигатель. Ага, выбрались все-таки, сволочи. Вот выбрали якорь… Отвалили, разворачиваясь курсом в открытое море. «Эспаньола», блин… Пираты недорезанные. Впрочем, этим парням сейчас несладко пришлось. Один — труп, второй — раненый.
Проводив тающую в морской дымке шхуну глазами, джигиты вскочили на коней и вслед за своей госпожой неспешно направились в степь.
Ратников, как и раньше, шагал возле лошади Ак-ханум.
— Я в долгу перед тобой, — вскользь заметила девушка. Потом усмехнулась, кивнула на воинов: — И все они — тоже. Если б со мной что случилось, им бы переломали хребты.
— И тебе их не жалко?
— Жалко. Но таков уж обычай. Все забываю спросить… как тебя зовут, раб? Впрочем… отныне ты больше не раб! И можешь идти, куда хочешь.
— Ты меня гонишь, моя госпожа?
— О, нет, я не такая неблагодарная, как ты почему-то думаешь! Конечно же оставайся в нашем кочевье. Но свободным, не рабом.
— Благодарю тебя, моя госпожа!
— Так ты не сказал свое имя.
— Михаил.
— Михаил? Надо же, как Святой Михаил Архангел. Я позову тебя сегодня в свою юрту… вовсе не за тем, о чем ты, может быть, думаешь.
— Да ничего я такого не думаю, госпожа.
Владычица сдержала свое слово — вечером прислала служанку. К этому времени уже все кочевье знало — урус Михаил больше не раб, а свободный воин. Отнеслись с уважением, особенно те молодые парнишки, что едва не проворонили свою госпожу. Старший из них, четырнадцатилетний Утчигин, улучив момент, отвел бывшего невольника в сторону:
— Михаил, брат наш. Мы — я, Уриу, Джангазак и Карнай — мы все хотеть угощать тебя арька!
— А вам уже можно пить?
— Нет, но… сейчас можно. Госпожа разрешила.
— Ну, раз сама госпожа… Ладно, уж не буду ссылаться на то, что не спаиваю подростков. Сегодня я иду к госпоже… а вот завтра вечером и посидим. Где только?
— Там. За кибитками. Я покажу.
Владычица Ак-ханум встретила Ратникова приветливо — ну, еще бы! Угостила арькой из золотой чаши, выпила и сама, не без этого, потом горделиво отдернула занавеску, указав на разложенное на кошме платье — ярко-голубой, с серебристой тесьмою, халат «дэли» и белую войлочную шапку.
— Бери, это твое!
— Ты даришь мне халат и шапку, моя госпожа?
— Дарю. Ну, одевай же! Примерь! И никогда больше не ходи в обносках.
— Красивая одежда. — Михаил живенько облачился в халат, подпоясался желтым — тоже подаренным — поясом, приосанился. — Ну чем я не князь?
— Князь! — Ак-ханум захохотала. — Такой дэли стоит дюжину лошадей — целый табун. Теперь многие в Сарае будут снимать перед тобой шапки. Ты же поедешь со мною в Сарай?
— Если ты позовешь меня, госпожа. Что ж… благодарю за подарок… обмыть бы надо, чтоб хорошо носился.
— Обмыть? Не поняла…
— Ну, арьки выпить.
— А, вот ты про что. Ну конечно же, выпьем, — юная вдовушка согласилась более чем охотно.
А выпив, порозовела, распарилась… и вот уже скинула свой дэли, оставшись в одних шальварах…
Ах, ну как тут удержишься, когда сидит рядом такая вот краса, сверкает глазищами… да еще — полуголая.
— Поцелуй меня в грудь… — наклонившись, тихо произнесла Ак-ханум. — И если хочешь — в губы…
