3
В Бункере
Главные мои враги – это Женщины и Море. Их я ненавижу. Женщин – потому что они слабые и глупые, живут в тени мужчин, по сравнению с которыми они полное ничто; а Море просто выводит меня из себя, разрушая то, что я строил, смывая то, что оставил, начисто стирая следы моего существования. Не уверен, кстати, что и Ветер в этом отношении так уж безупречен.
Море, в общем-то, враг мифологический, и в душе я приношу ему ну жертвы, что ли: немного побаиваюсь его, уважаю, как полагается, однако во многом отношусь к нему как к равному. Оно делает с миром что хочет, вот и я так же; нас обоих следует бояться. Ну а женщины… что до женщин, то, по мне, так они всегда чуть ближе, чем нужно для комфорта. Я возражал бы против самого их присутствия на острове, даже этой миссис Клэмп, которая по субботам привозит нам продукты и убирает в доме. Она очень старая и такая же бесполая, как все совсем маленькие и совсем старые, но все равно она женщина, а я их терпеть не могу, на что у меня есть свои причины.
На следующее утро я проснулся, гадая, вернулся папа домой или нет. Не потрудившись одеться, я сразу прошлепал к его комнате. Хотел уже взяться за ручку, но, услышав за дверью знакомый храп, развернулся и проследовал в ванную.
Облегчив мочевой пузырь, я приступил к ежедневному ритуалу омовения. Сперва – душ. Только принимая душ, я стаскиваю трусы без малейшей задней мысли, единственный раз в сутки. Трусы я засунул в мешок для грязного белья в вытяжном шкафу. Тщательно вымылся, начиная с головы и заканчивая пальцами ног, особенно между ними и под ногтями. Порой, когда мне нужны драгоценные вещества – подноготный творожок или пух пупочный, – я вынужден ходить немытым по нескольку дней кряду; терпеть этого не могу, очень мерзкое ощущение, все чешется, и единственная радость – это залезть наконец в ванну по истечении периода воздержания.
После душа я бодренько растерся, сначала полотенцем для лица, потом большим махровым, и постриг ногти. Тщательно вычистил зубы электрической зубной щеткой. Затем – бритье. Я всегда использую пенку для бритья и новейший станок (последнее слово техники – это двойные лезвия на шарнирной подвеске, установленные тандемом), ловко и тщательно удаляя темный пух, наросший за сутки. Как и прочие ритуалы моего туалета, бритье следует раз и навсегда заведенным порядком: каждое утро я произвожу бритвой одинаковое количество движений одинаковой длительности в одинаковой последовательности. Разглядывая в зеркале безупречно выскобленную лицевую поверхность, я, как всегда, ощутил нарастающую дрожь возбуждения.
Я высморкался и выковырял все козявки, помыл руки, ополоснул станок, щипчики для ногтей, ванну и раковину, простирнул фланельку и причесался. К счастью, прыщей не было, так что оставалось лишь помыть напоследок руки и натянуть чистые трусы. Я водворил туалетные принадлежности, бритву, полотенца и прочее на их законные места, протер запотевшее зеркало на дверце шкафчика и вернулся в свою комнату.
Сначала я надел носки – на сегодня зеленые. Потом рубашку цвета хаки, со множеством кармашков. Зимой я надел бы под рубашку жилет, а на рубашку – зеленый джемпер армейского образца, но летом это незачем. Далее – зеленые тренировочные штаны и желтовато-коричневые ботинки «кикерз» со споротыми этикетками (я всегда спарываю этикетки, не желаю быть ходячей рекламой). Я захватил военную куртку, нож, подсумки, рогатку и прочее снаряжение и спустился на кухню.
Было еще рано, и, похоже, собирался дождь, обещанный вчера в прогнозе погоды. Наскоро позавтракав, я был готов к выходу.
Свежий утренний воздух пах сыростью, и я пошел быстрее, чтобы согреться и успеть обогнуть остров, пока не зарядил дождь. Тучи скрыли верхушки холмов за Портенейлем, ветер крепчал, и на море усиливалось волнение. На траве блестели тяжелые капли росы; туманная морось пригибала нераскрывшиеся цветы, облепляла Жертвенные Столбы с их атрибутами, словно прозрачная кровь, выступившая на скукоженных головках, на усохших тушках.
В какой-то момент над островом проревели два реактивных истребителя – крыло к крылу, «ягуары» мелькнули на высоте всего-то в сотню метров и затерялись в дымке над морем. Я гневно зыркнул на них, но с пути не свернул. Помнится, однажды такая же пара самолетов крепко меня напугала, года два назад. Они отбомбились на близлежащем полигоне и возвращались на базу непозволительно низко, проревев надо мной в самый разгар ювелирной операции, – я как раз пытался заманить в стеклянную баночку осу из старого пня у разрушенной овчарни на северном конце острова. Оса меня ужалила.
В тот же день я отправился в город, купил еще одну сборную модель «ягуара», после обеда склеил ее и торжественно подорвал на крыше Бункера маленькой бомбочкой. Через две недели «ягуар» упал в море неподалеку от Нэрна, правда, пилот успел катапультироваться. Хотелось бы думать, что это было проявление Силы, но подозреваю, речь о простом совпадении: современные реактивные истребители так часто бьются, что нет ничего удивительного, если мое символическое действо и натуральная авария произошли с интервалом в полмесяца.
Я присел на земляном откосе над Илистой Речкой и сжевал яблоко. Облокотился на молодое деревце, которое несколько лет назад было у меня Убийцей. Сейчас-то оно вон как вымахало, даже меня обогнало, но, когда мы были примерно одного роста, я использовал его как стационарную катапульту для обороны южных подступов к острову. Как и сейчас, тогда оно стояло на берегу широкой речки, забитой илом цвета оружейного металла, а из ила торчал обглоданный остов рыбачьего баркаса.
После Истории со Старым Солом я стал использовать катапульту по другому назначению – сделал ее Убийцей, грозой хомяков, мышей и песчанок.
Насколько я помню, она могла зашвырнуть камень размером с кулак далеко за речку, метров на двадцать от берега, и, когда я приспособился к естественному ритму колебаний деревца, моя скорострельность достигла тридцати выстрелов в минуту. Сектор обстрела составлял шестьдесят градусов, и в этих пределах я мог довольно точно поразить любую цель – в зависимости от того, в какую сторону и с какой силой пригибал верхушку деревца. Естественно, я не запускал хомяка или мышку каждые две секунды; живность расходовалась экономней, несколько особей в неделю. В течение полугода я был лучшим клиентом портенейльского зоомагазина – каждую субботу я приобретал несколько зверюшек, а раз в месяц заодно покупал в игрушечной лавке набор воланчиков для бадминтона. Вряд ли кому-нибудь, кроме меня, приходило в голову совместить одно с другим.
Все это, разумеется, преследовало определенную цель; если уж на то пошло, я почти ничего не делаю просто так. Тогда я искал череп Старого Сола.
Я швырнул огрызок через ручей; аппетитно чавкнув, над огрызком сомкнулся ил у дальнего берега. Пора бы, решил я, проверить собственно Бункер – и трусцой устремился вдоль откоса, вокруг южной дюны, к бетонной коробке. Остановился и оглядел побережье. Вроде бы ничего примечательного, но я вспомнил, что было вчера, когда я так же вот принюхивался и ничего не почуял – а уже через десять минут боролся не на жизнь, а на смерть с кроликом-камикадзе. Так что я направился к полосе прибоя глянуть, что там принесла стихия.
Стихия принесла одну бутылку. Несерьезный противник, пустой. Я поднял ее с песка, подошел к воде и зашвырнул как можно дальше. Бутылка выскочила на поверхность горлышком кверху и закачалась на волнах метрах в десяти от берега. Прилив еще не покрыл гальку, так что я подцепил горсть камешков и стал обстреливать плавучую стеклотару. Дистанция была небольшая, я мог вести огонь навесом, а камешки подобрались примерно одного калибра, так что вышло весьма кучно – четыре снаряда легли в непосредственной близости от бутылки, забрызгали ее пеной, а пятый снес горлышко. Довольно скромная победа на самом-то деле, а ведь когда-то я разгромил целую армию бутылок: вскоре после того, как научился метать камни и когда впервые осознал, что море – это враг. Тем не менее периодически оно испытывало меня на прочность, а я был не склонен оставлять безнаказанными даже самые скромные посягательства на мою территорию.
Бутылка утонула, я вернулся к дюнам, поднялся на ту, что скрывала наполовину занесенный песком Бункер, достал бинокль и оглядел окрестности. Кругом чисто, хотя погода хмурится. Я спустился в Бункер.
Железную дверь я починил давным-давно – расшатал, вычистил и смазал ржавые петли, выправил засов. Я достал ключ и отпер висячий замок. Меня встретил привычный запах воска и гари. Закрыв дверь, я подпер ее деревяшкой и выждал, пока глаза освоятся в сумраке, а чувства – в атмосфере Бункера.
Вскоре я начал смутно различать окружающее в слабом свете, сочившемся через две забранные мешковиной бойницы; других окон в Бункере не было. Сняв бинокль и Вещмешок, я повесил их на гвозди, вбитые в слегка растрескавшуюся бетонную стенку.
Взял жестянку со спичками, зажег свечи, вспыхнувшие желтоватыми огоньками, опустился на колени, стиснул кулаки и задумался. Набор для изготовления свечей я обнаружил в серванте под лестницей лет пять или шесть назад и долгие месяцы экспериментировал с цветом и консистенцией, пока не догадался использовать воск в качестве узилища для ос. Подняв взгляд, я увидел осиную головку, торчащую из верхушки свечи, которая стояла на алтаре – кроваво-красная, толщиной с мою руку. Над поверхностью расплавленного воска выделялись ровно горящий фитиль и осиная голова – в сантиметре друг от друга, словно фишки в таинственной игре. Вот огонь начал плавить восковой кокон осиной головы, и усики на мгновение выпрямились, прежде чем обратиться в пепел. Задымилась и голова, а потом в кратере ярко вспыхнуло второе пламя, и огонь с треском принялся пожирать замурованное насекомое, с головы до жала.
Я зажег свечу в черепе Старого Сола. Этот костяной шар, желтый и дырявый, стал причиной гибели бесчисленных мелких грызунов, поглощенных илом у дальнего берега речки. Дымное пламя трепетало там, где когда-то были собачьи мозги; я зажмурил глаза, и перед моим мысленным взором снова появились Кроличьи Угодья, хаотические пируэты объятых пламенем зверьков. Я опять увидел кролика, который вырвался из пределов Угодий и всего чуть-чуть недотянул до воды. Увидел Черную Смерть и заново пережил ее конец. Вспомнил Эрика и снова задумался, пытаясь понять, о чем же предупреждала меня Фабрика.
Я увидел себя, Фрэнка Л. Колдхейма, и увидел таким, каким бы я мог быть, – высоким и худощавым, уверенно идущим по жизни, решительным и целеустремленным. Я разлепил веки и так глубоко втянул воздух, что чуть не закашлялся. Глазницы Старого Сола лучились зловонным светом. Потянуло ветерком, пламя свечей по бокам алтаря колыхнулось в такт пламени черепной свечи.
Я обвел взглядом Бункер. Сверху на меня смотрели отсеченные головы чаек, кроликов, ворон, мышей, сов, кротов и ящерок. Они сушились на черных нитяных петлях, подвешенных к натянутым из угла в угол бечевкам, и на стенах за ними медленно покачивались тусклые тени. Снизу, со всех четырех сторон, за мной наблюдали мои коллекционные черепа, установленные на деревянных и каменных плинтусах или на банках и бутылках из числа Даров Моря. Желтые лобные кости лошадей, собак, птиц, рыб и рогатых овец обращены к Старому Солу, у одних клювы и челюсти открыты, у других закрыты, оскаленные зубы похожи на выпущенные когти. Правее кирпично-деревянно-бетонного алтаря, на котором располагались череп и свечи, я держал склянки с драгоценными веществами; левее были составлены в штабель пластмассовые ящички из-под шурупов, шайб, гвоздей и рыболовных крючков. В каждом ящичке, не крупнее спичечного коробка, лежало по трупику ос, прошедших через Фабрику.
Поддев ножом плотно пригнанную крышку стоявшей справа большой жестянки, я набрал чайную ложку белого порошка и высыпал на железное блюдечко перед собачьим черепом. Потом взял пластмассовую коробочку с самым старым осиным трупиком и выложил его на горку белых гранул. Вернув жестянку и ящичек на место, поджег порошок.
Смесь сахара и гербицида с шипением вспыхнула, меня окутало дымное облако, и я задержал дыхание, яркий свет пронизал все мое существо, и глаза стали слезиться. Через секунду осталась лишь неровная горка черного шлака. Я зажмурился, пытаясь уловить закономерности, но в темноте горело, быстро угасая, только остаточное изображение вспышки на сетчатке, и вот оно угасло. Я-то надеялся увидеть лицо Эрика, рассчитывал на какую-нибудь подсказку, но будущее по-прежнему оставалось непроницаемым.
Я склонился над алтарем и задул осиные свечи, потом дунул в пустую глазницу и погасил свечу внутри черепа. После вспышки мое зрение еще не восстановилось, в темноте и дыму я ощупью пробрался к двери. Вышел из Бункера, выпустил во влажный воздух всю гамму испарений и вдохнул полной грудью; одежда и волосы источали синевато-серые завитки дыма. Я зажмурил глаза, постоял так с минуту и вернулся в Бункер прибраться.
Заперев Бункер, я направился домой завтракать. Отца я застал на улице, он колол плавник на заднем дворе.
– Доброе утро, – поздоровался он, отирая пот со лба. День был не слишком жаркий, но очень влажный, и папа разоблачился до жилета.
– Привет, – отозвался я.
– Вчера нормально все было?
– Нормально.
– Я очень поздно вернулся…
– Я уже спал.
– Так я и подумал. А ты небось уже проголодался.
– Давай я приготовлю завтрак, если хочешь.
– Нет-нет, все нормально. Если уж надумал сделать что-нибудь полезное, держи лучше топор. Я сам все приготовлю. – Он опустил топор и поглядел на меня, вытирая ладони о брючины. – Как вчера, тихо все было?
– Конечно, – кивнул я.
– Ничего не слыхать?
– Да нет вроде, – заверил я его, сбрасывая снаряжение; потом снял куртку и взялся за топор. – Тишь да гладь.
– Это хорошо, – успокоился он и пошел в дом. Я принялся колоть неровные чурбаки.
После завтрака я взял немного денег и поехал в город на велосипеде по имени Гравий. Отцу я сказал, что к обеду вернусь. На полпути к Портенейлю хлынул дождь, так что пришлось остановиться и накинуть дождевик. Грунтовку развезло, но до цели я добрался без происшествий. В тусклом послеполуденном свете город казался серым и вымершим; шуршали шинами автомобили на Северном шоссе, некоторые включали фары, отчего все окружающее казалось еще серее. Начал я с «Охоты и рыболовства» – поболтал со стариком Маккензи, приобрел новую американскую охотничью рогатку и пополнил запас пулек для духового ружья.
– Как жизнь молодая?
– Отлично. А вы как поживаете?
– Неплохо, неплохо, – отозвался он, медленно покачивая головой.
В электрическом свете его седина неестественно поблескивала, глаза казались болезненно-желтыми. Реплики наши большим разнообразием не отличаются. Часто я задерживаюсь у него в лавке подольше, очень уж там приятно пахнет.
– А как дела у вашего дяди? Давненько что-то его не видел.
– Дела – просто замечательно.
– Это хорошо, – то ли сощурился, то ли скривился он и снова закивал. Я тоже кивнул и поглядел на часы.
– Ну, мне пора, – сказал я и стал отступать к двери, засовывая новую рогатку в рюкзачок на спине, а обернутые промасленной бумагой упаковки пулек – в карманы военной куртки.
– Что ж, пора, значит, пора, – констатировал мистер Маккензи и сгорбился над прилавком, словно изучая разложенные под стеклом наживки, катушки и манки; потом он взял тряпку, лежавшую возле кассы, и принялся медленно водить ею по стеклу, подняв голову, только когда я обратился к нему уже с порога:
– Ну до свидания.
– Да-да, до свидания.
В кафе «Морские дали» (являвшемся, судя по всему, ареной радикального и локализованного оседания почвы: чтобы из него открывался вид на воду, заведение должно было бы стоять по меньшей мере на этаж выше) я заказал чашку кофе и сыграл в «Космическое вторжение». Они установили новый игровой автомат, но, потратив фунт или около того, я освоился с техникой и даже выиграл призовую игру. Потом это мне наскучило, и я уселся пить кофе.
Я изучил афиши на стенах кафе, но ничего особо интересного в нашей окрестности в ближайшее время не ожидалось. Киноклуб зазывал на «Жестяной барабан», но так называлась книга, которую когда-то купил мне отец, это был настоящий подарок, большая редкость, так что читать ее я ни в коем случае не стал, равно как и «Майру Брекинридж», другой из его редких подарков. Как правило, он просто дает мне деньги, чтобы я сам покупал то, что мне нужно. Такое впечатление, что ему просто неинтересно; с другой стороны, он ни в чем мне не отказывает. Насколько я могу судить, между нами установилось нечто вроде молчаливого соглашения: я держу язык за зубами насчет того, что официально я как бы не существую, а взамен он позволяет мне заниматься на острове практически всем, чем угодно, и покупать в городе практически все, что мне нужно. Единственное, о чем мы на днях поспорили, – это мотоцикл; папа сказал, что не купит мне его, пока я не подрасту. Я же высказал скромное предположение, что лето, пожалуй, самое удачное время для такой покупки, тогда ведь я мог бы как следует попрактиковаться, пока нет гололеда, но папа считает, что летом в городе и вокруг слишком много туристов и чересчур оживленное движение. Помоему, он просто тянет время: то ли его не устраивает, что я стану слишком независим, то ли он просто боится, что я разобьюсь, – молодежь часто бьется на мотоциклах, особенно поначалу. Короче, не знаю; его настоящие чувства ко мне – тайна за семью печатями. Впрочем, если подумать, то мои настоящие чувства к нему – тоже.
Вообще-то я надеялся встретить в городе кого-нибудь из знакомых, но пока что видел только старого Маккензи в «Охоте и рыболовстве» да толстуху миссис Стюарт в кафе, которая сидела за кофеваркой и зевая листала что-то «миллз-энд-буновское». С другой стороны, знакомых у меня – раз-два, и обчелся. Единственный мой настоящий друг – это Джейми, правда, через него я познакомился еще кое с кем из ребят моего возраста, которых можно считать приятелями. Учитывая, что в школу я не хожу и к тому же вынужден делать вид, будто живу на острове лишь наездами, со сверстниками я почти не общался (за исключением разве что Эрика, но и он подолгу отсутствовал), а когда я начал было подумывать о том, что пора бы, как говорится, на мир посмотреть, себя показать, – Эрик спятил, и на какое-то время обстановка в городе сделалась несколько напряженная.
Матери стали пугать Эриком своих малолетних чад: веди, мол, себя хорошо, а то придет Эрик Колдхейм со своими ужасными червями и личинками, то-то поплачешь. С течением времени история – полагаю, это было неизбежно – подверглась небольшой корректировке: не будешь слушаться, говорили детям, придет Эрик и подожжет тебя (не твоего Тузика или Бобика – тебя самого). И – полагаю, это тоже было неизбежно – многие дети начали путать меня с Эриком или считать, что я горазд на такие же проделки. Или, может, их родители что-то подозревали насчет Блайта, Пола и Эсмерельды. Как бы то ни было, дети стали убегать от меня или выкрикивать издали всяческие оскорбления, так что я решил временно лечь на дно, свести визиты в город к необходимому минимуму. На меня и по сей день косо посматривают (как дети с подростками, так и взрослые), и я знаю, что некоторые матери стращают своих отпрысков: веди, мол, себя хорошо, а то придет Фрэнк и тебя заберет, – но меня это не волнует. Это я переживу.
Я сел на велосипед и покатил к дому, позабыв об осторожности: лужи я проскакивал на полном ходу, а перед Трамплином – участком тропинки, где после длинного спуска с дюны имеется пригорок, на котором немудрено и подлететь, – разогнался километров до сорока в час и в итоге с громким чвяком приземлился на раскисшую тропинку, чуть не угодив в кусты дрока, да еще и задницу отбил, так что впору было орать до самого дома. Но все обошлось. Отцу я сказал, что все в порядке и что обедать я приду через часполтора. Затем откатил велосипед к сараю, протер покрышки и раму моего Гравия, а потом изготовил несколько новых бомб – взамен израсходованных накануне, а также про запас. Я включил старый электрический рефлектор, не потому, что мне было холодно, а чтобы очень гигроскопичная смесь не впитывала влагу из сырого воздуха.
На самом деле я, конечно же, мечтаю о том, чтобы не надо было таскать каждый раз из города килограммовые пакеты сахара и жестянки гербицида, а потом набивать смесь в обрезки железных кожухов от электропроводки, которые Джейми-карлик добывает для меня на своей работе – на стройке в Портенейле, – при том что в подвале у нас хранится достаточно пороха, чтобы разнести вдребезги и пополам чуть не весь остров; но отец меня и близко к пороху не подпускает.
Это его отец, Колин Колдхейм, приобрел порох на соседнем судовом заводе, где разрезали корабли на лом. На заводе – который, кстати, давно успели закрыть – работал кто-то из его родственников и обнаружил, что у какого-то старого, допустим, эсминца остался в неприкосновенности один из пороховых погребов. Колин купил весь порох и использовал его для разведения огня. Взрывается порох только в замкнутом объеме, а так это идеальная растопка. Запасов хватило бы лет на двести, даже если бы папа тоже применял порох с той же интенсивностью, так что, видимо, Колин рассчитывал его перепродать. Когда-то папа действительно использовал порох для разжигания кухонной плиты, но это было давно. Бог знает сколько там еще этого добра; я видел огромные штабеля, на тюках даже сохранились штампы Королевского ВМФ, и я долго ломал голову, как бы оприходовать это богатство, но единственное, до чего я в итоге додумался, – это что можно было бы устроить подкоп из сарая и забирать порох из дальних рядов, так чтобы изнутри подвала запас казался нетронутым. Отец проверяет подвал примерно раз в две-три недели – опасливо спускается с фонарем и пересчитывает тюки, принюхивается и проверяет показания термометра с гигрометром.
В подвале приятная прохлада и совсем не сыро, хотя грунтовые воды должны залегать очень близко, и отец вроде бы знает, что делает, он уверен, что вещество не стало нестабильным, но, думаю, он все равно опасается, особенно после Бомбового Круга. (Снова виновен; опять вина моя. Второе мое убийство – и не исключено, что кто-то из родственников начал тогда что-то подозревать.) Впрочем, если он так боится, почему тогда все не выкинет? Наверно, у него тоже связано с этим порохом какое-нибудь суеверие. Связь с прошлым и все такое или злой таящийся демон, символ всех злодеяний нашего семейства, не иначе как ждет подходящего случая нас удивить.
Короче, к пороху мне не подобраться, так что я вынужден таскать из города железные трубки и всячески с ними уродоваться, выгибать и отпиливать, высверливать, обжимать и снова выгибать, так что верстак и весь сарай скрипят от натуги. Целое искусство, если подумать, по крайней мере квалификации требует немалой, и лишь мысль о том, на что применю плоды моих трудов, мешает мне все бросить, заставляет проливать семь потов над тисками.
Я прибрался в сарае, уничтожил все следы моего бомбоклепания и пошел обедать.
– Они его ищут, – вдруг произнес папа, прожевав очередную порцию капусты с соевым фаршем и готовясь закинуть в рот следующую.
Он блеснул на меня своими черными глазами, будто струей из огнемета опалил, и снова уткнулся в тарелку. Я хлебнул откупоренного к обеду пива. Эта партия вышла у меня лучше, чем предыдущая, да и крепче.
– Эрика?
– Да, Эрика. Они ищут его на болотах.
– На болотах?
– Они думают, он может скрываться на болотах.
– Ну да, это, пожалуй, объясняет, почему они ищут его там.
– Именно так. – Папа покивал. – Что это ты все время под нос себе гудишь?
Я прокашлялся и вгрызся в очередной бифбургер, сделав вид, что не слышал вопроса.
– Я тут думал… – начал он и, зачерпнув очередную порцию коричнево-зеленой смеси, долго ее жевал.
Я ждал, что он скажет дальше. Он вяло махнул своей ложкой, указывая примерно в направлении верхнего этажа, и произнес: – Какая, по-твоему, длина телефонного провода?
– Натянутого или ослабленного? – тут же уточнил я, отставив стакан с пивом.
Папа хмыкнул и снова принялся за еду. Судя по всему, ответ если и не порадовал его, то удовлетворил. Я отхлебнул пива.
– Я сейчас в город, – наконец проговорил он, ополоснув рот натуральным апельсиновым соком. – Заказы особые будут?
Я помотал головой, отхлебнул пива и сказал:
– Нет, все как обычно.
– Картофельное пюре «Минутка», бифбургеры, сахар, пирожки с мясом, кукурузные хлопья и прочая дрянь, верно? – Он едва заметно скривился в презрительной усмешке, хотя сказано все было довольно ровным тоном.
– Верно, – кивнул я. – Ты мои вкусы знаешь.
– Питаешься черт знает как. Надо было с тобой построже.
Я ничего не ответил, пригнулся к тарелке, сосредоточился на еде. Макушкой я ощущал папин пристальный взгляд, слышал плеск сока в его стакане. Наконец он поднялся из-за стола и пошел к раковине ополоснуть тарелку.
– В город вечером собираешься? – спросил он, отвернув кран.
– Сегодня нет, сегодня я дома. Завтра поеду.
– Надеюсь, ты не будешь опять нажираться как свинья. Когда-нибудь тебя арестуют, и что тогда прикажешь делать? – Он покосился на меня. – Что, а?
– Я не нажираюсь как свинья, – заверил я его. – Стаканчик-другой за компанию, и все.
– За компанию, говоришь? Ну-ну. Как-то слишком много от тебя потом шума. – Он смерил меня суровым взглядом и опять сел к столу.
Я пожал плечами. Естественно, я напиваюсь. Что толку пить, если не напиваться? Но я держу себя в руках, лишние сложности мне ни к чему.
– В любом случае постарайся держать себя в руках. Я все равно узнаю, сколько ты выпил, по твоему бзденью. – Он издевательски фыркнул, словно взбзднул.
У отца была разработана целая теория о том, что между мозгом и кишечником существует связь, основополагающая и самая что ни на есть прямая. Эту теорию он тоже пытается внедрить в массы; он написал здоровенную, на несколько десятков страниц, статью («Бздительный страж»), которую тоже периодически отсылает лондонским издательствам и которую они, конечно же, заворачивают. Он утверждал, что способен по испускаемым человеком газам определить не только, что тот ел-пил, но и какие-то физиологические особенности, оптимальный рацион, склад характера, нервничает человек, или расстроен, или скрывает какую-то тайну, смеется у тебя за спиной или пытается втереться в доверие, и даже о чем думает в данный конкретный момент (последнее не столько по запаху, сколько по звуку). Полная чушь.
– Хм, – уклончиво произнес я, даже чересчур уклончиво.
– Узнаю, узнаю, – кивнул он.
Я доел, откинулся на спинку стула и вытер рот ладонью – главным образом чтобы позлить отца. Тот продолжал кивать:
– Я знаю, когда ты пил светлое, когда темное. Даже «гиннес» иногда чую.
– «Гиннес» я не пью, – соврал я, но в глубине души впечатлился. – Боюсь подхватить грибковое заболевание горла.
Юмора он, видимо, не уловил, потому что сразу продолжил:
– Совершенно бесполезная трата денег. Только не думай, что я буду твой алкоголизм финансировать.
– Да хватит тебе, – отмахнулся я и встал.
– Я знаю, о чем говорю. Сколько видел я мужиков, не чета тебе были, тоже думали, что им море по колено, а потом кончали под забором, в обнимку с бутылкой крепленого.
Если он думал, что это будет удар ниже пояса – насчет мужиков, которые не чета мне, – то здесь он просчитался, эту тему мы давно исчерпали.
– Жизнь-то моя, в конце концов, – ответил я, поставил тарелку в раковину и вышел.
Отец ничего не ответил.
Вечером я посмотрел телевизор и разобрался кое с какими бумагами: нанес на карты новое обозначение – Холм Черной Смерти, вкратце описал акцию возмездия, зафиксировал в ведомости эффективность израсходованных бомб и изготовление новой партии. На будущее я решил доукомплектовать Вещмешок «поляроидом»; при менее рискованных карательных вылазках, как вот эта, против кроликов, полезность камеры с лихвой превышает неудобства, связанные с лишним весом и затратами времени на ее использование. Конечно, при серьезных разборках в Вещмешке не должно быть ничего лишнего, но реальной угрозы я уже пару лет не ощущал, а тогда большие мальчишки регулярно задирали меня в Портенейле и устраивали засады на тропе.
Какое-то время мне казалось, что крупномасштабного конфликта не миновать, однако вопреки моим ожиданиям все как-то рассосалось. Однажды они остановили меня, когда я ехал на велосипеде, стали пихать в грудь и требовать денег, но я пригрозил им ножом. Они ретировались, но через несколько дней предприняли попытку вторжения на остров. Я обстреливал их камнями и стальными шариками, они отвечали из духовых ружей, но только я раззадорился, как появилась миссис Клэмп с почтой и пригрозила вызвать полицию, так что они удалились, обругав ее на прощание последними словами.
После этого я оборудовал несколько тайников. Я запасал железные шарики, камешки, арбалетные стрелы и рыболовные грузила, упаковывал их в полиэтиленовые мешки или пластмассовые коробочки и закапывал в стратегически важных точках острова. Вдобавок я расставил на травянистых склонах дюн у ручья силки и проволочные растяжки, соединенные со стеклянными бутылками, так что если бы кто-то попытался проникнуть на остров, то он угодил бы в силок или зацепил проволоку, выдернув закопанную в песок бутылку – и о камень. Несколько вечеров подряд я прокараулил тогда на чердаке, высунув голову в слуховое окно с «материковой» стороны; я напрягал слух, пытаясь уловить звон бьющегося стекла, или приглушенную ругань, или стандартный сигнал – шум вспугнутых птиц, – но ничего не происходило. В течение какого-то времени я выбирался в город только с папой – или с утра пораньше, пока мальчишки в школе.
Систему тайников я сохранил и даже добавил в некоторые по две-три бутылки с зажигательной смесью – там, где в секторе вероятной атаки бутылкам было бы обо что разбиться, – а проволочные растяжки снял и упрятал в сарай. Мой План Обороны, включающий карты острова с обозначением тайников, направления вероятного вторжения, тактическую сводку и список наличного или несложно изготовляемого оружия, содержит в этой последней категории довольно много неприятных сюрпризов, как то: силки или растяжки, установленные на расстоянии человеческого роста от разбитых бутылок, вкопанных зубцами вверх и скрытых травой, противопехотные мины из начиненных гвоздями обрезков труб с электрическими детонаторами, а также кое-какое совсем уж экзотическое секретное оружие, например летающие тарелки с прикрепленными по краю бритвенными лезвиями.
Да нет, убивать я сейчас никого не планирую, это все оборонительное вооружение, а не наступательное, – но так мне спокойнее. Скоро я подкоплю денег на хороший мощный арбалет, и эта перспектива очень меня радует: хоть какая-то компенсация за то, что папа и слышать не хочет о покупке винтовки или дробовика. У меня есть рогатки, пращи, духовое ружье, и при определенных условиях все они обладают достаточной убойной силой, но мне очень хотелось бы чего-нибудь поэффективней, подальнобойней. Аналогично – с бомбами, которые я клепаю из обрезков труб. Их приходится специально устанавливать, в лучшем случае – кидать в цель, а самые маленькие, специальной модели, можно метать пращой, но это слишком медленно и неточно. А также небезопасно: если мне надо, чтобы посланная пращой бомба сдетонировала более-менее сразу после того, как попадет в цель (чтобы ее не метнули обратно), фитиль должен быть довольно короткий; пару раз у меня бывало так, что бомба взрывалась, едва вылетев из пращи.
Разумеется, я экспериментировал с самопалами, обычными и типа миномета, стреляющими по навесной траектории, но все они были слишком неудобными, опасными в обращении, с низким темпом стрельбы, и при каждом выстреле я боялся, что разворотит ствол.
А вот дробовик – это было бы идеально, против винтовки двадцать второго калибра я бы тоже не стал возражать, однако придется обойтись арбалетом. Может, когда-нибудь я придумаю, как обойти тот факт, что официально я не существую, и самому подать заявление; впрочем, весьма вероятно, что в разрешении на владение оружием мне, при прочих равных, все равно откажут. Эх, думаю я иногда, жалко, что я не в Америке.
Телефон зазвонил, когда я отмечал в журнале, в каких тайниках давно не проверял бутылки с зажигательной смесью на предмет ее испарения. Я глянул на часы и удивился, кто это так поздно, – было уже почти одиннадцать. Сбегая по лестнице к телефону, я миновал папину спальню и услышал за дверью его шаги.
– Портенейль пятьсот тридцать один. Бип, би-бип, щелчок соединения.
– Ну, трах-тибидох, Фрэнк, я себе уже такие мозоли натер. Ты-то там как, резвунчик наш, сто чертей тебе в глотку?
Я скосил взгляд на аппарат, потом посмотрел на отца, который стоял у перил на верхней площадке лестницы и заправлял пижамную рубашку в штаны.
– Привет, Джейми, – сказал я в трубку. – Чего это ты так поздно?
– Какого хрена… А, старик там? – догадался Эрик. – Передай ему от меня, что он пидор гнойный.
– Тебе привет от Джейми, – крикнул я отцу; тот, ни слова не говоря, развернулся и проследовал назад в спальню. – Эрик, ты где? – проговорил я уже в трубку.
– Так я тебе и скажу, размечтался. Угадай.
– Ну, не знаю… В Глазго?
– Гы-гы, гы-гы, – загоготал Эрик. Я стиснул скользкую трубку.
– Как ты? С тобой все в порядке?
– Лучше некуда. А ты как?
– Все круто. Слушай, чем ты там питаешься? Деньги хоть есть? Автостопом ездишь или как? Тебя вообще-то ищут, но в новостях ничего пока не передавали. Ты хоть не… – Я осекся, побоявшись ляпнуть что-нибудь не то.
– Говорю же, все лучше некуда. Я тут собачками питаюсь! Хи-хи-хи!
– Господи боже, – простонал я. – Кончай ты с этими шуточками…
– Никаких шуток! Чем еще мне, спрашивается, питаться? Не жизнь, а сказка, братец Фрэнки! Я держусь сельской местности, сплошные поля да перелески, иногда удается кого-нибудь застопить, а когда рядом городишко какой-никакой, я примечаю бобика потолще да посочнее, втираюсь в доверие, завожу в лес, там убиваю и съедаю. Что может быть проще? Полезная штука свежий воздух.
– Ты их что, жаришь?!
– Естественно, жарю! – негодующе откликнулся Эрик. – Что я тебе, троглодит какой-нибудь?
– И больше никакой еды?
– Почему же. Еще я краду. В магазинах. Это, оказывается, так просто. Я на это дело запал, тащу что ни попадя, даже то, что не могу съесть: тампоны там всякие, мусорные мешки, целые поддоны чипсов, коктейльные соломинки по сотне в пучке, цветные свечи для торта, расфасованные по дюжинам, рамочки для фотографий, чехлы для руля из кожзаменителя, вешалки для ванной комнаты, стиральный порошок и сверхмощный дезодорант, дабы развеять устойчивый запах стряпни, и симпатичные коробочки для всякой всячины, блоки аудиокассет, колпачки с фиксатором для канистр, антистатик для пластинок, телефонные справочники журналы как похудеть кухонные прихватки пачки визиток искусственные ресницы косметику антиникотиновый пластырь игрушечные часы…
– Разве чипсы ты не любишь? – перебил я.
– Чего? – сбился он.
– Ты назвал целые поддоны чипсов в ряду того, что не можешь съесть.
– Фрэнк, ради бога! Ты что, хочешь сказать, что можешь съесть целый поддон чипсов?
– Ну а как ты вообще? – быстро спросил я. – Неудобно же, наверно, спать на траве там где-нибудь. И простудиться недолго.
– Я не сплю.
– Не спишь?
– Нет, конечно. Спать вовсе не обязательно. Тебя просто убеждают, что сон необходим, – дабы держать тебя под контролем. Кому это надо – спать? Тебя просто учат спать в детстве, вот и все. От этого можно легко отвыкнуть, если поставить себе такую цель.
Я же отвык. Я больше не сплю. Так гораздо легче не утратить бдительность, не попасть в засаду, идешь себе на автопилоте, и все. Великая вещь автопилот. Как пароход и человек.
– Пароход и человек? – тупо переспросил я.
– Слушай, Фрэнк, кончай повторять за мной, как попугай. – Он кинул в автомат еще несколько монет. – Вот вернусь, научу тебя, как не спать.
– Спасибо. А когда ты вернешься?
– Раньше или позже! Гы-гы, гы-гы.
– Погоди, Эрик, так зачем тебе есть собак, если ты все можешь украсть?
– Совсем, что ли, балбес? Я же сказал, это дерьмо все несъедобное.
– Так не проще ли красть вместо несъедобного что-нибудь съедобное, тогда и с собаками возиться не надо? – предложил я и сразу понял, что говорить этого не стоило; я чувствовал, как мой голос поднимается к концу фразы все выше и выше – верный признак того, что я совсем заговорился, несу полную белиберду.
– Псих, что ли? – выкрикнул Эрик. – Да что с тобой такое? Что ты несешь? Это же псы, обыкновенные псы! Не кошки, не мышки-полевки, даже не золотые рыбки!.. Я о псах говорю, дубина ты стоеросовая, понятно? О псах!
– Нечего на меня орать, – хладнокровно проговорил я, хотя сам уже начинал кипятиться. – Я просто спрашивал, зачем тебе тратить столько сил и времени, чтобы красть что-то несъедобное, а потом тратить еще больше сил и времени, чтобы красть собак, когда ты мог бы за один заход, так сказать, и красть, и есть.
– «Так сказать»? «Так сказать»?!! Чего ты там лопочешь, ни слова не понятно? – заголосил Эрик хриплым, полузадушенным контральто.
– Только орать не надо, – зажмурившись, простонал я и проскреб ежик своих волос пятерней.
– Хочу орать – и буду! – заорал Эрик. – Чем я, по-твоему, тут занимаюсь, а? Ради чего? Это же псы! Слышишь, ты, недомерок, дерьмо безмозглое? Мозги-то еще остались, а, братик? Что, язык проглотил, а? Я спрашиваю, язык, что ли, проглотил?
– Только не надо колотить… – сказал я, даже не в трубку.
– Та-а-а-а-ак-ра-ас-та-а-а-а-а-а-ак!!! – давясь, выплюнул Эрик на своем конце линии и с визгом и скрежетом заколошматил трубкой по стеклам будки.
Я вздохнул и дал отбой. Как-то нам последнее время тяжело с братцем найти общий язык по телефону.
Я вернулся в свою комнату, стараясь не думать об Эрике: надо было пораньше лечь, чтобы не проспать намеченную на утро церемонию крещения новой рогатки. Разберусь сначала с этим, а там можно будет спокойно подумать и о том, как вести себя с братцем.
…Тоже мне, пароход и человек. Псих ненормальный.