Глава 1

Сэр Оливер Рэтбоун сидел в своих служебных апартаментах на Вер-стрит и с видимым удовлетворением оглядывал кабинет. Этот человек находился в зените своей карьеры. Возможно, он был самым уважаемым адвокатом Англии, и премьер-министр недавно с похвалой отозвался о нем перед ее величеством, которая сочла сэра Оливера достойным рыцарского звания из признательности за успешные деяния в сфере уголовной юриспруденции.

Кабинет юриста был обставлен со вкусом, однако неброско. Разумность и целесообразность преобладали в нем над желанием произвести впечатление на клиента, и при этом необходимым считался комфорт. Помещение за дверью было заполнено клерками, которые читали, считали, листали справочники и оказывали любезный прием тем, кто обращался к ним с разнообразными просьбами.

Рэтбоун почти закончил очередное дело. Он защищал одного почтенного джентльмена, которого, к сожалению, обвиняли в несколько неаккуратном обращении с государственными средствами. Оливер был совершенно уверен в благополучном завершении процесса. Сегодня он превосходно позавтракал в обществе епископа, судьи и одного из заслуженных членов парламента, и наступило время, когда следовало отдать внимание заботам текущего дня.

Однако адвокат едва успел подвинуть к себе папку с бумагами, когда в дверь постучали и в комнату заглянул клерк. На его обычно невозмутимом лице выражалось удивление.

– Сэр Оливер, вас желает видеть по важному и даже, по ее словам, неотложному делу графиня Зора фон Рюстов.

– Тогда введите ее, Симмс, – приказал Рэтбоун.

Он не удивился визиту графини. Посетительница, о которой сообщил ему помощник, была не первой титулованной дамой, которая приходила в его юридическую контору за советом. И конечно, не последней. Адвокат встал.

– Очень хорошо, сэр Оливер.

Симмс попятился и отвернулся, чтобы передать слова начальника кому-то невидимому, и через минуту в комнату быстро вошла женщина. Она шагала чуть враскачку, словно только что слезла с лошади. На ней было черно-зеленое платье с кринолином, но таким маленьким, что он вряд ли заслуживал подобного наименования. Дама была без шляпы, и ее волосы сдерживались в свободном пучке лишь черной сеткой. Перчатки графиня рассеянно держала в руке. Роста она была среднего, с прямыми плечами, и выглядела худощавее, чем следует, чтобы считаться по-женски привлекательной. Но зато лицо ее сразу привлекало внимание. Нос был несколько великоват и длинен, чувственный рот некрасив, а скулы чересчур высоки. Широко расставленные глаза смотрели из-за тяжелых полуопущенных век. Но вот фон Рюстов заговорила. Голос у нее был низким, волнующим, а дикция – великолепной.

– Добрый день, сэр Оливер.

Женщина стояла посредине кабинета совсем неподвижно и даже не оглянулась по сторонам, но сразу устремила на юриста живой, пытливый взгляд.

– Меня преследуют за клевету, – продолжила она. – Мне нужно, чтобы вы выступили в мою защиту.

Еще никогда к Рэтбоуну не обращались так свободно и просто. Если эта дама так же заговорила и с Симмсом, то ничего удивительного, что он был удивлен.

– Да, конечно, мадам, – сказал Оливер галантно. – Не соблаговолите ли сесть и рассказать про ваши обстоятельства? – И он указал на красивое, обитое зеленой кожей кресло напротив письменного стола.

Но посетительница осталась стоять.

– Дело очень простое. Принцесса Гизела… вы знаете, кто это?

Она вскинула брови, и теперь Рэтбоун разглядел, что ее замечательные глаза были зелеными.

– Да, вы, конечно, знаете. Это она обвинила меня в том, что я ее оклеветала. Но я в этом неповинна, – заявила Зора фон Рюстов.

Адвокат тоже остался стоять.

– Понимаю. Но что вы такое сказали, о чем она отозвалась как о клевете?

– А то, что она убила своего мужа Фридриха, кронпринца моей страны, который отказался от трона, чтобы на ней жениться. Он умер этой весной, после несчастного случая во время верховой прогулки, здесь, в Англии.

– Но вы, конечно, этого так прямо не говорили?

Женщина немного вздернула подбородок.

– Я именно так и сказала! Однако по английским законам правда не является клеветой, не так ли?

Рэтбоун пристально смотрел на графиню. Она казалась совершенно спокойной и владеющей собой, но то, что эта дама говорила, не укладывалось ни в какие рамки. Симмсу не надо было впускать ее. Она же явно неуравновешенная особа!

– Мадам, если…

Зора подошла к зеленому креслу и села, рассеянно расправив юбку, чтобы она не смялась. Все это время она не сводила взгляда с лица юриста.

– Разве правдивое высказывание не находится под защитой закона, сэр Оливер? – спросила она.

– Да, это так, – признал Рэтбоун. – Но говорящий должен доказать справедливость своего высказывания. Просто заявить, что это правда, равносильно повторению клеветы, если вы не можете продемонстрировать свою правоту. Но, конечно, это требует того же объема доказательств, как и уголовное дело.

– Объема доказательств? – переспросила графиня. – Есть только правда или только ложь. Каков объем доказательств в данном случае потребуется мне?

Сэр Оливер тоже сел на место и, несколько наклонившись вперед, начал объяснять:

– В науке какая-нибудь теория должна быть доказана, не оставляя на свой счет никаких сомнений, и это достигается демонстрацией того, что все остальные теории несостоятельны. Обвинение в убийстве тоже может быть доказано, несмотря на все разумные сомнения. Но ваше дело – гражданское, и все будет основываться на теории возможности. И присяжные вынесут вердикт в соответствии с теми аргументами, которые им покажутся наиболее убедительными.

– А это хорошо для меня? – напрямик спросила фон Рюстов.

– Нет. Принцессе нетрудно будет убедить присяжных в том, что вы ее оклеветали. Она может доказать, что вы действительно так говорили и что это нанесло ущерб ее репутации. Последнее будет доказать совсем нетрудно.

– И первое тоже, – заметила графиня, слегка улыбнувшись, – я несколько раз говорила это публично. И вся моя защита лишь в том, что я говорю правду.

– Но вы можете это доказать?

– Вопреки всем разумно обоснованным сомнениям? – спросила женщина, широко раскрыв глаза. – Но тут возникает вопрос: что называть разумным? Я лично совершенно убеждена в своей правоте.

Рэтбоун откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу и очень учтиво улыбнулся.

– Тогда убедите, пожалуйста, и меня, мадам.

Неожиданно Зора закинула назад голову и расхохоталась. Это был звучный, искрящийся, веселый грудной смех.

– Вы мне определенно нравитесь, сэр Оливер! – воскликнула она, но тут же спохватилась и не без труда взяла себя в руки. – Вы англичанин до мозга костей, но я уверена, что это пойдет только на пользу дела.

– Разумеется, – осторожно ответил юрист.

– Да, разумеется. Все англичане и должны быть англичанами до мозга костей. Вы хотите от меня доказательств, что это Гизела убила Фридриха?

– Если будете настолько добры, – ответил Рэтбоун несколько скованно.

– И тогда вы возьметесь за дело?

– Возможно.

Процесс, конечно, потребует больших денежных затрат, отметил про себя Оливер. Пока же, насколько он мог судить, дело было довольно абсурдным.

– Как вы осторожны, – заметила фон Рюстов слегка насмешливо. – Очень хорошо, начну с самого начала. Полагаю, вы именно этого хотите? Не могу представить себе, что вы начали бы еще как-нибудь. Что касается меня, то я бы начала с конца – тогда все было бы настолько понятнее…

– Начните с конца, если вам угодно, – поспешно ответил адвокат.

– Браво! – Его собеседница одобрительно взмахнула рукой. – Принцесса поняла, что убийство необходимо, и ей почти сразу же представилась возможность – так же зримо и реально, как визитка на серебряном подносе. Ей нужно было только взять ее в руки. Он пострадал во время верховой прогулки и лежал беспомощный.

Голос графини стал тише, и она слегка подалась вперед.

– Никто не знал, как тяжело он болен и сможет ли выздороветь. А Гизела была с ним одна. Она убила его. Вот и всё, – закончила Зора и развела руки в стороны. – Все кончено! – пожала она плечами. – Никто ее не заподозрил, потому что такое невозможно было и представить себе, да никто точно и не знал, насколько тяжело пострадал кронпринц, – и все поверили, что он умер от ушибов. – Графиня надула губы. – Все так естественно и так печально… – Она вздохнула. – Принцесса безутешна. Она в трауре, и вместе с ней скорбит весь мир. Что может быть проще?

Рэтбоун опять воззрился на необыкновенную женщину, сидящую напротив. Да, она определенно некрасива, но в ней чувствуется большая жизненная сила. Даже когда она была спокойна, это все равно ощущалось и притягивало к ней и мысли, и внимание. И тем не менее то, что она говорила, нарушало границы приличия и почти несомненно содержало в себе элемент клеветы, подлежащий осуждению законом.

– Зачем принцессе нужно было так поступать? – скептически спросил сэр Оливер.

– Ах, ну вот, чтобы вы поняли, я и должна вернуться к началу событий! – печально согласилась графиня и, откинувшись назад, поглядела на собеседника взглядом наставницы. – Извините, если я расскажу то, что вам уже известно. Иногда нам кажется, что наши дела столь же интересны другим, как нам самим, хотя, разумеется, это не так. Все же большинство людей в нашем мире знают о романтической истории любви Фридриха и Гизелы, знают, как наш кронпринц влюбился в женщину, которую его семья не хотела признавать, и как он отказался от престолонаследия, не желая предавать любимую женщину.

Рэтбоун кивнул. Эта любовная история завладела в свое время воображением всей Европы. Это был роман века – и именно поэтому обвинение в убийстве, выдвинутое против принцессы, казалось таким абсурдным, таким невероятным… Только хорошее воспитание мешало адвокату перебить фон Рюстов и попросить ее удалиться.

– Вы должны помнить, что наше княжество очень невелико, – продолжала графиня улыбаясь, словно понимала его скептическое настроение и в то же время испытывала нетерпение. Вопреки рассудку она относилась ко всему со страстной предубежденностью. – Оно расположено в самом центре германских земель. – Женщина не отводила взгляда от лица юриста. – Со всех сторон мы окружены протекторатами и принципалитетами. Мы в самом центре волнений. Как почти вся Европа. Однако в отличие от Франции, или Англии, или Австрии, мы стоим перед возможностью объединения, хотим мы этого или нет, чтобы сформировалось одно большое германское государство. Некоторым эта идея очень нравится. – Она поджала губы. – Некоторым – нет.

– А это имеет какое-нибудь отношение к принцессе Гизеле и смерти Фридриха? – перебил ее сэр Оливер. – Вы считаете, что это было политическое убийство?

– Нет, конечно, нет! Как вы можете быть столь наивны? – ответила Зора с утомленным видом.

«А сколько ей лет и какова была ее прошлая жизнь? – подумал вдруг юрист. – Кого она любила, кого ненавидела? Какие дерзновенные мечты лелеяла? Разочаровалась она в них или, наоборот, преуспела в их воплощении?» Фон Рюстов двигалась как молодая женщина, легко и горделиво, и казалось, что ее тело полно жизненных соков. Однако ее голос был уже не юным, а взгляд – слишком знающим, слишком проницательным и уверенным в себе, какого не бывает у людей незрелых.

Рэтбоуна так и подмывало ответить сухо и официально, и он уже знал, что в его голосе прозвучит обида. Однако адвокат все же переменил свое намерение.

– Присяжные тоже будут наивны, мадам, – подчеркнул он, тщательно стараясь сохранять внешне невозмутимый вид. – Вам придется объяснить нам всем, почему принцесса, ради которой принц Фридрих поступился короной и своей страной, после двенадцати лет замужества внезапно убивает своего мужа? Мне кажется, в таком случае она должна была все потерять. Что она могла этим выиграть? Прошу вас представить мне убедительные доводы.

Монотонный шум уличного движения был нарушен криком носильщика.

Насмешливый огонек во взгляде Зоры угас.

– Мы должны снова обратиться к политике, но не потому, что убийство было политическим, – сказала она послушно. – Напротив, у него были исключительно личные мотивы. Гизела – в высшей степени практичная женщина. Вам известно, что женщин-политиков очень мало? Большинство из нас слишком импульсивны и непрактичны. Хотя это еще не преступление. Однако мне придется объяснить вам и политическую подоплеку, иначе вы не поймете, что ей пришлось бы потерять и что – выиграть.

Графиня слегка переменила позу. Даже очень небольшой кринолин, по-видимому, раздражал ее, и она явно предпочла бы обойтись без всех его преимуществ.

– Не хотите ли чаю? – предложил сэр Оливер. – Я могу приказать Симмсу принести чайный поднос.

– Я буду слишком много болтать, и чай остынет, а я питаю отвращение к холодному чаю. Однако благодарю за предложение. У вас прекрасные манеры, такие корректные… Ничто вас не будоражит. Жесткая верхняя губа, чем вы, англичане, так славитесь… Меня это бесит и в то же время завораживает.

Рэтбоун с яростью почувствовал, как краснеет. Но графиня не обратила на это внимания, хотя не могла не заметить его смущения.

– Герцог Карл не очень хорошо себя чувствует, – продолжила она свое повествование. – Он никогда не отличался крепким здоровьем. И, говоря совершенно откровенно, мы все знаем, что он проживет не более двух-трех лет. Так как Фридрих в свое время отказался от трона, Карлу наследует его младший сын, кронпринц Вальдо, а он не против объединения земель, поскольку видит в этом кое-какие положительные стороны. Борьба же против объединения неминуемо повлечет за собой много неприятностей – вероятность войны, например, которую мы в конце концов проиграем. Единственные люди, которые на этом наживутся, – торговцы оружием и им подобные. – Лицо ее приняло презрительное выражение.

– Но мы говорим о принцессе Гизеле, – вернул ее к теме разговора Рэтбоун.

– Я как раз хотела к ней перейти. Фридрих выступал за независимость, даже если придется воевать. И многие из нас разделяют его мнение, особенно люди, так или иначе близкие ко двору.

– Но не Вальдо? Он ведь должен был многое потерять?

– Люди по-разному представляют себе любовь к своей стране, сэр Оливер, – заявила графиня и внезапно заговорила очень серьезно: – Для некоторых из нас это борьба за независимость, и наш долг отдать свою жизнь за нее, если это потребуется.

Она взглянула прямо в глаза адвокату и стала объяснять дальше:

– Для герцогини Ульрики, жены Карла, это означало определенный образ жизни, способность проявлять самообладание и господство силы воли. Она могла всю жизнь посвящать достижению того, что считает справедливым, а также иметь уверенность, что все остальные поступают в согласии с тем кодексом чести, который она почитает превыше всего.

Фон Рюстов сделала паузу, зорко наблюдая за ответной реакцией собеседника.

– Для Вальдо это означает хлеб на столах у подданных и возможность спать в своих собственных постелях, не опасаясь за свою жизнь, – продолжила она. – Думаю, он хотел бы также, чтобы поданные могли читать и писать, а еще веровать, как они хотят… но это, впрочем, уже чересчур. – В ее зеленых глазах мелькнула непонятная печаль. – Никто не может похвастаться, что имеет все, чего ему хотелось бы. Но мне кажется, что Вальдо гораздо более реально смотрит на вещи. Он не хочет видеть, как все мы тонем, сопротивляясь приливу, который все равно поглотит нас, что бы мы ни делали.

– Ну а Гизела? – спросил сэр Оливер, стремясь вернуть к теме разговора не только ее, но и свои мысли.

– У Гизелы совсем нет патриотических чувств, – сказала графиня, словно выплюнув эти слова, и лицо у нее стало замкнутым и ожесточенным. – Если б она была патриоткой, то никогда бы не стремилась стать герцогиней. Она хотела титул только для себя, а не для блага окружающих, не во имя независимости или, напротив, объединения Германии, не во имя еще какой-нибудь политической или национальной цели. Только для собственного блестящего положения.

– Вы ее не любите, – мягко заключил Рэтбоун.

Зора рассмеялась, и выражение лица у нее резко изменилось. Тем не менее за этим смехом угадывалась беспощадность.

– Я питаю к ней отвращение, но это к делу не относится. И никак не влияет на справедливость того, о чем я говорю, – объявила она.

– Но ведь ваше отношение заставит и присяжных отнестись к вам предвзято.

Женщина немного помолчала. Сэр Оливер ждал. Из конторы не доносилось ни звука, и в кабинете опять стал слышен непрестанный шум уличного движения.

– Вы правы, – согласилась графиня. – Как противно быть вынужденной обсуждать такие несомненные вещи, но я понимаю, что это необходимо.

– Гизела! Вернитесь, пожалуйста, к Гизеле. Почему она могла желать смерти Фридриха и убить его? Не потому ли, что он стоял за независимость, даже ценой войны?

– Нет – и все же опосредованно это связано с политикой.

– Предельно ясно, – сказал адвокат с едва заметным сарказмом. – Пожалуйста, объясните, что вы хотите сказать.

– Но я стараюсь! – Во взгляде фон Рюстов промелькнуло нетерпение. – Есть довольно значительный слой населения, который захочет бороться за независимость. Этим людям нужен вождь, вокруг которого они, может быть, сплотятся.

– Понимаю! Фридрих был перворожденным принцем. Но он отказался от трона и жил в изгнании.

Графиня наклонилась вперед, и лицо ее вспыхнуло от возбуждения.

– Но ведь он мог бы вернуться!

– Мог? – В голосе Оливера опять прозвучало сомнение. – А как насчет Вальдо? И герцогини?

– Вот именно, – ответила Зора, почти торжествуя. – Вальдо стал бы бороться против независимости, но ему нужна не корона, ему нужно избежать войны с Пруссией и любым другим княжеством, которое прежде других захватило бы нас. Герцогиня же объединилась бы с Фридрихом в борьбе за независимость.

– И значит, Гизела тогда смогла бы тоже стать герцогиней после смерти Карла, – подчеркнул Рэтбоун. – Разве вы не сказали, что она хотела именно этого?

Посетительница посмотрела на него сияющими глазами. Они были очень зелеными и сверкали, как бриллианты, но лицо ее выражало подчеркнутую сдержанность.

– Герцогиня не потерпела бы присутствия Гизелы в стране. Если бы Фридрих вернулся в страну, то вернулся бы один! Рольф Лансдорф, брат герцогини и чрезвычайно могущественный человек, тоже был сторонником возвращения Фридриха. По его мнению, Вальдо – человек слабый, он может привести страну к крушению, но и Рольф никогда не согласился бы на возвращение Гизелы.

– Фридрих вернулся бы без Гизелы ради благополучия страны? – по-прежнему с сомнением спросил юрист. – Он ведь однажды бросил страну ради Гизелы? Мог бы он поступить таким же образом снова, вот в чем вопрос…

Дама пристально поглядела на Рэтбоуна. Лицо у нее было необыкновенным – так много в нем было убежденности, чувства и силы воли. Когда графиня говорила о Гизеле, оно становилось некрасивым, нос ее казался слишком большим и длинным, а глаза – чересчур далеко расставленными, но если разговор заходил о родине, о любви и о долге, она становилась прекрасной. В сравнении с нею все другие женщины казались себялюбивыми и пресными. Рэтбоун не слышал уличного шума за окном, стука копыт и восклицаний торговцев, не замечал, как солнце светит в окно, не думал, что за дверью его кабинета присутствуют Симмс и другие… Он думал сейчас только о маленьком немецком государстве, о борьбе за власть, за существование, о любви и ненависти в семье герцога и о страсти, которая сжигала сидевшую перед ним женщину, делая ее более волнующей и такой до самых глубин существа живой и трепетной. Адвокат не мог вспомнить другой подобной женщины и почувствовал, что кровь в его жилах потекла быстрее, отзываясь на ее внутренний жар.

– Мог бы Фридрих снова поступить подобным же образом? – спросил Рэтбоун еще раз.

По лицу Зоры скользнуло странное выражение – это одновременно была боль, жалость и почти что сконфуженность. В первый раз за все время беседы она отвела взгляд, словно не хотела дать собеседнику проникнуть в ее затаенные чувства.

– Фридрих всегда верил в глубине души, что однажды страна призовет его обратно, и, когда настанет время, она примет и Гизелу, – сказала Зора. – И оценит ее по достоинству – как он сам ее оценивал, конечно, а не за то, что она представляет собой на самом деле! Он жил этой мечтой. Он обещал ей, что когда-нибудь эта мечта осуществится. И каждый год он повторял ей это снова.

Графиня опять посмотрела Рэтбоуну прямо в глаза.

– Это ответ на ваш вопрос. Фридрих не представлял себе возвращения, предав свое служение Гизеле. Он рассчитывал вернуться в Фельцбург с триумфом и рука об руку с ней. Но она неглупая женщина. Она знала, что этого не будет никогда. Он вернется, а ей откажут во въезде, и она претерпит публичное унижение. Фридрих будет удивлен, взволнован, сбит с толку, но Рольф Лансдорф и герцогиня позаботятся о том, чтобы он не отказался от трона во второй раз.

– Вы уверены, что так бы все и произошло? – тихо спросил Оливер.

– Ну, мы никогда этого уже не узнаем, не так ли? – отозвалась Зора со странной холодной улыбкой. – Фридрих мертв.

Ее слова неожиданно потрясли юриста. Теперь убийство уже не казалось ему столь бессмысленным и невозможным. Люди убивают по неизмеримо менее важным причинам.

– Понимаю, – ответил он очень серьезно. – Это очень сильный аргумент, за который присяжные – а это обыкновенные люди с улицы – просто ухватятся. – Адвокат сложил ладони треугольником и облокотился на стол. – Но скажите, почему присяжные, поверив, что имело место убийство, должны заподозрить в нем злосчастную вдову, а не какого-нибудь последователя кронпринца или другого влиятельного немецкого деятеля, верящего в объединение Германии? Ведь у них тоже для этого были сильнейшие побудительные мотивы? За корону или при ее утрате совершалось и совершается бесчисленное количество убийств! Неужели Гизела скорее пошла бы на убийство, чем на необратимую, в случае смерти Фридриха, потерю трона?

Сильными тонкими пальцами графиня ухватилась за ручки кресла и наклонилась вперед. Лицо у нее напряглось.

– Да, – сказала она непоколебимо. – Ей нет никакого дела до страны или кого-нибудь из нас. Если б Фридрих вернулся, он бы отказался от Гизелы. По собственной ли воле или из-за постороннего вмешательства этого мир никогда не узнал бы, да и не стал бы никто интересоваться причиной… Но тогда мечта была бы утрачена, великая легенда любви разрушена. Гизела стала бы жалкой, даже смешной фигурой, женщиной уже не первой молодости, которую бросили после двенадцати лет брака.

Лицо фон Рюстов обострилось, а голос охрип.

– Напротив, теперь, когда он мертв, она снова героиня великой семейной драмы. Она в центре всеобщего восхищения и зависти. В ней есть некая тайна, некая притягательность. И пока она сохраняет приличия, Гизела вольна расточать благосклонность своим воздыхателям. Она окутана очарованием, как одна из величайших персон в мировой истории любви; о ней будут слагать песни, о ней будут рассказывать предания… И какая бы женщина в глубине души не позавидовала такой судьбе? Это же род бессмертия! И главное – то, что ее стали бы вспоминать с почтением, реверансами, и никто бы над ней уже не смеялся. А кроме того, – неожиданно свернула на другую тему графиня, – она обладает теперь его личным состоянием.

– Понимаю.

Вопреки самому себе Рэтбоун поддался ее убежденности. Теперь фон Рюстов всецело завладела его вниманием, мыслями и чувствами. Он не мог не воображать себе страсти, которые сначала двигали поступками кронпринца, не представлять его всепоглощающую любовь к женщине, такую непреодолимую, что он пожертвовал ради нее и страной, и короной. Что же это за женщина? Какой необыкновенной личностной силой и только ей свойственным очарованием она обладает, если смогла возбудить к себе такую любовь?

Была ли она похожа на Зору фон Рюстов, исполнена такой же искрометной энергии, возбудившей во Фридрихе мечты и неутолимые желания, о которых он ранее и не подозревал? Могла ли она вселить в него жизнеспособность и силы, заставить его поверить в себя, увидела ли в его возбужденном взгляде все, чем он мог стать? Сколько ночей провел Фридрих без сна, разрываясь между долгом и плотским желанием? И как он, наверное, все время сравнивал жизнь, отданную двору – эти ежедневные, бесконечные формальности, пустоту, неизменно и непременно окружающую властителя, одиночество в разлуке с любимой женщиной, – и жизнь в изгнании, но в постоянном обществе несравненной, необыкновенной возлюбленной? Они бы старели вместе, в отрыве от семьи и страны, однако одиночество им не грозило. Разве только его мучило бы чувство вины… Интересно, ощущал он себя виновным за то, что выбрал путь желания, а не долга?

И женщина… Перед каким выбором стояла она? Или все это для нее было просто полем битвы, которую она должна была либо выиграть, либо проиграть, потеряв все? Может быть, Зора была права и Гизела больше всего на свете хотела стать герцогиней? И проиграла? Или она только любила, любила этого мужчину и была готова к тому, что страна всегда будет считать ее злодейкой, пока сама она имеет возможность любить и быть со своим мужем? Не относилась ли она к числу женщин, чья жизнь кончается в горе вместе с утратой единственного любимого мужчины? Или же то, что случилось, – творение ее собственных рук, и его смерть представлялась ей единственной альтернативой измене, отчего она стала бы притчей во языцех, когда у всех на глазах закончился бы величайший роман в кругу коронованных особ, и закончился не величественной трагедией смерти, а фарсовым положением брошенной жены?

– Так вы возьметесь за мое дело? – спросила спустя несколько минут фон Рюстов.

– Может быть, – ответил Рэтбоун осторожно, хотя и чувствовал возбуждение при мысли о такой возможности, горячившей ему кровь сознанием опасности, а это ощущение, должен был он признать, всегда его волновало. – Вы меня убедили в том, что у нее мог быть повод для убийства, но не в том, что она является убийцей. – Он понимал, что должен казаться спокойным, и говорил ровным голосом. – И каким вы располагаете доказательством, что Фридрих действительно хотел вернуться, даже при условии, предъявленном герцогиней Ульрикой, оставить Гизелу?

Зора закусила губу. По ее лицу мелькнуло гневное выражение, но затем графиня рассмеялась.

– Никаких документов у меня нет, – согласилась она, – но в конце весны Рольф Лансдорф был на званом вечере в загородной усадьбе лорда и леди Уэллборо. Там были принц Фридрих и принцесса Гизела – так же, как и я, – и Рольф часто разговаривал с Фридрихом. И нет ничего невозможного в том, что принц мог получить подобное предложение. Мы, конечно, никогда не узнаем, как поступил бы этот человек, будь он жив. Однако он мертв. Неужели этого для вас недостаточно?

– Чтобы подозревать – да. – Рэтбоун подался вперед. – Но это еще ничего не доказывает. А кто еще был на приеме у Уэллборо? Что там происходило? Дайте мне подробности, свидетельства, а не эмоции.

Посетительница долго и отчужденно глядела на него, а потом ее губы тронула печальная и насмешливая улыбка.

– Лорд Уэллборо производит и продает оружие. И война – любая война, повсюду, за исключением Англии, – весьма его устроила бы.

Рэтбоун моргнул.

– Вы требуете реального подхода к событиям, – напомнила его собеседница, – но разве то, что я вам рассказала, относится к категории эмоций? Это вы несколько эмоционально относитесь к делу, сэр Оливер. – И в ее глазах мелькнул неприкрытый сарказм.

Адвокату не хотелось рассказывать графине, какое он вдруг испытал отвращение. Уэллборо являлся англичанином, и Рэтбоуну было невыразимо стыдно, что кто-то из его соотечественников может с радостью наживаться на убийстве людей, только бы это ничем не угрожало ему самому. При этом лорд Уэллборо пускал в ход всевозможные выспренные аргументы насчет необходимости и неизбежности, выборе и свободе, но Оливер все равно находил подобный способ обогащения отталкивающим. Однако он не мог сказать об этом сидящей перед ним экстравагантной немецкой графине.

– Я вел с вами беседу с позиции присяжных, – сказал он сдержанно. – А теперь я снова консультант суда ее величества. Пожалуйста, назовите мне приглашенных на тот вечер.

Графиня немного успокоилась.

– Да, конечно. Там был граф Лансдорф, но я уже о нем упоминала. Рольф – брат герцогини и чрезвычайно могущественный человек. Он весьма сильно презирает принца Вальдо, считая его слабовольным, и предпочитал, чтобы вернулся Фридрих, – естественно, без Гизелы. Хотя не знаю, из личных ли побуждений он был против нее или потому, что ее возвращение не потерпела бы Ульрика. Она ведь герцогиня…

– Или этого не потерпел бы герцог? – уточнил юрист.

Вопрос показался Зоре очень забавным, и она едва не рассмеялась.

– Полагаю, сэр Оливер, герцог уже давно не противоречит желаниям своей жены. Она умнее его, а он достаточно умен, чтобы это понимать. А кроме того, он слишком болен, чтобы с чем-то не соглашаться или бороться. Но я хотела подчеркнуть сейчас, что Рольф не королевских кровей. И как бы он ни был близок к монархам, в мире всегда будет разница между коронованной головой и той, что без короны. При наличии воли и когда начинается реальная борьба, Ульрика всегда имеет шанс победить, а Рольф слишком горд, чтобы рискнуть начать войну, которую он может проиграть.

– Она так сильно ненавидит Гизелу?

Адвокату было трудно это представить. Должна быть очень глубоко укорененная причина, чтобы две женщины так ненавидели друг друга и одна запретила другой возвращаться в родную страну, даже если это помогло бы делу независимости.

– Да, герцогиня именно так и ненавидит Гизелу, – ответила графиня, – но мне кажется, вы не вполне поняли меня. Она не верила, что Гизела способна помочь Фридриху отстоять независимость. Герцогиня – не дура и не такая женщина, которая может поставить личные чувства выше долга. Теперь я понятно объяснила? Или вы по-прежнему сомневаетесь?

Рэтбоун слегка переменил позу. Почему-то он чувствовал непривычное смущение в обществе этой женщины.

– Я поверю всему только при определенных условиях, мадам. Мне кажется, в ваших словах содержится противоречие. Тем не менее продолжайте. Кто еще присутствовал на том званом вечере, кроме принца Фридриха и принцессы Гизелы, а также графа Лансдорфа и, разумеется, вас?

– Был еще граф Клаус фон Зейдлиц со своей женой Эвелиной, – продолжила фон Рюстов перечислять гостей.

– А какова его политическая позиция?

– Он был против возвращения Фридриха. Мне кажется, Зейдлиц еще не определил свою позицию насчет объединения, но он не верил, что Фридрих снова может поднять наследственную корону без большого недовольства в стране и, возможно, разделения общества, а это пошло бы на пользу только нашим врагам.

– Он был прав? Это действительно могло бы привести к гражданской войне?

– И к еще большим военным заказам лорду Уэллборо? – быстро добавила Зора. – Не знаю. Но мне кажется, более вероятны в таком случае были бы внутренний раздор и отсутствие воли к действию.

– А его жена? К чему и к кому она привержена?

– Только к хорошей и удобной жизни.

Это было грубо, и лицо у графини ожесточилось.

– Понимаю, – кивнул Оливер. – А еще кто был?

– Баронесса Бригитта фон Арльсбах. Герцогиня именно на ней остановила свой выбор для Фридриха до того, как он от всего отказался ради Гизелы.

– Баронесса любила его?

Фон Рюстов как будто удивилась.

– Не думаю. Хотя она так и не вышла ни за кого после этого.

– А каковы ее привязанности и связи? И если б Фридрих расстался с Гизелой, он мог бы со временем на ней жениться и баронесса стала бы герцогиней?

Подобная мысль тоже позабавила Зору, но на этот раз в ее смехе не ощущалось горечи.

– Да. Полагаю, что так и случилось бы, если б он был жив и вернулся домой, а Бригитта сочла своим долгом выйти за него замуж. Она могла бы поступить так в интересах укрепления династии. Хотя, с политической точки зрения, Фридрих, наверное, счел бы целесообразным жениться на более молодой женщине, чтобы произвести на свет наследника. Ведь трон должен быть унаследован. А Бригитта сейчас ближе к сорока, чем к тридцати. Стара для первого ребенка. Однако в стране она очень популярна, все ею восхищаются…

– А с Гизелой у Фридриха не было детей?

– Нет. И Вальдо их тоже не имеет.

– Вальдо женат?

– О да, на принцессе Гертруде. Хотелось бы сказать, что она мне не нравится, но я этого не могу.

И графиня рассмеялась; впрочем, во многом это был смех над самой собой.

– Эта женщина соединяет в себе все, что я ненавижу или нахожу непроходимо скучным, – объяснила фон Рюстов. – Она очень привязана к домашнему очагу, покорна, и у нее ровный, приятный характер. Ее наряды всегда ей к лицу, и она кажется красивой. Кроме того, она со всеми любезна. И всегда точно знает, как надо поступать и что сказать, – и делает именно то, что нужно.

Адвоката такое мнение позабавило.

– И вы все это считаете скучным?

– Невероятно. Спросите любую женщину, сэр Оливер! Если она будет честна, то скажет, что такое существо – это просто вызов людям обыкновенным.

Рэтбоун сразу же подумал об Эстер Лэттерли, независимой, несговорчивой и определенно вспыльчивой, когда она распознает в ближних глупость, жестокость, трусость или лицемерие. Он не мог представить ее покорной по отношению к кому бы то ни было. Эстер должна была казаться просто кошмарной женщиной военным чинам, когда работала в госпиталях. Тем не менее юрист поймал себя на том, что улыбается при одной только мысли об этой женщине. Она, наверное, согласилась бы с Зорой.

– Вы сейчас подумали о ком-то, кого любите, – прервала его мысли фон Рюстов, и Оливер опять почувствовал, что краснеет.

– Так скажите же, почему, несмотря ни на что, Гертруда вам все-таки нравится? – с некоторой поспешностью откликнулся он.

Графиня весело рассмеялась при виде его смущения.

– А потому, что у нее превосходное чувство юмора. Вот и всё. И еще одно: очень трудно не любить кого-то, кому ты нравишься и кто понимает, что жизнь абсурдна, однако получает от нее удовольствие.

Рэтбоун вынужден был согласиться с Зорой, хотя ему и не слишком этого хотелось. Все это волновало его, лишало равновесия, и он снова вернулся к вопросу, на который его собеседница пока не ответила:

– А чего желает сама Бригитта? Есть ли у нее привязанности, обязательства? Хочет ли эта дама независимости или она сторонница объединения? Желает ли она стать герцогиней? Хм… может быть, я задал вам глупый вопрос?

– Нет, совсем не глупый. Не думаю, что Бригитта мечтала бы стать герцогиней, но она согласилась бы, считая это своим долгом, – ответила Зора, и смешливости ее как не бывало. – Из общественных побуждений она бы желала, чтобы Фридрих вернулся и возглавил борьбу за независимость. Из личных же мотивов Бригитта, наверное, предпочла бы, чтобы он оставался в изгнании. Это избавило бы ее от унизительной необходимости выйти за него замуж, в случае если б страна желала этого брака.

– Унизительной? – Адвокату было непонятно такое отношение. – Каким образом замужество с герцогом, при том, что этого еще и желает любящая вас страна, может быть унизительным?

– Да все очень просто! – резко возразила графиня, и в ее взгляде явно промелькнуло презрение к его непонятливости. – Ни одна стоящая женщина не захочет выйти замуж за человека, который публично отрекся от трона и своей страны ради другой! А вы захотели бы жениться на той, кто широко известен из-за своей романтической любви, героем которой не являетесь вы сами?

Рэтбоун почувствовал, что попал впросак. Он вдруг понял, что ему недостает проницательности. Оливер словно заглянул во внезапно разверзшуюся у его ног пропасть. Мужчина, по его мнению, мог желать власти, блестящего общественного положения и всеобщего признания, но женщине требовалась или любовь, или, если жизнь ей в этом отказывает, хотя бы видимость любви. Юрист хорошо знал немногих женщин, но полагал при этом, что о прекрасном поле вообще он знает достаточно, практически все. У него было много процессов, по которым проходили женщины, самые дурные или беззащитные перед злом, страстные или хладнокровные, невинные или расчетливые, умные или недальновидные, а порой неправдоподобно глупые. И все же он иногда не понимал Эстер.

– Вы можете себе представить, как некто вступает в интимные отношения, исполняя свой долг? – беспощадно продолжала Зора. – Меня бы от этого стошнило! Ведь это все равно что лечь в постель с трупом.

– Пожалуйста! – яростно запротестовал Рэтбоун. Сидящая перед ним дама могла быть деликатна в своих понятиях и словах, как прикосновение бабочки, а спустя мгновение груба до отвращения, и это выбивало адвоката из колеи. – Я понимаю ваши доводы, мадам. Иллюстраций не требуется, – заговорил он тише, не без труда пытаясь взять себя в руки. Нет, он не должен показывать ей, насколько она его раздражает. – Больше, кроме названных, никто не присутствовал на этом злосчастном приеме?

Графиня вздохнула.

– Был еще Стефан фон Эмден, он происходит из старинной семьи. А также Флорент Барберини. Его мать – дальняя родственница герцога, а отец – венецианец. И вам незачем спрашивать меня об их взглядах, потому что мне это неизвестно. Но Стефан мне очень близкий друг и сможет оказать вам помощь в моем деле. Он уже пообещал.

– Хорошо, – отрывисто сказал Рэтбоун, – потому что, поверьте, вам потребуются все ваши друзья и вся помощь, которую они могут оказать!

Женщина заметила, что он обижен.

– Извините, – сказала она серьезно, и взгляд ее стал мягким и печальным. Графиня явно раскаивалась. – Я была слишком прямолинейна, да? Но я только хотела, чтобы вы все как следует поняли… Да нет, это неправда! – Она сердито что-то проворчала про себя, а потом вдруг призналась: – Я просто вне себя от ярости, когда думаю, что они решили учинить над Бригиттой, и хочу, чтобы вы отказались от своего мужского самодовольства и тоже поняли суть происходящего. Вы мне нравитесь, сэр Оливер. У вас есть своеобразный апломб и чисто английская ледяная холодность, и это в вас самое привлекательное. – И Зора вдруг неожиданно лучезарно улыбнулась.

Рэтбоун чуть слышно выругался. Он ненавидел такую откровенную лесть и еще больше ненавидел острое ощущение удовольствия, которое она ему доставляла.

– Вы хотите знать, как все произошло? – спросила графиня невозмутимо, несколько отодвигаясь на сиденье кресла. – Это случилось на третий день после того, как все собрались. Мы отправились на верховую прогулку, надо сказать, довольно трудную. Мы скакали в полях и, пуская коней галопом, брали, как барьеры, живые изгороди. Лошадь Фридриха упала, и он вылетел из седла. – Лицо фон Рюстов выразило печаль. – Он скверно приземлился. Его лошадь снова как-то ухитрилась встать, а нога Фридриха застряла в железном стремени. Лошадь протащила его несколько ярдов по земле, прежде чем мы смогли ее поймать и освободили его.

– Гизела при этом была? – перебил посетительницу Оливер.

– Нет, она старается избегать верховых прогулок и ездит только шагом в каком-нибудь фешенебельном парке или на параде. Она интересуется искусством и всем искусственным, а не природой. Все ее начинания имеют очень серьезную цель и социальный, а не естественный характер.

Если Зора старалась подавить презрение в голосе, то ей это явно не удалось.

– Значит, она не могла подстроить это несчастное происшествие? – уточнил юрист.

– Нет, насколько мне известно, это был несчастный случай, никто ничего не подстраивал.

– И вы отвезли Фридриха домой?

– Да, другого выбора не было.

– Он был в сознании?

– Конечно, а почему вы спрашиваете?

– Не знаю точно. Он мог потерять сознание, например, от сильной боли.

Теперь лицо фон Рюстов выражало неподдельное восхищение.

– Фридрих мог совершать глупости, но никогда не страдал недостатком физического мужества. Он переносил боль очень достойно, – заявила она.

– Вы, конечно, сразу же вызвали врача?

– Естественно. И прежде чем вы спросили, сразу отвечу, что Гизела чуть с ума не сошла от беспокойства.

Слабая улыбка показалась на губах женщины.

– И она ни на минуту не оставляла его одного, – продолжила она рассказывать. – Но в этом не было ничего необычного. Они вообще редко расставались; почти всегда, в каждый момент жизни были вместе. И по-видимому, он хотел этого так же сильно, как и она. Конечно, никто не может не отдать ей должного, как самой усердной и внимательной сиделке.

Рэтбоун тоже улыбнулся собеседнице.

– Ну, если даже вы не можете этого отрицать, то сомневаюсь, что смог кто-либо другой.

Фон Рюстов изящно подняла палец:

– Браво, сэр Оливер!

– Ну и как же она его убила?

– Разумеется, отравила! – Графиня удивленно вскинула брови, как будто ответ не был ясен с самого начала. – А вы вообразили, будто она взяла пистолет из оружейной комнаты и застрелила его? Да она не знает, как зарядить оружие! И вряд ли ей известно, с какого конца стреляют пистолеты. – В ее голосе снова прозвучало презрение. – Ну и доктор Галлахер, хотя он болван, но не настолько, чтобы не заметить пулевое отверстие в теле человека, который предположительно умер от падения с лошади, – добавила она.

– Доктора умудрялись не замечать, что у мертвого сломан шейный позвонок, – заявил в свое оправдание Рэтбоун. – Или что человек задохнулся, притом что он был болен и никто не ожидал скорого выздоровления.

Зора скорчила гримасу.

– Да, наверное. Не могу себе представить, как Гизела его душит; и, разумеется, она не знала, какой шейный позвонок надо сломать. И вообще, это штучки настоящего убийцы.

– Поэтому вы сделали вывод, что она его отравила? – тихо спросил юрист, сделав вид, что не замечает ее высказываний о способах действия настоящих убийц.

Зора осеклась и в упор поглядела на него сверкающими, как бриллианты, глазами.

– Вы поразительно проницательны, сэр Оливер! – согласилась она язвительно. – Да, я сделала именно такой вывод. Да, у меня нет документов, подтверждающих это. Если б они у меня были, я не обвинила бы ее публично, а просто обратилась в полицию. Ей бы предъявили обвинение, и ничего, что теперь необходимо сделать, не понадобилось бы.

– А почему это необходимо? – напрямик спросил Рэтбоун.

– В интересах справедливости? – Фон Рюстов немного склонила набок голову, словно действительно задав вопрос.

– Нет! – отрезал ее собеседник.

– О! Вы не верите, что я могла бы сделать это во имя справедливости?

– Нет, не верю.

Графиня вздохнула.

– Вы совершенно правы – я бы все предоставила на усмотрение Бога или дьявола, если у них найдется для этого время.

– Так почему же, мадам? – настаивал адвокат. – Вы же поступили так с большим риском для себя. Если не сможете обосновать ваше заявление – вы погибли, не только с финансовой, но и с общественной точки зрения. Вам, может быть, даже угрожает уголовное преследование за клевету. Вы сделали очень серьезное утверждение и широко его распространили.

– Да, но вряд ли есть смысл делать такое заявление втихомолку и частным образом, – съязвила женщина, широко раскрыв глаза.

– И все же, зачем вы вообще его сделали?

– Для того, чтобы заставить ее защищаться, конечно. Неужели это не очевидно?

– Но это вам придется защищаться. Это вы обвиняемая.

– На взгляд закона – да, но я ее тоже обвинила, и, чтобы остаться невинной в глазах мира, она должна будет доказать, что я лгунья.

Зора, по-видимому, считала, что ничего разумнее нельзя и придумать и что это должно быть ясно всякому.

– Нет, Гизеле ничего этого не потребуется, – возразил Рэтбоун. – Ей просто надо доказать, что вы все это измыслили и что сказанное нанесло ущерб ее репутации. Бремя необходимости доказать свою правоту лежит на вас. Если вы оставите хоть малейшее сомнение, Гизела выиграет процесс. Ей не нужно и доказывать, что ваши слова не соответствуют действительности.

– Перед законом не нужно, сэр Оливер, а перед миром она обязана это сделать. Вы можете представить, что она или кто другой сможет оставить зал суда, когда вопрос еще не закрыт?

– Признаю, что это вряд ли случится, но возможность такая существует. Однако она почти обязательно ответит ударом на удар и сразу же объявит о том, что вы обвиняете ее из личных мотивов, – предупредил графиню Рэтбоун. – Вы должны приготовиться к очень некрасивой схватке, которая затронет вашу личность в той же мере, в какой вы затрагиваете ее. Вы к этому готовы?

Фон Рюстов глубоко вздохнула и выпрямилась.

– Да, готова.

– Зачем вы это делаете, графиня? – не мог не спросить адвокат. Дело это представлялось странным и опасным. У Зоры было необыкновенное, бесстрашное лицо, и ее нельзя было назвать неумной. Она могла не знать юридических законов, но, конечно же, ей были известны пути мира и законы общественного мнения.

Женщина сразу стала серьезна, ее смешливость и самодовольство враз исчезли.

– А затем, что она привела к гибели человека, а он, при всех своих безумствах и потакании собственным желаниям, должен был быть нашим монархом. И я не позволю, чтобы весь мир считал ее одной из величайших героинь любви, когда на самом деле это честолюбивая, эгоистичная женщина, которая больше всех и всего любит самое себя. Я ненавижу лицемерие. Если вы не верите в мою любовь к справедливости, тогда поверьте хоть в это.

– Я верю, мадам, – ответил Оливер без всяких колебаний. – Я тоже ненавижу лицемерие, и рядовой английский присяжный – я глубоко в это верю – тоже его ненавидит.

Рэтбоун сказал это с глубоким чувством и совершенной искренностью.

– Тогда, значит, вы возьметесь меня защищать? – настойчиво спросила графиня. Это был вызов, вызов его спокойному положению, корректности, годам блестящего и такого безукоризненного и приличествующего поведения.

– Возьмусь, – ответил юрист не задумываясь. С моральной точки зрения, нельзя было не учитывать, что если дело станет рассматриваться в английском суде, то тогда – в интересах Гизелы, если она невиновна, и, что было для него важнее, в интересах закона – обе стороны должны были располагать самыми лучшими защитниками. Иначе в общественном мнении дело никогда не будет улажено. Его призрак будет являться снова и снова.

Да, разумеется, дело таило в себе определенную опасность, но это был риск такого рода, который заставлял кровь быстрее бежать по жилам и острее сознавать бесконечную ценность жизни.

В этот вечер Рэтбоун сопровождал одну свою приятельницу в театр на Шафтсбери-авеню, а потом – на обед, где присутствовало довольно много знакомых и все было в высшей степени приятно и пристойно. Пьеса оказалась очень увлекательной, полной остроумия и многозначительных реплик, игра актеров – очень хорошей, а декорации и костюмы – элегантными и оригинальными. Обед тоже был превосходным и доставил адвокату полное удовольствие. В какой-то степени это было празднование совсем недавно случившегося посвящения его в рыцарский сан, и Рэтбоун оказался в центре всеобщего внимания. Его поздравляли, было много смеха и доброго веселья, сопровождаемого немалым количеством шампанского.

Вокруг искрился и сверкал оживленный разговор.

– Замечательная пьеса, – сказала леди Уикэм, сидевшая справа от Оливера, наклонившись над столом, так что ее полные руки сияли белизной в свете канделябров. – Ужасно умная. Клянусь, я совершенно не догадывалась, какой будет конец!

– И все же несколько искусственный, если хотите знать мое мнение, – отрывисто заметил полковник Ког, и его седые бакенбарды несколько ощетинились. – Ведь ни один человек, у которого есть хоть на грош ума, не стал бы вести себя подобным образом. Этот мужчина был просто сумасшедший. Всем понятно, что поверить ему может только глупец.

– Но мне кажется, в этом и заключается весь смысл, – сказала миссис Лейси, посмотрев сначала на одну из собеседников, а потом на другого с выражением веселого любопытства на своем некрасивом лице. На ней было коричневое платье, и этот цвет не шел ей, но Рэтбоуну всегда нравилась ее искренность и то, что она никогда не стремилась завоевать чье-то расположение, подольщаясь к собеседнику. Муж этой дамы был очень хорошим адвокатом и служил в Канцлерском суде.

– Да, но видите ли… – и полковник Ког тоже подался вперед с намерением более пространно изложить свое понимание природы человека.

Оливер слушал рассеянно. Сюжет пьесы, конечно, иногда был несколько натянут – зависел от случайностей, совпадений и чрезмерных эмоций. И все же он был прост по сравнению с тем, что сегодня днем адвокат услышал от графини Зоры фон Рюстов у себя в конторе. Да, героиня пьесы была ослепительно красива и великолепно одета в соответствии с новейшей модой. Юбка у нее была такой огромной, что требовалось немалое умение двигаться по сцене, не задевая мебель. Но рядом с Зорой она бы несколько поблекла и показалась пресной; черты ее лица были слишком правильными, волосы – подчеркнуто золотистыми, голос – искусно поставленным, а интонация – заученной. Ее роль была очень эмоциональна, но при всем этом героиня пьесы казалась не такой живой, как Зора, и несравненно более понятной для анализа. Не было в ней настоящего огня, убыстряющего бег крови, и ощущения риска, который заставляет дорожить жизнью.

– Вы не согласны, сэр Оливер? – спросила леди Уикэм.

Рэтбоун и понятия не имел, что она сейчас сказала, и поэтому поспешно согласился:

– Вы совершенно правы.

– Вот так, поняли? – И его собеседница повернулась к миссис Ког, которая тоже ничего не слышала. – Все это сплетни и слухи.

– Я никогда не повторяю сплетни, – самодовольно констатировал полковник Ког. – Это опасная привычка.

– И неудивительно поэтому, что вы такой скучный, – едва слышно промолвила миссис Лейси.

– Прошу прощения? – обернулся к ней военный.

– Не понимаю, для чего все это, – ответила она и глазом не моргнув, после чего посмотрела на него ничего не выражающим взглядом.

– Что для чего? – Ког смутился и начал раздражаться. Свет канделябров освещал его голову с редкими, но еще черными волосами.

– А вы знаете самые последние скандальные новости? – спросила леди Уикэм, посмотрев на всех поочередно. – Это будет процесс века по обвинению в клевете – если, конечно, дело дойдет до суда. Но не думаю, чтобы дошло до этого. Они замолчат дело. Она извинится, или ее объявят сумасшедшей, или сделают еще что-нибудь в том же роде.

– Да о чем ты говоришь? Объясни, ради всего святого! – потребовал лорд Уикэм, держа в руке бокал с шампанским и с некоторым беспокойством глядя на жену.

– Ну конечно, о том, что графиня Зора фон Рюстов расхаживает кругом и просто-напросто твердит всем и каждому, будто бедняжка принцесса Гизела Фельцбургская убила экс-кронпринца Фридриха. Что же еще?

– Боже милостивый! – Уикэм выронил бокал, и тот, опрокинувшись, залил скатерть шампанским. – Как чудовищно! Эта женщина просто безумна. И опасна! Полагаю, они принимают против нее какие-то меры предосторожности?

– Да, ей, разумеется, предъявили обвинение, – ответила его жена.

– Кто? Герцог… как его там зовут? – осведомился лорд с нетерпеливо.

– Нет, конечно, нет. – Леди Уикэм сразу отвергла это предположение. – Нет, сама эта бедняжка, леди Гизела, и никто ей в этом не помогает. Семья герцога давным-давно отвергла ее.

– Вряд ли они ее отвергли, – возразил Рэтбоун. – Если пользоваться вашим выражением, то, скорее, это Фридрих отверг свой долг и свою страну. И он поступил так из-за нее. Сознательно или нет, но она стала причиной его отречения.

– Нет, причиной была любовь, сэр Оливер, – поправила его в свою очередь миссис Уикэм. – Это одна из величайших любовных историй нашего века. Они страстно любили друг друга, беззаветно и без надежды на иное счастье. Гизела не могла жить без него, и он отрекся от королевской власти и трона, предпочтя отправиться в вечное изгнание, но вместе с нею, чем править одному. Теперь он мертв, а она осиротела, потрясена горем, не имеет друзей и оклеветана этой негодницей графиней… Не могу даже вообразить, как можно быть такой злой!

Она сморщилась от отвращения и от попытки наглядно представить себе такую глубокую испорченность.

– Завидует, наверное, – проворчал мистер Лейси, вертя бокал в пальцах. – Эта женщина сама была влюблена в принца Фридриха и теперь мстит. Ревность может отравить душу человека до такой степени, что он становится способным почти на все, независимо от того, как подло или жестоко это может казаться другим. Но я думаю, что со всем этим будет покончено очень быстро, – заявил он и отпил глоток вина. – Вряд ли можно сомневаться в вине графини. Не думаю, что мы получим сенсационное судилище, как вы предполагаете.

– Бедняжка, – покачала головой миссис Ког. – Ко всему ее горю еще и это! У нее, должно быть, такое чувство, словно жизнь ее кончена. Еще полгода назад у нее было все, что она могла пожелать для совершенного счастья, а теперь нет ничего… Какая трагическая превратность судьбы!

– Ну, по крайней мере, ни один порядочный человек не возьмется защищать ту негодную женщину, – решительно заметил полковник, – и ей придется смириться с тем, что защищать ее станет какой-нибудь неопытный клерк, о котором никто никогда не слышал, или такой юрист, у которого уже давно подмочена репутация.

Рэтбоун открыл было рот, чтобы сообщить, кто станет защищать Зору фон Рюстов, но затем сообразил, в какое неудобное положение он поставит, по крайней мере, миссис Ког и, очевидно, супругов Лейси. Сознательно смущать кого-то было бы самым ужасающим нарушением приличий и хороших манер – тем более когда все эти люди дают торжественный обед в его честь. Они бы не поняли мотивов подобного поведения.

Вместо этого адвокат сказал, тщательно контролируя интонацию и выражение лица:

– Но неадекватная, слабая защита была бы недостойна английской юриспруденции и в конечном счете самой принцессы Гизелы.

Ког тут же накинулся на него, негодующе тряся бакенбардами:

– Черт меня побери, сэр, если я понимаю, что вы имеете в виду! Все это звучит мудрено для меня. Пожалуйста, будьте добры, объясните.

– Разумеется, – с готовностью согласился Рэтбоун. Что-то в Коге ему не очень нравилось, и он ухватился за возможность аргументировать свою точку зрения. – Суть закона – в презумпции невиновности и беспристрастном выслушивании всех свидетельских показаний. Закон не делает различия между людьми из-за их возраста, религиозной принадлежности, общественного положения, политических убеждений, расы или цвета кожи. Ко всем отношение одинаковое, независимо от того, кем являются участники процесса.

Мистер Лейси что-то прошелестел в ответ – пожалуй, что-то одобрительное, – а полковник, стиснув челюсти, издал ворчание.

– А с другой стороны, – добавил Оливер, – не предоставить графине фон Рюстов самую лучшую защиту означало бы неадекватное отношение к ее высказыванию. Находясь на месте принцессы Гизелы, вы согласились бы с мнением, что процесс вами выигран только из-за некомпетентности адвоката противника?

– Ну… – выпалил Ког и слегка покраснел. – Не думаю, что возникнет подобное затруднение. Какой же разумный и порядочный мужчина или женщина могут подумать такое об одной из самых замечательных дам Европы?

– Но мир состоит не только из разумных и порядочных людей, – вставил лорд Уикэм. – Нет, Рэтбоун в известной степени прав. Для нашей репутации и для репутации принцессы будет лучше, если процесс поведут компетентные, искусные юристы. Не хочется, чтобы потом говорили, будто все дело сфальсифицировано тем или иным образом. Или чтобы потом кто-нибудь опять со временем выступил с иском, когда свидетельства покроются пылью.

– Бедная женщина, – печально повторила леди Уикэм. – Это же может оказаться для нее почти непосильно! Можно только надеяться, что у нее есть друзья, которые проявят по отношению к ней хотя бы лояльность. Не думаю, что она успокоится, прежде чем процесс не завершится.

– И не представляю, чтобы она снова вышла замуж, – задумчиво произнес мистер Лейси.

– Боже милостивый! Ну конечно же, она не выйдет! – Полковник Ког был потрясен подобным предположением. – Бедняга Фридрих был единственной любовью всей ее жизни. Просто и вообразить нельзя, чтобы она лелеяла подобные надежды. Это было бы равносильно… уж и не знаю чему. Это все равно как если бы Джульетта восстала из общей могилы с Ромео… и начала бы новую жизнь… с кем-то другим. – Он взял нож, отрезал кусочек стилтонского сыра и деликатно стал его жевать. – Такая женщина любит один раз в жизни, она отдает все свое сердце и навсегда, – добавил пожилой военный с непреклонной убежденностью.

Миссис Лейси промолчала, а Рэтбоун опять поймал себя на том, что слушает рассеянно. Краем глаза он видел и тщательно приглаженные головы мужчин, и уложенные в колечки и локоны прически дам, белые плечи и прямые спины, темные сюртуки и сверкающие белизной манишки… Но он определенно не слышал, о чем говорят все эти люди, не слышал хрустального звона бокалов и звяканья серебра. Интересно, как бы повела себя Зора фон Рюстов в этой вежливой и такой предсказуемой среде… Недоброжелательность, которую присутствующие могли испытывать к ней, была бы не сильна, да к тому же задавлена строгими ограничениями их статуса. Они боялись неизвестного. Они осуждали, потому что это гораздо легче, чем узнавать новое – ведь это новое могло сделать негодными их сложившиеся убеждения. Но у всех были свои мечты, желания и уязвимые места, им были свойственны и внезапные добрые порывы.

Тем не менее в сравнении с Зорой все эти люди были невероятно плоскими и приземленными. Адвокат жаждал встать и уйти от них к кому-нибудь действительно умному, храброму, заставляющему думать… и возбуждающему чувство. И если присутствие такого человека отчасти таило бы в себе опасность – что ж, это лишь обострило бы удовольствие.

Зора оставила Оливеру свою визитную карточку, и на следующий день он навестил ее, заблаговременно предупредив запиской о предполагаемом визите.

Фон Рюстов встретила его с энтузиазмом, который многие хорошо воспитанные дамы сочли бы неприличным. Но Рэтбоун уже давно понимал, что люди, которым предстоит суд, гражданский или уголовный, часто проявляют страх, не свойственный их характеру. Хотя, если вглядеться поглубже, станет ясна такая видимость – всегда проявление чего-то, действительно лежащего в их природе, но затаенного в более спокойные времена. Страх, таким образом, вопреки намерениям, срывал защитные покровы с истинных мотивов.

– Сэр Оливер! Я в восторге, что вы пришли, – сразу же объявила Зора, – и я взяла на себя смелость пригласить барона Стефана фон Эмдена. Я сэкономила вам время ожидания – ведь вы все равно пригласили бы его к себе, а вы, я уверена, очень занятой человек. Если вы захотите переговорить с ним наедине, у меня найдется для этого подходящая комната. – И она повела юриста по довольно скучно и казенно обставленному вестибюлю в помещение с таким необыкновенным убранством, что у гостя невольно перехватило дыхание. На дальней стене висела гигантских размеров шаль – золотисто-пурпурного, густо-коричневого и совершенно черного цветов. Шаль кончалась длинной шелковой бахромой из хитроумно вывязанных кистей. На столе черного дерева стоял серебряный самовар, а на полу было разбросано несколько медвежьих шкур, тоже коричневого, но мягких оттенков, цвета. Красная кожаная кушетка была завалена подушками с разными вышитыми на них узорами.

Около одного из двух высоких окон стоял молодой человек с каштановыми волосами и обворожительным лицом, которое в данный момент было очень озабоченным.

– Барон Стефан фон Эмден, – сказала Зора почти небрежно, – сэр Оливер Рэтбоун.

– Здравствуйте, сэр Оливер. – Стефан поклонился, перегнувшись в поясе, и свел каблуки вместе. – Я испытал огромное облегчение, узнав, что вы собираетесь защищать графиню фон Рюстов. – По его лицу было ясно, что сказал он это искренне. – Ситуация чрезвычайно сложная, и я буду рад оказать вам всемерную помощь.

– Спасибо, – принял это предложение Рэтбоун, не зная, простая ли это любезность или друг графини действительно может помочь. Вспомнив, как искренна была сама Зора, он тоже заговорил прямо. Впрочем, в этой комнате, с таким необычным убранством, и невозможно было что-то утаивать. Требовалось одно: или проявить совершенную честность, невзирая на последствия, или в страхе отступить и ни во что не вмешиваться. – Вы верите, что принцесса виновна в убийстве мужа?

Стефан вздрогнул от неожиданности, а потом в его взгляде промелькнула смешливая искорка.

Фон Рюстов вздохнула, возможно, вкладывая в этот вздох одобрение. По крайней мере, Рэтбоун не был слишком осторожен и корректен, как это принято у англичан.

– Понятия не имею, – сказал молодой человек, округлив глаза, – но я не сомневаюсь в справедливости суждений Зоры. Уверен, что она не могла бросить такое обвинение по легкомыслию или из дурных чувств.

На взгляд Рэтбоуна, фон Эмдену было немногим за тридцать – наверное, лет на десять меньше, чем графине, и сэр Оливер полюбопытствовал про себя, какие могут быть между ними отношения. Почему барон готов жертвовать именем и репутацией, поддерживая женщину, которая сделала такое рискованное заявление? Может ли статься, что он уверен не только в справедливости этого заявления, но и в том, что его можно доказать? Или за всем этим стоит более эмоциональная, менее рассудочная причина – любовь или ненависть к кому-нибудь, причастному к этой трагедии?

– Ваша уверенность очень ободряет, – вежливо сказал адвокат, – и ваша помощь будет оценена очень высоко. Но что вы имеете в виду?

Если он рассчитывал вывести Эмдена из равновесия, то был разочарован. Стефан заметно подобрался, оставив прежнюю, довольно небрежную позу, подошел к стулу, стоявшему посредине комнаты, сел на него боком и внимательно посмотрел на Рэтбоуна.

– Я подумал, что у вас может возникнуть желание послать кого-нибудь в Уэллборо и опросить всех, кто присутствовал там, когда с Фридрихом случилось несчастье. Большинство из них снова там соберутся – разумеется, по причине фурора, произведенного обвинением. Я могу рассказать вам все, что вспомню, но, полагаю, мое свидетельство может показаться пристрастным, а вам требуются более веские доводы. – Барон пожал худощавыми плечами. – Но, как бы то ни было, я не знаю ничего, что могло бы оказаться полезным, иначе уже давно рассказал бы обо всем Зоре. Я не знаю, на что нужно прежде всего обратить внимание, однако хорошо знаком со всеми, кто там был, и поручусь за любого, кого бы вы ни послали туда. Вы и сами можете туда поехать, если хотите…

Оливер удивился. Это предложение было продиктовано добрыми побуждениями. В темно-карих глазах Стефана можно было прочитать только искренность и легкую озабоченность.

– Спасибо, – опять согласился Рэтбоун. – Мне это кажется великолепной идеей.

Он подумал о своем друге Уильяме Монке, который ушел из полицейского ведомства и стал частным детективом. Если кто и мог выявить истину – не важно, хорошую или дурную, – то лишь он. Его не могли испугать ни значительность дела, ни его возможные последствия. Хотя для успеха расследования этого еще недостаточно…

– Это очень трудное дело, – добавил юрист. – Интересы очень многих людей, затронутых им, прямо противоположны нашим.

Фон Эмден нахмурился.

– Да, конечно, – кивнул он и очень серьезно поглядел на Рэтбоуна. – Нет слов выразить вам мою благодарность, сэр Оливер. Другие люди, гораздо мельче вас, не отважились бы взяться за это дело. Я совершенно во всем и в любое время к вашим услугам, сэр.

Он сказал это настолько искренне, что адвокату оставалось только еще раз поблагодарить его, после чего он обернулся к Зоре, сидевшей на красном кожаном диване, облокотившись на валик. Ее тело чувствовало себя удобно и вольготно в пышных золотистых волнах юбки, но лицо было напряженным, а взгляд – прикованным к Рэтбоуну. Она улыбалась, но веселья, блеска и свободы в ней не чувствовалось.

– У нас будут еще друзья, – сказала графиня слегка охрипшим голосом. – Но очень немного. Люди верят в то, что им нужно, или в то, чему посвятили свою жизнь. У меня есть враги. Однако и у Гизелы тоже. Им надо уладить давние споры, залечить старые раны, оживить прежнюю любовь и умиротворить закоренелую ненависть. И есть еще такие, кого интересует лишь политика отдаленного будущего, независимо от того, сохраним мы свою независимость или нас поглотит объединенная Германия, и от того, кто пожнет прибыль от предстоящей битвы. И поэтому нам необходима не только храбрость, но и ум.

Ее замечательное лицо смягчилось, и теперь Зора была более чем красива. Она просто светилась.

– Но если б я не знала, сэр Оливер, что вы обладаете этими двумя качествами, я не пришла бы к вам. Мы вызовем их на настоящий бой, не правда ли? Никто не смеет убивать человека, к тому же принца, в то время как мы стоим рядом и делаем вид, что это просто несчастная случайность. Господи, как я ненавижу лицемеров! Мы должны быть честными! И разве не стоит ради этого жить и умереть?

– Разумеется, – совершенно убежденно ответил Рэтбоун.

Этим вечером, в длинных летних сумерках, он поехал навестить отца, который жил к северу от Лондона, на Примроуз-хилл. Это был не близкий путь, но адвокат не спешил. Он ехал в открытой коляске, легкой и быстрой на ходу, которой было легко управлять в потоке четырехколесных экипажей с откидывающимся верхом и ландо. Пешеходы прогуливались, дышали свежим воздухом, шествуя по пронизанным вечерним светом аллеям, или же покидали город, устав от дневной жары. Рэтбоун редко правил лошадьми сам – у него не хватало на это времени, – но когда это удавалось, наслаждался такой возможностью. У него была легкая рука, а удовольствие стоило арендной платы за взятых напрокат из местной конюшни лошадь и экипаж.

Его отец, Генри Рэтбоун, удалился от дел, связанных с различными математическими исследованиями и изобретательством. Иногда он еще смотрел в свой телескоп на звезды, но исключительно из любезности. Этим вечером он стоял на длинной лужайке и смотрел на живую изгородь из жимолости и на яблони во фруктовом саду. Лето было довольно сухим, и Генри размышлял над тем, стоит ли ожидать, что фрукты вырастут до нужного размера и качества. Солнце, еще стоявшее довольно высоко над горизонтом, посылало золотое сияние и длинные тени на траву.

Отец сэра Оливера был высоким мужчиной, выше, чем сын, широкоплечим и худощавым. У него было тонкое лицо, орлиный профиль и дальнозоркие голубые глаза. Рассмотреть что-нибудь тщательно он мог, только надев очки.

– Добрый вечер, папа. – Рэтбоун-младший подошел по лужайке к отцу. Дворецкий провел его через дом и вывел в открытое французское окно.

Генри, слегка удивленный, обернулся.

– А я тебя не ждал! И у меня к обеду только хлеб и сыр, да еще немного довольно хорошего паштета. Есть, правда, приличное красное вино, если, конечно, ты не имеешь ничего против…

– Спасибо, – немедленно согласился Оливер.

– Немного сухо для урожая фруктов, – продолжал Генри, поворачиваясь к деревьям, – но еще, наверное, есть немного клубники.

– Спасибо, – повторил Рэтбоун-младший.

Теперь, оказавшись здесь, он не знал, с чего начать.

– Я взялся за дело о клевете, – рассказал он наконец.

– И кто твой клиент – истец или ответчик? – Его отец тихонько заковылял по направлению к дому. Солнце, удлиняя тени на золотисто-зеленой траве, заставляло длинные, как стрелы, листья дельфиниума почти светиться голубым огнем.

– Ответчик, – сказал адвокат.

– И кого он оклеветал?

– Это она, – поправил Оливер. – Она оклеветала принцессу Гизелу Фельцбургскую.

Генри остановился как вкопанный и взглянул на сына.

– Ты, надеюсь, не взялся защищать графиню Зору?

Юрист тоже остановился.

– Взялся. Она уверена, что Гизела убила Фридриха и что это может быть доказано. – Говоря это, он почувствовал, что довольно сильно преувеличивает. Его клиентка была убеждена в том, что говорила, и приняла решение, но у него еще оставались сомнения.

Старший Рэтбоун стал очень, очень серьезен. Лоб его избороздили морщины.

– Надеюсь, ты поступаешь умно, Оливер… Может быть, расскажешь поподробнее, если это не требуется держать в тайне?

– Нет, совсем нет. Полагаю, ответчица даже хотела бы, чтобы об этом стало известно как можно шире.

Адвокат опять не спеша пошел по слегка поднимающейся дорожке к французским окнам и такой знакомой комнате со стульями около камина, картинами и полным книг шкафом.

Генри нахмурился.

– Но зачем? Наверное, ты знаешь все ее доводы? А если она не в себе, то это не служит оправданием для клеветы, не так ли?

Оливер с минуту глядел на него во все глаза, прежде чем уверился, что в замечании отца содержится довольно сдержанный, но весьма многозначительный юмор.

– Ну, разумеется, не служит, – согласился он. – И графиня не возьмет свое заявление обратно. Она убеждена, что это принцесса Гизела умертвила принца Фридриха, и не позволит, чтобы восторжествовало лицемерие и несправедливость. – Он перевел дух и добавил: – И я тоже этого не позволю.

Отец и сын поднялись по ступенькам и вошли в дом. Двери они не закрыли – вечер был все еще теплым, а воздух благоухал ароматом цветов.

– Это она тебе обо всем рассказала? – спросил Генри, подходя к двери холла. Открыв ее, он сообщил дворецкому, что гость останется обедать.

– А ты сомневаешься? – Оливер с удобством устроился у камина.

Хозяин дома подошел поближе и тоже уселся в самое удобное кресло, положив ногу на ногу, но эта поза не сняла его напряжения.

– А что тебе известно, например, о ее отношениях с принцем Фридрихом до того, как он женился на Гизеле? – спросил старший Рэтбоун, серьезно и даже мрачно глядя на сына.

Оливер и сам уже думал об этом, и Зору вряд ли больно задел бы такой вопрос – она отнеслась бы к нему как к практической неизбежности, к которой надо быть готовой.

– Ее чувство к нему не кажется личным. Кроме того, она совсем не относится к тому типу женщин, которые согласны считаться с правилами королевского этикета. Она свободна и слишком страстно любит жизнь, чтобы… – Юрист запнулся, ощущая на себе проницательный взгляд отца, от которого не могли укрыться его собственные эмоции.

– Возможно, и так, – ответил Генри задумчиво и еще более встревоженно, – но нет ничего невероятного в неприязни к человеку, что-то у тебя отнявшему, даже если тебе и не особенно хотелось обладать этим самому.

На лице Оливера отразились сомнения.

– Ради бога! – наклонился вперед его отец. – Подумай, сколько на свете знакомых мужчин, которые не очень любят своих жен, но впали бы в ярость, если б жена предпочла другого мужчину?

– Но это же совершенно иное дело! – немедленно возразил Рэтбоун-младший. – Тут возникает проблема предательства, и в худшем, самом непривлекательном аспекте, – прав собственности.

– А разве не может быть так, что графиня Зора имела определенное положение, как любовница кронпринца, которое она потеряла, когда он женился на обожаемой женщине и отправился из-за этого в изгнание? – спросил Генри.

– Но у нее самой не было желания выйти за него замуж, – с абсолютной убежденностью ответил Оливер. – Если б ты познакомился с нею, то так же уверился бы в этом, как и я. Она – самое непоседливое и своеобразное создание, она совершенно никогда не хотела стать герцогиней и не могла представить себя в роли возможной кандидатки на это место. Сама мысль о таком вызвала бы у нее отвращение.

– Вот уж действительно… – недоверчиво покачал головой хозяин дома.

Сын наклонился к нему и заговорил с необычной настойчивостью:

– Я могу поверить, что она могла быть его любовницей и ей могла не нравиться любая заместительница, – откровенно признался он, – но она не такой человек, чтобы даром тратить двенадцать лет, горюя об утрате. В ней слишком много жизненной силы и страстности, чтобы попусту растрачивать энергию на ненужное чувство.

Генри улыбнулся, но тем не менее взгляд его был серьезен и полон тревоги.

– Значит, ты ее очень хорошо знаешь, эту графиню фон Рюстов?

Юрист почувствовал, как у него вспыхнули щеки.

– Я уже научился правильно судить о человеческих характерах, отец. Это часть моей профессии, во многом объясняющая успешность моей карьеры.

– Не считай себя непогрешимым судьей, Оливер, – ласково сказал старший Рэтбоун. – Если начинаешь излишне верить в свое мастерство, значит, ты особенно уязвим. Не сомневаюсь, что графиня – необыкновенная женщина, ведь обычная не решилась бы бросить такое обвинение самой романтической героине Европы. – Он положил руки на подлокотники, сцепив пальцы перед собой. – Как она может доказать справедливость своего обвинения? Наверное, оно недостаточно доказательно, чтобы обратиться в полицию, ведь иначе она именно так и поступила бы. И необходимость доказывать отягощает ее, а не принцессу Гизелу.

– Знаю! – ответил Оливер с некоторым раздражением. Он прекрасно понимал, что слова отца продиктованы его заботой о нем, но у него появилось такое ощущение, словно он перенесся в годы юности с сопутствующими им уязвимостью и неуверенностью в себе. – Я очень хорошо знаю о требованиях, налагаемых законом.

Он говорил сварливым голосом и понимал это.

– Но у нас есть какое-то время до начала судебного процесса, – добавил младший Рэтбоун. – А до этого я еще многое успею. Я отряжу на расследование Монка – если кто может добыть доказательства, то это, конечно, он.

У Генри был все такой же озабоченный вид.

– А если ты получишь доказательства, ты представляешь, чем все это может кончиться? Немало из того, что ты обнаружишь, обязательно поставит в неловкое положение многих людей, а некоторые из них очень могущественны.

– Ты предлагаешь, чтобы я не докапывался до истины, потому что это может поставить кого-то в неловкое положение? – спросил Оливер, широко раскрыв глаза. – Как это на тебя не похоже!

Отец ответил ему холодным взглядом. Адвокат почувствовал, что краснеет, но глаз не отвел.

– Не прибегай к софистике, Оливер, – устало сказал Генри. – Это недостойно тебя и, я надеюсь, недостойно нашего взаимного уважения. Ты прекрасно знаешь, что я не это имею в виду. Ты говоришь об истине, словно это нечто абсолютно цельное и неоспоримое. Такое, что ты можешь найти и объяснить, а затем представить в суд в интересах справедливости. Но это же наивно – как, я уверен, тебе известно, если ты будешь немного честнее с самим собой. Ты установишь некоторые аспекты истины, некоторые достоверные факты, но каковы они по отношению к картине в целом, ты можешь никогда не узнать. Не можешь ты и предугадать, как отнесутся к истине другие люди, даже если они поверят в то, во что им не хочется верить, – хотя бы потому, что они узнают нечто невыгодное о самих себе или о тех, кем они хотят восхищаться и кому доверяют. А еще – если узнают то, о чем предпочли бы не знать. – Он переменил позу, слегка подавшись вперед. – Люди могут реагировать очень ожесточенно на то, что разрушают их идеалы, Оливер, а роман Фридриха и Гизелы – одна из величайших любовных идиллий Европы. Ты уверен, что правда или часть ее, которая станет тебе известна, должна быть поведана другим… любой ценой?

– Я уверен в том, что убийство не должно оставаться нераскрытым, – запальчиво ответил юрист.

– Но почему ты уверен, что это было убийство? – серьезно спросил его отец, словно желая разобраться во всем досконально.

– Я считаю, что оно очень возможно, – мрачно ответил Оливер. – Я не уверен, что его совершила принцесса Гизела, хотя у нее был для этого самый убедительный повод. Но есть и другие люди, заинтересованные в политическом статусе страны, останется ли она независимой или войдет вместе с другими в великую Германию, а это совершенно непредсказуемо. Все это связано с гордостью и национализмом, да и с коммерческими соображениями – с прибылью от торговли оружием и амуницией. Существовала возможность возвращения Фридриха в страну; его хотели пригласить, чтобы тот возглавил борьбу за независимость против своего родного брата, теперешнего кронпринца, который выступает за объединение. В воздухе запахло войной. Убийство могло быть совершено скорее из политических мотивов, чем из личных, но как бы то ни было, это все равно остается незаконным отнятием жизни.

– Да, это так, – согласился Генри, – однако это не делает защиту твоей клиентки актом справедливости, Оливер. Она же говорит не только о том, что Фридрих был убит, – она обвиняет в убийстве его жену. Может, ты и прав, что собираешься защищать ее, будучи уверенным в насильственности смерти Фридриха, и желаешь поэтому обнаружения истины и торжества справедливости. Но с этим делом связано очень многое, не только в вопросах власти и денег, но и в области чувств. Ты не понравишься людям, чьи верования потревожишь.

– Я это делаю не для того, чтобы кому-нибудь понравиться, – презрительно заметил юрист.

– Ну конечно же, нет, дорогой мой мальчик, – терпеливо возразил старший Рэтбоун, – но, с другой стороны, ты ведь никогда еще не испытывал, что значит по-настоящему не нравиться людям. В сравнении со многими другими ты всегда вел очень спокойную и в высшей степени удобную, уютную жизнь, прекрасно зная себе цену и осознавая свое положение. И ты всегда уважал себя за предпринимаемые тобой средства и меры. Ты не знаешь, что это такое, когда многие могущественные люди чрезвычайно на тебя гневаются; ты не знаешь, что такое ненависть обычных людей, людей с улицы, чьи мечты и идеалы подвергнуты поруганию. И я прошу тебя только об одном: подумай хорошенько, прежде чем увязнешь в этом деле. Оно может оказаться гораздо сложнее и намного, намного опаснее, чем ты представляешь.

Оливер сглотнул от волнения. Ему нечего было возразить. Все, что Генри объяснял ему, было верно. Он совершенно не сомневался, что отец говорит только из боязни за него. Однако было уже слишком поздно для таких предупреждений. Он уже дал слово Зоре фон Рюстов и был не в состоянии вернуть его назад: этого не позволяли ни его гордость, ни профессиональная этика.

– К сожалению, я не могу, – сказал адвокат очень тихо. – Я уже принял предложение.

Генри вздохнул.

– Понимаю.

Он ничего не сказал о том, как это глупо. Теперь это было бы ни к чему, да он и не относился к людям, которые всегда упиваются триумфом, если оказались правы.

– Тогда, ради всего святого, Оливер, будь осторожен, – попросил старший Рэтбоун сына.

– Ну разумеется, буду, – пообещал тот, понимая, что и для подобных обещаний время уже прошло.