Глава тринадцатая
– Никогда больше! Слышишь? Никогда больше не предлагай мне ничего подобного! — Визжал хилависта. — Да я лучше на месте помру, но не по каким таким мостам ходить больше не стану. У меня аж кишки в стылый студень скрутило! Да если ты хочешь знать, у меня…
Орал он давно, и даже уже подохрип малешко, но пыла своего нисколько не растерял, и повториться тоже нисколько не боялся. А посему повторялся снова и снова, изо всех своих сил стараясь донести до девушки простую и непреклонную истину, что ледяные мосты хилавистам очень и очень не нравятся. Причем, абсолютно всем и каждому, без исключения, а ему — в особенности.
И то верно: та еще прогулка получилась.
В середине пути, чуть не навернулись оба, затем еще долго Ташура с места сдвинуться уговаривали, а последнюю треть пути проделали так и вовсе ползком. И если для Ташура такой способ передвижения был достаточно привычен и вообще — вполне естественен, то леди Кай на заднице своей с ледяных горок уже лет этак десять, как не съезжала. А тут вот приспичило, понимаете ли, на ночь глядя в развеселой компании.
– …в общем, не годится это, — подытожил Ташур и замолк, чтобы перевести дыхание.
– Да? А я думала тебе должно понравиться, — пошутила Осси.
Зря она это сделала. В хилависту, который только было успокоился и притих, будто бес вселился:
– Должно? Понравиться? Ага… Как же! Да меня чуть не разорвало от счастья такого небывалого! Да ты в своем уме, вообще? Понравиться… Для тебя это слово, похоже, смыслом до конца еще не объято! Да ты вообще понимаешь, что такое неосознанное принятие мнящегося тебе бреда за действительность может привести к совершенно непредсказуемым последствиям? Страшным последствиям…
В общем, по-новой он шарманку свою завел.
Он бубнил, визжал и гундосил, захлебываясь от переполнявших его эмоций, и брызгая слюной во все стороны. Он не замолкал не на миг, но постепенно превращался в сознании леди Кай из гневного обличителя и защитника обездоленных хилавист сначала в мерно гудящего шмеля, а затем и вовсе — в шумовой занавес, наподобие шелеста листьев или ручья, перекатывающегося по камням с нежным журчанием.
Она сидела и смотрела на портал, который пылал в ночи ярким бело-голубым столбом, соблазняя и маня в очередную — бог уже знает какую по счету неизвестность… И не было ей, честно говоря, ни дела ни забот до бесконечных выкриков своего приятеля-попутчика, да и, вообще, — она вся уже была там: на другой стороне.
«Ну, что? Пойдем? — Хода, как всегда очень точно уловила перемену настроения. — Пора, наверное?»
– Пора, — кивнула Осси и поднялась, подхватывая свой рюкзак. — Пошли.
– Пошли, — неожиданно согласился Ташур, прервав свою зажигательную речь буквально на полуслове. — Давно пора. А то сидим тут… — он смешно сморщил нос, чихнул и подкатил к порталу.
– Ну? — Обернулся он на самой границе ослепительного света.
– Давай, — кивнула Осси и шагнула следом.
В манящую светлую даль, так сказать…
И даль эта, надо заметить, ожиданий ее не обманула и оказалась действительно светлой и очень даже нарядной. Просто-таки изысканной.
Они стояли посреди большого зала, убранного со всей возможной роскошью и безупречным вкусом. Не было тут ни бескрайних просторов, ни исполинских скульптур от которых холодок по коже, ни могильных плит. А было все, как раз наоборот: очень даже красиво и уютно.
Каждая вещь, каждая деталь интерьера была на здесь своем месте. Тщательно выверенном и единственно возможном. И пузатые, но очень хрупкие на вид напольные вазы, украшенные яркими осенними цветами, и большой овальный, похожий на замерзшее озеро стол в окружении десятка кресел с очень тонкой, почти филигранной резьбой, и ниспадающие широкими волнами портьеры расшитого золотом бархата, укрывшие высокие стрельчатые окна, расцвеченные витражным стеклом, и даже легкие ажурные подсвечники и темно-бордовые свечи в них.
Все тут дышало великолепием и весьма уточенным вкусом. А такое сочетание, согласитесь, есть по нынешним временам — большая редкость, да и вообще: что-то абсолютно невероятное — поднятые мертвецы и всякая прочая гадость в нашем мире почему-то куда чаще встречаются.
Мягкий раскрашенный во все цвета радуги свет обволакивал зал, укрывая его призрачным пологом, и превращая в нечто совершенно сказочное и неповторимое, а оттого казалось, что сам воздух был тут напитан благодатью и счастливой безмятежностью с легким привкусом мимолетной грусти. Так, легкое летнее вино промозглым осенним вечером возвращает нас в тот жаркий полуденный зной, когда само оно еще только нарождалось в глубинах налитой горячим соком ягоды, а мир был полон раскаленных красок.
Свет этот играл подвесками роскошной хрустальной люстры, рассыпаясь на острые, как иглы лучики, и разбрызгивая вокруг дрожащие пятнышки разноцветных солнечных зайчиков. Они медленно ползли по белоснежным стенам, то и дело перепрыгивая на узкие золоченые колонны, и множились, отражаясь в двух высоких зеркалах и начищенном до немыслимого блеска паркете из розового бута.
Последний, правда, был уже весьма основательно угваздан грязными ботинками леди Кай. Да еще и лужа небольшая с них уже натекла, что нимало, надо сказать, сложный мозаичный узор на полу не улучшило. Это уж, не поминая о том, что хозяевам всей этой неземной красоты, такое беспардонное свинство понравилось бы едва ли.
Оно и не понравилось.
Раньше, чем леди Кай успела сделать шаг, и раньше даже, чем хилависта открыл рот, чтобы выдать что-нибудь едкое, пакостное и по случаю подходящее, высокая двустворчатая дверь в дальнем конце зала распахнулась, и явила на сцену группу лиц, должных, по всей видимости, несколько разнообразить унылый грядущий досуг и убогую программу предстоящих увеселений.
Завидев их, хилависта рот свой все-таки разинул, постоял так немного, вздохнул, а потом выдал исключительной витиеватости словесную конструкцию, состоящую из слов многим из нас знакомых, но соединенных между собой самым невероятным образом. Правда, тихо-тихо он это сделал. Так что только Осси одна и услышала. И надо, кстати, заметить, что в этот самый момент у нее на языке нечто подобное крутилось. Только попроще.
Группа эта, состоящая частью из лиц уже знакомых, (что, правда, ничуть не делало их ни более приятными, ни симпатичными), а частью — из совершенно новых, была хоть и достаточно разношерстна, но объединена одним стремлением и одной, не самой, по всей видимости, доброй волей. И исходила она от невысокой черноволосой женщины, облаченной в серую мантию, с цепью префект-зелатора на груди. Или, если воспользоваться терминологией полуразложившегося и давно уже отошедшего в мир иной Греда Шероу, — от женщины в сером.
И это было плохо.
Очень плохо.
Вошедшие, а правильнее, наверное, будет сказать: ворвавшиеся в зал (уж больно стремительным было их появление), тут же рассредоточились по сторонам, так, чтобы с, одной стороны, их и разом не накрыть было, а с другой, — чтобы охватить Осси небольшим полукольцом, угрожая со всех сторон, и заставляя гадать: откуда первый удар нанесен будет. В общем, продемонстрировали господа и выучку, и умение. Хотя и не удивили, потому как с некоторыми из них, Осси уже встречалась. А может, и со всеми, просто не всех рассмотреть успела.
Слева, с краю стоял, отнеся в сторону широкий, чуть загнутый на манер борийской сабли меч красномордый здоровяк Ил Шарре. Конечно, ни имени его, ни то, что служил он много лет под началом достославного адмирала Даша и был у него командиром абордажной команды, леди Кай не знала. Как не знала она, и за каким он в это дело полез и против нее вышел. Но и силищу его и реакцию она однажды уже оценила, и знала, что кажущаяся неуклюжесть сельского увальня, есть не более, чем маска и глумление над противником. Чтобы в заблуждение ввести и себя любимого потешить. А так-то он стремителен как ураган был, да и силы, примерно, такой же.
Единственное, что немного на этот раз успокаивало, так это то, что позиция ему выпала не самая чтобы выигрышная, ибо между ним и замершей в углу леди Кай располагался упомянутый уже стол, который будучи предметом роскошным и массивным, создавал для нападавшего некоторые неудобства, и, соответственно, немного времени интессе подарить должен был. Это — если случись чего.
Чернявый приятель Ила — Лерс занял позицию на противоположном фланге, и был к леди Кай ближе всего. Замер он в углу подле высокого зеркала в золоченой раме, да так и стоял там, поигрывая до боли, в буквальном смысле этого слова, знакомым мечом. Тем самым, которым он до Осси не раз и не два уже дотянуться успел. Не сказать, впрочем, что он на эту тему злорадствовал особо или что-нибудь такое, потому, как на лице его кроме скуки и легкой усталости прочитать ничего нельзя было. Хотя и в это, если честно, не особо-то верилось, ибо в бою он, помниться волчком крутился и уставать особо не собирался. И если бы не портал тогда, то и неизвестно, чем бы все оно там закончилось.
В общем, сладкая парочка, к которой у леди Кай свой счет имелся, здесь присутствовала. А это означало, между прочим, что пришло время долги возвращать. И не просто возвращать, а, как говорится: с процентами, потому, что третьим в их ряду стоял человек в темно-красном, почти бордовом мундире, и личностью он тоже был весьма и весьма примечательной.
«Богомол! — Ахнула Хода. — Это что ж за невезуха такая!»
Осси кивнула: действительно, уж если не везет, так не везет по-крупному и до конца. До крайнего предела.
Богомолами в народе называли специальный отряд Верховной Курии, созданный еще при Афессе II для «противодействия инакомыслию вплоть до полного искоренения скверны». Ну, по крайней мере, так в августейшем указе говорилось.
Вот они и противодействовали. И искореняли с именем бога на устах.
Да так рьяно и самозабвенно, что очень скоро их начали величать кровавыми Богомолами.
Со временем, правда, про «кровавых» забыли, но вовсе не потому, что они вдруг смиреннее стали. Скорее, просто лень было людям зазря языки ломать. А укороченное таким образом название прилипло к церковной гвардии на века, и страх и ужас оно вселяло ничуть не меньшие, чем раньше.
Сами себя они, правда, не так называли. Скромнее все было, как и подобает истинным служителям церкви, так, что «верные искупители» им больше нравилось. Хотя по большому-то счету: оно, что так — что эдак — головорезами они были безжалостными, а фанатиками — каких поискать. В общем, ни добра ни участия от них ждать не приходилось.
Этот же, который подле двери сейчас стоял, выдвинувшись на полшага вперед перед женщиной в сером, и прикрывая Ее Дражайшее Великолепие своей собственной шкурой, по всему судя, еще и разжалован был. Во всяком случае, погоны золоченые на его кителе отсутствовали, хотя более светлое сукно на плечах говорило о том, что еще совсем недавно они там красовались. И скорее всего офицерские — уж больно уверенно и нагло он держался, ухмыляясь прямо в лицо леди Кай.
Он был красив, как девушка, со своими темными глазами, иссиня-черными локонами, ниспадавшими до плеч, и нежной кожей, но взгляд его на удивление бледных, почти бесцветных глаз откровенно пугал. Нехорошим он был. То ли от рождения, то ли — по давно и глубоко укоренившейся привычке.
Как бы то ни было, а то, что его из «верных» поперли, это кое о чем да говорило. Из Богомолов-то когда хочешь не выйдешь — не уйдешь: либо за блуд насильный и бесчинства ярые гнали, либо, если на своих руку поднял… А это уж: что одно — что другое — характеризовало его вполне определенно.
В общем, тот еще тип в подмастерьях у серой дамы был…
А он мало, что скалился, и сам по себе двух-трех бойцов стоил, так он еще и барнетт в руках держал. Тяжелый и неудобный. Но обращаться он с ним, похоже, умел. И уж в чем — в чем, а в этом леди Кай уже убедилась.
Ко всему, игрушка эта его еще и апертурным прицелом снабжена была, что делало ее вдвойне опасной, хотя с такого расстояния — в десяток шагов — из нее бы и ребенок попал. Чего уж говорить о Богомоле, который сквозь дождь и туман с сотни шагов без промаха бил.
Словом, как леди Кай стрелка увидала, так ее всю и всколыхнуло. Перед глазами сразу туман розовой поплыл, а сквозь него — Эйрих, со стрелой в горле. Словно заново все пережила.
Кровь ударила в голову тяжелым молотом, и кулаки сами собой сжались. Причем, левый — вокруг жезла, и уже тянул его потихоньку, да Хода остановила.
«Замри. Не он тут главный».
Осси послушалась и замерла, хотя внутри все бурлило, как вулкан, а пробудившаяся ярость продолжала искать выход.
А главным, действительно, не стрелок был.
Женщина.
Женщина в сером. С цепью префекта и маленьким алым трилистником на груди. Вдова.
Она тут всем заправляла. А бравые и бесстрашные солдатики ее всего лишь цепными псами были. Натасканными, грозными, но без команды ее они и рта раскрыть не смели. Так и стояли они напротив леди Кай, выжидая пока госпожа на интессу насмотрится-налюбуется, да с поводка их спустит. А она не спешила.
Смотрела себе на леди Кай и смотрела. Пристально. Будто выискивала в ней чего-то. И на лице ее бесстрастном ничего при этом не отражалось. Чувствовалась школа! Да оно и понятно: серой вдовой кто ни попадя не становился. Что раньше — что сейчас. Тут уж ничего не менялось. А уж чтоб еще и до префект-зелатора дослужиться — такого Осси и не слыхала даже. Хотя и не очень-то она за этим следила, если честно. Но все ж таки не слыхала…
А женщина продолжала сверлить Осси взглядом. Цепким. Насквозь прожигающим. Профессиональным.
Из себя она была — ничего особенного. Не сильно красивая, но и не страшная, не худая и не толстая — обыкновенная. Средних лет — раза в два леди Кай постарше, но сохранилась тем не менее неплохо, и по всему, за фигурой своей, за волосами, да и за всем остальным следила исправно. В общем: самая, что ни на есть заурядная она была. В смысле внешности, разумеется. А в остальном… Опять же — абы кому цепь префект-зелатора не навесят…
Все это Осси отметила совершенно машинально, пытаясь тем временем лихорадочно найти выход из создавшегося положения. А то, что он очень скоро понадобится, в этом можно было не сомневаться.
– Правый — мой. Забудь про него, — еле слышно шепнул хилависта. Тоже, значит, не просто так стоял, шар зазеркальный. И это хорошо. Теперь, после этих слов его, чернявого можно было списать в расход и в расчет больше не принимать — не до леди Кай ему будет.
Осси кивнула.
«От арбалета я тебя закрою. На время… — подала голос Хода. — А ты на вдове сосредоточься. И, кстати… она тебе никого не напоминает?»
«Не знаю», — Осси вновь принялась рассматривать женщину в простом сером платье.
Она старалась делать это внимательно и не упустить ничего, хотя часть ее сознания, подгоняемая второй ее половиной уже тянулась туда — в запределье, подготавливаясь к тому, что неминуемо должно было начаться здесь и сейчас…
А вдова… Теперь, подпитанная новой силой, прорвавшейся из глубин ее подсознания, Осси видела чуть мерцающий золотистый кокон защиты, окружавший сестру и тонкие нити, что тянулись к нему от ярко-красного, как огонь искупления кулона, висевшего на цепи префекта. По всему, именно он и был источиком силы, оберегавшем Ее Преподобие. И, если судить по цвету щита, то собственная ее защита, которую Хода тоже уже развернула, не в пример слабее была.
В руках вдова держала штуковину совершенно непонятную, но ни на цветочек, ни на леденец явно не похожую. И это при том, что предназначена она явно для леди Кай была и только ее одной ради на свет божий извлечена.
Больше всего штуковина эта напоминала небольшой жезл — тонкий, в две ладони длиной розоватый цилиндр. Немного прозрачный и идеально отполированный. То есть, в общем-то, за леденец сошла бы, да вот только беда: вился над ним небольшой, но вполне очевидный даже с такого расстояния дымок. А это сразу как-то на другой лад настраивало.
В общем, непонятная штуковина была, хотя назначение ее, несмотря на игриво-легкомысленный цвет, угадывалось вполне недвусмысленно. Особливо, если вспомнить чья ладошка ее сжимала. Подарочек этот, по всему судя, должен был причинять боль и, тем самым, служить весомым, если не решающим аргументом в предстоящих переговорах, в ходе которых и посуды и мебели тут в зале перебьют изрядно, да и живых поубавится значительно.
А дымок все вился. И очень это леди Кай почему-то не нравилось. Не очень-то она любила со всякими такими штуковинами непонятными связываться. Никогда от них не знаешь, чего ожидать. А с Орденом, да с Апостолатом только так почему-то и выходило.
Вспомнить, хотя бы шарик тот с молниями, что Шайя в руках крутил. Хорошо, что так и не дошло до него тогда, а то бы кто его знает… Словом любили пресвятые отцы всякое такое… Даром, что были впереди науки всей.
А церковница все сверлила и сверлила Осси своим тяжелым взглядом, и пора уже что-то было с этим делать. Итак уже затянули паузу сверх всякой меры, да и Осси, честно говоря, уже готова была к любым неожиданностям, и вызванная сила в ней просто бурлила, перехлестывая через край, и так и норовя сорвать крышку…
К любым неожиданностям?.. Как бы не так!
Не успела леди Кай шелохнуться, как вдова коротко взмахнула рукой — той самой в которой рубиновый леденец был, — и выпущенный на волю дымный хлыст с резким, похожим на свист шипением вспорол воздух.
До Осси он, хвала Страннику, не дотянулся, но дел и без того натворил немало. Легким, почти невесомым касанием он развалил массивную плиту стола, взметнув в воздух серое крошево, в щепки разнес стоявшее рядом с Осси резное кресло, а обратным ходом превратил шикарную люстру в рой разлетевшихся в стороны хрустальных осколков.
Рассерженное шипение хлыста, грохот обваливающейся плиты и мелодичный хрустальный перезвон смешались воедино в какой-то дикой немыслимой какофонии, затмив на миг даже рассерженное бормотание хилависты.
Удар дымного хлыста, который был страшен и сам по себе, для соратников серой вдовы послужил явным и недвусмысленным сигналом, и все в этом небольшом зале сразу пришло в движение. Закрутилась и забурлила в нем смертельная круговерть.
Рванули вперед, разбрасывая в стороны обломки искореженной мебели, старые знакомые, явно намереваясь обойти с двух сторон, и мелко нашинковать длинными своими мечами-саблями, и тут же полыхнул огненным цветком сожженный выставленным щитом арбалетный болт, нацеленный прямо в голову леди Кай. Лишь несколько капелек раскаленного металла от мгновенно испарившегося наконечника упали на землю, звеня и подпрыгивая. Причем, одна из них умудрилась зацепить хилависту, привнеся в его бормотание пару-тройку истеричных визгов. Но Осси уже не до него было.
Волна раскаленного воздуха, накрывшая леди Кай, опалила огненным своим дыханием ресницы и обожгла роговицу. Осси крепко зажмурилась, а потом часто заморгала, пытаясь разогнать радужных зайчиков, которые прыгали и прыгали перед глазами, привлеченные к божьему свету яркой вспышкой.
А Богомол уже закончил налаживать новый болт и снова поднимал арбалет, да и хлыст уже занесен был…
Как не готовила себя Осси, накапливая бурлящую в ней силу, но не готова она к такому повороту оказалась, и первый же комбинированный удар, все ее планы нарушил, смешав и пустив по ветру. Плохое начало у боя получилось…
Хилависта все бубнил свою бормоталку, страшно вращая при этом глазами, и с обещанным ударом почему-то медлил, а Осси никак не могла прозреть и рассмотреть хоть что-нибудь сквозь окутавшую ее радужную пелену. И тогда, подчинившись какому-то неясному наитию, она обрушила на нападавших переполнявшую ее силу, так и не успев собрать ее в единый, дробящий кости и стены, и сокрушающий все и вся молот.
Чернявого вместе с приятелем его, который к этому времени продрался уже сквозь разбросанные по полу обломки стола, отбросило назад шагов на пять. То есть, все, чего они достичь успели, Осси у них одним махом отыграла. Богомола, хоть и подальше он был, тоже приложило со всей дури, и мотнуло о косяк широко распахнутой двери, отчего, выпущенный им болт, круто ушел в потолок, где и застрял, увязнув в плите больше чем наполовину. Одна только вдова почти не пострадала, и занесенный для удара хлыст распрямился, оставив за собой густой дымный след.
На этот раз удар ее цели достиг, и, легко пробив выставленную Ходой защиту, стеганул леди Кай по плечу, так, что к радужным зайчикам тут же прибавились искры из глаз, а дыхание перехватило будто от хорошего удара.
Рука горела от плеча до кончиков пальцев, и не было казалось в целом мире боли сильнее и злее, чем эта.
«Терпи! — Крикнула Хода. — Пройдет».
Пройдет — не пройдет, а развернутый и заготовленный уже для удара посох леди Кай выронила. С тихим стуком прокатился он по полу, и звук этот отчего-то заглушил все остальные — и свист хлыста, и ругательства выбирающихся из-под обломков мебели мечников, и даже заунывное бормотание хилависты.
Впрочем, бормотания-то уже и не было. Закончил Ташур свой наговор. Закончил и громко хакнув не то от усердия, не то — от удовольствия, блеснул зазеркалившейся своей поверхностью.
Тут же, отзываясь этому негромкому в общем-то возгласу, с жутким грохотом взорвалось высокое — до самого потолка зеркало. То самое, возле которого чернявый сейчас барахтался, раскидывая по сторонам черепки разбитой вазы и обламывая повисшие на нем соцветья сухоцветов.
Тысячи острых как бритвы осколков прошили тело Лерса Хафета, в мгновение ока превратив опасного бойца в размазанное по полу рагу из человечины. Он даже сообразить ничего не успел, как не успел и боли почувствовать. Просто, раз — и не стало отставного штурм-лейтенанта. Только серый глаз его в покачивающемся на полу осколке черепа еще моргнул несколько раз, выразив, тем самым, крайнее удивление и полное несогласие с таким поворотом дел.
Хода, тем временем, успела кое-как залатать поврежденный щит, хотя уверенности, что он сможет выдержать следующий удар, ни у нее самой, ни у Осси, честно говоря, не было. Впрочем, проверка на прочность ждать себя не заставила, и почти сразу же в мерцающий кокон защиты вломился новый арбалетный болт.
Осси, правда, выстрел этот упредила, немного отклонившись в сторону, так что болт по касательной прошел. Сгореть, подобно своему предшественнику — он не сгорел, но увяз в желтоватом сиянии, как муха в патоке, понемногу тлея и обугливаясь. Собственно, на этом защита вся и закончилась — щит дрогнул, мигнул пару раз бледно-желтым светом и рассыпался, а дымящаяся стрела упала под ноги леди Кай, безобидная, как вырванное у осы жало.
Вот только у этой осы оно, к сожалению, не единственным было…
Не успели осколки разбитого зеркала рассыпаться по отведенным им местам, и не утих еще грохот и звон, как из открывшегося в золоченой раме темного проема уже поперло. Одна за другой вырывались из взломанного прохода в зазеркалье сомборы.
Не меньше десятка их было. Злых. Голодных. И огромных.
Они вылетали из разбитого зеркала, раскачивая несчастную раму так, что она ходуном ходила, и, того и гляди, должна была со стены сорваться. Тянущиеся за ними темные лохмотья, задевали за кресла, вазы, подсвечники, роняя, сшибая и разбивая вдребезги. А если добавить к этому, что появление их сопровождалось надрывным разъяренным воем, то понято, что эффектным их выход получился. Даже Осси не по себе стало.
Подоспевшее подкрепление на мелочи размениваться не стало, и тут же с ходу ломанулось к церковнице, окружив ее мельтешащим и жутко воющим кольцом. То ли сомборы сами по себе такие умные были, что сразу разобрались, что тут к чему, и кто тут главный, то ли хилависта ими как-то управлял, и решил подруге своей жизнь облегчить, но как бы то ни было, а главного и самого страшного противника они отвлекли и ненадолго заняли…
Ил Шарре, тем временем, не только успел выбраться из-под груды обломков, куда его откинул удар интессы, но и стремительно к ней приближался, раскручивая перед собой широкий меч…
Богомол тоже не спал. Отскочив от своей хозяйки, — благо сомборы на него внимания совсем не обращали, — он уже заложил новый болт и теперь поднимал свою игрушку для очередного выстрела. А учитывая, что поле защитное Осси больше не прикрывало, то выстрел этот вполне мог оказаться последним, и судьбу боя решить окончательно. Причем, не тем совершенно образом, который леди Кай устроил бы…
Вдова хлестала своим кнутом направо и налево. Только клочья от сомбор летели. Каждый такой удар сопровождался диким, раздирающим душу визгом, и новый лоскут тьмы отделялся от зазеркального призрака, и кружась, словно осенний лист, опускался на пол.
Сомборам досталось крепко. Они еще держались, и продолжали нападать, но многие уже истекали кровью, на свой собственный, конечно, манер — роняя на изумительной красоты паркет, крупные дымные капли. Дым этот вел себя ровно как кровь и как любая другая жидкость — так же точно расплескивался при ударе и растекался в стороны, при этом, правда, начисто выжигая драгоценную древесную породу, так что церковница теперь находилась посреди небольшого и абсолютно черного круга. Но и ей, правда, тоже досталось немало…
Арбалет Богомола уже смотрел в лицо леди Кай, и оставалось искупителю лишь чуть надавить спусковой крючок, но не успел… Ни сам он, ни даже Осси не ожидали, что хилависта в их спор-дуэль вдруг вмешается. Да и он, похоже, еще мгновение назад ни о чем таком героическом тоже не помышлял. А тут вдруг потянуло.
Прямо с места, без разминки и разгону он рванул в сторону двери, сходу развив совершенно сумасшедшую скорость. Осси даже и не думала, что он на такую прыть способен. А он, промчавшись мимо опрокинутого кресла, вильнул в сторону, скользнул вверх по накренившемуся обломку стола, и разогнавшись по нему как по трамплину, пролетел с десяток ардов по воздуху, после чего со всей дури влепился прямо в морду не ожидавшего ничего подобного стрелка. Ну, а когда на вас валится склизкий зеркальный шар с глазами, да еще к тому же и с перезревший арбуз величиной, тут уж не до прицельной стрельбы становится…
«Слева!» — Истошный выкрик Ходы, отдавшийся в голове резкой болью, прервал наблюдение за начавшейся в противоположенном конце зала возней и вернул Осси к действительности, которая в этот момент почти на девяносто процентов состояла из нависшего над ней Ила Шарре с занесенным над головой мечом.
Резко уйдя в сторону, Осси в последний момент выбросила перед собой Гаситель и с трудом, но отбила нацеленный в голову жестокий удар. Столкновение двух мечей отозвалось в руке тупой болью, такой сильной, что пальцы чуть не разжались. Еще немного и меч бы выронила.
Чудом удержала.
Да непросто удержала, а еще и ударила. Закусив губу. Сбоку по ребрам. Но не сильным удар получился, хоть и неожиданным, а потому здоровяк легко его парировал и тут же контратаковал, метя в плечо.
Уходя от описывающего широкую дугу клинка, Осси оступилась, споткнувшись об осколок разбитого на куски стола, и на миг утратила равновесие. Собственно, это ее и спасло. Останься она на месте, развалил бы ее детина пополам. Уж чего-чего, а силищи у него хватало. Да и ловкости тоже…
А на другом конце зала сомборы рвали серую вдову. Хоть и меньше их стало — проредил-таки дымный хлыст эту жутко воющую карусель, и уже двух или трех в клочья разнес, но оставшиеся продолжали кружить вокруг, нимало о своей судьбе не заботясь, и при каждом удобном случае пытаясь дотянуться до своего противника длинными острыми когтями.
Щит, прикрывающий церковницу был уже изрядно потрепан. Он еще держался, вспыхивая каждый раз, когда его касалась призрачная тень, но защитить свою хозяйку сразу от всех разящих с разных сторон ударов уже не мог. Серое платье ее было порвано в нескольких местах и подкрашено кровью, на щеке красовался приличных размеров кровоподтек, лоб пересекала глубокая царапина, а почти безупречная прическа превратилась в спутанные пакли, торчащие во все стороны. И все же она побеждала.
Одна против десятка разъяренных голодных тварей, она умудрилась не только выстоять в этой неравной схватке, но и существенно уменьшить их поголовье. Одна за другой выходили из боя сомборы, зависая в стороне и понемногу осыпаясь на пол мутными рваными клочьями. Все чаще шипел вспарывающий воздух хлыст, и все меньше их оставалось…
А в двух шагах от них бился в судорогах опрокинутый навзничь Богомол. Страшный удар разогнавшегося хилависты сшиб его с ног, и, отлетев в сторону, он довольно ощутимо приложился головой об стену. Да так неудачно, что белый свет в его глазах померк, сменившись абсолютно непроницаемой тьмой, обернувшейся вдруг немыслимым холодом.
– Пробуждение, — тихо буркнул откатившийся в сторону хилависта.
Почти сразу воздух вокруг Богомола сгустился, стал плотным и вязким, обволакивая тело, будто мерзлая, обращающаяся в лед вода. Каждый новый вдох давался ему все труднее — через неимоверное усилие и через боль. Руки и ноги начали самопроизвольно сгибаться в суставах, сотрясая тело в жутких конвульсиях, а пальцы принялись скрести пол, обламывая ногти и срывая кожу. Голова несчастного моталась из стороны в сторону, то и дело сильно ударяясь о косяк, но он, похоже, этого не чувствовал. Дико и совершенно бесцельно вращающиеся глаза вылезали из орбит, а на губах начала выступать кровавая пена.
– Голод, — прошептал хилависта, и толстые мясистые губы его сложились в жуткую отвратительную улыбку. Так и замер он, глядя, как корчится в муках распростертое на полу тело стрелка…
С трудом удержав равновесие, Осси отступила на шаг, а потом еще на один, разрывая дистанцию, и собираясь для новой атаки.
«Хорошо, хоть чернявого уже нет, а то совсем бы туго пришлось», — мелькнула в голове идиотская мысль. Мелькнула и тут же пропала, уступив место вбитым за долгие годы тренировок рефлексам.
Удар. Блок… Удар. Уход… Еще удар. Еще блок…
Клинки звенели, сталкиваясь с невероятной силой. Здоровяк наседал, возвышаясь над девушкой, как гора над муравьем, осыпая ее градом следующих один за другим ударов. А каждый такой удар, принятый на меч, докатывался до пальцев, сжимающих рукоять, резкой болью. Рука, выдержавшая очередную стремительную атаку, ныла, а пальцы немели.
Еще удар. Быстрый и неожиданный. Выставив меч, Осси чудом его парировала… А вот следующий пропустила.
Широкое изогнутое лезвие бугая описало стремительную дугу и вспороло левую руку. Почти там же, где до него чернявый отметился. Чуть ниже.
Острая, пронзившая до самого плеча боль вернула руке чувствительность, и в общем-то это даже хорошо было, а то после дымного хлыста она так плетью безвольной и висела, мешая двигаться и нарушая баланс. Так что, можно сказать: лучше стало.
Даже не глянув на рану, Осси резко ушла вбок, и тут же ударила. Несильно. Просто чтобы самой не расслабляться и другим не давать. Из левой руки, в том месте где ее клинок мазнул, капала кровь.
Осси отступила влево и снова ударила. Ил тут же повернулся за ней, выбрасывая вперед меч и парируя удар.
Снова влево, снова поворот и снова блок.
Рыжий ухмыльнулся, показав желтые потрескавшиеся зубы:
– Что, потанцуем?
– Потанцуем, — кивнула Осси, опять смещаясь влево и вновь занося меч.
Она кружила вокруг Ила, то делая выпады, то отскакивая назад, вынуждая громадину все время разворачиваться в ее сторону. Меч ее был подобен змее. Постоянно меняя угол атаки он пытался ужалить здоровяка то в пах, то в грудь, то в глаз. И, казалось, что длиться это будет вечно…
А Богомолу совсем худо стало. Тело его сотрясалось, а несколько раз выгнулось дугой, да так резко, что его аж в воздух подбросило. Руки и ноги теперь колотили по полу не переставая, голова моталась как у одержимого, мускулы у него на шее окаменели, вены вздулись, и видно было с каким невероятным трудом, неровными толчками проталкивается по ним темная загустевшая кровь. Кожа его стала серой и какой-то водянистой, вся насквозь прошитая сложной запутанной паутиной капиллярных сосудов.
– Насыщение, — хилависта сдвинулся еще чуть дальше. Мерзкая пугающая ухмылка с лица его исчезла, — будто и не было никогда, — а глаза наполнились искренним, неподдельным ужасом.
Пронзительный захлебывающийся вой вырвался из горла недавнего красавца, ничем больше прежнего стрелка уже не напоминающего. Да он уж и на человека-то похож не был.
Вой прервался также неожиданно, как начался, и жуткое создание, корчащееся на полу возле двери, закашлялось в жутком приступе, исторгая из себя зеленоватую пену напополам с блевотиной. Потом что-то хрустнуло, и рука Богомола согнулась под совершенно невероятным углом, будто новым суставом обзавелась. Хрустнуло еще раз, и правая нога его надломилась чуть ниже колена. Из разодранной плоти торчала сломанная берцовая кость, а из открытой раны истекала густая зеркальная жидкость сильно похожая на амальгаму.
Хруст повторился. И еще раз. И еще. А потом он уже не прекращался ни на миг, а тело несчастного ломалось в самых невероятных местах, дергаясь, извиваясь и изгибаясь под совершенно невозможными углами, как тряпичная кукла в руках безумного лицедея. Вот только эта кукла была уже порвана, и из нее торчали кости. Отовсюду. Сломанные и раздробленные…
Хлыст церковницы взметнулся в очередной — уж незнамо какой по счету раз, и еще одна сомбора нашла свой покой, рассыпавшись серым пеплом, словно лист сгоревшей бумаги. Над серой вдовой, на которую уже страшно смотреть было — вся в крови, изодранная в клочья, с глубокими рваными ранами, теперь вилась лишь одна зеркальная тень. Последняя из всей стаи.
Сехена (а это была именно она) взмыла вверх, под самый потолок, расписанный дивными садами и прелестными девами, и камнем упала вниз, лишь над самым полом развернув широкие как паруса крылья, уже пробитые и порванные в нескольких местах. Она спикировала на свою жертву, упав с неба как птица, и заключив в свои объятья, окутав церковницу крыльями, как плотным коконом…
Бывший абордажный мастер переступил с ноги на ногу, разворачиваясь вслед за настырной вертлявой девкой, которая никак не хотела умирать, и замахнулся мечом, вложив в это всю свою ярость и силу.
– Прощай, крошка!
Широкое лезвие его меча вспороло воздух, раскинув его тугой волной, но в тот миг, когда оно неминуемо должно было встретиться с бренной плотью клятой девицы, она вдруг проворно, как кошка сменила направление, и, поднырнув под проносящимся над головой клинком, оказалась на расстоянии поцелуя от Ила Шарре.
Вот только поцелуй ее был холодным и быстрым…
Грудь Ила оросилась кровью. Он пошатнулся. На мгновение замер, а потом упал, увлекая за собой меч. Казалось весь зал содрогнулся, когда эта туша свалилась.
Он лежал тихо и недвижно. Как огромный младенец. Удивление в его глазах уже начинало понемножечку застывать, а кровь на губах все еще продолжала пузыриться розовой пеной. Не самое приятное это было зрелище, и Осси, выдернув клинок, тремя мощными ударами отделила голову от туловища.
– Прощай…
Хилависта стоял и смотрел, как рвется на части тело Богомола. Живого места на нем уже не было, и выглядело оно так, будто десятка два портовых громил прошлись по нему своими дубинками. Из сотен открытых ран торчали обломки костей и сочилась амальгама. Будто сок из сладкого тростника истекала она на пол, расползаясь вокруг блестящей лужицей. А он все еще дышал…
– Смерть, — бросил хилависта, и не оглядываясь покатил к леди Кай, которая только что напоила свой меч кровью.
Ярким факелом полыхнул живой труп за его спиной, и с ревом взметнулось ввысь пламя, родившееся из смерти блестящего металла…
Сехена пила жизнь из церковницы, торопясь, захлебываясь и роняя драгоценные капли. Пила, но понимала, что надолго ее не хватит. Слишком мало сил у нее оставалось, и слишком грозен оказался на этот раз противник. Не по зубам, что говорится.
Даже сейчас, охваченная крепкими крыльями, вдова билась внутри тесного кокона, обрывая связующие их каналы, пронзившие ее тело, как тонкие щупальца ядовитого морского цветка. С таким трудом установленная связь сминалась, таяла и скоро должна была оборваться совсем.
Что-то было не так на этот раз, и Селена никак не могла взять в толк, что именно. Чужая жизнь не давала ей сил. Наоборот: с каждым новым глотком она становилась все слабее, будто вместе с ней она пила сейчас что-то иное, отравляющее ее сущность и убивающее ее саму. Будто чужая жизнь обернулась на этот раз для нее смертным ядом…
Осси видела как бледнеет и истаивает опутавший церковницу кокон. Как сквозь него все явственней проступают контуры и очертания сестры с горящим на груди кулоном истинной веры. И, по всему, именно он убивал сейчас сомбору. Все меньше жизни оставалось в ней, и, скорее всего, она уже не принадлежала этому миру, раз и навсегда перейдя призрачную границу небытия.
Еще немного. Еще совсем чуть-чуть времени требовалось леди Кай, чтобы сложить заклинание и сделать свой ход, который должен был поставить точку в этом сражении. Она торопливо, без запинки, как хорошо известный наговор шептала слова заклятия, но уже понимала, что не успеет. Что последняя из сомбор растает раньше. И эту — еще одну жертву в своей борьбе за право жить, ей приносить не хотелось. Не теперь и не сейчас. Слишком уж много их осталось позади…
– Убирай ее! — Крикнула она Ташуру. — Слышишь? Убирай!
Повторять, в принципе, не надо было. Хилависта сразу все понял. Видно, и у него за сомбору сердце болело. Так, что едва только он окрик услышал, как сразу же развернулся лицом к кокону, рявкнул что-то маловразумительное и замер.
Сомбора его, впрочем, поняла прекрасно, потому что жертву свою, ее почти уже убившую, сразу же отпустила и бледным ветром скользнула в темный проем разбитого зеркала. Лишь в этот миг Осси увидела, как мало от нее осталось. Но все же дело свое она сделала.
Сестра стояла, пошатываясь, больше похожая на неважно сохранившийся труп, чем на ту властную особу, которая не так давно вступила в этот зал в сопровождении довольно опасного эскорта.
Бледная, почти белая, — что называется: ни кровиночки на лице, если не считать, конечно, многочисленных ссадин, и рваных ран. Чего-чего, а этой крови хватало с избытком. Глубокая рваная рана пересекала ее некогда красивое и ухоженное лицо от уха до подбородка, левый глаз набух здоровенным подтеком, а из носа на разбитую губу стекала тонкая алая струйка.
Кулон на ее груди почти потух, а от защитного поля осталось лишь несколько еле тлеющих искр, которые ни защитить, ни уберечь уже никого не могли. Да и на ногах сестра держалась едва-едва. Вот только решимости в ее взгляде было — хоть отбавляй, а, значит, что со счетов ее рано было сбрасывать, и надо было эту затянувшуюся бадягу заканчивать, пока не поздно.
А она уже тянула из кармана своего разодранного в клочья платья-балахона какую-то очередную мерзость, долженствующую по ее разумению, если не переломить ход событий, то уж от большой беды ее уберечь — это точно. Вот только неясным оставалось, что она этой бедой считает: смерть и погибель свою скоропостижную в высоких и далеких от пресвятых отцов небесах, или же, что вероятнее было, зная упертую ее церковную натуру, — провал порученного ей задания.
Но как бы то ни было, а давать ей шанс и уравновешивать, тем самым, их силы Осси не собиралась. Хотя бы во имя потерянных уже сомбор. Это уж, — не поминая себя любимую и Эйриха, которого по приказу серой этой гадины извели.
А потому, не дожидаясь, чем эта очередная демонстрация пресвятого военного искусства закончится, Осси ударила.
Изо всех своих сил, и со всей решимостью.
В зале разом потемнело, и это при том, что яркий солнечный свет из узких высоких окон как струился раньше, так и продолжал себе струиться. Только теперь это смотрелось, будто кто-то вбросил в мир густых сумерек несколько ослепительно ярких лучей, которые ни рассеиваться, ни освещать ничего не желали категорически. Просто таяли без следа — и все. Да и мало их было, — хоть по пальцам пересчитай.
Все замерло. Без звука, без движения. Даже извечная пыль в лучах не плясала. Просто остановилась и все. Даже сердце, казалось, биться перестало, не смея нарушить всеобщий покой.
А потом мир взорвался.
С жутким грохотом, взметнув в воздух облако пыли, рухнули резные колонны. Тонкие витражные стекла разлетелись со звоном, который мог бы поднять покойников. Вот только бешеный рой просвистевших от стены до стены осколков, сразу бы их обратно в могилу свел. С треском обваливался высокий потолок, осыпаясь огромными кусками, которые хоронили под собой остатки еще не до конца уничтоженного убранства, добавляя грохота, треска и звона, в раскинувшуюся вокруг какофонию. А навстречу рушащемуся потолку уже били из-под пола черные гейзеры.
Гейзеров Осси никогда не видела, но именно так они должны были выглядеть, по ее разумению. Вот только у этих трех фонтанов, взломавших драгоценную мозаику дорого паркета вместо воды было что-то иное. Нечто чуждое всему, что было в этом мире, нечто противное всему живому…
– Вуаль… — Заорал хилависта. — Ты вуаль прорвала! — Он кричал еще что-то, но голос его тонул во все нарастающем реве, а слова, так и не достигнув леди Кай, тут же пожирались голодным ветром, который народившись из ничего, почти сразу же обрел силу лихого урагана. Вот только разгуляться ему было негде. Так и шарахался от стены до стены, жонглируя разбитой мебелью и обломками каменных глыб.
Осси стояла, замерев как изваяние. Она не обращала внимание ни на что: ни на ударившее рядом с ней в стену кресло, с размаху запущенное туда распоясавшимся ветром, ни на открывшееся в провалах над головой высокое небо, ни на истошные вопли хилависты, жавшегося к ее ногам.
Все ее внимание было нацелено на серую фигуру в конце зала, и на нее же были направлены пальцы вскинутой параллельно полу руки. Той самой, где теперь красовался грубый желтоватый коготь, и той самой, что была украшена перстнем некромансера. Он-то и управлял выпущенной на волю смертью.
Черные гейзеры взметнулись выше колонн, которые ничего больше уже не поддерживали, и теперь били прямо в холодное осеннее небо, растворяясь где-то в вышине. Но от самых их оснований тянулись к обездвиженной фигуре серой вдовы тонкие жгутики-каналы, по которым утекало сейчас время церковницы.
Все, что не свершилось и все, что предначертано ей было, сейчас растворялось в безбрежном океане смерти, не оставляя ни воспоминаний, ни тоски по несбывшемуся. Остаток отмеренной ей жизни исчезал и таял, как дым на холодном ветру.
Осси чувствовала, как слабеет ток этих неслучившихся событий, как все реже бьется сердце серой вдовы, в один миг постаревшей сразу на несколько десятков лет, и как мало сил остается в ее немощном теле. Жизнь покидала ее. Стремительно и навсегда.
А когда она ушла почти вся, и осталось ее лишь последняя ничтожная капля, Осси опустила руку. А точнее — просто уронила ее. У нее у самой-то сил уже ни на что не хватало…
Стих и затаился где-то до поры лихой ветер. Опали и исчезли гейзеры — черные вестники смерти. На зал опустилась мягкая вязкая тишина, и только немного шуршали, осыпаясь, последние камешки, да чуть поскрипывала разбитая стрельчатая рама. Остатки некогда роскошных стен, сиротливо топорщились над усеянным обломками мебели полом, а у дальней стены лежала бесформенным кулем серая вдова. И до смерти ей оставалось всего ничего: вздох-другой. Может десять.
Осси нагнулась, подобрала выбитый хлыстом посох и медленно направилась к дверному проему. Мелкие осколки разноцветного стекла и прозрачного, как слеза хрусталя, тихо похрустывали под ногами, а сзади неслышно, как тень, полз хилависта.
Неожиданно ясные карие глаза в окружении старушечьих морщин смотрели пристально, хотя и видно было, что удерживать и фокусировать взгляд вдове удается с большим трудом.
– Осси… Это все-таки ты… — голос ее был слаб, и больше походил на сиплый шепот. Хорошо хоть в зале теперь тихо стало, да и то чтобы хоть что-то разобрать пришлось почти к самым ее губам наклониться.
– Видишь, как нам свидеться пришлось… Сколько времени прошло…
– Мы знакомы? — Осси подалась назад, чтобы увидеть ее целиком.
Она всматривалась в морщинистое лицо старухи, в глубокие, резкие складки около тонких потерявших цвет губ, в острый, прошитый фиолетовыми прожилками нос, в сухую, покрытую струпьями и пигментными пятнами кожу на шее, в глаза…
Глаза.
Было в них что-то…
Что-то знакомое и… очень-очень далекое.
Но, впрочем, если и правда было что-то, то было это давно, и прошедшие с тех пор годы выпарили это без остатка, а смерть Эйриха, Аула и дымный хлыст вкупе с группой поддержки и вовсе все это заслонили.
– Нет, — решительно мотнула головой Осси. — Не узнаю. Но ты убила Эйриха…
Старуха мотнула головой, пытаясь что-то возразить, но Осси и слушать ничего не хотела:
– … и меня пыталась. И мне нет дела, до того — кто ты!
– Рола, — попыталась улыбнуться старуха. — Ролинна. Помнишь?
Рола… Ролинна Фер Нолла… Лучшая подруга далекого детства. Маленькая нескладная девчушка с вечно падающей на глаза челкой… Монастырская школа… Детские слезы и дождь… Тогда тоже шел дождь… Дождь… Эйрих!
Осси качнула головой:
– Мне все равно… Ты — не она. Она бы никогда этого не сделала.
– Я не могла… — слова звучали все тише, то и дело прерываясь хрипом и неровным дыханием. — Мне приказали… Я не знала, что это ты… Помоги… Помоги мне…
Осси смотрела на высохшее посеревшее лицо, ввалившиеся щеки и глаза, на побелевшие, будто обсыпанные мелом волосы, и пыталась найти в себе силы удержаться. Всколыхнуть, пробудить дремлющие глубоко внутри нее чувства, воспоминания или хотя бы простую человеческую жалость. Она смотрела в широко распахнутые, слезящиеся глаза старухи, но видела только дождь и лесную дорогу.
– Помоги… Вспомни… Мы же подругами… были…
Осси чувствовала запах ее страха даже сквозь гнилостный дух разложения. Если бы только можно было вернуть все назад… На год. На два. В ту далекую осень… Она бы кинулась к ней, обняла, расцеловала бы, а потом зарылась лицом в ее черные как смоль кудри, и рассказала бы, как часто вспоминала, как скучала…
Тогда. Но не теперь…
– Вспомни… Вспомни Лато и Сфинкса… Мы же поклялись тогда… Вспомни…
Лато… Ей было десять или, может, уже одиннадцать — сейчас уже по прошествии стольких лет все перепуталось, и с уверенностью Осси сказать не могла. Хотя скорее, наверное, все-таки одиннадцать, а, значит, Роле — двенадцать… Да, наверное, так и было…
Щенков они нашли вместе и совершенно и, в общем-то, совершенно случайно. Однажды вечером Рола, проходя мимо конюшни, (а ухаживать за лошадьми было обязанностью старших, и Осси им ужасно тогда завидовала) услышала из-под дома тихий и очень жалобный писк. Отставив в сторону ведро с водой, которое она тащила от самого колодца, Рола сунула голову в узкое, расположенное над самой землей подвальное оконце, но рассмотреть в кромешной темноте ничего не смогла и побежала за подругой.
Этим же вечером, вооружившись обломанным на конце кинжалом и старой подковой, и утащив с кухни огарок свечи, девочки пробрались в подвал. Попали они туда все через то же окошко, просто наскоро прочитав подходящую по случаю молитву, и рыбкой нырнув в скулящую пустоту. При этом, Осси, как более смелая и отчаянная, первой туда спрыгнула, а Рола в это время ее страховала, сжимая в кулаке обломок клинка. Но оружие им не понадобилось.
В углу за досками и разбитыми ящиками лежала Банта — старая косматая псина. Бока ее тяжело вздымались, то и дело нервно подрагивая, а печальные глаза слезились. Она умирала.
А рядом, тыкаясь ей в пузо незрячими тупыми мордочками, и отчаянно пища, копошились два маленьких живых комочка. Белый и серый. Сфинкс и Лато.
Увидев девочек Банта тихо заворчала, лизнула своим холодным шершавым языком Осси, будто завещая ей свое потомство, и тихо прикрыла глаза. В последний раз.
Щенков девочки выходили. Чего им это стоило — лучше не вспоминать, но как бы то ни было — они выжили и за полгода здорово подросли. Все это время Рола и Осси прятали их от всех, пробираясь к ним по вечерам, соблюдая всю возможную осторожность. Это была их тайна. Не первая и не последняя, но на тот момент самая главная.
Прошло еще немного времени и прятать их под конюшней становилось все сложнее. Слишком уж много шума от них было. И тогда было решено их разделить. На общем совете щенки весело помахивали хвостами и лезли лизаться, а значит против такого решения не сильно возражали. Рола взяла Сфинкса — белого пушистого мальчика, а Осси — Лато — его нежную и ласковую сестренку.
Теперь они прятали их порознь, но навещали их всегда вместе. И только однажды это правило было нарушено.
Как-то ранним утром Осси проснулась от какого-то ужасного предчувствия. Будто холодная игла ее в сердце уколола. Выскользнув из-под одеяла, и наскоро одевшись, она со всех ног побежала к старой башне, где в подвале в специально обустроенном домике жила Лато.
Предчувствие не обмануло — Лато была мертва. Словно брошенная плюшевая игрушка валялась она на грязном полу. Недвижная и уже остывшая. А вокруг шеи ее ярким праздничным бантом обвилась змея. Песчаная лента. Как она попала сюда и как смогла застать щенка врасплох Осси не знала, да даже и не думала об этом тогда. Слезы первой потери душили ее, не оставляя места ничему кроме отчаяния.
Гадину Осси раздавила. Каблуком. Не думая о грозящей ей опасности, да и вообще ни о чем не думая. А потом, вся в слезах выбежала во двор. А навстречу ей стремглав неслась Рола — этой же ночью умер Сфинкс. Тихо и мирно. Непонятно от чего…
Девочки встретились посреди двора и так и просидели там под мелким осенним дождем, обнявшись, в слезах и горе, пока их не нашел настоятель.
Именно тогда, в то самое утро и пообещали они друг другу не расставаться никогда. Вот только жизнь оказалась совсем иной.
– Мы же поклялись… — Снова прошептала старуха. — Что вместе… навсегда…
– Мы ошибались, — Осси закусила губу, и острое лезвие Гасителя пришпилило немощное тело давней подруги к очень дорогому, но напрочь уже испорченному полу.
– Мы ошибались, — повторила она и потянула за рукоять меча.
