КАПУСТА БЕЗ КОЧЕРЫЖКИ

Как-то вечером ко мне зашел за сигаретами сосед из квартиры напротив Вася Трубицын. Вася — инженер, но в студенческие годы писал фантастические рассказы, даже Пытался, хотя и безуспешно, печатать их, и со мной он любит поговорить о литературе. Я как-то похвалил один его рассказ, и он, видно, решил, что мы теперь с ним коллеги. Сам я писатель. Не великий, конечно, и даже не крупный, но, можно сказать, преуспевающий. Меня печатают. Вышли уже три книги, четвертая готовится, а некоторые журналы так просто ждут моих рассказов. Зовут меня Алексей Ерохин, но мало кто знает эту фамилию. Печатаюсь я всегда под псевдонимом.

— Алексей Семеныч, — сказал Вася, поблагодарив за сигареты. — А вы не могли бы опубликовать мой рассказ?

— Ну вы же знаете, Вася, я не издатель. Я, конечно, могу поговорить с кем-нибудь. А что за рассказ?

— Новый. Совсем новый.

— Дайте почитать.

— Разумеется. Но, знаете что, Алексей Семеныч, — Вася посмотрел на меня долгим пристальным взглядом, — опубликуйте его как свой. Я не гордый, и вам легче будет. А рассказ увидит свет — вот что важно.

Его уверенность в себе и его странная просьба несколько обескуражили меня, но я сказал:

— Хорошо, Вася, я почитаю.

И рассказ понравился мне, а еще больше понравилась идея напечатать его под своей фамилией. Почему? Вы это поймете из текста. Рассказ перед вами, читатель.

Ровно в 23.59, словно стремясь в последнюю минуту удрать от новых суток, опускавшихся на столицу из необъятной черноты, скорый поезд Москва — Ереван с большими медными буквами, составлявшими на вагонах слово «дружба», тихо тронулся и, проталкиваясь через метель и ночь, как проталкивается червяк сквозь рыхлую землю, набрал скорость.

Я докурил сигарету в тускло освещенном тамбуре и вернулся в купе. Там было не менее тускло. Мой попутчик, парень лет тридцати с усталым грустным лицом, опустил и защелкнул глухую серую штору.

— Чтобы не поддувало, — объяснил он.

Без белых сполохов придорожных огней в купе стало совсем мрачно. А мне не терпелось дочитать начатый в метро увлекательный рассказ. Я люблю фантастику, и у меня был с собой великолепный новый сборник Рогалевского. Я вышел в коридор, там было светлее, и сел на откидной стульчик. Недочитанный рассказ зудел, как шелушащаяся кожа на губах, которая не дает покоя, пока не обкусаешь ее всю, до последнего розового от крови кусочка. И совершая насилие над своими глазами, я погрузился в чтение.

А когда вернулся, мой попутчик, держа в левой руке большой неуклюжий бутерброд с колбасой, наливал чай из термоса в пластмассовый стаканчик. Увидев название книжки, которую я положил на стол, он вдруг как-то загадочно улыбнулся и спросил:

— Можно посмотреть?

— Разумеется, — сказал я.

Книжку он смотрел, прямо скажем, странно: чуть откинувшись назад и наклонив голову, долго вертел ее в руках, не раскрывая, словно это была картина. Потом положил обратно на стол и снова улыбнулся.

— Вы, наверно, очень удивитесь, — произнес он, — если я скажу, что эту книгу написал я.

«Вот те на! — Мне даже стало чуть-чуть не по себе. — Маньяк. Самозванец. Лжерогалевский».

— Простите, — сказал я, — но вы совсем не похожи на Рогалевского.

— А я и не говорю, что похож. — Он был невозмутим. — Моя фамилия Ветров. Сергей Ветров.

— Ну и что? — спросил было я и осекся.

Это был оригинальный маньяк. Он вообразил себя не автором, а героем книги. Сборник назывался «Миры Сергея Ветрова», и в предисловии Рогалевский писал: «Эта книга составлена из рассказов удивительного человека. Случай свел меня с ним и случай разлучил. Но рукописи его у меня остались, и по ряду причин я счел возможным опубликовать их. Кто он, Сергей Ветров? — вопрошал Рогалевский. — Гениальный фантаст? Или участник первого в истории контакта с иным разумом? А может быть, он сам пришелец?..» И все в таком же духе.

И вот теперь этот «пришелец» сидел передо мной и пил чай из термоса.

— Простите, — я был уже несколько раздражен, — такое может заявить каждый.

— Положим, не каждый, — спокойно возразил Ветров. Привычным движением человека, часто предъявляющего свое всесильное удостоверение, он вытащил из внутреннего кармана паспорт и развернул его у меня перед носом. Паспорт разозлил меня еще больше.

— Вы никогда не интересовались, — язвительно осведомился я, — сколько в Советском Союзе Ветровых Сергеев?

— Правильно, — сказал он, — я бы на вашем месте тоже не поверил. И все-таки книгу написал я. Хотите, расскажу вам эту историю?

Вагон бросало из стороны в сторону. Колеса гулко стучали на мерзлых стыках. За стенкой, в служебном помещении, громко храпел уснувший проводник-армянин. В щель, оставленную дверью купе, словно в прорезь амбразуры то и дело попадали огни, внезапные, яркие и бесшумные, как далекие разрывы снарядов. Спать не хотелось. Читать было невозможно. И я сказал:

— Валяйте, рассказывайте.

— Так вот. Я пишу хорошие фантастические рассказы.

Он прямо так и сказал, и я подумал: «Ну, скромняга!» — а он продолжал:

— Давно пишу. Но меня никогда не печатали. Журналы отбрыкивались под самыми разными предлогами. Я даже стал коллекционировать рецензии, письменные и устные, которые записывал по памяти. Мне говорили, что мои рассказы банальны, что я пишу дичь, недоступную среднему читателю; мне говорили, что они подражательны и что они слишком оригинальны; мне говорили, что они дилетантские, стилистически слабые и что они чрезмерно эстетские, что я увлекаюсь формалистическими вывертами; их называли антинаучными и слишком наукообразными; перегруженными проблематикой и слишком безыдейными… Все это было забавно, но рассказы не публиковали. И тогда я решил обратиться к Рогалевскому. В его творчестве наметился какой-то застой. Печатали его последнее время что-то мало, и новые его вещи слишком походили одна на другую. И вот как-то я поймал его в ЦДЛ, и он согласился почитать мои рассказы. Я заинтриговал его предложением издать их под своей фамилией. Буквально на следующий день Рогалевский пригласил меня к себе домой. «Вы пишете неплохие рассказы, — сказал он. — Конечно, в них есть над чем поработать, но, в принципе, я принимаю ваше предложение. Гонорар пополам?» Я не ожидал такой щедрости и сразу согласился. Но Рогалевский оказался ещё благороднее, он указал в книге мою фамилию.

— Потрясающее благородство! — заметил я с иронией и сделал вид, что поверил. — И что же, вам не обидно читать, как «Миры Сергея Ветрова» называют новым взлетом отечественной фантастики, ставят чуть ли не в один ряд с классикой, в то время как все лавры, предназначенные вам, нахально пожинает плагиатор, откупившийся половиной гонорара и жульнической уловкой с фамилией, могущей разве что выставить вас на посмешище, если вы вздумаете вдруг заявить о своем авторстве?

— Нет, — сказал Ветров, — не обидно. Знаете, что сказал Рогалевский, когда мы уже обо всем договорились?

— Интересно, что же?

— Он сказал: «А теперь, Сергей, признайтесь честно: чья это идея — подсунуть мне ваши рассказы?» И я признался. А он сразу поверил. Вот за что я люблю писателей-фантастов.

— Ничего не понял, — сказал я.

— Вы уже прочли рассказ «Стеклянный гвоздь»?

— Это где пришелец предлагает землянину свою повесть «Стеклянный гвоздь»? Он мне как раз меньше всего понравился. Идея слишком банальна: рассказать землянам о другой цивилизации под видом фантастической повести. Подсчитайте на досуге, сколько раз уже писали об этом.

— Да-а, — протянул он, нарочито бася. — Идея банальна, очень банальна. Как сама жизнь. Вы никогда не задумывались над тем, как банальна жизнь? Рождение, смерть, любовь, ненависть — и ни черта нового. Герой рассказа «Стеклянный гвоздь» — это я сам, и пришелец действительно разговаривал со мной и действительно передал мне свою повесть.

С этого момента его исповеди я окончательно перестал ему верить, но слушать было интересно.

— Он подарил мне свою повесть на родном языке в виде книжки и на русском (он сам перевел) — в виде машинописной копии. И, представьте себе, в обоих вариантах автором значился не он, а известный в его мире фантаст, согласившийся за половину гонорара издать рукопись под своей фамилией. А когда я без всякой задней мысли поинтересовался, как это пришла ему в голову такая идея, он сообщил зловещим шепотом, что это не его идея, и в одной из глав повести «Стеклянный гвоздь» он пишет об этом. Способ публикации произведений начинающих авторов под фамилиями знаменитостей поведал ему житель далекой планеты Флагиатор, и негуманоидный этот писатель тоже признался, что позаимствовал идею из другой части Вселенной.

— Так кому же она все-таки принадлежит? — не выдержал я наконец, задавленный этим потоком информации.

— Никому. — Голос Ветрова тоже превратился в зловещий шепот. — Эта идея не принадлежит никому. Она вечна, как сама Вселенная. Вам знакома концепция вложенных миров? Вот и здесь нечто подобное. Бесконечная матрешка. Капуста без кочерыжки. Понимаете?

И я понял. Я представил себе эту странную идею, уходящую в глубь парсеков и закрученную в вихрь беспрестанно дробящихся наносекунд, идею, охватившую всю чудовищную ширь пространства и проникшую в самые потаенные уголки микромира. И это был абсурд и глупость. Капуста без кочерыжки. Но я помню, как мне стало жутко, словно вселенский реликтовый холод прокрался в сердце. И в отместку за это ощущение я решил напугать или хотя бы удивить Ветрова.

А наш поезд, громыхнув на стрелке, вдруг взвыл надсадно и жалобно, и мне показалось, что я видел, как его металлический крик долго висел в морозном воздухе над полями.

— По поводу концепции вложенных миров, — заметил я небрежно. — Слышали такую гипотезу, будто самый маленький мир — это и есть самый большой? Замкнутая система. Она всегда легче воспринимается человеком.

— Но ведь это же бред, — сказал Ветров. — Особенно в приложении к нашему случаю.

— Отнюдь, — сказал я. — Как раз к нашему случаю легче всего приложить эту гипотезу. Человек, который откажется использовать идею плагиата, и будет ее автором. Круг замкнется.

На мгновение в глазах его мелькнула искорка испуга, но он тут же улыбнулся:

— Дурака валяете, да? Вы же мне не верите.

— Конечно, не верю. Где ваша инопланетная повесть?

— У Рогалевского, — быстро ответил он. — Скоро выйдет в «Молодой гвардии».

— Ну вот, — проговорил я с издевкой, — а я-то надеялся поглядеть на рукопись, отпечатанную инопланетными пальцами. Или чем он там печатал — псевдоподиями?

— Бросьте, — сказал он. — Конечно, рукопись не доказательство. Книжка — доказательство. Но она у меня дома, в Харькове. Так что уж и не знаю… Э-э-э! — Он вдруг невероятно обрадовался. — У меня же с собой письмо Рогалевского!

Вот это уже было интересно. И особенно интересно потому, что в моем сборнике был автограф знаменитого фантаста. Я мог сличить почерки, а Ветров не знал об этом.

Он лихорадочно рылся в своих карманах и все мрачнел и мрачнел. Потом перерыл чемодан и небольшую дорожную сумку, бормоча себе под нос: «Где же оно? Куда же оно пропало?», и был огорчен не на шутку, и все это было так натурально, что трудно было не поверить.

Но я не поверил ему.

Утром он сошел в Харькове. У меня появились новые соседи. С ними разговор не клеился, и весь день я читал Рогалевского. Шикарные у него все-таки рассказы. А я, когда читаю хорошую литературу, всегда неудержимо хочу писать сам. И мне явилась идея написать о моем странном попутчике и попросить Ерохина напечатать это как свое, и я сидел и думал, как здорово все получится, а за окном уже было море, и летняя голубизна неба, и пальмы вдоль шоссе, и в открытом настежь купе гулял свежий, но теплый ветер, и поезд приехал в Адлер.

Когда я уже подготовил к печати этот рассказ, я вдруг понял, что мы с Трубицыным невольно стали очередным звеном той бесконечной цепи, очередным листом той капусты без кочерыжки. И стало страшно, словно чья-то гигантская незримая рука, ведомая чужой непреклонной волей, направила меня не по мной избранному пути. Признаюсь, я не сразу сумел отмахнуться от этого навязчивого, хотя и нелепого кошмара. Но потом все же взял рассказ и отнес в редакцию.

Рассказ, который вы только что прочли, написан инженером Константином Мушкиным из города Урюпинска. Константин попросил меня пристроить этот опус где-нибудь в Москве. Условий он не оговаривал, и я счел возможным переписать его и напечатать как свой. Однако ведь я упомянул и фамилию автора, более того, весь гонорар я отправляю ему. Поэтому мне кажется, что я как раз тот человек, который отказался от использования идеи плагиата, и значит, по замыслу (смотри выше) являюсь ее автором.