25
Минут через пятнадцать Зяма снова заглянул в мою келью, чтобы спросить, не найдется ли у меня для него подходящей сумки. Я оценивающе оглядела братца и ответила отрицательно. Зяме хватило ума одеться для партизанских действий вполне демократично, в стиле, который он сам назвал «молодежно-пиратской эклектикой». Наряд составляли художественно продранные в самых неожиданных местах бледно-голубые джинсы, облегающая черная футболка и мокасины из кремовой замши. Против обыкновения, наш дизайнер не злоупотребил оригинальными аксессуарами, ограничился браслетом из черной кожи и полированной стали на запястье и серебряной серьгой в ухе. Длинные кудри, с которых Зяма добросовестно смыл временную рыжину, прятались под косыночкой-банданой. Она имела прелестную расцветку – беленькая, в крошечных голубых незабудочках. По мнению Зямы, он был одет настолько незатейливо, что ни одна из его собственных эксклюзивных сумок с непритязательным нарядом не сочеталась. Поэтому все свое партизанское добро братишка без церемоний свалил в белую бязевую наволочку, из которой получился неплохой вещмешок.
– Ему бы еще какие-нибудь лямочки... – просительно сказал Зяма и проник ищущим взглядом в нутро моего платяного шкафа. – Вот это, например, что за ленточка?
Я не позволила ему похитить поясок от моего пеньюара, закрыла шкаф, посмотрела на часы – из получаса, отпущенного мне Денисом на подготовку к нашему свиданию истекло больше двадцати минут, – и сказала:
– Некогда эстетствовать! Бери свой узелок, и бежим, пока Кулебякин не нагрянул. Подходящую сумку у Трошкиной спросим.
Мамуля в своей комнате активно пальпировала ноутбук, фиксируя свои впечатления от лицезрения модельного привидения. Мы не стали прерывать этот процесс пошлой сценой прощания и ушли в надвигающуюся ночь тихо, как японские партизаны-ниндзя.
И вот пусть только кто-то попробует сказать, что телепатии не существует! Еще как существует! Между нашим этажом и Алкиным мы с Зямой встретили – кого бы вы думали? – Трошкину собственной персоной! Она шла не куда-нибудь, а к нам на седьмой и несла... сумку!
Застенчиво поздоровавшись с Зямой, Алка протянула мне довольно большую, почти новую торбу из принтованного хлопка и сказала:
– Тебе же вроде она нужна? Вот, возьми!
Я от изумления потеряла дар речи полностью, а Зяма только частично.
– О-бал-деть! – по слогам сказал он, потрясенно взирая на Трошкину.
Алка, как видно, совсем недавно вынырнула из купели, волосы у нее еще не высохли, и вся она благоухала мылом, шампунем, кондиционером, маской, маслом, лосьоном, кремом – воняла, как парфюмерная лавка после погрома! При этом сама подружка, по всей видимости, мнила себя не иначе как уменьшенной копией Афродиты, свежевылупившейся из морской пены: на Зямину реплику она ответила жемчужной улыбкой благосклонного божества и одновременно с сумкой, которую я не успела подхватить, обронила кокетливое: «Ах, милый, ты преувеличиваешь!»
– Обалдеть! Самое то, что нужно! – повторил Зяма, рассматривая не Алку, а подобранную им сумку. – Это что же за вьюноша тут обезображен?
На сумочном холсте был не столько изображен, сколько реально обезображен худосочный хлопец в донельзя приспущенных джинсах. Ротовое отверстие парнишки было распахнуто в крике, глаза зажмурены, поперек подбородка чернела узкая бороденка, похожая на полоску изоленты, – в общем, молодой человек имел вид мученика. Причина его страданий была не вполне ясна. У меня сложилось впечатление, будто бедолага до полусмерти измучен фолликулярной ангиной, но продолжает убивать себя пожиранием эскимо, но Трошкина объяснила мне, что никакое это не эскимо. Это микрофон. И юноша не ест его, он поет песню. Для пущей убедительности она даже пропищала пару строчек известного всей Европе хита, и Зяма, обладающий более музыкальным слухом, чем я, сумел узнать песню:
– Погоди, погоди... Так это кто тут у нас? Это они Билана так изувечили, халтурщики?!
– Конечно, Билана, кого же еще? – подтвердила Алка таким тоном, что впору было заподозрить в ней антифанатку упомянутого певца. – В чем дело, Кузнецова? Что тебе не нравится? Ты же просила у меня эту самую сумку с Биланом!
Попытавшись припомнить, когда я просила у Трошкиной что-то такое, я вдруг почувствовала, что в русле моих кисельных извилин наметилось какое-то движение. Тонким ручейком пробежала одна мыслишка, потом вторая, третья, и вот уже все они слились, образовав неслабое течение.
– Трошкина! Если я правильно догадалась, ты зараза, каких поискать! – вскричала я, несясь на гребне волны. – Хуже тебя только наша бабуля, ту вообще убить мало!
– Ты полегче, Дюха! – напрягся Зяма. – Что такое, убить да убить! Хоть бы не орала на весь подъезд о своих криминальных намерениях!
Признав, что он прав, я схватила ничего не понимающую и надутую Трошкину за руку, стащила подружку на этаж вниз, заволокла в ее собственную квартиру, а там притиснула к стеночке и свистящим шепотом проинформировала:
– Три часа назад я у тебя попросила и сразу же взяла не билановскую сумку, а билайновскую «симку». Чувствуешь разницу?
Алка – сообразительная! – перестала брыкаться и побледнела:
– Где ты ее взяла, в конвертике? В ящичке? В тумбочке под телевизором?
Я троекратно кивнула.
– Вот черт! – беспомощно сказала Трошкина.
– В юбке! – добавила я, укоризненно покачав головой. – Знаешь, милая, как это называется? Это вторжение в частную жизнь и нечестная конкурентная борьба!
– Прости меня, Зямочка! – понурилась пристыженная Алка.
– За что? Я-то тут при чем?! – искренне удивился братец, не успевающий следить за интригой.
Трошкина смущенно молчала, и я ответила за нее:
– Ты не понял? Эта деятельница вчера ночью заменила сим-карту в твоем мобильнике на свою собственную!
– А зачем? – продолжал удивляться тугодум.
Трошкина покраснела, как фолликулярное горло пожирателя мороженого.
– Чтобы тебе никакие другие бабы не звонили! – объяснила я. – Чтобы одна только Аллочка могла порадовать тебя звонком в любое время дня и ночи!
– Какие еще другие бабы? – Зяма заволновался, проворно вытянул из кармана телефон, проверил список входящих, убедился в полном отсутствии там посторонних баб и разочарованно пробормотал:
– И правда, никаких!
– Разумеется, у тебя же стоит Алкина билайновская «симка»! – объяснила я.
– А моя где? – озадачился Зяма.
– Логичный вопрос, – признала я. – Твоя, насколько я понимаю, у меня, в моем мобильнике.
– А твоя собственная, Инка, где же? – тоже вполне логично поинтересовалась отнюдь не глупая Трошкина.
– Знаешь, Аллочка, – Зяма приобнял нашу любознательную подружку за хрупкие плечики. – Ты лучше не спрашивай! Это как раз тот случай, когда меньше знаешь – крепче спишь. Судьба Дюхиной «симки», без преувеличения, трагична!
– И сложна, – добавила я. – Сложнее, чем ты, Зяма, полагаешь. Сдается мне, моя сим-карточка вовсе не там, где ты думаешь. Там, где ты думаешь, не моя!
– А чья же там, где я думаю? – встревожился братец.
– Одной такой... идейной союзницы Трошкиной!
– Слушайте, господа хорошие! – возмутилась Алка. – Если вам охота говорить загадками, не упоминайте в контексте шифровок мое имя, я от этого сильно нервничаю!
– Знала бы ты, как нервничаю я! – с подкупающим чистосердечием признался Зяма и укоризненно посмотрел на меня. – Дюха, если ты хотела дать мне понять, что я круглый идиот, можешь быть довольна, у тебя это получилось.
– Я не думаю, что ты круглый идиот, – начала я.
Но тут Алка закрыла уши ладошками и взвизгнула:
– Прекрати! Я думаю, ты думаешь, он думает! Там, не там! Она, не она! Скажите мне прямо и просто, что происходит!
– Да, Дюха! Скажи нам просто! – присоединился к просьбе Зяма.
– Говоря просто и прямо, я думаю...
Зяма крякнул, а Трошкина засопела, набирая воздух для гневного вопля, но я жестом успокоила их и быстро договорила:
– Что наша бабуля присвоила себе сим-карточку из моего телефона и поставила взамен свою.
– У нашей бабули нет мобильника! – возразил братец.
Как ни странно, это так. Минувшей зимой у нашей старейшей авантюристки украли мобильник, а непосредственно перед этим ей едва не проломили череп. Хотя сделали это разные люди, бабуля довольно долго связывала наличие сотового в кармане с реальной перспективой получить по голове и все никак не решалась на покупку нового телефона. Очевидно, за полгода ей удалось эту фобию искоренить.
– Я думаю, – я покосилась на нервную подружку, но она молчала, внимательно слушая. – Она купила себе мобильник сразу после утреннего допроса по поводу трупа в цементе.
Трошкина слабо охнула и покачнулась, галантный Зяма машинально поддержал ее и сказал:
– Сразу после допроса про труп в цементе я сам отвез бабулю домой и сдал на руке папе, а он конвоировал ее в ссылку в Бурково.
– Значит, бабуля купила мобильник, как только сбежала из Буркова!
– А она сбежала? – удивился Зяма.
– Да! – гаркнула я и заторопилась. – И нам с тобой тоже пора бежать! Трошкина, пока! Если что, не поминай нас лихом!
– Куда вы, куда? – заквохтала Алка, цепляясь за Зяму.
– Прощай, дорогуша! – прочувствованно сказал он и запечатлел на дрожащих губах дорогуши нежный поцелуй. – Обещай, что не забудешь меня и будешь носить передачки в тюрьму!
– Зяма, нас еще не посадили! – напомнила я и рывком, как пластырь, отклеила братца от подружки. – Пусть сначала поймают!
Я приложила палец к губам, призывая всех к молчанию, открыла дверь, высунула голову на лестничную площадку и прислушалась. Далеко внизу лязгнул дверцами лифт, и шахта наполнилась грозным гулом и печальными скрипами, которые могли бы вдохновить нашу создательницу ужастиков не хуже полотняной Авдотьи. С секундной задержкой наверху послышался радостный лай. Я всегда удивлялась, каким чудесным образом Барклай узнает, что в лифте поднимается его любимый хозяин, но на сей раз удивление уступило место глубокой признательности. Не зря я кормила-поила кулебякинского бассета, он мне добром отплатил, помог в трудную минуту!
– В лифте едет Кулебякин! Уходим по лестнице! – шепнула я Зяме. – Быстро!
Братец не заставил себя упрашивать, наспех одарил растерянную Трошкину прощальным шлепком по мягкому месту и выскочил следом за мной на площадку, прикрываясь пухлой сумкой с Биланом, как щитом.
«Стой, стрелять буду!» нам никто не кричал, и погони пока не было. Лифт-паралитик все еще полз вверх, Барклай продолжал басовито гавкать. Краем глаза я заметила, что дверь квартиры Солоушкиных приоткрыта, и с разбегу врубилась в нее плечом.
– Дюха, куда?! – страшным шепотом охнул Зяма.
– Сюда! – ответила я и проскакала прямиком в гостиную.
Испуганная Раиса Павловна, одной рукой вцепившись в деревянный поручень кресла, а в другой, дрожащей, держа пляшущую чашку, зависла попой над сиденьем. Тарелочка, стоявшая у нее на коленях, упала, большой кусок кремового торта смачно впечатался в ворсистый палас. Я посмотрела сначала на диван – приснопамятного цветастого покрывала на нем не было, – потом заглянула в испуганные глаза бабы Раи и пролаяла, как Барклай:
– Где бабуля? Только не врать!
– Я не знаю! Она ушла! – затрепетала Раиса Павловна.
Я сунулась в спальню, заглянула в кухню и санузел, убедилась, что бабулина подружка не врет, и побежала прочь, но в прихожей на секундочку притормозила и метнула в открытую дверь гостиной укоризненное:
– Нехорошо тырить чужие «симки»!
Звон разбившейся чашки можно было считать признанием вины. Я поняла, что верно догадалась: мой телефон бабуля потрошила не лично, а руками своей верной подружки. То-то баба Рая нынче днем упорно топталась у нас в прихожей, хотя папуля звал ее в кухню отведать утренних оладьев! Не за кардамоном она приходила, врушка старая!
– Блямц! – торжественно лязгнул лифт, причаливая на верхнем этаже.
– Ноги в руки! – отчаянно шепнула я, и мы слетели вниз по лестнице с рисковой прытью сорвиголов, оспаривающих титул чемпиона улицы по паркуру.
– Куда теперь? – спросил меня Зяма в сотне метров от дома, за линией гаражей.
Придерживая на бедре подпрыгивающего Билана, братишка бежал легко, свободно, даже дыхание не сбил. Я с завистью подумала, что сексуальные марафоны, похоже, прекрасно заменяют классические спортивные тренировки. Эх, а я вот во вред фигуре убегаю от Дениса, теперь совсем форму потеряю...
– Какой у нас план, Дюха? – Зяма помешал мне грустить-печалиться.
– Мы должны выиграть время! – выдохнула я и остановилась, прижав одну руку к сильно бьющемуся сердцу и вытянув вперед другую.
Водитель проезжающей мимо машины понял этот жест совершенно правильно и остановился. Мы забрались в салон, я назвала адрес «МБС» и откинулась на спинку сиденья, тяжело дыша и мысленно подгоняя такси.
– Чтобы выиграть время, нам придется тратить деньги, – объяснила я Зяме, оставив его держать машину на стоянке у нашей рекламной конторы.
Денег у нас с братцем было маловато: моя далеко не астрономическая зарплата – всего-то десять тысяч – и остатки его гонорара от «Жулья». Но коммерческий директор нашей конторы опрометчиво посулил мне премию, и я собиралась заставить его сдержать данное обещание. Время для этого было самое подходящее – без десяти восемь вечера.
Ровно в двадцать ноль-ноль из нашего офиса удаляется последний сотрудник – видеомонтажер Андрюха Сушкин, имеющий богемное обыкновение приходить на работу к одиннадцати утра и за то отбывающий компенсационную каторгу до восьми вечера. За несколько минут до этого в контору заскакивает одно из двух наших материально ответственных лиц – либо сам Бронич, либо комдир Чемоданов. Прибывший начальник проводит священный ритуал изъятия из сейфа накопившейся за день налички. Денежки за такие мелкие услуги населению, как запись-перезапись кассет и дисков, оцифровка кинопленок, простой монтаж семейных торжеств никакими документами не подтверждаются, то есть имеют криминальную с точки зрения налоговой службы природу. В сейфе им залеживаться негоже, так что вечернее изъятие черного нала производится в обязательном порядке. Я рассчитывала, что сегодня этим небогоугодным делом займется Чемоданов, потому как Бронич уже был на работе поутру, а комдир – нет. Обычно начальники командуют нами в две смены.
Я не ошиблась в расчетах – Чемоданов был в конторе, и не один. На фоне распахнутого сейфа, в котором виднелась симпатичная стопка денежных купюр, мелкорослый лысоватый комдир шумно ругался с длинномерным патлатым Сашкой Петровым.
Сашка наш дизайнер, не штатный, а приходящий. Я бы даже сказала – прибегающий. Он прибегает в офис, чтобы получить заказ, делает его дома, а затем вновь прибегает сдавать работу. Послушав скандальный разговор коллег с полминутки, я уяснила, что присутствую как раз при попытке Петрова с лету впарить Чемоданову некондиционный продукт. Комдир, представляющий в этой ситуации интересы клиента, понятному желанию художника по-быстрому срубить копеечку упорно сопротивлялся.
– Сказано тебе – не годится, значит, не годится! – монотонно долдонил Чемоданов, даже не пытаясь перекричать голосистого Петрова. – Говорят тебе – переделывай, значит, переделывай!
– Да с какой стати?! – тряся руками и патлами, вопил Сашка. – Я не виноват, что у вашего клиента семь пятниц на неделе! Мне дали заказ, и я его выполнил в соответствии с высказанными пожеланиями, а если пожелания изменились, то это уже будет совсем другой заказ! Заплатите за первый – выполню второй!
Дискуссия на вечно актуальную для рекламщиков тему борьбы с самодурством заказчиков была мне профессионально интересна, но принять в ней участие не позволяло полное отсутствие времени. Приветливо помахав ручкой Чемоданову из-за спины ярящегося художника, я встряла в первую же образовавшуюся паузу:
– Андрей Петрович, а я к вам за обещанной премией!
– Инна, давай завтра, а? – попросил комдир, покосившись на Петрова, на длинной физиономии которого при слове «премия» отобразился живой интерес, какой читается на морде гончей, готовой принять посильное участие в травле оленя.
– Завтра не могу, Бронич дал мне три дня отпуска, я уезжаю в Сочи, – соврала я.
Никакого отпуска шеф мне не давал и даже не обещал. Поездку в Сочи я придумала с дальним прицелом: чтобы сбить со следа Дениса и вообще всех, у кого может возникнуть желание искать нас с Зямой. Кулебякин непременно будет спрашивать меня в «МБС», и тут ему скажут, что я в Сочи. А главный российский курорт – самый протяженный город в мире! И в высокий сезон найти там кого-либо против его воли крайне проблематично. Денис сам мне говорил, что половина преступников, объявленных в федеральный розыск, прячется по принципу иголки в стогу сена на переполненных черноморских курортах.
– Инна, у меня сегодня нет денег, – лживо заявил Чемоданов и попытался заслонить своей хилой фигурой куда более крупный сейф.
«Какое свинство, так нагло лгать и зажимать твои денежки! – активно посочувствовал мне внутренний голос. – Чемоданов просто негодяй, не заслуживающий благородного отношения! Ну-ка, надави на него!»
– Как? – нахмурилась я.
– А вот так, сказано – нету, значит, нету! – развел руками бессовестный комдир.
– Дай-ка сюда! – Я выдернула из рук Петрова пластиковую папку с макетами и с размаху шлепнула ею о стол.
Звук получился замечательно громкий, и пыль взметнулась дымовой завесой.
– Сказано было – дадите премию, значит, дадите! – грозно сказала я. И тут же пустила в ход секретное оружие: – Дайте по-хорошему, а не то вот ка-ак упадет тугрик, вам же хуже будет!
Наш комдир, скажу я вам, избытком эрудиции не страдает. Подозреваю, что он просто не знал, что это за страшная такая штука – тугрик. И закономерно забеспокоился: мало ли, куда конкретно этот самый тугрик может упасть? А вдруг, не дай боже, непосредственно кому-нибудь на незащищенную плешь? Опять же, мои звучные удары папкой по столу могли вызвать у Андрея Петровича опасение, что и неведомый тугрик упадет не сам по себе, а с моей деятельной помощью. Я же, когда скандалю, такой энтузиазм проявляю, с каким не только отдельный тугрик – всю экономику государства обрушить пара пустяков!
В общем, премию свою я получила (буквально – выбила!), после чего не задержалась в офисе ни на секунду, легконогой сильфидой упорхнула прочь под производственный конфликт, возобновившийся с новой силой.