Глава пятьдесят восьмая

Титу повезло – Доктор Хламслив, разбуженный появлением Тита, тут же узнал юношу и не поднял шум.

Для того чтобы без стука попасть в дом Доктора – любой стук или шум привлек бы внимание Щуквола, – Титу пришлось вскарабкаться по густому плющу к полуоткрытому окну, которое оказалось, к счастью, спальней Доктора.

Хламслив потянулся к свече, стоявшей на столике у изголовья кровати.

– Нет, Доктор Слив, не зажигайте свечу! Это я, Тит! Нам нужна ваша помощь! Ради Бога, извините, сейчас так рано, но… это очень нужно! Можете пойти со мной? Там меня ждет Флэй.

– Флэй?!

– Да. Он вернулся… но тайно, поэтому, пожалуйста, про это никто не должен знать – вернулся ради меня, ради Фуксии, ради законов Замка., но если можно, побыстрее, Доктор… вы идете? Мы выслеживаем Щуквола. Он там, недалеко.

Доктор мгновенно поднялся с постели, облачился в свой элегантный халат, нашел очки и надел их; на ноги он надел носки и мягкие тапочки.

– Я польщен, – сказал он быстро очень приятным голосом. – Я более чем польщен, что вы обратились ко мне за помощью. Ведите меня, мой мальчик, ведите.

Они спустились по темной лестнице. Когда они добрались до прихожей, Доктор исчез, но лишь на минуту, вернувшись, он держал в руках две кочерги, одну – длинную, тяжелую, медную, с грозно выглядевшим концом, напоминавшим палицу; другую – короткую, железную, с очень удобной ручкой.

Хламслив спрятал их обе за спину.

– Выбирайте, в какой руке та, которую вы хотите? – спросил он.

Тит выбрал левую и получил железную. С таким грубым оружием в руках Тит резко прибавил в уверенности, хотя сердце его по-прежнему билось учащенно и ощущение острой опасности оставалось. Однако чувство полной незащищенности исчезло.

Хламслив не задавал никаких вопросов. Он знал, что раньше или позже, но объяснения последуют. В тот момент Тит был бы не в состоянии давать какие-либо разъяснения. Он начал было рассказывать о том, что Флэй будет оставлять за собой отметины мелом, но тут же прекратил, ибо времени что-либо растолковывать уже не было – надо было действовать. Прежде чем открыть входную дверь, Хламслив раздвинул внутренние ставни и прильнул к стеклу. Тит стоял рядом с ним. Двор все еще был погружен во мрак. В чернильной тьме почти ничего нельзя было разобрать. На фоне светлеющего неба можно было лишь разглядеть верхний край домов на противоположной стороне двора; в центре двора выделялось удлиненное черное пятно, повисшее там, где должно было находиться дерево.

– Вы видите его? – прошептал Тит.

– А куда смотреть?

– Там, на дереве.

– Нет, отсюда ничего не видно. Ничего.

– Его хорошо видно с другой стороны двора. Пойдем под аркадами. Если он спустился с дерева, нам нужно спешить.

– Я верю вам на слово, Тит, хотя, клянусь всем, что погружено в тайну, куда и зачем мы отправляемся, одной скрипучей сове известно. Но как бы там ни было – вперед!

Хламслив, вытянув руки перед собой, встал на цыпочки. Длинная кочерга в его руке казалась жезлом; халат был плотно завязан на изящной талии. Утонченные черты его лица приобрели выражение задумчивой решительности, которая производила сильное впечатление и одновременно пугала странностью своего проявления.

Хламслив снял засовы с двери, и они выскользнули наружу. Двигались бесшумно – Тит шел в носках (туфли болтались у него на шее), а у Доктора на ногах были мягкие домашние тапочки. Пройдя под аркадами какое-то расстояние, Тит, схватив Хламслива за руку, остановил его. На фоне совсем уже посветлевшего неба дерево было хорошо видно, но Щуквола на нем уже не было. Исчез и Флэй. Пройдя еще несколько шагов, Хламслив и Тит при свете разгорающейся зари увидели под ногами отметку мелом на одной из каменных плит. Тит, чтобы лучше ее рассмотреть, тут же опустился на колени. На камне была нарисована стрела, а рядом что-то написано. Разобрать написанное было очень сложно – Флэй, очевидно, писал в большой спешке. Но Титу все же удалось расшифровать меловые каракули: «Каждые двадцать шагов».

Тит прошептал:

– Мне кажется, тут написано – «каждые двадцать шагов». Это, наверное, значит, что такую стрелку следует искать через каждые двадцать шагов.

Двигаясь в направлении, указанном стрелкой, и сжимая в руках кочерги, Хламслив и Тит осторожно шли вперед, отсчитывая шаги. Они всматривались в темноту, в любую секунду ожидая появления фигуры Флэя где-нибудь вдалеке – или какой-то опасности.

Приблизительно на двадцатом шаге Тит с Хламсливом увидели еще одну грубо начерченную стрелу, и тем самым расшифровка надписи у первой стрелы подтвердилась. Они зашагали вперед с большей уверенностью. Они вполне резонно полагали, что, прежде чем увидят Щуквола, они наткнутся на Флэя и поэтому могут идти быстрее, не очень таясь. На некоторых участках – там, где пути разделялись, и вообще везде, где могло возникнуть сомнение, куда дальше следует двигаться, – стрелки располагались на более коротких расстояниях. На других участках – в длинных коридорах без дверей, там, где стены сходились близко одна к другой, образуя проходы безо всяких поворотов, иначе говоря, везде, где не было опасности сбиться с дороги, стрелки почти отсутствовали. В некоторых местах, там, где коридоры или проходы между стенами были очень длинными, Щуквол и следующий за ним Флэй исчезали на одном конце, а на другом появлялись Хламслив с Титом, не предполагавшие, что какая-то секунда – и они могли бы увидеть Флэя в конце коридора. Только Флэй мог догадываться, что его друзья и его враг – и он посередине – в какой-то момент находятся под одной крышей.

По мере того, как становилось светлее, Доктор Хламслив и Тит могли идти все быстрее; они могли даже попытаться определить, по какой части Замка продвигались. Стрелки на камне становились все более упрощенными. За одним из поворотов Хламслив и Тит наткнулись на еще одно послание. Оно было коряво написано перед ступенями лестницы. «Быстрее. Он спешит. Догоняйте. Но тихо».

Теперь, когда стало совсем светло, Тит и Хламслив поняли, что находятся в совершенно неизвестной части Замка. Все вокруг было незнакомым: вьющиеся коридоры и проходы, полуразрушенные лестницы, спуски и подъемы. Хотя они никогда не бывали в этих частях Замка, Горменгаст и здесь сохранял свой неизменный облик. Здесь царила атмосфера заброшенности и пустоты, и хотя все еще было очень раннее утро, тишина кругом объяснялась не тем, что люди еще не встали. Кроме них и еще двух человек, находившихся где-то впереди, никого нигде больше не было. Все было окутано атмосферой безлюдности и необжитости.

В пустых комнатах встречались кровати, но они давно были сломаны, а из живых существ попадались лишь муравьи и жуки-долгоносики, точившие прогнившие деревянные конструкции.

На одном участке Титу и Хламсливу пришлось пересечь несколько открытых двориков. Небо над головой заливал красный свет выбравшегося из-за горизонта солнца. Доктор, выглядевший в своих тапочках и халате исключительно странно в окружении безжизненного камня, двигался с удивительной легкостью. Сжимая кочергу обеими руками, он держал ее толстый конец на уровне груди; голова его была слегка откинута назад, а фалды халата развивались у ног.

Рядом с ним Тит выглядел как нищий. Его носки изорвались, стершись о грубый камень. Подошвы ступней и пальцы ног были в ссадинах и царапинах. Но он не обращал на это никакого внимания. Волосы его растрепались и падали на лицо. На шее болтались туфли; куртка, надетая прямо на ночную рубашку, была расстегнута, штаны постоянно сползали.

Хламслив и Тит каждый раз, когда это представлялось безопасным, переходили на бег. Но, приближаясь к очередному повороту, они замедляли свое движение и осторожно выглядывали из-за угла. Их по-прежнему вели вперед стрелки, начерченные мелом, но вид их сильно изменился: из жирных, уверенных стрел они превратились в тоненькие черточки. Это говорило не только о том, что движение все убыстрялось, но и о том, что кусок мела становился все меньше и его надо было беречь.

Так как стало совершенно светло, Флэю, очевидно, приходилось соблюдать особую осторожность и он наверняка не мог следовать за Щукволом на слишком близком расстоянии. И все же, как ни быстро двигались теперь Тит с Хламсливом, они никак не могли догнать Флэя. Лоб Доктора покрылся каплями пота; и он, и Тит ощущали все большую усталость. Они пробегали мимо незнакомых башен, строений, пересекали незнакомые дворы, проходили по незнакомым коридорам, поворачивали в незнакомых проходах, все глубже проникая в каменные лабиринты, освещаемые на некоторых участках утренним светом.

Но вот в очередной раз приблизившись к повороту, Доктор механически замедлил шаг и осторожно заглянул за угол. Тит, которому уже стало казаться, что их путешествие, подобное ночному кошмару, никогда не закончится, увидел, как Хламслив дернулся назад и махнул рукой, давая сигнал остановиться.

Потом его рука нащупала стоявшего сзади Тита, ухватила его за локоть и подтянула поближе к себе. Слегка присев, выглянув из-за угла и Тит. В конце узкого коридора, заваленного кусками штукатурки, осыпавшейся со стен и с потолка, засыпанного толстым слоем пыли, он увидел Флэя, который, как и они, тоже стоял у поворота и выглядывал из-за угла. Даже на большом расстоянии было видно, что тело Флэя, столь напоминавшего пугало, все напряглось, – он явно следил за преследуемым.

Опоздай Хламслив и Тит к этому углу на несколько мгновений, они уже не увидели бы Флэя – тот осторожно скользнул за угол. Они бросились вдогонку и быстро добрались до поворота, за которым исчез Флэй. Соблюдая большую осторожность, они выглянули из-за угла. И их глазам предстала картина, полностью повторившая ту, которую они наблюдали несколько мгновений назад: в конце следующего коридора, заваленного, как и предыдущий, обвалившейся штукатуркой и покрытого пылью как пеплом, стоял Флэй, заглядывая за угол. Было такое впечатление, что только что пережитый эпизод повторяется вновь – настолько все, во всех деталях, было схожим. Но на этот раз Хламслив с Титом уже не ожидали, пока Флэй скользнет за угол – Доктор махнул рукой вперед, и они бросились бежать по коридору. Флэй, который наверняка услышал их приближающиеся шаги, не повернул в их сторону голову – а это значит, он даже на мгновение боялся потерять Щуквола из виду. Флэй, похожий на насекомое-палочника, не шелохнулся вплоть до момента, когда Тит с Хламсливом были уже совсем рядом. Под ногой Тита едва слышно хрустнул кусок штукатурки, и Флэй, повернул голову и, глядя через плечо, посмотрел назад. Он приложил палец к губам и – потом сделал знак приблизиться. Хламслив, согнувшись, придерживая свой роскошный халат, пододвинулся к старому слуге вплотную. Тит, опустившись на колени, выглянул из-за угла. На расстоянии метров двадцати он увидел человека с красно-белым лицом, Хранителя Ритуала Щуквола. Сердце Тита учащенно забилось. Тит смотрел на своего извечного врага, которому несколько лет назад бросил вызов, который самим своим существованием отравлял ему жизнь, который привел к отчуждению между ним и его сестрой.

Щуквол сидел на краю каменной чаши, выступающей из стены; очевидно, когда-то это был небольшой фонтан. Рядом находилась низкая арка; проход под ней был завешен куском старой холстины.

Щуквол, поставив ноги на край фонтана, подтянул колени к подбородку и достал что-то из кармана. Он сидел в такой позе и на таком расстоянии, что Титу было сложно разглядеть, что оказалось в руках пегого человека. В полутьме коридора казалось, что Хранитель держит руки в странном положении перед самым лицом. Потом вдруг коридор наполнился резкими звуками бамбуковой свирели, и Титу стало ясно, что именно Щуквол достал из кармана и почему он так странно держит руки. Некоторое время – сказать, как долго это продолжалось, трое наблюдавших не смогли бы – Щуквол играл на свирели. Его пальцы перебегали от отверстия к отверстию, и пронзительная и грустная мелодия лилась по коридору. Но только Доктор Хламслив мог оценить, насколько хорошо играл на свирели Щуквол, только Доктор Хламслив понимал, сколь блестящими были эти музыкальные импровизации, и только Доктор Хламслив чувствовал, сколь они холодны и лишены истинного чувства.

Есть ли что-нибудь такое, чего он не умеет делать? – подумал Хламслив – Клянусь всем тем, что разносторонне, он пугает меня.

Музыка стихла. Щуквол потянулся, спрятал свирель в карман. И тут Тит вздрогнул и открыв рот едва не издал возглас удивления. Флэй и Хламслив тут же оттащили его от угла. Несколько мгновении все они боялись даже дышать. Но шагов, приближающихся к ним по коридору, не было слышно – Щуквол ничего не услышал, ничего не заметил и оставался на месте. Но что же увидел Тит? Что заставило его вздрогнуть? Ни Хламслив, ни Флэй не решались задавать ему вопросы. Спустя несколько секунд Флэй выглянул из-за угла и тут же понял, что так напугало юношу. Еще тогда, когда преследование только началось, Флэй заметил, что Щуквол несет на плече какое-то существо, но какое именно, Флэй разобрать не мог, время от времени это существо прыгало рядом с ним и только тогда, когда достаточно посветлело, Флэй увидел, что Хранителя сопровождает обезьянка.

Тита испугал ее неожиданный прыжок – соскочив с плеча Щуквола, обезьянка стала перед ним на две ноги и, опустив руки, пальцами перебирала куски штукатурки. Присутствие животного требовало двойной осторожности. То, что мог не расслышать Щуквол, вполне могла расслышать его обезьяна.

Но обнаружение того, что так испугало Тита, значительно уступало по своей важности тому, что Флэй успел увидеть. Щуквол встал и, сопровождаемый обезьянкой, подошел к арке, отодвинул мешковину загораживающую проход, и углубился под арку. Выгляни Флэй секундой позже, он обнаружил бы, что Щуквол исчез, и определить, в какую сторону он свернул, было бы очень сложно.

Но что скрывалось там, под аркой? Вход в еще один коридор? Неужели опять возобновится нескончаемое преследование, заглядывание за бесконечные углы? Флэй, Хламслив и Тит чувствовали усталость, стараясь двигаться бесшумно, они были постоянно напряжены, но пока им не приходилось справляться с непредвиденными проблемами и не возникало никакой явной опасности. А теперь, приблизившись к арке, под которой еще покачивалась мешковина, они поняли, что впереди лежит нечто отличное от того, что им встречалось раньше.

Тит стискивал ручку кочерги так, словно хотел смять ее. Хламслив, вскинув голову, подрагивая ноздрями, на цыпочках подошел к тому месту, где только что исчез Щуквол. Флэй, который знаками показал, что он пойдет первым, уже стал приподнимать край завесы и вглядываться в приоткрывшееся пространство. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть, а в голове зашумела кровь.

Перед Флэем открывался короткий проход, который едва освещался непонятно каким источником света, проход упирался в слегка наклонный коридор, более широкий, чем сам проход, конец которого был частично завален кирпичами, судя по всему, недавно разобранной кладки. Видимый Флэю участок стены был выложен кирпичом, пол был вымощен таким же кирпичом. Ничего больше Флэй не видел но и этого было достаточно, чтобы его лоб и ладони покрылись потом. Что же могло произвести на него такое пугающее впечатление? Эта кирпичная кладка была ему очень хорошо знакома! Флэй понял, что он у преддверия той части Замка, которая ему известна, которую он исследовал в течение нескольких лет, но выхода из которой, кроме дыры в стене за статуей в Галерее Скульптуры, он так и не обнаружил. А теперь, преследуя Щуквола, он добрался до той части Замка, которую они с Титом прозвал Безжизненными Залами и в которой он провел столь много времени. Теперь он понял, что дальнейшее передвижение пройдет по знакомым местам. Щуквол привел его к выходу из лабиринта, из которого, как он считал, выхода не было. Очевидно, Щуквол во время одного из своих недавних посещений этих мест разобрал часть кирпичной кладки и тем самым открыл выход в знакомый Флэю коридор.

Но что Хранителю могло здесь понадобиться? Здесь, совсем, очевидно, недалеко от того места, где когда-то Флэй с застывшей от ужаса кровью в жилах слышал безумный смех? Здесь, где он в течение многих ночей вслушивался в жуткий хохот, пытаясь определить, откуда он исходит? Здесь, где тяжелым грузом легла тишина, после того как смех смолк навсегда? Флэй с тех пор сюда не возвращался – тишина казалась еще более страшной, чем демонический смех.

Флэй провел рукой по лицу.

Не подав Хламсливу и Титу никакого знака, чтобы те следовали за ним, Флэй нырнул под мешковину и на цыпочках, нелепо ступая, подошел к тому месту, где проход соединялся с коридором. Выглянув в коридор, он увидел Щуквола, поворачивавшего налево. Если бы Щуквол повернул направо, он мог бы попасть в ту безжизненную часть Замка, которая Флэю была хорошо знакома. Однако, поворачивая налево, пегий человек углублялся в лабиринт, в котором Флэй, пытаясь найти место, откуда доносился страшный смех, когда-то не раз блуждал, так ничего и не обнаружив.

Флэй сразу понял, что здесь преследование значительно усложнится и не потерять Щуквола из виду будет весьма трудно. Он знал, что в этой части Замка придется держаться к Щукволу довольно близко – иначе он мог исчезнуть в одном из многочисленных коротких коридоров, разбегающихся во многих местах от одной точки, – и в то же время оставаться для преследуемого неслышными и невидимыми.

Если бы Щуквол их заметил, то это поставило бы всех троих в крайне неловкое положение. Щуквол ничего противозаконного не совершал – никому не воспрещалось совершать прогулки по заброшенным частям Замка, а вот как объяснить, зачем они преследуют Хранителя Ритуала?

Флэю не пришлось объяснять Хламслив и Титу, что теперь следует соблюдать особую осторожность, – как только они проскользнули в коридор, выложенный кирпичом, тут же ощутили ту особую атмосферу замкнутости и напряженности, в которую окунулись.

Началось движение по лабиринту коридоров, столь запутанному, что невольно возникала мысль все это сооружалось с единственной целью – запутать, сбить с толку, измучить нескончаемыми переходами и лишить память возможности за что-либо зацепиться. Неудивительно, что Флэю когда-то в былые времена не удалось выявить здесь какой-либо системы в расположении коридоров, ему и так повезло, что он здесь не заблудился и смог найти путь назад. Однако, несмотря на непредсказуемые повороты и проходы, несмотря на то, что Флэю приходилось следить за Щукволом, его инстинкт подсказывал ему, что они каким-то окольным и запутанным путем возвращаются к тем местам, где располагался коридор, в котором Флэй когда-то слышал безумный смех. Щуквол двигался теперь все медленнее. Его голова была склонена на грудь, но не от уныния, а от погруженности в свои мысли. Его ноги ступали все медленнее, и в какой-то момент он даже стал волочить их. Когда Щуквол добрался до лестницы с невысокими ступенями и стал неуверенно спускаться по ней, то возникло впечатление, что ноги его уже не держат, тело расслабилось и потеряло координацию и он вот-вот рухнет. Щуквол поворачивал за угол очередного коридора так, словно двигался во сне.

Но вот, когда он приблизился к какой-то двери, то резко выпрямился весь напрягся и сосредоточился. Он особым образом свистнул, и обезьянка, цепляясь за одежду, вскарабкалась ему на плечо и уселась там, перо на шляпке раскачивалось вверх-вниз. Обезьянка повернула голову, и Доктору Хламсливу показалось, что ее маленькие черные глазки, глядящие со сморщенного личика, увидели его. Но Хламслив не отдернул тут же голову назад, а застыл в неподвижности. Существо в костюмчике яркой окраски с ромбами почесалось и отвернуло голову. Только после этого Хламслив и двое его сотоварищей по преследованию отодвинулись поглубже в темную часть коридора.

Тем временем Щуквол вытащил из кармана связку ключей и, выбрав нужный ему, после некоторого колебания вставил его в замок, потом с явным усилием повернул. Не открывая двери, он отвернулся от нее и задумчиво посмотрел туда, откуда пришел. Оскалив зубы, он стал постукивать по ней ногтем большого пальца.

Было ясно, что по какой-то причине, ведомой только ему, он не спешил зайти вовнутрь. Обезьянка на его плече повернулась, усаживаясь поудобнее, и при этом ее длинный хвост задел Щуквола по лицу. Это почему-то вызвало большое раздражение – он сорвал обезьянку с плеча и швырнул ее на пол. Маленькое создание, скорчившись и съежившись, стало издавать жалобные звуки.

Щуквол перевел взгляд с ушибленной обезьянки на кучу каких-то обломков, камней и гниющих досок, которая лежала в одном из боковых проходов. Гнев и раздражение исчезли с его лица, снова принявшего спокойное выражение, а уголки его губ слегка поднялись вверх, изобразив какое-то подобие мертвой улыбки.

Затем человек с красно-белым лицом неожиданно исчез из поля зрения троих, следивших за ним. И они уже было решили, что он окончательно скрылся. Им повезло, что обезьянка оставалась у двери, потирая и облизывая ушибленную руку. Иначе, если бы они попытались тут же броситься вперед на розыски Щуквола, они бы столкнулись с ним лицом к лицу, ибо через минуту он вернулся к двери, неся в руках хотя и обломанный, но все же достаточно длинный шест.

А затем Щуквол приступил к действиям, которые совершенно озадачили прятавшихся наблюдателей. Он очень осторожно повернул ручку двери, и было слышно, как освободился язычок замка. Дверь теперь можно было открывать, но Щуквол удовлетворился тем, что приоткрыл ее не более чем на сантиметр. Отступив от двери на шаг, он упер шест в черную деревянную створку и стал нажимать на него, очень медленно открывая дверь Хотя и со скрипом, но дверь стала приоткрываться. Щуквол замер в неподвижности, вглядываясь в образовавшуюся узкую щель. По тому, как он себя вел, стало ясно, что нечто, увиденное там, его явно обеспокоило: он привстал на цыпочки, склонил голову набок. Потом положил шест на землю у своих ног и, вытащив из кармана большой платок, обвязал им себе лицо так, что остались видны лишь глаза. В это же время до Хламслива, Тита и Флэя долетел тяжелый, тошнотворный, гнилостный запах, явно проникавший из-за приоткрытой двери. Но они были столь заинтригованы поведением Хранителя, что далеко не сразу обратили внимание на этот запах. Снова Щуквол взялся за шест и снова очень осторожно начал толкать створку. Щель расширялась, и взгляду Щуквола открывалось все большее пространство комнаты, которую ему прежде чем войти явно хотелось осмотреть. Когда дверь приоткрылась настолько, чтобы пропустить человека, Щуквол замер.

И в этот момент обезьянка, чья шапка с пером свалилась в пыль, несмотря на то, что ушибленная рука все еще беспокоила ее, стала проявлять интерес к приоткрывшейся двери и к тому, что находилось за нею. Подобравшись поближе, обезьянка начала заглядывать в щель, однако войти еще не решалась, поглядывая через плечо на Щуквола и обнажая зубы в нервной гримасе. Однако в какой-то момент любопытство взяло верх. И обезьянка, подпрыгнув на задних ногах, быстрым движением ухватилась за ручку двери и повисла на ней. Щуквол на этот раз с большей силой снова нажал на дверь шестом. Дверь растворилась пошире, увлекая за собой обезьянку. Она отпустила ручку и уже внутри комнаты приземлилась на гниющий ковер. Но едва ее лапки коснулись пола, откуда-то сверху упал топор и, обрубив обезьянке хвост, с отвратительным стуком вонзился в пол. Обезьянка, охваченная неожиданной острой болью, страхом и яростью, издала пронзительный и пугающе человеческий крик, разнесшийся по пустым помещениям и наполнивший их эхом боли, понеслась по огромной комнате, перепрыгивая со стула на стул, с подоконника на каминную полку, со шкафа на комод, переворачивая вазы, лампы и другие небольшие предметы, попадавшиеся на ее пути.

Щуквол незамедлительно последовал за обезьяной в комнату, забрызганную ее кровью. И теперь в его движениях не было осторожности, а безумно мечущуюся по комнате обезьянку он не удостоил ни единым взглядом. А если бы он это сделал, то обнаружил бы, что обезьянка, увидев, что он заходит в комнату запрыгнула на спинку одного из стульев и замерла там, глядя на Щуквола с такой смертельной ненавистью во влажных черных маленьких глазках, словно в ней сконцентрировались вся злоба и ожесточение тропиков. Вину за боль и унижение обезьянка возлагала на человека, который так бесцеремонно сбросил ее со своего плеча. Не сводя глаз с Щуквола, обезьянка в ярости обнажала зубы и нервно трясла сморщенными ручками, кровь скапывала с обрубка ее хвоста. Но что произошло с обезьянкой, почему она издала такой ужасный крик, оставалось неизвестным Титу, Хламсливу и Флэю. Крик, столь похожий на человеческий, заставил всех троих броситься к двери. Они увидели, что Щуквола в комнате уже не было. Мгновенное замешательство рассеялось, когда они заметили, что из первой комнаты открывается вход во вторую, в которую можно было попасть, опустившись по нескольким ступеням. Обезьянка тут же бросилась к вошедшим. Подбежав к Титу, она поднялась на задние лапы и стала гримасничать, ее гримасы в любое другое время наверняка позабавили бы, но в тот момент смотреть на несчастное животное было очень тяжело. Да и времени не было. Они и так совершили большую неосторожность, вбежав в комнату. Нервы были напряжены до предела. Все устали, все ощущали странность своего положения – они следили за человеком, не имея на то ни достаточных причин, ни достаточных оснований. Однако в последние полчаса их подозрения, что происходит нечто предосудительное, значительно усилились. Все трое уже в глубине души чувствовали, что правильно поступили, последовав за Щукволом. Теперь все были готовы к любому повороту событий.

Их напряжение было столь велико, их предположения о том, что все это значит, были столь фантастичны, что, когда они, подобравшись ко второй двери, заглянули в нее и увидели два скелета, лежащие в центре комнаты на огромном полуистлевшем ковре, пульс ни у Тита, ни у Доктора, ни у Флэя не участился – он просто не мог быть чаще, чем был. Чувства у всех сильно притупились, но рассудок работал четко.

Скелеты на которых еще сохранились остатки пурпурной одежды лежали рядышком друг с другом. Доктор Хламслив, прижимавший к лицу свой шелковый надушенный платок, как только они вошли в первую комнату, понял, что где-то рядом смерть. Он же первым догадался что на ковре лежат останки Коры и Клариссы Стон. Тит однако не понял, что смотрит на то, что осталось от его тетушек – перед ним лежали скелеты, а скелетов ему никогда раньше не приходилось видеть.

Флэй тоже не сразу признал в пурпурных одеяниях – точнее, в том, что от них осталось, – церемониальную одежду Дома Стонов. Но в том, что перед ними было свидетельство какого-то страшного преступления, не сомневался никто.

Удаленность этих комнат от обжитых частей Замка, два скелета, комнаты с крошечными окошками под самым потолком, уверенность, с которой Щуквол добирался сюда, наличие ключа, который отпирал страшные комнаты, поведение Щуквола после того, как была открыта дверь, – все свидетельствовало о злодеянии, к которому Щуквол был непосредственно причастен. Тит, Флэй и Хламслив не сводили с него глаз, а Щуквол, который совершенно не сомневался в том, что находится в полном одиночестве, вел себя так, что невольно напрашивалась мысль о его безумии. Или, если не о безумии, то по крайней мере крайней эксцентричности, которая граничила с безумием, так что отличить одно от другого было совсем непросто.

Даже сам Хранитель признавался себе, что войдя в страшную комнату, он ведет себя странно. Он вообще мог бы сюда не приходить, но это значило бы противиться своему желанию, а он не любил этого делать – подавленное желание так или иначе требовало какого-то высвобождения. Натура Щуквола не терпела подавленных желаний. При этом он умел держать себя в руках, и этот самоконтроль редко подводил его. И даже сейчас он следил за собой словно со стороны, но прежде всего для того, чтобы не упустить чего-либо. Он был лишь орудием, которым управляли боги – темные, древние боги власти и крови.

Вот у его ног распростерты останки сестер Коры и Клариссы, пурпурная ткань их одежды почти совсем уже разложилась и лишь в некоторых местах прикрывала кости, жуткими шарами лежали черепа их пустые глазницы смотрели в потолок. Как и исчезнувшие с них лица, черепа были совершенно идентичны, если не считать того, что в одной из глазниц какой-то паучок, как всегда верный своему ткаческому искусству, соткал изящную паутину. В центре ее билась муха, так что можно было сказать, что своего рода жизнь вернулась к Коре или, может быть Клариссе.

Доктор Хламслив хотя и не мог бы объяснить, как это у него получилось, догадывался о том, что происходит в голове у Щуквола, этого пегого убийцы расхаживающего с видом победителя вокруг скелетов несчастных женщин, которых он держал в заточении, унижал и в конце концов обрек на голодную смерть. Доктору было ясно, что Щуквол отнюдь не безумен в общепринятом смысле этого слова. Щуквол совершал странные движения, ходил, высоко поднимая колени, но казалось, что он лишь отрабатывает эти движения, чтобы добиться их совершенного исполнения. Хламслив предположил, что его бывший пациент воображает себя воплощением извечного типа воина или дьявольского злодея, злодея, хотя и лишенного чувства юмора, но склонного к жуткому веселью, злодея, обладающего поразительно легким отношением к смерти и мукам других, смертью и муками других можно было забавляться, как ветер забавляется ковылем.

Флэй и Хламслив, каждый по-своему оценив происходящее, сразу подумали о том, что Титу вовсе не следовало все это видеть. Он был уже далеко не ребенок, но и для юноши созерцание скелетов и дьявольской пляски Щуквола было совсем не подходящим зрелищем. Но ничего уже нельзя было поделать. Все трое, наблюдая за Щукволом, стояли без движения, боясь пошевельнуться. Но так долго продолжаться не могло, и рано или поздно придется предпринимать какие-то действия. Но какие?

Доктора Хламслива с одной стороны приводило в ужас то, что он видел, но с другой – поведение Щуквола его как человека науки очень интересовало, даже завораживало. Флэй же никаких таких чувств не испытал. Он сам был человеком эксцентричным и поэтому презирал и терпеть не мог эксцентричность, в какой бы форме она не выражалась, в других людях. И теперь, глядя на странные выходки Щуквола, Флэй был охвачен своего рода обывательским гневом. Только одно радовало его – этот гадкий выскочка сорвал с себя маску и теперь можно будет вступить с ним в открытую борьбу.

Флэй не сводил со своего врага маленьких глазок, шея его была вытянута, как у черепахи, длинная борода, ниспадавшая на грудь, подрагивала, рука нервно сжимала рукоятку ножа, которым Флэй пользовался еще в дни своей лесной жизни.

Но подрагивал не только нож Флэя – кочерга в руках Тита тоже не оставалась без движения. У Тита, очень крепко сжимавшего рукоятку кочерги, дрожали руки – он был потрясен увиденным, его била дрожь. Та прочная почва, на которой он всегда стоял, вдруг ушла у него из-под ног, и он провалился в страшный мир, о котором не имел никакого представления. В мир, в котором человек может горделиво расхаживать вокруг костей и черепов своих жертв, в мир, где сам воздух был насыщен миазмами гниения, разложения и предательства.

Доктор Хламслив успокаивающим жестом придерживал Тита за руку, и вдруг неожиданно он сжал руку значительно сильнее – Щуквол остановился и присел, потом медленно поднялся во весь рост, встал на цыпочки, опустился на пятки, раздвинул носки и снова поднялся на цыпочки, растопырил в стороны руки, согнул их в локтях и начал всей ступней топать об пол, руки у него были сжаты в кулаки, которые он держал на уровне плеч. Топот, наполнявший грохотом все вокруг, казался чуть ли не оглушающим.

Однако по всему было видно, что Щуквола быстро утомило исполнение этого дикарского танца торжества победы, казалось, он на несколько минут вернулся к исполнению древнейшего обряда, сохранившегося в памяти предков. Он отдался ему, как художник отдается творческому акту, творя нечто столь глубокое и сложное, что оно выходит далеко за пределы его собственного разумения. Щуквол, притопывая ногами, приседая, держа голову и тело прямо, сжимая кулаки, ходил вокруг скелетов, он с восторгом переживал новизну совершаемого акта. Его забавляла эта странная потребность его тела, эта необходимость топать ногами, вышагивать по комнате, вставать на цыпочки. Неужели таким образом проявляется осознание того, что он убийца, что он властен над человеческой жизнью? Щуквола заинтриговал этот вопрос, он стал размышлять над ним, прекратил хождение и сел в кресло, покрытое густым слоем пыли. Мышцы его горла изготовились для смеха – но смеха не последовало.

Щуквол откинулся на спинку, закрыл глаза и в темноте, которую он под прикрытыми веками создал только для себя и которая была значительно чернее полумрака комнаты, вдруг почувствовал, что ему угрожает опасность. Преступник немедленно открыл глаза, подался вперед и оглядел комнату. И в этот раз, когда его взгляд упал на кости Коры и Клариссы, в нем вспыхнуло отвращение – но не к самому себе за то, что превратил двух женщин в два скелета, а к тому, что они своим присутствием так портят вид в общем-то прекрасной комнаты, к тому, что ему приходится смотреть на эти уродливые черепа и гадкие кости!

Охваченный гневом, Щуквол вскочил с кресла. И в глубине души он понимал, что этот гнев обращен не на два безмолвных скелета, а на него самого. То, что еще всего несколько мгновений назад казалось забавным, теперь стало источником страха. Он тут же припомнил, как выхаживал словно петух, вокруг костей, и понял, что от такого поведения до умопомешательства – всего лишь один шаг. Мысль о собственном безумии впервые пришла ему в голову. И чтобы отогнать ее, он прокукарекал по-петушиному. Нет, его поведение вовсе не было свидетельством сумасшествия, и чтобы доказать себе это, он кукарекал и кукарекал. Ему совсем не хотелось этого делать, но этим он убеждал себя, что раз он может по своей воле кукарекать или сохранять молчание, – он полностью владеет собой, а раз так – он не безумен.

Однако он никак не мог осознать того, что смерть Баркентина, весь этот кошмар – огонь, едва не убивший его самого, мерзкая жижа во рву, долгая болезнь, – все это вместе взятое изменило его. Щуквол рассматривал себя как человека, который за последние несколько лет совсем не изменился, но на самом-то деле он стал другим. Огонь не просто обжег его – он выжег в Щукволе нечто весьма существенное, а в водах рва утонула еще какая-то часть прежнего Щуквола. Его бесстрашие уже не искало выхода наружу, оно ушло внутрь и горело адской серой.

Щуквол стал более раздражителен, более жесток, более низок и подл, его одолевало нетерпение захватить верховную власть, а это можно было сделать лишь после устранения всех тех, кто стоял или мог бы встать на его пути. Все сомнения, которые могли его когда-то терзать, все крохи привязанности к предметам или живым существам – будь то книга, кинжал или обезьянка – были окончательно сметены и забыты.

Щуквол встал с места и направился к шесту, который он, войдя во вторую комнату, прислонил к стене. Он уже не топал ногами, не поднимался на цыпочки. Он стал самим собой – или, возможно, окончательно перестал быть самим собой. Как бы там ни было, трое следивших за ним людей тут же узнали в нем прежнего Щуквола – его легкую кошачью походку, сутулость плеч. Подойдя к шесту, он провел но нему рукой. Шарф все еще скрывал его лицо, на котором были видны лишь темно-красные глаза, сверкавшие как угольки в ямках.

Пальцы Щуквола легко скользили по шесту – так пианист ласкает клавиши своего инструмента. Они наткнулись на трещину в дереве. Пальцы пробежались по трещине и ощутили, что от шеста можно легко оторвать длинную и тонкую щепу. Погруженный в свои мысли, он стал рассеяно отрывать от шеста этот поддающийся кусок. Щепа пружинила и чтобы окончательно отделить ее от шеста, ему пришлось сильно напрячь уже всю руку, а не только пальцы. Щуквол, даже не посмотрев на оторванный кусок, уже собирался отбросить его в сторону – щепа не интересовала его сама по себе, он просто хотел дать занятие своим пальцам, – но в этот момент взгляд его снова упал на скелеты. Щуквол медленно подошел к ним и, наклонившись, провел гибкой щепой по их ребрам – как ребенок тарахтит палкой по решетке забора. Раздался легкий щелкающий звук, пару минут Щуквол посвятил тому, что возил щепой по ребрам, меняя ритм, постукивая по костям, пытаясь найти в сухих страшных звуках соответствие своему настроению.

Но вскоре он ощутил, что пребывание в комнатах Коры и Клариссы его начинает угнетать. Пришел он сюда для того, чтобы воочию удостовериться, что сестры мертвы (хотя умом он понимал, что они умерли уже несколько лет назад, ему необходимо было получить зрительное подтверждение), но задержался он здесь намного дольше, чем изначально намеревался. Отбросив щепу в сторону и став на колени, он снял с костей нитки жемчужных бус. Поднявшись на ноги, Щуквол небрежно засунул их в карман и направился к тем ступеням, которые вели в верхнюю комнату. И в этот момент ему навстречу вышел Флэй.

Это неожиданное появление произвело на Щуквола невероятно сильное воздействие. Он отскочил назад, словно танцовщик, совершающий балетный прыжок. Зубы его обнажились в оскале испуга и ярости. И в этом прыжке ничего символического уже не было. Все ужимки и движения, всплывшие из древнейшей памяти предков, были сметены в сторону страшной реальностью.

Рефлективным движением, еще не успев как следует стать на ноги после головокружительного прыжка, пружиной швырнувшего его в воздух, Щуквол выхватил нож. Он мгновенно понял, что разоблачен и что, если он немедленно не убьет этого бородатого человека ему придется бежать из Замка. А что за жизнь у беглеца?

Прошло несколько мгновений, прежде чем Щуквол узнал того, кто преградил ему путь. Он не видел Флэя много лет, и к тому же борода сильно меняла его лицо. Но узнав старого слугу, Щуквол еще более утвердился в мысли, что надо немедля убить этого человека – Флэй никогда не испытывал симпатии к Щукволу, а теперь не пожалеет его и подавно. Щуквол, изготовляясь к броску, стал отводить назад руку, сжимающую нож. И тут перед ним появились Доктор Хламслив и Тит.

Юноша был бел как полотно, в его руке подрагивала кочерга, губы были плотно сжаты. Кошмар происходящего охватил его цепкой, липкой хваткой. Прошло всего несколько часов с начала погони, но за этот краткий промежуток времени Тит повзрослел на несколько лет.

Доктор Хламслив был тоже бледен. На лице его не осталось ни следа обычной насмешливости – теперь это было лицо со странными, но утонченными чертами, словно вырезанное из мрамора. На нем была написана непоколебимая решимость.

Появление этих троих человек заставило Щуквола опустить руку, уже изготовившуюся швырнуть нож.

И тут раздался спокойный, ясный, чистый голос, голос, в котором не было ни малейшего свидетельства того, что сердце говорившего бешено колотилось.

– Немедленно бросьте нож на пол! Поднимите руки и идите сюда! Неповиновение чревато для вас самыми тяжелыми последствиями!

Но Щуквол не слышал того, что ему говорил Доктор Хламслив. Щуквол был потрясен случившимся. Все рухнуло! У него нет будущего! Все эти годы самосовершенствования, все его хитроумные планы и их осуществление – все было впустую, словно ничего и не было. В голове у Щуквола стоял красный туман. Он весь вздрагивал, словно охваченный вожделением невероятной силы. Но то было вожделение предаться разгулу насилия. Щуквола охватил боевой азарт – он готов был броситься в сражение с любым количеством врагов! Один! Полный жизненной энергии, но лишенный размягчающих чувств, ощутивший, что никакие компромиссы уже не нужны, что все интриги – уже в прошлом, преступник был готов на все. Если он уже никогда не сможет носить корону Горменгаста, оставалось другое царство, где он может быть правителем – мир никем и никогда не посещаемых лабиринтов коридоров и залов в заброшенных частях Замка. Здесь он будет править как сам Сатана в вечной полутьме, будет носить корону князя Тьмы, которую у него никто не отнимет и которая не менее царственна, чем корона Горменгаста. Щуквол, изгибаясь как акробат, изготовился к действию. Он следил за малейшими движениями троих человек, стоявших перед ним. До него снова донесся голос Хламслива, и хотя слова по-прежнему произносились с отменной отчетливостью и Доктор стоял совсем рядом, Щукволу казалось, что они приходят издалека:

– Я даю вам последнюю возможность повиноваться Если вы тотчас же не бросите свой нож на землю, мы нападем на вас!

Но на землю упал не нож, а Флэй. Верный слуга покойного Герцога с криком, перешедшим в хрип, повалился на спину. Его попытались подхватить Тит и Доктор, а в тот самый момент, когда нож, брошенный с невероятной силой, все еще подрагивал в сердце Флэя, Щуквол, ринувшись вперед, перескочил через Тита и Доктора, склонившихся над длинным изможденным телом. Все произошло так быстро, что казалось, будто Щуквол был привязан к своему ножу и полетел за ним.

Охваченный страхом, ожидая возмездия и не надеясь на пощаду, Щуквол, не теряя ни секунды, мчался к двери. Как это бывает с людьми, которым уже нечего терять, его сообразительность удвоилась.

Выскочив из комнаты – но он не заметил, что выскочил не один, – Щуквол в мгновение ока захлопнул за собой дверь и повернул ключ в замке. И в этот момент что-то очень больно укусило его в шею. Издав пронзительный крик, Щуквол крутанулся на одном месте, но руки его ухватили лишь воздух.

Охваченный паникой, Щуквол сломя голову понесся по коридорам и переходам, сворачивая вправо и влево. Так в жизни ему еще не доводилось бегать. Безумный бег увлекал его все глубже в каменную, безжизненную империю тьмы.

А у двери, из которой он выбежал, сидела обезьянка и, громко крича, размахивала руками.