Глава 1
Лето. Окрестности Чудского озера
ЗАКУРИЛ!
Курение опасно для вашего здоровья!
Предупреждения Минздрава РФ
— Тяни, тяни… Подсекай! — Миша — Михаил Сергеевич Ратников, высокий, с легкой небритостью, брюнет с синими насмешливыми глазами, взмахнув руками, едва не опрокинул лодку.
— Тьфу ты, чтоб тебя! — напарник его, Василий, выругался и конечно же упустил поклевку, в чем тут же обвинил Мишу.
— Да ла-а-адно! — беззлобно отмахнулся тот. — Лучшая рыба — колбаса! Пошли-ка лучше выпьем.
— Подожди, может, клюнет еще… Чувствую ведь — крупняк!
— Ага, — зачерпнув ладонью воду, Михаил сполоснул лицо — слишком уж румяное: то ли загорелое, то ли — с перепоя.
Нет, с перепоя не должно бы, не так-то уж много вчера и пили. Так, бутылку «Тенесси» на двоих раскатали — в честь Васиного приезда, который, кстати, бутылочку эту и привез, да еще похвалялся — вот, мол, теперь только виски пью, никакой водки или там коньяка поддельного — оттого и голова по утрам не болит, да и вообще — на мир веселее смотрится.
— Во-во-во! Видал? Блеснула! Хороший такой карасик, со сковородку! Давай-ка, Миха, осторожненько во-он к той коряжине подгреби.
— Да нет тут никаких карасиков, Вася! — Михаил все же взялся за весла, погреб к коряге. — Щуки в лучшем случае или так, окунье да ерши.
— Все равно… Эх! Сачок бы…
— Пиявок ловить? Экий Дуремар выискался. А еще подполковник!
— Сам ты Дуремар, — поправив на голове кепку, Василий прищурился, глядя на вдруг выкатившееся из-за бугра косматое июньское солнышко, желтое, чистое, словно бы умывшееся первой утренней росою.
И озеро было под стать солнышку, чистое, прозрачное, так и называлось — Светлое, и рыбу тут отродясь не ловили, так, если только пацанва совсем мелкая, в основном же наезжали шумными компаниями отдыхать — жарили шашлыки, купались. Для мусора, по указанию местной администрации, был даже поставлен контейнер — коричневый и ржавый, как немецкий фугас — однако заполнялся он быстро, а вывозить вовремя забывали, так что бутылки, банки, пакеты и прочее непотребство уже давно грозило рухнуть в светлые озерные воды, изгадив и чистоту, и прозрачность.
— Что ж они мусор-то никак не вывезут? — выбираясь на берег, посетовал Василий и тут же, с силой хлопнув себя ладонью по шее, выругался: — Ну и комаров же!
— Так утро еще, что ты хочешь! — Михаил засмеялся, вытащил лодку на пляж, посмотрел в чистое, без всяких облаков, небо. — Мы с тобой, Ганс, на ветерке сядем, во-он на том пригорочке, за машиной.
Да — Ганс, даже еще хлеще — Веселый Ганс — именно под таким именем старший питерский опер Василий Ганзеев был когда-то известен в узких кругах деятелей, занимавшихся историческими реконструкциями — когда-то, года три назад или даже больше туда внедрялся, кстати, именно тогда он с Мишей и познакомился, а со временем и подружился, даже дом здесь вот, в псковской глуши, купить посоветовал, а Михаил с радостью согласился, переехал из родного Санкт-Петербурга. Не ради себя, ради жены Маши, Марьюшки, которой жить в современном мегаполисе было ну никак невозможно. А здесь вроде и ничего, за два с половиной года привыкла, даже на «Оке» ездить выучилась и вот совсем недавно — наконец-таки! — родила сына Пашку.
Да Миша и не жалел ни о чем — в здешних местах прижился. Магазин открыл — автозапчастями торговал да прочими промтоварами, усадьбу целую выстроил, с огородом на полгектара, в общем — на жизнь грех было жаловаться. Пашка вот родился, да еще и второй сынишка был — Тема — тому уж тринадцатый год пошел. Не родной, Миша опекунство оформил, но — ближе родного. Сейчас вот, в лагере оздоровительном отдыхал, на Азовском море.
Пока Михаил возился с лодкой, Ганзеев уже вытащил из УАЗика брезент, разложил на траве, под корявой сосною, и теперь лихо кромсал копченую колбасу огромным, как римский меч, ножиком. Завидев подошедшего приятеля, ухмыльнулся:
— А ничего колбаска! Ты хлеб-то захватил?
— Да есть краюшечка.
Вот уже и сели, налили по стопочке «Белой лошади», намазали на ржаной хлебушек паштет с сыром.
— Ну, будем!
— Хорошо пошло! — выпив, довольно улыбнулся Василий. — Все-таки виски лучше, чем водка.
Ратников хмыкнул:
— Ну, ты у нас теперь аристократ, господин подполковник. Шампанское по утрам не лакаешь? Ладно, давай-ка «на вторую ногу»!
Снова выпили, Ганзеев закурил, картинно выпуская дым фиолетово-серыми, качающимися, словно медузы, кольцами. Миша поморщился — ветер подул на него, а курить Ратников давно уже бросил, о чем не жалел ни разу, да и было б о чем жалеть-то.
Василий вдруг вспомнил своего деда, героический, мол, был человек, тоже Василий — в честь него и назвали внука:
— На Третьем Белорусском воевал, Кенигсберг брал…
Выпили и за деда.
Славный выдался денек, солнечный, тихий. К обеду, конечно, разжарит, но сейчас было самое то. Вот только рыба… Однако вовсе не из-за рыбы Михаил притащил сюда гостя, на рыбалку уж можно было и куда подальше уехать, или по речкам, или на Чудское, но… Не рыбу ловить явились оба сюда, на Светлое, ни свет ни заря — для разговора. Много, много вопросов имелось у Ратникова к Веселому Гансу, а под выпивку да на природе даже самый серьезный разговор куда как легче идет, слова прямо сами собой изо рта вылетают.
— Ну, как там с тем делом-то? — наполнив стопки, негромко спросил Миша.
Ничуть не удивившись вопросу, Ганзеев ухмыльнулся, потом уточнил:
— Ты про Кумовкина?
— Ну про кого же?
— Пока под следствием… там неясного много. А детдомовский директор свой «пятерик» получил.
— Мало собаке дали!
— Я тоже считаю, что мало. Но доказательная база, увы… Медсестра их, ну ты помнишь, красивая такая стервочка…
— Алия.
— Да, Алия… Вообще условным сроком отделалась.
— Да как же так?! — Михаил возмущенно всплеснул руками. — Она ж Темку чуть на тот свет не отправила, да и отправила бы, кабы…
— Если бы да кабы на печи росли грибы, сами бы варились, сами в рот валились, — помрачнев, гость махнул рукой. — Свидетелей-то раз два и… Умысла-то не доказать! Так, преступная халатность — ошиблась мол, пробирками, бывает…
— Этак еще и Кумовкина выпустят.
— Не-е, — Василий усмехнулся и погрозил пальцем. — Этот засел крепко. У него ж кроме участия в организованной преступной группе похитителей людей, еще и контрабанда, и наркотики… Сядет. Не по той статье, так по другой. Обязательно сядет!
— Так что ж тянут-то?
— Дело такое, брат. Сложное! Непоняток очень и очень много, а адвокат этим и пользуется.
Да уж, Ратников и сам все прекрасно понимал, и даже — куда лучше, нежели старый питерский опер, которому, если все правду рассказать… ни в жисть не поверит! Да и никто не поверит. Ну, как же — директор детского дома, медсестра и частный предприниматель Николай Кумовкин, подбирая и похищая детей — беспризорников, отправляли их в частную клинику, которая находилась на небольшом эстонском островке… в тысяча девятьсот тридцать восьмом году! Мало того — другой контингент несчастных поступал туда вообще из… тринадцатого века, где как-то совсем случайно оказался Михаил. Выбрался тогда, вернулся, даже жену с собой привез — вот, Машу… Правда, потом еще пару раз пришлось побывать в прошлом, и все из-за этих поганых людокрадов!
Удобно придумали, сволочи — в клинике людей «разбирали» на органы, делали операции — спрятались в тридцать восьмом году, надежно! Поди, господин подполковник, сыщи! Если б не Миша, так и вовсе бы ничего с душегубами этими не было б… Осатанели от наглости, сволочуги, особенно этот их, доктор Лаатс, доктор Отто Лаатс, лучший друг многих фашистских врачей-изуверов. Интересно, успели его «сдать» Красной Армии? Было, было там, кому сдать… скорее всего — на том карьера сего душегуба и закончилась.
А проникать в прошлое оказалось довольно просто — лишь сломать некие браслетики, витые, в виде змейки, желтенькие или бирюзово-синие. Желтенькие — прямиком в тринадцатый век, ну — и обратно, синенькие — в тридцать восьмой год, в предвоенное время.
Ничего сложного — имей только браслеты, которые, как понял Ратников, были все же в ограниченном количестве — какой-то колдун или шаман где-то на севере их заговаривал, делал… неизвестно, зачем. А людокрады — просто пользовались. И тевтонские рыцари, и новгородцы — боярышня Ирина Мирошкинична такую банду организовала, что будьте-нате! Правда, немцы в конкурентах объявились, да и самый главный ее человечек — садист Кнут Карасевич — не так-то и давно был лично Мишей застрелен в орденском бурге.
Рассказать бы обо всем этом Гансу!
Михаил улыбнулся: а ведь можно рассказать, почему бы нет? Только вот господин подполковник воспримет это все, как байку — и не иначе. А как еще-то?
— У тебя Темка-то, говоришь, в лагере? — вспомнил вдруг Ганзеев.
— Ну да, — оторвавшись от своих мыслей, Миша кивнул. — На Азовском море, там, рядом с Приморском.
— Так это Украина ведь.
— Украина. А лагерь хороший — какая-то художественно-образцовая смена. Темка же у меня не дурак!
— Азовское море, — подполковник мечтательно прикрыл глаза. — Там Мелитополь рядом, Молочанск, Токмак… Дед у меня туда в конце сороковых в командировку ездил, служебную, рассказывал кое-что потом… я еще мал был, мало что запомнил. Он ведь в МГБ служил. Кстати! Людокрады и в те места органы перевозили, но куда конкретно… увы, пока глухо! Местные все клиники проверили — ничего.
— Может, плохо искали?
— Не думаю. Там ведь медучреждений не так уж и много. Скорее всего, те деятели просто свернули свои делишки, так, на время, пока все не уляжется…
— Или сменили место.
— Или сменили место, — Ганзеев согласно кивнул. — И это — даже более чем вероятно. Будем искать. Еще по одной?
— Давай. За твое звание.
— Вчера ж вроде пили… А, впрочем, ладно.
— Слышь, подполковник, — смачно зажевав виски молодым зеленым лучком только что с грядки, Ратников согнал присосавшегося ко лбу комара, — вечером сегодня ребята придут, так, посидеть. С тобой поговорить — с новым-то человеком. Да ты знаешь их — Генка Горелухин, Брыкин, бригадир бывший, да Димыч, старлей, участковый. Посидим.
— Посидим, — улыбнулся Василий. — Только ты меня на рыбные-то места отвези, а то ведь засмеют мужики в отделе, скажут — на Чудское озеро ездил и рыбы не привез!
— Ла-адно, — Ратников шутливо отмахнулся. — Будет тебе рыба, Горелухин таких мест полным-полно знает. Поехали уже — баньку истопим.
Допив бутылку — а что там было пить-то, всего-то пол-литра, — друзья уселись в УАЗик и поехали обратно домой, «на усадьбу», как гордо говорил Ратников. И было ведь чем гордиться — забор, ворота затейливые, с резьбою, дом с наличниками узорчатыми, с крыльцом высоким, недавно пристроенным, с летней кузнею, со светелкою, с беседкой просторной, баней — как же без нее-то? И сарай был — гараж для «Оки» Марьюшкиной — «повозки самобеглой», УАЗик же, словно боевой конь, у ворот всегда стоял — наготове, рядом с велосипедом Темкиным. А во дворе, под навесом — красно-белый «Мерседес», еще довоенного выпуска, ретро. Памятная машинка… На ней в прошлый раз и выбрались.
— Эй, мать! Вот и мы. Вернулись! — постав машину у ворот, Михаил соскочил на посыпанную желтым песком — специально привез — дорожку, засмеялся, замахал руками, углядев возившуюся в огороде супружницу: Маша что-то полола, а Пашка, похоже, спал.
— Вернулись? — бросив все свои дела, Марьюшка подбежала к мужу, поклонилась, как и положено. Смешно было смотреть: в шортах коротеньких, в маечке легкой — поцеловала в губы, ах, совсем еще девочка, нет еще и двадцати, и… не то что б писаная красавица, но миленькая, очень миленькая, с русыми, подстриженными в «каре», волосами, зеленоглазая… На юную Софи Марсо похожа, уж никак не скажешь, что из тринадцатого века дама, да и не дама вовсе — холопка, раба…
А ведь приноровилась и к этой жизни, привыкла, в магазине торговала, уже весь ассортимент выучила, ни в чем не путалась, а на «Оке» ее Михаил лично ездить выучил — больно уж просила. В город, правда, Ратников супружницу не пускал, так: до поселка да обратно в «усадьбу».
Прижав к себе жену, Миша почувствовал под тонкой маечкой ее волнующе упругую грудь, ощутив некое томление, даже головокружение легкое — так бы сейчас и съел, уложил бы вон, в траву… только вот стеснялся гостя.
— Ой! — Маша вдруг тоже спохватилась, залилась краской, убежала в дом, натянув длинную ситцевую юбку.
— Как там малыш? Спит? — снова — уже на крыльце — обнял жену Ратников.
— Спит, — Марьюшка счастливо улыбнулась и тут же, чуть смущенно, спросила: — Любый, я завтра вечером подружек позвала, из причта — Валентину, Глафиру, Любушку. Мы тут посидим, песен попоем.
Миша махнул рукой:
— Да сидите вы, сколько хотите. Любушка — это почтальонша, что ли?
— Да, там робит… работает.
Марьюшка все еще путала иногда слова современные, нынешние, и старые, из века тринадцатого, откуда и сама была родом. Правда, в прошлое ее вовсе не тянуло, отнюдь, она и вспоминать-то про прежнюю свою жизнь не любила — да и что хорошего могла вспомнить раба, сиротинушка? Как измывались, как за скотину держали, как… как подсунули Мише — в качестве подарка.
Наверное, вот именно поэтому, из-за того что там, в своем прошлом, жизнь Машеньки была очень нерадостной и даже можно сказать — беспросветной, к нынешнему своему положению она привыкла на удивление быстро, причем без всяких умственных терзаний и стрессов. Людей нынешних — почти всех до единого — считала Маша на удивление хорошими и добрыми, «домой» ее ничуть не тянуло, а наоборот, первое время юная Мишина супружница все переживала, как бы те злодеи, «шильники», из прошлой ее жизни не явились сюда, не начали б окаянствовать, не сломали бы весь тот уклад, любовно ею взлелеянный — семейный очаг, муж, сын… нет, сыновья — двое: младший, младенец еще, Пашка и старший — Тема.
Кстати, Ратников юной своей женушке документы таки выправил, а проще говоря — купил, с помощью Ганзеева «сделал» паспорт «взамен утерянного», а уж потом и брак зарегистрировали честь по чести и вот, родившегося недавно Пашку.
Если уж по правде, весь современный, начала двадцать первого века, мир Маша считала некой немного волшебной страной, именно «немного», ибо люди-то в любые времена одинаковы, что же касаемо вещей… Ну, вот же — «Окой» управлять научилась, и довольно быстро, Михаил уже и о правах для нее подумывал — чтоб и в город могла ездить, Тему в гимназию отвозить или по торговым делам. Подружки у Марьюшки появились, а как же, коли такая обаятельная барышня в магазине сидит? Валентина с Глафирой — жены замужние, лет на пять Маши постарше, дамы серьезные, а хохотушка Любушка сразу после школы в почтальонши пошла, так, поработать до следующего лета, а уж потом рвануть на поиски счастья в большой город. Любушку, кстати, Ратников в свой магазин взять планировал вторым продавцом — расширялся, да и ребенок малый забот требовал. Тем более, молоденькой совсем девчонке по дальним деревням пенсию разносить уж больно опасно — дураков по нынешним временам много, и за тысячу рублей прибьют.
Вообще же, в поселке Машеньку уважали, даже, казалось бы, самые вредные старушки — всегда приветлива, обходительна, слова грубого не скажет — их стараниями все в округе знали — повезло магазинщику Мише с супружницей!
Привыкала, привыкала Маша потихоньку ко всем современным вещам или, говоря худым словом, — гаджетам: за компьютером, правда, еще не сидела и «живых картин» — телевизора (а Миша его все-таки купил, для Артема больше) — побаивалась, однако мобильником уже пользовалась, да и магнитофоном — Пашке колыбельные песни включала.
А уж трудолюбива была! В магазине с утра до вечера торговала, еще и умудрялась экий огородище содержать — с мужниной помощью, конечно, но тем не менее! Капуста, огурцы, репа, лук-чеснок, морковка, укроп, сельдерей — чего только не было!
Картошки не было, помидоров — к этим «чудам» Марьюшка относилась с опаской, в ее-то времена ничего такого не едали. Корову вот хотела завести, поросят, уток, но уж тут Миша уперся, отговорил — куда, мол? Магазин на себе, огород, да еще и живность? Нет, не получится так распыляться, либо торговать, либо фермерствовать.
Спустившись с крыльца, Маша поправила юбку, улыбнулась:
— Садитесь в сенях с гостем, пирогами угощать буду.
— Пирогами? — холостяк Ганзеев довольно потер руки. — Эк, Миха, повезло тебе с женою!
— Так и ты женись.
— Ага, женись… Не все ж такие, как твоя Марьюшка! Ты смотри — с утра уже и с дитем управилась, и пироги успела.
Ратников приосанился — любил, когда жену хвалили:
— Ты, Василий, иди пока в терем… тьфу-ты — в беседку, а я затоплю баньку. Долго не провожусь, не думай.
— А я и не думаю, — усмехнулся Веселый Ганс. — Пива пока попью с пирогами.
— С пирогами-то тогда уж — чай.
— Ладно тебе — чай. Иди уж.
Живенько растопив баню, Ратников вернулся к столу — Марьюшка уже расстелила скатерть, поставила большое блюдо с пирогами — с рыбой, с луком и яйцом, с просом. Принесла сбитню горячего, пива, ушицы, кашу с шафрановым маслом, жареного сазана…
— Вот это дело!
Гость уплетал все за обе щеки, только успевая нахваливать.
— Вот повезло с женой черту… Маш! А ты что ж с нами не садишься? Пашка-то ваш вроде как спит еще.
— Ой, — тут же озаботилась Марьюшка. — Пойду-ка, гляну — вроде как не слыхать, уж проснулся бы — плакал.
— Трудно, поди, с малышом, Маша?
— Да чего ж в том трудного? И Тема, когда был, помогал… Как-то он там сейчас, в людях?
— Да ничего, в море купается, — Ратников улыбнулся, откусил кусок рыбника, прожевал, запил сбитнем. — Вчера только ему с горки звонил… Хотя нет, не вчера, дня два тому уже.
Мобильник отсюда, с усадьбы, не брал, не было связи, чтоб позвонить, приходилось подниматься на вершину холма, метров за триста.
— Артем-то, верно, большой уже. — Доев рыбник, Ганзеев потянулся к ложке. — Сколько ему сейчас, тринадцать?
— Двенадцать… тринадцать скоро. Шестой класс почти на одни пятерки закончил!
— Гляди-ка — отличник!
— А то! Что, может, по стопочке? Или уж до вечера подождем, до бани?
— Хозяин — барин. Как скажешь!
Все-таки подождали. После обеда Ганзеев отправился вздремнуть, а Миша топил баню — пил пиво в беседке, время от времени, подкидывая в каменку дровишки. Поворошит кочергой угли, подбросит, дверцу захлопнет — и снова полчаса жди, пока прогорит, потом опять — поворошить кочергой…
— Утомился, поди, любый? — заглянула в предбанник Марьюшка, уже успевшая загореть, с сияющими зелеными глазами, ах…
— Утомился… А ну-ка, зайди-ка. Вроде как угарно?
Маша вошла в предбанник, принюхалась:
— Нет, не угарно… Ой… ты что творишь-то? Ох… Пусти, ну, пусти же!
Отбивалась, но так… притворно, а глаза-то, глаза совсем о другом говорили…
Обняв жену, Ратников принялся с жаром целовать ее в губы.
— Тише… тише… — томно шептала Марьюшка. — Пашка проснется…
Полетела на лавку маечка… тут же — следом — и юбка… И… Вообще-то Маша долго привыкала к нижнему белью, и вообще его носить не очень любила… но вот сейчас… вот сейчас надела красные кружевные трусики, ради него, Миши, надела… ох, как приятно было их снимать!
А потом и вообще — приятнее некуда! Прямо на широкой лавке, хорошо хоть половиков подстелено было, да все равно, твердо… однако это уже и вовсе не интересовало обоих… Только лишь жаркий шепот, томный взгляд, нежная шелковистость кожи и…
— Сладко… — улыбалась Марьюшка. — Ах, как сладко-то, любый…
А потом и совсем ничего не говорила, закатила глаза, стонала…
— Сладко!!!
А на улице уже кто-то громко кашлял!
Хм… кто-то? Ганзеев конечно же, кому еще там быть?
Подмигнув Марьюшке, Миша быстро натянул одежку, вышел:
— Ты что тут, как чахоточный? Оба! — повернувшись к беседке, Ратников вдруг увидал там молодого белобрысого парня в серо-голубой рубашке с погонами старшего лейтенанта милиции — Димыча и старого своего кореша Горелухина Генку, мужичка лет сорока пяти, немного сутулого, тонкогубого, желчного, но в общем — человека вполне незлобивого и отзывчивого, вот только не очень-то жаловавшего современную российскую власть. Так ведь и было за что, наверное.
— Оба! — растянув губы в улыбке, снова повторил Михаил. — Здорово, мужики! Что-то вы рано сегодня.
— Да, думаем, чего зря сидеть-то? — участковый махнул рукой. — Я из опорника, из окна, вот, Геннадия Иваныча заприметил, он как раз ко мне шел.
— Да, — Горелухин хмуро кивнул — он вообще-то всегда выглядел хмурым. — Брыкин-то, бригадир, не придет — к нему зять с дочкой приехали.
— А-а-а!
— Вот я подумал — чего еще ждать-то?
— И правильно, — радостно засуетился Ратников. — И правильно решили, сядем пока, выпьем по рюмочке — а там и баня поспеет. Маша! Маша-а-а!!! Ой… кажется, Пашка проснулся. Ну, вы тут располагайтесь, а я пойду, погляжу…
— Слышь, Михаил, — старший лейтенант вдруг встрепенулся. — Ты фуражку мою заодно посмотри — не у тебя ль оставил? Вторую неделю найти не могу!
— Не, не оставлял. Наверное, в другом месте где… В «Ниве» своей посмотри, может, под сиденье закатилась?
— Смотрел уже — нету.
Вообще же, участковый Димыч головные уборы свои терял не то чтобы часто, но — почти всегда, а потому — когда еще «Нивы» у него не было — прекрасно обходился без оных.
— Ладно, — Миша ухмыльнулся. — Найдется. А, не найдется, так новую выдадут.
— И то правда.
Банька славная выдалась, с парком ароматным — Горелухин все пивом поддавал, и тут главное было — не переборщить, плеснуть пивка в корец с водой чуть-чуть, самую малость, для запаха вкусного, хлебного…
— Ах, — разгоняя веником жар, ухмылялся Геннадий. — У меня матушка когда-то в колхозной пекарне работала. Я еще пацаном был, но запах этот никогда не забуду. Слышь, Миша, ты когда продуктами торговать станешь?
— Не знаю, — Ратников надел на голову войлочную шапку. — Муторно больно с продуктами. Всякие СЭС и прочее. Да и есть тут уже продавцы.
— Это Капустиха-то? Я у нее, окромя хлеба, другое и брать-то боюсь, — Горелухин скривился, слишком уж не любил соседку свою — гражданку Капустину, Зинаиду Михайловну, владелицу продуктового магазина «Немезида» (бывшего ОРСовского).
— А что, Дмитрий, часто у Капустиной продукты просроченные бывают? — обернулся к участковому Михаил.
— Да бывают… как и у всех — куда деваться? Проверку проводим — наказываем.
— Да черт с ней, с Капустиной, — рассмеялся Миша. — Что, говорить больше не о чем? А ну-ка, Василий, поддай-ка парку!
Из бани вышли часа через четыре, распаренные, довольные. Уселись в беседку, Ратников только налил, как…
— Дядя Миша, здрасьте! И вам всем — здравствуйте.
Михаил оглянулся, заметив спускавшуюся с крыльца миловидную девушку в джинсах и светлой блузке, улыбнулся:
— И тебе не хворать, Любушка. Маша сказала, ты завтра придешь…
— Так завтра и собиралась… А сегодня так, по делу… — Девушка опустила ресницы и потупилась, словно бы хотела что-то такое сказать, да вот никак не могла собраться с духом. — Дядь Миша, мне б с тобой… Ну, на пару слов.
— Ого?! — сидевшие в беседке мужики шутливо переглянулись.
Ратников быстро поднялся и махнул рукой:
— Да ладно вам… Сейчас приду. Пока закусывайте.
Вслед за юной почтальоншей он зашагал к воротам, к УАЗику, рядом с которым к забору был прислонен синий дамский велосипед — транспортное средство Любушки. Ну, правильно — на нем она сюда и приехала, не пешком же грязи мерить!
Останавливаясь у ворот, девушка искоса посмотрела на Ратникова, помолчала, будто собиралась с духом.
— Ну, ну, — улыбнувшись, подбодрил Миша. — Ты говори, говори, Любушка, не стесняйся.
— Так я и говорю… В общем, дядя Миша, вас просили срочно позвонить в лагерь, там с Артемом что-то.
— Что?! — Ратникова словно обухом по голове ударили. — В лагерь? С Артемом? А что, что с ним?
— Не знаю, дядь Миша, честно, не знаю. Но позвонить просили срочно! Номер…
— Номер я их знаю, спасибо, Любушка… конечно, сейчас… Только ты это… Маше ничего не говори, ладно?
— Не скажу… Я так и хотела — сначала — вам.
Заскочив в дом, Миша схватил лежавший на подоконнике мобильник и, махнув рукой кормившей проснувшегося Пашку жене, побежал к УАЗику.
— Эй, Михаил! — забеспокоились в беседке гости. — Ты куда это собрался?
— Да на горку, — обернувшись, пояснил Ратников. — Позвонить срочно надо.
Запустив двигатель, Михаил выехал за ворота и погнал на вершину холма, там, где брала связь. Остановился, вытащил телефон, набрал сначала Темку…
«Абонент временно недоступен!»
Черт! И в самом деле, что-то случилось…
Трясущими от предчувствия чего-то непоправимо страшного руками Михаил отыскал в меню — «Лагерь», нажал кнопку…
— Здравствуйте, я — Ратников, Михаил Сергеевич, опекун Артема… Вы просили срочно позвонить… Да не волнуюсь я! Что с ним случилось? Что-о?!!! Как — утонул?! Господи… Да-да, конечно, сегодня же выезжаю…
Бросив автомобиль у ворот, Михаил, чувствуя, как становятся словно бы ватными ноги, подошел к беседке и хрипло спросил:
— Иваныч! У тебя курить есть?
— Так ты ж не…
— Дай!
