Утром Серега совершил обычную пробежку. Снега не было, но грязи тоже. Утренний морозец сделал землю твердой, как асфальт, она даже позванивала под ногами.

Накануне Серега купил десятка два яиц и поэтому был обеспечен завтраками и ужинами на пять дней. Сахар тоже вышел еще не весь, хотя сегодня уже шел последний день октября. Чая оставалось около трех заварок, но пополнять вроде бы не стоило.

На работе все прошло нормально. Рисовали плакаты. Серега подключил всех кружковцев, дело шло быстро и довольно бесхлопотно. Иван Федорович заблаговременно нашел все, что могло потребоваться художникам, и никаких остановок по причине отсутствия чего-либо не было. Из общего числа намеченных плакатов и лозунгов сделали уже больше половины. Немного утомляло однообразие, но оживляемое даже нынешним разноцветием, это как-то не замечалось. Часам к семи понемногу стали расходиться. Серега остался, как всегда, последним. В это время из ОПЦ стали уходить «мемориал ыцики». Два «берета» — дневальных с ведром и тряпкой, совком и веником вошли в комнату изокружка.

— Сергей Николаевич, — напомнил один из них, — пора уже.

— Я — все, сейчас ухожу. Можете приступать. — Панаев вышел в коридор, где неподалеку от двери столпилось человек пятнадцать «мемориальщиков» и с азартом продолжали что-то обсуждать..

— Ребята, — лениво сказал один из «беретов», — давайте поживее. Нам убираться надо.

— Пошел ты… — в запале крикнул какой-то парень, небритый, неопрятный, в мятой куртке и джинсах.

— С вами же культурно беседуют, — подключился второй «берет», — можно ведь и на улице говорить. С трех часов сидели.

— Коммуняки поганые! — бросил в ответ парень. — Милитаристы!

— Нарываешься? — поинтересовался «берет». — Демократии мало?

«Мемориальщиков» было намного больше, но «береты» чувствовали себя спокойно и уверенно. Во-первых, половина «мемориальщиков» состояла из говорливых, но маломощных очкариков, а во-вторых, здесь, на этой территории, по первому свисту сбежались бы еще десяток «беретов».

— Не связывайся, Виталик, — взяв за рукав агрессивного парня, попросил один из «очкариков», — пошли! Не видишь — это роботы! У них сила подавила интеллект.

— Правильно, — подтвердил «берет», — давайте на улицу с вашим интеллектом.

Ох, как нехорошо заблестели глаза у этого Виталика! Тут Серега разглядел у него на лице иссиня-желтоватые пятна — след недавних синяков.

— Ну ничего, — прошипел он с неистовой яростью, — встретимся еще!

«Мемориальщики», бормоча что-то, пошли к лестнице. Серега, который во время инцидента задержался, чтобы в случае чего попытаться осадить пацанов, услышал приглушенный голос «берета»:

— Вонючки американские. Этот падла, Софронов, жалко, что не полез…

— Мало ему Мишка харю начистил, — сказал второй «берет», — ишь, засверкал зенками.

— Это кто Софронов? — спросил Серега. — Который картину сжег?

— Точно. От избытка интеллекта… Сорокина нет, а эта гадина живет.

Серега спустился вниз и пошел домой. «Мемориальщики» стояли у входа, курили и ворчали. Даже, пожалуй, не ворчали, а митинговали. Мимо них с опаской проходили мирные граждане, намеревавшиеся посмотреть кино. Зорко глядели за ними «береты», проверявшие билеты у входа.

Судя по всему, Софронов и здесь не унялся.

— Надо пикетировать клуб! — кричал он. — Это рассадник сталинизма и милитаризма! Здесь оболванивают и превращают в штурмовиков! Они еще переворот сделают, когда будет День Икс!

— Что ты взбеленился? — урезонивали его. — Чего ты мелешь, какой переворот?

— Ладно, ладно! — огрызнулся Софронов. — Вот когда они пойдут вас брать по домам, тогда узнаете! Они еще на ваших трупах плясать будут!

«Да он псих, — подумал Серега, — конечно, псих!»

Серега уже отошел достаточно далеко, когда услышал за спиной быстрые шаги. Его догонял Софронов. Остальные «мемориальщики» куда-то свернули или разошлись.

— Простите, вы — Панаев? — спросил Софронов.

— Да, — ответил Серега.

Хотя этот парень и был повыше ростом, но все же ему еще только-только стукнуло восемнадцать, бояться его матерому Сереге не стоило.

— Скажите, вы художник или мазила?

— Не знаю, — усмехнулся Серега, — наверное, мазила? А что?

— Оно и видно, — презрительно, с ненавистью в каждом слове бросил Виталий, — беспринципный и продажный ремесленник!

— Вам подраться охота? — поинтересовался Серега. — Я ведь детей не бью. Но будете надоедать…

Сказал он это не менее спокойно, чем «береты».

— Интеллигенция, сотрудничающая с коммуняками. Проститутки! — выкрикнул парень и очень удивился, когда Серега, вместо того чтобы двинуть ему по роже, спросил:

— Какие ко мне претензии в этом плане?

— Как вам не стыдно малевать плакаты к 7 ноября? Это же день траура для России! А вы, я видел через дверь, мажете всякие пестренькие таблички! Веселенькие, красненькие, зелененькие… Черным их надо красить! Черным! Сколько вам платят за это?

— Ужас сколько! — произнес Серега. — Полтораста — двести в месяц.

— Врете! Они вам организовали этот аукцион, чтобы вас купить! Мы все знаем. Неужели у вас может подняться рука написать «Да здравствует Великий Октябрь!»? Это после Куропат, Катыни, Калитников, ГУЛАГА? Сорок миллионов убито, умерло, замучено. Тысячи деревень разорены, земля испорчена, жизнь едва теплится — и ради этого — «Да здравствует!..»

— А я этого не знаю, — назло сказал Серега с ледяным, его самого поразившим, спокойствием, — не было этого. Вообще! А был великий и славный вождь, гениальный генералиссимус Советского Союза Иосиф Виссарионович Сталин. Были великие победы и свершения, жить было лучше, жить было веселее… А ты, дерьмо собачье, щенок и вонючка американская. Пшел вон!

Но Софронов, конечно, рыпнулся, не сдержался. Место было пустое, по обеим сторонам тянулись заборы, ограждавшие недостроенные дома, наступавшие на Серегин поселок. В темноте лишь кое-где горели фонари.

От размашистого, слишком эмоционального удара Серега легко увернулся и, поймав Софронова за руку, махнул его спиной об забор, потом раз пять съездил по физиономии оглушенного парня и, утерев измазанную в чужой крови руку о мятую куртку Виталия, повернулся и пошел дальше. Он думал, что этого вполне хватит для успокоения. Однако, не пройдя и двадцати шагов, он услышал, как за спиной затопали ботинки. Пошатываясь, неверными шагами Софронов догонял его. Серега обернулся, встретил набежавшего парня прямым в голову — тот слетел с ног, грохнулся наземь, однако со стоном выпалил еще несколько матерных слов в Серегин адрес.

— Мало, что ли? — спросил Серега и с размаху пнул «мемориальщика» в лицо, еще и еще зверея и ощущая какой-то железный холод в сердце.

Лежащий скорчился, закрылся руками, а Серега, не жалея ботинок, добавил ему по спине, по рукам, по коленям, вкладывая в каждый удар такую ненависть, которой никогда в себе не замечал. Софронов не стонал, он только ругался, не переставая:

— Фашист! Фашист поганый! — и получал за это все новые и новые удары, пока не потерял сознание.

Серега, увидев, что парень обмяк, прекратил избиение. Жалости не было, как не было и страха. Он спокойно пошел прочь и уже двигался по своей улице, когда сзади опять послышались нетвердые знакомые шаги. Серега обернулся и увидел, что Виталий, подобрав какую-то железяку — арматурный прут или монтировку, — шатаясь, идет к нему. Живучий!

Но тут из темноты вышли, негромко беседуя, три «берета». Для них Серега был свой, а Софронов — враг без всяких кавычек.

— У вас проблемы, Сергей Николаевич? — спросил один из «беретов», указывая на приближающегося парня.

— В принципе нет, — ответил Серега, — товарищ не понимает…

— Сейчас поймет, — радостно пообещал «берет» и мигнул одному из приятелей. — Готовь заправку!

Железка вылетела у парня из рук от ловкого удара, вторым ударом «береты» сбили eгo с ног и с трех сторон начали угощать ударами своих крепких десантных ботинок.

— Стоп! — минуты через две сказал тот «берет», что считал себя старшим. — Заправку!

Серега знал: сейчас они разожмут жертве рот и вольют туда пару стаканов самогона. Потом подтянут к забору и бросят. А могут и Иван Палыча пригласить, если он еще трезвый. Тот по рации вызовет коляску, и поедет Софронов в вытрезвитель, как подобранный на улице в сильной степени опьянения.

— Спасибо, — кивнул Серега «беретам».

— Из «спасиба» шубу не сошьешь, — прищурился один из парней.

— Ты чего? — буркнул тот, что командовал. — Стыда нет.

— Сколько? — спросил Серега до омерзительного по-деловому. — По чирику хватит?

— Да ладно вам… Вы же наш! — поломался старший.

— Но когда Серега выдал «беретам» по красненькой бумажке, возвращать ее не стал.

— На новую заправку, — пояснил Серега.

— Да мы не пьем, — заметил «берет». «Тот, кто пьет вино и пиво, тот союзник Тель-Авива!» О, и «синеглазка»!

Все тот же милицейский «газик», посверкивая синим огоньком, подкатил к «беретам» и Сереге.

— Почин сделан, Иван Палыч! — гордо доложил старший «берет», когда участковый и два патрульных сержанта вышли из машины. — Вот, пьяницу подобрали!

— Это не ко мне, — покачал головой Иван Палыч, — его в вытрезвитель надо, а мне в опорный пункт.

По правде сказать, Иван Палычу вытрезвитель тоже не помешал бы. Сержанты только похихикивали.

— Мы его сейчас определим, — заверил сержант-водитель, — подождите здесь. Пойдем, Иван Палыч, пойдем. Сейчас на пункт приедем, службу нести будешь.

Участковый икнул и согласился.

— Раньше меньше пил, — заметил старший «берет», когда «газик» укатил в глубь поселка, — перестройка поломала.

— Вы сейчас в клуб? — спросил Серега у «беретов».

— Нет, мы сегодня — «отряд помощи милиции». Мы здесь «синеглазку» ждали. Всю ночь патрулируем. Саня — он отдельно, с другим экипажем, а мы с Вовкой — с этим. Мы с Вовкой тогда приезжали, когда вы с этим дылдой, Нефедовым, подрались. У него тогда рука была вдрызг разбита. Дядю Гошу тогда забирали.

— Гоша-то при вас умер? — спросил Серега.

— Нет… — как-то неуверенно произнес тот, кого представили как Вовку. — Мы его даже не вели, только ментам помогали.

Минут через двадцать вернулась «синеглазка». Серега за это время перекурил, хотя мог бы дойти до дома. Его  интересовало, хотя и чисто теоретически, жив ли Софронов или его «уработали». Нет, не уработали его. Он бормотал, ворочался, пьяно всхлипывал, потом блевал. Это привело его в совершенно «товарный» вид. Сержанты при помощи «беретов» закинули его в кузов «газика», прямо на пол. «Береты» залезли тоже, уселись на боковые скамеечки. Машина тронулась, а Серега направился домой.

После ужина он вновь ставил точки. Голу бая-розовая, розовая-голубая, голубая-розовая… Один квадратный миллиметр — четыре точки, две розовые — две голубые. Один квадратный сантиметр, десять на десять миллиметров, — сто точек. Квадратный дециметр, десять на десять сантиметров — десять тысяч. Квадратный метр — примерно такая площадь была не занята фигурой — миллион, пятьсот тысяч голубых и пятьсот тысяч розовых. Рука уставала, в глазах начиналась рябь. Приходилось выходить во двор курить. С каждым разом перекуры делались длиннее. Серега ушел спать, когда сделано было не более четверти работы.

Ночью ему снились точки. Много, великое множество. Потом они исчезли, и замелькали образы из той, сожженной Софроновым картины: Сталин, несущий на руках царевича Димитрия, бурлаки, тянущие бечевой лафет с «Энергией» и «Бураном», Александр Невский с АК-74 на броне БМП… Потом возник Софронов, избитый, измазанный в рвоте, с арматурным прутом, матерящийся. Он двигался на Серегу упрямо, яростно, с явным намерением убить его, уничтожить, растоптать, а не было ни сил, ни желания защищать себя, драться. И бежать было некуда — спина упиралась в какую-то непробиваемую, невероятной высоты и ширины стену. Софронов поднял, точнее, занес для удара прут, который тут же превратился в топор. Серега сжался, почуял, что все, крышка, испустил дикий вопль и проснулся…

«Что-то вроде «Улицы Вязов», или как там этот триллер называется, — подумал Серега. — Хотя вроде бы этот Виталик и не помер…»

Вчерашнего, безоглядного ночного страха не было. Наоборот, пробуждение оказалось приятным — кошмар улетучился. Полежав с часок бодрствуя, Серега постепенно выгнал из головы все неприятное, о чем не хотелось думать и вспоминать. У него еще были силы на это. После он заснул глубоко, без сновидений, до самого утра.