Железнодорожный вокзал всегда оживлен, но в предпраздничные дни он особенно переполнен, в нем царит притягательная суета. В такие периоды здесь появляется странный народ. Стоят группами по пять, по шесть, а иногда и по двенадцать, пятнадцать человек парни и девушки, реже поджарые «старички», стоят с огромными рюкзаками.

Впереди у них — несколько десятков часов необыкновенной жизни! Будет шуметь река, и по ней понесется оранжевый морской плот ПСН-10, понесется зажатый почти сомкнувшимися отрогами Сихотэ-Алиня, да так стремительно, что всем существом уйдешь в волнующие гонки с десятком стремительных струй. Как прекрасна жизнь в эти мгновения!

Возможен и пеший маршрут, скажем через хребет Ливадийский. Сколько десятков, сотен групп прошло по его тропам в разных направлениях! И все же идут во второй, в третий, в десятый раз. Мокрые насквозь от пота, карабкаются по каменным осыпям туристы. Замшелые валуны опасны. Тонкий слой дерна прикрывает глубокие провалы. Ошибешься, поставишь ногу между валунами на коварный дерн — и провалишься по пояс. Возможно, отделаешься только испугом, но ритм продвижения, и так достаточно тяжелый, непривычный после городской застойной жизни, будет взорван. Собьется дыхание, а гора, так манившая у подножия, станет подбрасывать сюрприз за сюрпризом.

Да, впереди у тех, кто завалил перрон грудой рюкзаков, много удивительных мгновений. И у нас, спелеологов Приморского филиала Географического общества СССР, — тоже. Ибо и мы упрямы в своем постоянстве: каждый праздник отправляемся по многочисленным маршрутам нашего края. Вот и сейчас Олег Приходченко, председатель спелеосекции, повел группу в пещеры Приморский Великан и Кабарга; Володя Берсенев ушел на поиск пещер в районе Синегорья, а Толя Скригитиль — с первогодками на гору Облачную.

За несколько недель до праздников заседания секции особенно многолюдны и шумны. Зоя Борисова, высокая стеснительная девушка, немного флегматичная в движениях и беседах, не могла, никак не могла вырваться в Общество последние три месяца, но на этот волнующий сбор выкроила время. Не было несколько недель Валеры Коробкова, Нины Кисель... А сегодня все! И шумит разноголосьем конференц-зал. Уже успели обменяться новостями друзья и подружки, сговорились, к какому руководителю лучше примкнуть, но вот команда:

— Внимание! Тихо, тихо!

Олег Приходченко, двадцати шести лет, высокий, прекрасного атлетического сложения, с открытым мужественным лицом, стучит карандашом по столу, и в зале становится тихо. Три года назад Олег закончил физико-математический факультет Фрунзенского университета, был вскоре призван на действительную службу в Тихоокеанский флот, отслужил и как-то вдруг остался во Владивостоке. Прямой, открытый в общении, он быстро нашел дорогу в Приморский филиал и вскоре стал председателем спелеосекции. Собранный, внутренне дисциплинированный, справедливый, он сумел из многоликой, разнохарактерной студенческой и рабочей среды организовать коллектив, устремленный к общей цели. Сегодня, по прошествии почти двух десятков лет, мы, сверстники Олега, с восхищением вспоминаем мужественную простоту его руководства, благодаря которому неукротимое племя объединилось, чтобы искать, проходить и описывать пещеры сначала Приморского, а затем и других краев и областей Дальнего Востока. Зародившись вначале как чисто спортивное движение, спелеотуризм дал затем серьезную научную ветвь, а открытые подземные полости расширили представления геологов о карсте нашего региона.

Костяк секции составился из студентов геологического факультета Дальневосточного политехнического института. Около пятнадцати человек было из университета, шесть-семь — из Дальрыбвтуза, были из пароходства, завода радиоприборов...

Олег говорит негромко, спокойным голосом, и через несколько минут затихает шум, внимание у всех сосредоточивается на главном.

Вопросы решались самые разные: какие районы исследовать в, первую очередь, на что обратить внимание во время топографической съемки подземных полостей, где достать карабины, капроновые веревки, котлы — словом, то многочисленное снаряжение, без которого не пройти сложный маршрут. Только опытность председателя и активное участие, на равных, новичков и «старичков» позволяли находить выходы из самых трудных ситуаций. Последним в списке, как правило, стоял вопрос о воскресной тренировке. Из опытных ребят набирали ответственных за проведение тренировки, договаривались о месте и времени встречи.

Воскресенье, восемь утра... Сладкое время сна для уставших за неделю молодых парней и девчат. На улицах просыпающегося Владивостока пока еще малолюдно. На кольце троллейбуса номер два почти пустынно, и только по три, четыре пассажира выходят из подкатывающих вагонов. Участники тренировки опаздывают, и об этом будет очередной серьезный разговор на секции, а пока инициативная группа уже ушла в магазин, чтобы купить чай, сахар, печенье, несколько баночек нехитрых консервов и хлеба для почти походного обеда. В десятом часу нетерпеливые, возбужденные, мы идем к одному из Седанских перевалов. Сначала улица огибает постройки и, подойдя вплотную к подножию отрогов, переходит в старую дорогу, некруто взбирающуюся на перевал. Длинный для новичков, этот путь проходится на одном дыхании, и вот он, карьер — монолитная скала с отвесной 20—25-метровой стеной. Самые опытные расходятся по маршрутам, за которые они отвечают. Маршруты проложены параллельно друг другу по изменчивой скальной поверхности. Самый левый — это около десяти метров чуть наклонной от вертикали гладкой стены, небольшая полочка, удобная для короткого отдыха, и снова гладкий как бараний лоб 10—15-метровый подъем. Только опытные, штурмовавшие уже несколько пещер края взбираются на самый верх.

Но вот выходит на маршрут парень крепкий, в себе уверенный, выходит впервые, чтобы сделать небольшой, крайне важный шаг к мастерству скалолаза... Даже спасительная верхняя страховка, когда ты надежно привязан к страхующему, а он — к зацепившемуся на вершине десятилетнему дубку, не избавляет от страха, липкого, всеохватывающего и потому постыдного. На груди обвязка из прочного пятимиллиметрового капронового репшнура. Каждый узел проверен опытом восхождения. Вверх уходит капроновая веревка, способная выдержать рывок в тысячу с лишним килограммов. Сделай шаг, полшага, четверть шага наверх, и слабина будет выбрана чуткими руками страхующего. Да, страхующий! Это звено может оказаться слабым, но и здесь техника безопасности практически все учла... Однако страшно, все равно страшно подниматься по гладкой стене, когда только носок одной ноги, дрожа от напряжения, опирается на крохотную, символическую полочку шириной в два сантиметра, а пальцы, такие уверенные на земле, судорожно ищут хотя бы маленькую трещинку.

Жизнь... Как беспечны мы в минуты ниспослания благ, как пресыщены, как нередко безразлично нам все и мы сами себе! И вдруг на гладкой отвесной стене маленькое, растревоженное страхом «я» вырастает в центр Вселенной. Все сущее — во мне! Вот где книжная мысль обретает плоть и кровь, и эта плоть и кровь — ты. Очищающим шквалом проходит страх за это астрономически короткое время, за эти длинные минуты твоей жизни, И если, переборов себя, ты преодолел не скалу, а прежде всего страх, преодолел не ради похвалы ожидающих своей очереди парней и девушек — значит, есть в тебе что-то, черт побери, значит, по силам маршруты и посложней. Среди тех, кто приходил в секцию, одни были не по годам собранные и серьезные, другие же — разудалые и бесшабашные. Но первый же выход на скальные тренировки конфузил и усмирял прежде всего позеров, болтунов, потому что на скале, как на ладони, человек весь на миру, и не красивые слова, а воля, ловкость и смелость ведут наверх.

На правом маршруте навесили веревочную лестницу. Кажется, все просто: перебирай руками и ногами перекладину за перекладиной, и ты на вершине. Но стройная веснушчатая Таня Миргородская застряла на первом же метре и висит, раскачивается «уголком». Одна, другая попытка подтянуться ничего не дают. Уходит лестница за ногами вперед, и нет им надежной опоры. Силы, такие бесконечные внизу, тают быстро. Толя Скригитиль, остальные ребята и девушки пытаются помочь советами, но слабые руки не могут удержать, и Таня прыгает с небольшой высоты. Год назад Таня, закончила школу, пыталась поступить на геологический факультет, но не хватило баллов. Трудно сказать, как она. попала в секцию, но с этого момента не пропускала занятий и воскресных тренировок.

Пройдет два года, и большая часть членов секции уверенно будет преодолевать скальный участок с веревочной лестницей и без нее, вверх и вниз. Особенно всем понравится спуск дюльфером. Веревка, надежно закрепленная за комель дубка, пропускается через вытянутую руку, огибает спину и, сделав оборот вокруг другой руки, зажимается в брезентовой рукавице. От грудной обвязки идет веревка к страхующему. Первые шаги вниз, куда и после трех лет тренировки смотреть страшновато, делаются медленно, еще и еще раз проверяется надежность всех узлов, веревок и собственной решимости — ты весь собираешься, настраиваешься. И вдруг, мягко оттолкнувшись от отвесной скалы, почти перпендикулярный к ней, ты начинаешь скользить вниз. Трудно сделать первый шаг, но как только он сделан — шуршит, почти шипит трущаяся о штормовку и рукавицы веревка, надежно притормаживает рука ускоряющийся спуск, а высота, всегда вызывавшая страх и всегда манившая к себе, покоряется тебе и твоим товарищам.

Памятен тот старый карьер. Памятен преодолением себя, чувством зарождающегося товарищества.

Праздничная экспедиция — венец тренировок. Утверждены руководители групп, списки участников, решены все проблемы со снаряжением, сделана раскладка продуктов, обсуждены возможные варианта изменения маршрутов, намечен час сбора. Туда же, на место сбора, придет выпускающий из маршрутно-квалификационной комиссии секции. Он придирчиво проверит личное и групповое снаряжение: аптечку, кроки маршрута — словом, все, без чего нельзя пройти надежно. Все, потому что мелочей в походе не бывает. Мелочи остаются дома.

Вот и тронулся переполненный до отказа состав. Мы устроились в купе общего вагона. Настроение приподнятое, и почти сразу же вспыхивает песня:

Нестройный хор с каждой минутой отлаживается, и только немногие, самые безголосые, лишенные даже простых начал музыкального слуха, дают «петуха». Их не укоряют даже взглядом: нам хорошо, что мы вместе, что позади суета и тревоги повседневной городской жизни, а впереди — необыкновенные впечатления и ощущения, иной мир, иная реальность.

Наш край не знаменит подземными пропастями глубиной в тысячу метров, нет в крае и полостей, длина ходов которых достигала бы более пятнадцати тысяч метров, как у пещеры Кристаллической, расположенной недалеко от Тернополя. И все же мир наших пещер по-своему прекрасен.

Замечено, что слово «самый», такое любимое у журналистов, очень часто используется, чтобы заставить читателя удивиться:

— Вот это да-а-а!

И хорошо еще, если читатель просто удивится. Находятся, однако, такие, кто от этого «самый» заболевают, Заболевают по существу не спелеологией (если о ней речь), а жаждой немедленного покорения непременно чего-нибудь выдающегося. При попытках осуществить свое намерение они потерпят неудачу и разочаруются, а кроме того — навсегда лишат себя возможности покорять внешне незаметные, скромные, но такие важные вершины.

Серафимовские пещеры сразу для нескольких из нас стали такой вершиной, первой и потому памятной. Стояла августовская жара, палящая, нестерпимая, и каждой клеточкой все живое тянулось к воде, к спасительной тени. Спуск в пещеру, тревожный, манящий, обещал желанную прохладу, но одеваться пришлось в свитера и комбинезоны, одеваться по-зимнему основательно, надежно. Вспотевшие, отнюдь не блиставшие спортивной выправкой, уходили мы по одному в каменное горло полости. Через 8—10 метров — порог подземелья. За спиной с поверхности еще пробивается свет, а впереди — огромное черное «ничто». Как легко, уверенно мы двигались в море дневного света и как скованны, неуверенны наши первые шаги по каменной осыпи пещеры Серафимовской! После августовского пекла плюс пять градусов уже не прохлада, а холод. В первые минуты он ощущается лишь лицом, но после шести-семи часов работы мы будем мечтать о той самой изнуряющей жаре, от которой с радостью бежали. А пока, еще не растратив тепла, мы заходим в зал, и дрожащее от дыхания пламя свечей чуть приоткрывает таинственный черный полог. Перед нами белокаменный занавес. Складки в плавных изгибах застыли многие сотни лет назад, и каждое последующее столетие лишь добавляет новый шершавый белоснежный налет, чтобы навсегда укрыть века минувшие. С потолка, куда обессиленным приходит луч фонаря, свисают двух- и трехметровые сталактиты. Массивные у основания, они истончаются книзу, и здесь, у венчающей кромки, искрится животворное начало всего подземного убранства — капелька воды. Остановитесь в своем стремлении все и сразу познать, не спешите, и тогда в первозданной тишине с небольшими интервалами вы услышите чистые звуки падающих капель. Секунд двадцать висела капля на сталактите, и все это время миллиарды молекул растворенных веществ строили чудо. Не все успела отдать капля: разлетевшись после падения на мелкие брызги, она продолжает строить сталагмит. Он бугрист, тяжел в своих очертаниях и не тянется вверх, а растет надежно, прочно.

Многое открываешь для себя под землей: сказочное убранство залов, пещерный жемчуг, гроздья летучих мышей под сводами, озера, ручьи, но главное — окончательно убеждаешься, что мир, такой знакомый, вовсе не знаком нам, если он способен удивлять и поражать на каждом шагу. Именно в эти моменты приходит торжественное, глубоко уважительное отношение к природе.

Много экспедиций было проведено спелеосекцией за шестидесятые, семидесятые годы. Расширялся район исследований, обретали научную четкость цели и задачи, сменялись лидеры, уходили в служебные, семейные заботы «старички», приходило племя молодое, незнакомое, чтобы заново открыть себя и своих товарищей.

Придя в секцию с уже сложившимися характерами, мы не сразу научились подчинять свои личные стремления общим целям и задачам. Это ведь так нелегко — укротить свое «я».

Потому и шумит, гудит молодыми голосами конференц-зал. Разбирается чрезвычайное происшествие. Наш товарищ, уже опытный спелеолог, показавший себя с лучшей стороны в предыдущих экспедициях, вдруг сошел с намеченного маршрута, чтобы пройти своим, более интересным и содержательным. Товарищ держится независимо, уверенно. Он бесспорно прав. Ему, будущему геологу, геологу не случайному, совершенно необходимы данные уже сейчас, в вузе. И потом, ему нужна самостоятельность в действиях, чтобы проверить себя наедине о природой, закалить, чтобы не быть похожим на тех маменькиных сынков, которые так и жмутся к группе.

Выступает руководитель экспедиции Толя Скригитиль. Четко, последовательно раскрывается обстановка происшествия, действия руководителя, всей группы, самого виновного. Проступку дается жесткая, беспощадная оценка: полное игнорирование решений руководителя, недопустимый риск, пренебрежение общей целью. Высказывают свое мнение товарищи по экспедиции, члены секции. Одни говорят сбивчиво, со множеством междометий, другие понятно и в точку, но все единодушны! Такому в секции не место, потому что принцип «один за всех и все за одного» на маршруте свят. И мы видим, как постепенно наш товарищ сникает. Незыблемость его взгляда на происшедшее поколеблена. Какие-то невидимые трещины разрушают его позицию, и только чувство гордости, теперь уже ложной, мешает согласиться с мнением всего коллектива. Мы единодушно исключаем его из секции на год, но, голосуя, начинаем понимать, что принятое решение — приговор и нашей личной расхлябанности, безответственности.

Первые походы, первые экспедиции, первые открытия себя и своих товарищей... В секцию мы пришли со свойственной молодости беспощадностью взглядов на все и, конечно же, на тех, кто почему-либо не импонировал нам. Категоричность мнений в период бурного зарождения личности имеет определенный смысл — защитить свои взгляды от прижившихся штампов, косности, рутины, защитить до той поры, пока во всем разберешься сам.

И разбираешься. Не нравится парень или девушка, раздражает, но коллектив есть коллектив, и надо уживаться. Группа идет по тропе: одни уже товарищи, другие друзья, а эти — только и пошли вместе, что маршрут, интересный. Впрочем, есть выход. Можно отстать от спутника или, напротив, уйти вперед, чтобы не видеть эту ухмылку все знающего, все умеющего человека, чуть снисходительного лишь к немногим из окружающих. Тропа закончилась, скоро спуск в пещеру. И вдруг волей руководителя ты идешь в одной связке с ним. Он будет страховать, стоя за небольшим барьером, ты же пойдешь вниз, в отвесную черную бездну, и твоя жизнь, такая драгоценная в двадцать с небольшим лет, окажется в его власти! Схитрить, отказаться под каким-нибудь предлогом? Но ребят не проведешь, и потому — вниз. Первые метры трудны всегда, сейчас они труднее во сто крат. Но вот метров через десять начинаешь замечать, что ведь страхует он мастерски точно: капроновая веревка не натянута струной, и потому чуть расслабленная грудная обвязка позволяет дышать легко и свободно; нет и другой крайности — сильного провисания, губительного в случае срыва. Несколько часов длится спуск, работа на нижнем этаже пещеры и, наконец, подъем. Вымотавшийся, но удовлетворенный увиденным, открытым, выходишь к нему и... В небольшой нише, совершенно неудобной и для десяти минут стояния, видишь не человека, а какое-то странное существо. Комбинезон, мокрый от падающих сверху капель, покрылся грязью, каска съехала на лицо, занятые тяжелой работой руки окоченело застыли, а фигура стройного землянина согнулась, повторяя дугу уходящего вверх свода. Нет, оказывается, у Игоря Житкевича ухмылки, не ухмылка это вовсе, а добрая мужественность человека, не по годам мудрого и потому чуть ироничного к себе и окружающим.

Так от экспедиции к экспедиции будет крепнуть наше товарищество. Одни, казалось бы чуждые друг другу, станут неожиданно близкими друзьями, а души родственные, почти родные, резко разойдутся по «пустякам»; с грустью уедут работать в разные концы Дальнего Востока Таня Кравченко, Люба Неустроева... Будут и потери, трагические своей преждевременностью, своей необратимостью.

Мы сидим в кабинете ученого секретаря Приморского филиала Географического общества СССР. Просторная высокая комната в трехэтажном здании бывшего общества изучения Амурского края освещена яркими, но недолгими лучами уходящего солнца. Конторские шкафы и столы двадцатых годов, простые стулья, сейф и на стене огромная карта Дальнего Востока. Борис Александрович Сушков слушает не перебивая наш предварительный отчет об экспедиции по Кроноцкому заповеднику. На лице удивительно добрая, чуть лукавая улыбка. В левой руке — черная от времени и копоти трубка, спутница ученого секретаря в его многочисленных поездках по морям и весям нашего необъятного края.

Странный, кажется, поворот: спелеологи — и вдруг Камчатка, страна вулканов. А причина в том, что состав спелеосекции формировался не только из новичков. Приходили опытные туристы-пешеходники, водники. Были и альпинисты, имевшие опыт восхождений в горах Тянь-Шаня, Кавказа. Именно от них зародилась в секции тяга к восхождениям. Одни в летнюю пору уходили на поиски пещер, другие — на вулканы Камчатки. Спелеология и альпинизм, такие разные, резко контрастные, тем не менее очень хорошо дополняли друг друга прежде всего технически. Поднявшись за недолгое северное лето на один, два, а иногда и три вулкана, спелеолог получал прекрасную закалку и хорошее владение альпинистским снаряжением, техникой движения по скалам. С таким человеком не страшно было идти по технически трудным маршрутам пещер. Но однажды поднявшийся в горы не забудет их никогда!

Вид, открывшийся нам с Корякского вулкана, потряс. К жадному любопытству пассажира самолета, пролетающего над горной страной, здесь, на вершине, добавляется радость победы восходителя. Несколько часов назад в кромешной тьме ты вышел из палатки и начал подъем. Дул не по-августовски холодный ветер, сырой от осевшей на вулкан тучи. Тело, разомлевшее в спальном мешке, кажется, теряло последние живительные остатки тепла. Шли по снежнику с плотным как наждак фирном, потом карабкались по легко осыпающимся обломкам вулканических бомб, снова подснежнику, и так бесконечно — вверх и вверх. Вроде бы вот она, рядом, долгожданная вершина, но за взлобком открывается новая даль уходящего в небо каменного гребня. Бросить все и вернуться в такой простой и привычный край холмов и долин. Сердце работает на таком пределе, что, конечно, не вынесет бешеного темпа. Устало все: мышцы, кости, душа... Нет, нельзя отставать, нельзя придумывать пути к отступлению! Ребята не осудят, поймут, поверят, и кто-то, а быть может все, вернутся с тобой вниз. И что тогда? Нет, надо собраться с силами. Экономно делать каждый шаг, не сбивать дыхание, и вперед, вперед, вперед... Приходит момент, когда весь путь пройден, когда клочок снежника первозданно чистой голубизны составляет всю окрестную землю, и ты ликуешь: победа! Твоя победа! Победа над собственной слабостью, неуверенностью и сомнениями. Наша победа! Потому что попались настоящие ребята, которые своим примером, заботой о каждом спутнике, поддержкой на трудных участках помогли тебе поверить в себя, в силу товарищества...

Борис Александрович слушает предварительный отчет и вдруг вспоминает эпизод из своих камчатских поездок. И через несколько минут люди разных поколений поочередно воскрешают в памяти интересные события давно минувших и совсем недавних походов. Стены раздвинулись — нет больше старой конторской мебели двадцатых годов, нет сквера, ведущего к Комсомольской пристани. Перед нами снова встают картины волнующих встреч с неповторимой, всегда прекрасной природой. Чего здесь больше — восхищения ее творениями или же радостей собственного бытия в кругу друзей, единомышленников, бытия почти первозданного, чистого как родник?

Борис Александрович встает, подходит к карте и неожиданно говорит:

— А не хотели бы вы пройти по одному интересному маршруту?

Подождав, пока установится всеобщее внимание, продолжает:

— В 1639 году казак Иван Москвитин первым из русских вышел к Охотскому морю. Известно, что перевалили они через хребет Джугджур, а вот где точно — неизвестно. Найти бы перевал, описать, отснять его...

Борис Александрович уже с грустью закончил:

— Давно я котел попасть в этот район, но все как-то не получалось.

После Камчатки, как после первой любви, все лучшее у нас связывалось только с ней, страной вулканов, все же остальное казалось малоинтересным. Что может дать нам Джугджур? Чем удивит, чем порадует? Через хребет прошел Москвитин? Но проложите на карте Дальнего Востока пути землепроходцев, отметьте заложенные ими остроги, зимовья: Дмитрий Зырян и Михаил Стадухин срубили Нижнеколымское и Среднеколымское зимовье (1644 год), Исай Мезенец и Семен Пустозерец прошли на кочах от устья Колымы до Чаунской губы (1646 год), Семен Дежнев и Федот Попов, обогнув Чукотку, вышли в Тихий океан (1648 год)... Пунктирные линии, сложно переплетаясь друг с другом, заполняют всю карту: жестокое Заполярье, коварное Приохотье и труднопроходимые дебри Уссурийского края. Настойчиво продвигались служилые, промышленные люди на Восток. Не одними острожками и зимовьями отмечен их ход. И поныне стоят могильные кресты в долинах Малого Анюя, по другим малым и большим рекам, а под ними — прах людей одержимых, что упрямо шли «встречь солнца», подводили аборигенов «под высокую государеву руку», «мягкой рухлядью» и другими богатствами укрепляли казну.

А сегодня на календаре 1969 год, месяц сентябрь. И хотя мы теперь не просто спортивные туристы, а спелеологи, даже немного альпинисты, но уж очень трудно в двадцать пять, двадцать шесть с небольшим лет искать на Джугджуре, лишенном по-настоящему спортивных препятствий и экзотики, какой-то перевал.

Полные еще нерастраченных, неподточенных болезнями сил, свободные от семейных уз или не слишком пока обремененные ими, мы мечтаем побывать в местах удивительных, необыкновенных: на Курилах, Командорах! Мудростью прожитых лет Борис Александрович понял: не зацепило, не увлекло нас его предложение. И отступил так же мягко, как начал.

Есть в нашей жизни давно подмеченная закономерность — молодости нужны дела трудные, чтобы мышцы ныли от боли, чтобы дыхание рвало грудь, чтобы сердце стучало на пределе. Вот когда настоящий маршрут, вот когда все обострено, и не ты в безбрежном мире, а он — в тебе. Если же вмещается он в тебе, значит, огромен ты — силой, выносливостью и захватывающим, радостным буйством жизни. Вот такие ощущения испытывали мы тогда. И, начав с пещер, мы продолжили поиск новых, детальную топографическую съемку тех, которые были занесены в картотеку нашей спелеосекции.

Прошел год. Обсуждая летние маршруты, Борис Александрович снова вернулся к необходимости поиска москвитинского перевала. Что-то неуловимое привлекло нас на этот раз, заинтересовало, и летом 1971 года была пройдена Улья, конечный этап перехода Москвитина через Джугджур, а на следующий год — сам хребет с верховьями реки Нет, Северный Уй и затем северный участок хребта — бассейн реки Нудыми.

Кажется, перевал был найден. «Кажется» потому, что в этом деле трудно утверждать наверняка: столько всяких вопросов возникает, когда пытаешься понять суровые, драматичные будни первопроходцев. Но не этим примечателен Джугджур.

Ночь. Мы сидим на хребте у невидимой линии водораздела и пытаемся определить величину магнитного склонения. На растрескавшихся пластинках сланца лежит старая карта, компас, а в черном, фантастически мерцающем небе пульсируют, живут и гибнут миллиарды других осколков необъятной Вселенной. И среди них Полярная звезда, надежда всех затерявшихся в пути. Мы спорим долго, запальчиво, много раз приседая, наконец ложась на хребет, чтобы поймать ее поточнее в прицел компаса. Спорим и незаметно дли себя начинаем говорить о тех, чьими стараниями и усердием, подвигом чьим был открыт наш огромный Дальневосточный край.

Скупы «Расспросные речи» служилых людей: «...А шли они Алданом вниз до Маи реки восьмеры сутки. А Маею рекою вверх шли до волоку 7 недель, а из Маи реки малою речкою до прямого волоку в стружках шли 6 ден. А волоком шли день ходу и вышли на реку на Улью, на вершину...» Нет здесь событий, происшествий, сопутствующих любому, даже однодневному походу в пригородный лес, нет характеров, так масштабно описываемых в романах, но здесь, на Джугджуре, где и сегодня до ближайшего жилья 250—300 километров, да и то по прямой, мы осязаемо, зримо ощутили их подвиг.

...Дует пронизывающий, сырой охотский ветер августовской ночи. Леденит и умерщвляет все живое ветер январский. Так же дуют они, лишь сменяя направление, круглый год. Потому и растет недалеко от нас не раскидистый клен, а лиственница, неизбалованная золушка северных лесов. Но как растет! За голые камни зацепились корявые корни, в монолите корешки отыскали себе незаметные трещины, и стоит, поскрипывает на ураганном ветру тонкий ствол, а на нем — одна-единственная ветка. Вот и все, что уцелело в неравной и все же выигранной борьбе.

И видится отряд «Ивашки Юрьева сына Москвитина, да их казаков, с ним 30 человек...» Издалека, из Томска пришли они. Латана и перелатана одежда. Не всякий раз удачна охота, рыбалка. Болезни старые и новые вырывают служилых людей из одного товарищества, но они упрямо идут и идут «встречь солнца», идут не одной только выгоды ради. Издревле сидит в человеке зверек-любопытство, и не удержаться на месте, если не был за той горой, за тем лесом. А сходил туда — и заболел жаждой узнавания — окончательно, навсегда.

Здесь, на ночном хребте, мы испытали особую, всеохватную, пронзительную как боль гордость за россиян, давших истории примеры настоящего мужества и верности Отчизне.

Переход от спортивных устремлений к постижению истории родного края, к осмыслению ее сегодняшнего дня — шаг естественный в становлении личности, и этот первый шаг нам помог сделать Борис Александрович Сушков. Сам глубоко знавший редкие, порой уникальные сведения из истории Тихоокеанского военно-морского флота, партизанского движения на Дальнем Востоке и многое другое, он щедро консультировал многочисленных посетителей, давал справки по телефону, не умолкавшему весь день в рабочем кабинете, и при этом не усталость, не раздражение читалось у него на лице, а какой-то лукавый задор, даже азарт.

«Спрашивайте, спрашивайте, — говорили его глаза. — А я пороюсь в своей памяти и отыщу о-о-очень интересный материал». И находил, непременно находил в своей прекрасной памяти такое, что собеседник напружинивался, загорался от неожиданно пришедшей в руки добычи. С нами, начинающими краеведами, Сушков занимался не торопясь, спокойно. Сегодня, по прошествии нескольких лет, каждая встреча с ним представляется событием, памятным уроком высокой гражданственности и духовности.

Вслед за «москвитинской» экспедицией последовали Сахалинская — по пути сподвижника Невельского Н. К. Бошняка, Камчатская — по пути С. П. Крашенинникова и другие. Но не числом пройденных маршрутов измеряется последнее двадцатилетие, не километрами...

Прекрасен наш Дальневосточный край увиденным: многочисленные пещеры и вулканы, леденящие даже летом бурные реки, горячие источники и гейзеры, шумные птичьи базары и уникальные лежбища морских котиков. Столько чудес щедро подарила природа людям! Но главное — прекрасен наш край мужественным, работящим, хлебосольным народом. Кажется, и не очень силен в истории живущий в медвежьем уголке дальневосточный северянин или южанин, но какими-то неведомыми путями получил он в наследство от первопроходцев обстоятельность в делах, страсть к движению в места новые, неведомые и особый, выверенный суровой жизнью свод законов о товариществе — настоящем, надежном. Горьки для такого человека обманы, разочарования, но исходит о величественной природы чудотворный эликсир. И новой верой в лучшее осветляется он.