Глава шестидесятая

Рощезвон и Ирма сидели в своей гостиной друг напротив друга. Ирма как всегда сидела выпрямившись, как столб. В этой неоправданно застывшей позе было нечто раздражающее. Возможно, так и должны сидеть благородные дамы, но женственности в такой выпрямленности не было. Это раздражало Рощезвона, которому казалось, что Ирма принимает такую позу прежде всего для того, чтобы показать, насколько неправильно он, Рощезвон, сидит в своем кресле. В его понимании кресло было создано для того, чтобы можно было сидеть – или точнее – лежать наиболее свободным и удобным образом, а не для того, чтобы сидеть на краешке, выпрямившись, как палка.

И Глава Школы глубоко погрузившись в кресло, вытянул ноги, опустил голову на грудь, а его жена сидела напротив и сверлила его взглядом.

– И с чего ты вообразила, что ему придет в голову такая нелепая мысль? – говорил старый Профессор. – С чего бы ему пытаться напасть на тебя? Попытаться проникнуть сюда – для этого ему пришлось бы рисковать своей жизнью! Не обманывайся, Ирма. Да, он весьма странная личность, но это вовсе не значит, что он собирается польстить тебе попыткой убить тебя! За ним охотиться весь Замок! Для него смертельно опасно даже появляться в населенных частях Замка! Неужели ты действительно воображаешь, что ему не все равно, жива ты или нет или жив ли я или нет? Ему на нас так же наплевать, как и на эту муху на потолке! Боже, Ирма, будь благоразумна, если ты, конечно, можешь. Ну, хотя бы во имя любви, которую я когда-то к тебе испытывал!

– При чем тут наша любовь? – отозвалась Ирма, произнося слова так словно щелкала кастаньетами. – То, о чем мы говорим, не имеет никакого отношения к любви. А смеяться над любовью тоже не следует. Наша любовь изменилась, вот и все. Наша любовь вышла из поры своей юности.

– И я тоже, – пробормотал Рощезвон.

– Боже, как банально это замечание, – сказала Ирма с напускной веселостью – И как бессмысленно! Ты слышишь меня?

– Я все прекрасно слышу, дорогая.

– Сейчас не время для пустых разговоров. Я обратилась к тебе, как в трудный момент должна обращаться жена к мужу – за советом. Да, за советом! Я знаю, что ты не молод, но…

– При чем тут, черт возьми, мой возраст! – прорычал Рощезвон, поднимая свою великолепную голову с мягкой спинки кресла; его молочно-белые волосы рассыпались по плечам. – Ты не из тех, кто обращается за советом. Тебе просто страшно!

– Да, я это признаю.

Ирма сказала это так просто, так спокойно, что не узнала своего собственного голоса. Это признание у нее вырвалось невольно.

Муж бросил на Ирму быстрый взгляд. Трудно было поверить, что эти слова произнесла Ирма. Рощезвон поднялся со своего кресла и, ступая по ковру с уродливым рисунком, направился к ней. Подойдя к Ирме, он присел перед ней на корточки. В нем шевельнулась жалость к жене. Рощезвон взял ее за руку.

В первый момент она попыталась выдернуть свои длинные пальцы из его рук, но он держал их очень крепко. Она попыталась сказать: «Это просто глупо!», но ей не удалось выдавить из себя ни звука.

– Ирма, – сказал наконец Рощезвон. – Давай попробуем начать все сначала. Мы – и ты, и я – сильно изменились за эти годы. Но, наверное, так и должно быть. Ты продемонстрировала мне такие стороны своей натуры, о которых я и не подозревал. Я не мог бы и предположить, что они в тебе есть. Как я мог предполагать, например, что ты считала, что по крайней мере половина моих преподавателей в тебя влюблена? Как я мог предвидеть, что тебя будет так раздражать моя невинная привычка засыпать в любое время? У нас с тобой совсем разный душевный настрой, совсем разные потребности; мы, в конце концов, совсем разные люди, живущие своей собственной жизнью. Да, мы соединены, Ирма, соединены, так сказать, в единое целое. Это правда. Но это же не значит, что мы стали единым человеком… Расслабься, Ирма, не сиди, словно ты аршин проглотила! Если ты расслабишься, мне будет легче говорить. Я тебя уже много раз просил сидеть более естественно! Просил почтительно, зная, что ты вольна распоряжаться своим хребтом, как тебе заблагорассудится.

– Мой дорогой муж! Ты говоришь слишком много! Одно предложение, хорошо продуманное, производит значительно большее впечатление, чем десять… – Ирма слегка наклонила голову, – Но вот что я тебе скажу. Мне очень приятно, что ты сидишь у моих ног. Я снова чувствую себя молодой!.. Но я бы чувствовала себя намного спокойнее, если бы его наконец поймали! Трудно выносить постоянное напряжение… каждую ночь… каждую ночь сжиматься от страха! Неужели ты не понимаешь, как это мучает женщину! Неужели не понимаешь? Неужели не понимаешь!

– Моя храбрая женушка! – проворковал Рощезвон. – Любовь моя – возьми себя в руки. Вся эта злополучная история со Щукволом, конечно, весьма неприятна, но тебе не стоит принимать ее так близко к сердцу. Ирма – ты для него, как я уже сказал раньше, ничто. Ты не входишь в число его врагов, моя дорогая, ведь так? Ты не его сообщница… а может быть, ты заодно с ним?

– Не говори глупостей.

– Действительно, я говорю глупости. Твой муженек, Глава Школы Горменгаста, говорит глупости. И все почему? Потому что я заразился этим от своей жены. Да, именно так.

– Но когда опускается темнота… по ночам… мне кажется, я вижу его.

– У страха глаза велики. Но если бы ты действительно увидела его, тебе было бы значительно хуже. Если, конечно, не считать того, что мы могли бы потребовать вознаграждения!

Рощезвон почувствовал, что у него затекли ноги, и ему пришлось встать.

– А мой совет, Ирма, таков. Больше доверяй своему мужу. Возможно, он не само совершенство. Возможно, есть мужья, обладающие большими достоинствами. Мужья с более благородной внешностью… так ты считаешь? Мужья с волосами цвета цветущего миндаля? Но мне трудно судить об этом… И, конечно, есть мужья, которые достигли более высокого положения, мужья с более глубоким умом, мужья, чья молодость прошла в более ослепительно-галантных похождениях… Не мне судить об этом. Но каков бы я ни был, я твой муж. А ты, какова бы ты ни была – моя жена. И каковы б мы ни были, мы принадлежим друг другу. И что из этого следует? А следует вот что. Если все именно так, как я описал, и все же каждую ночь ты дрожишь от страха, значит, я могу это понимать лишь как свидетельство того, что твоя вера в меня сильно пошатнулась с той поры, когда я, стоя перед тобой на коленях, просил твоей руки… О, как ты тогда все это ловко подстроила! Как ловко!

– Как ты смеешь так говорить! – вскричала Ирма – Как смеешь!

Рощезвон забылся и не помнил, что же он хотел доказать своими аргументами. Небольшая вспышка раздражения, происшедшая от всплывшей, но четко не сформулированной мысли, захватила его врасплох, и он сболтнул лишнего. Старик попытался исправить положение.

– Подстроила все, чтобы дать мне счастье. И в значительной степени тебе это удалось. Мне так нравится, что я всегда могу созерцать тебя, смотреть как… вот только если бы ты не сидела так прямо. Не могла бы ты, дорогая, растаять, ну хоть немного. Ровные линии так утомляют. А что касается Щуквола – послушайся моего совета. Обращайся ко мне, когда тебя одолевает страх. Беги ко мне. Лети ко мне. Прижмись ко мне, пади ко мне на грудь, проведи рукой по моим волосам. Позволь себя успокоить. Если бы он предстал передо мной, ты же ведь знаешь, как бы я с ним обошелся.

Ирма взглянула на своего почтенного мужа.

– Вот этого я и не знаю. И как бы ты с ним обошелся?

Рощезвон, который еще меньше Ирмы знал, как бы он поступил в таком случае, взялся за свой длинный подбородок, и на его губах появилась болезненная улыбка.

– Я бы сделал то, о чем ни один благородный человек не должен говорить. Вера – вот в чем ты нуждаешься. Вера в меня, моя дорогая. Ты можешь на меня полностью положиться.

– Ты бы ничего не смог сделать, – сказала Ирма, словно не обратив внимания на совет мужа положиться на него. – Ничего бы ты не сделал. Ты слишком стар.

Рощезвон, собиравшийся уже снова усесться в кресло, замер. Он стоял спиной к жене. В груди росла глухая боль. Чувство черной несправедливости от того, что человек рано или поздно теряет свои физические силы и становится немощен и беззащитен, охватило его. А сердце его, казалось, упрямо выкрикивало. «Я молод! Я молод!» Неожиданно у Рощезвона подкосились колени, и тело его, свидетельствующее о многих десятках прожитых лет, рухнуло на пол.

Ирма бросилась к мужу.

– Что с тобой, дорогой? Дорогой мой, что с тобой? Что с тобой?

Ирма подняла его голову с пола и подложила под нее подушку. Но Рощезвон был в полном сознании. Шок от того, что он вдруг оказался на полу, был достаточно силен, у него сбилось дыхание, он был весьма расстроен этим обстоятельством, но все это быстро прошло.

– У меня вдруг случилась большая слабость в ногах, – пояснил Глава Школы, глядя в склоненное над ним обеспокоенное лицо с замечательно длинным и острым носом, – но сейчас уже все в порядке.

Сообщив о том, что с ним все в порядке, Рощезвон тут же пожалел, что поспешил с таким заявлением – час-другой повышенной заботы и выхаживания со стороны Ирмы был бы ему весьма приятен.

– В таком случае, может быть, мой дорогой, тебе лучше подняться, – заявила Ирма – Лежание на полу вряд ли соответствует образу Главы Школы.

– Да, да, конечно, но я чувствую себя очень…

– Не надо, не надо, мой дорогой, – прервала его Ирма. – Не надо этих глупостей. Я пойду и посмотрю, заперты ли все двери. Когда я вернусь, я надеюсь, ты будешь уже сидеть в кресле.

И с этими словами Ирма вышла из комнаты.

Рощезвон в раздражении стукнул пятками об пол, потом, кряхтя, поднялся на ноги. Усевшись в кресло и повернув голову в сторону двери, через которую вышла Ирма, он высунул язык и скорчил гримасу, но тут же покраснел от стыда за свой поступок и послал воображаемой Ирме воздушный поцелуй своей дрожащей старческой рукой.