24
Пицца была горячая, вкусная, приятно большая, и мы с Зямой поделили ее по-братски. К пицце само собой просилось красное вино, поэтому мы с братцем выпили бутылочку чего-то итальянского и вышли из «Мегаполиса» в более чем сносном настроении. Об истории с убийством Дашеньки Павелецкой, в которую мы вляпались по самые уши и из которой, хотелось надеяться, кое-как выпутались, даже не разговаривали.
– Сейчас я ничего не хочу об этом слышать! – предупредил Зяма, едва мы устроились за столиком. – Ясно, что у этой истории будет продолжение, но давай сделаем паузу хотя бы для приема пищи!
Я не стала возражать, и последующий час мы провели мирно, трапезничая и внушая себе, будто жизнь в целом так же гармонична, как сочетание итальянской пиццы и соплеменного ей вина.
Российская действительность нанесла первый удар по нашему идеализму примерно через час. Удар этот был солнечным. Едва мы вышли из кондиционированного здания и оказались под открытым небом, выпитое итальянское вино бурно взыграло непосредственно в кровеносных сосудах. У меня закружилась голова, коленки размягчились, как пластилиновые, а захмелевший Зяма ненормально развеселился.
Началось с того, что его почему-то ужасно рассмешило слово «гипермаркет». Ежеминутно оглядываясь на оставленный нами «Мегаполис» и от этого спотыкаясь, братишка сначала фыркал и хрюкал, а потом, устав радоваться в одиночестве, решил поделиться своим весельем со мной.
– Слышь, Дюха? А я знаю, как будет называться следующая ступень! – похвастался братец.
По его сияющей морде мне сразу стало ясно, что речь не идет о ступенях эшафота, и это, безусловно, радовало, но все-таки принадлежность неведомых ступеней нуждалась в уточнении.
– Я про маркеты! – объяснил Зяма. – Первая ступень – супермаркет. Вторая – гипермаркет. А третья – триппермаркет!
И он захохотал над своей дурацкой шуткой, вспугнув лошадиным ржанием какую-то тетеньку экзотической ближневосточной наружности. Несмотря на сорокаградусную жару, эта особа практически повсеместно, за исключением только глаз и пяток, была закутана в шелковое покрывало. При громовых раскатах Зяминого хохота закрепощенная женщина Востока отпрыгнула с нашего пути и спряталась за елочкой. Я проводила жаропрочную Шахерезаду задумчивым взглядом: что-то в ее облике показалось мне очень знакомым. К сожалению, в тот момент мои мозговые извилины были подобны молочным рекам с кисельными берегами, да еще Зяма отвлекал меня, продолжая громко и настойчиво развивать тему неприличных маркетов третьей ступени. Он как раз закончил составлять приблизительный ассортиментный перечень товаров и услуг, идеально подходящих для такого рода заведений, и даже начал планировать дизайн-проект интерьера и экстерьера (красный фонарь над входом, то-се), когда мы наконец добрались до отчего дома.
В квартире было пусто, тихо, супер-гипер-мятным македонским ладанием уже не пахло.
– А где все? – громко спросил Зяма с порога.
Ему не терпелось поделиться с родственниками по разуму новой шуткой.
– А кто – все? – неласково вопросила из своей комнаты мамуля.
У нее было темно – плотные шторы на окнах не пропускали дневной свет.
Я заглянула к родительнице и тихо ахнула – в самом центре помещения, прямо под люстрой, зависло небольшое привидение. Не обращая внимания на мамулю, склонившуюся над ноутбуком, привидение жило своей жизнью – если это слово вообще применимо к потустороннему созданию. Так или иначе, но призрак трепетал, подергивался и даже раскачивался, при этом дисциплинированно оставаясь в пределах магического круга.
– Ма! Это кто тут у тебя? – с легкой дрожью в голосе поинтересовалась я.
Я была не трезва и поэтому не усомнилась, что мамуля живописует с натуры некое инфернальное явление. Столь добросовестный подход к сочинению литературных ужастиков внушал уважение! Равно как впечатляла готовность мира призраков и привидений делегировать своего представителя для натурных работ к известной писательнице.
«Однако сильна мамуля! – восхитился мой внутренний голос. – Чтобы дерзнуть скрестить соцреализм с махровой мистикой – это я не знаю, кем надо быть! Типа, мичуринцем пера!»
– Это у меня прототип Авдотьи, – ответила между тем знатная мичуринка от беллетристики.
Об Авдотье я знала понаслышке, и этого мне было вполне достаточно. Авдотью мамуля придумала в прошлом году, валяясь в постели с гриппом, который она предпочитала красиво называть инфлюэнцей. Температура у больной зашкаливала за тридцать девять градусов, и воспаленный мозг генерировал первостатейные ужасы. Авдотья примстилась мамуле юной деревенской красавицей, которую суровый отец принудил венчаться с нелюбимым. Обвенчаться-то Авдотья обвенчалась, но на этом все ее дочернее послушание закончилось, ибо ритуальную фразу «и только смерть разлучит вас» простодушная дева поняла как прямое руководство к действию. Первым и единственным энергичным актом, совершенным ею в супружеской постели, было удушение зазевавшегося супруга кружевным чулком. В принципе, на этом она могла бы уже остановиться, но Авдотья была максималисткой. Досрочно разлучив себя с постылым мужем, она живо залезла на ближайшую колокольню и сиганула с нее вниз – в одном чулке, фате и пышных юбках... Думаю, это был эффектный полет. Не он ли впоследствии привел к изобретению парашюта? Так или иначе, но упокоиться грешной душе Авдотьи не удалось, и теперь она бродит по страницам мамулиных рукописей, предпочитая те из них, где действие разворачивается в высотных сооружениях: на крепостных стенах, в теремах, замковых башнях и небоскребах. В появлении Авдотьи у нас на седьмом этаже просматривалась четкая логика.
– А что это вы тут делаете, в темноте? – спросил Зяма, протягивая руку к выключателю.
Воссиявший электрический свет убил чудо. Стало видно, что в роли Авдотьи выступает полупрозрачное полотнище, подвешенное на шнурке к рожку люстры и оживляемое поставленным внизу вентилятором.
– Никак ты нашла применение бабулиному приданому? – засмеялся Зяма, узнав мануфактурное изделие.
В свое время любящие родители выдали нашу бабулю замуж в полном соответствии с вековыми традициями. В частности, невесту снабдили сундуком с приданым, в составе коего имелась белая кисейная накидка. Предполагалось, что она будет укрывать собой башню из пяти-шести подушек на кровати с никелированными шишечками. Как сказал мне Зяма, дипломированный специалист по дизайну обитаемых пространств, во времена бабулиной юности это был моднейший предмет интерьера, но в нашем вполне современном жилище места ему не нашлось. То есть не находилось, пока мамуле не вздумалось анимировать модель привидения.
– Бабкино покрывало, точно! – Я хлопнула себя ладонью по лбу, вспомнив, почему мне показалась знакомой шелковая чадра пугливой дочери Востока.
Расцветкой она один в один походила на диванную накидку бабулиной любимой подружки Раисы Павловны. Я сто раз, не меньше, видела это цветастое полотнище в гостиной у Солоушкиных.
– Попрошу не критиковать мои методы! – обиделась мамуля, которой показалось, что мы не оценили ее изобретательность. – Сами-то хороши! Где вы шляетесь? И почему телефоны с собой не берете?
– А что случилось? – Зяма обеспокоенно взглянул на мамулю, а потом и вовсе тревожно на меня. – Что еще стряслось?
Это его «еще» живо напомнило мне тему, на которую мы с братцем наложили табу, что, впрочем, не могло удержать события от дальнейшего развития. У меня возникло дурное предчувствие, и мамулины слова подтвердили худшие подозрения:
– Я так поняла, кого-то убили, и доброе имя Кузнецовых оказалось под угрозой! – пафосно возвестила мамуля. – Точнее не скажу, они шептались на балконе, и я мало что разобрала.
«Они», как выяснилось, носили звучные и даже рифмующиеся имена Борис и Денис и лично мне приходились отцом и будущим мужем соответственно. Пока мы с Зямой запихивались пиццей и наливались вином в супермаркете второй ступени, в наш мирный дом прямиком из своего милицейского управления примчался капитан Кулебякин. Денис поднял по тревоге нашего дорогого полковника, служивые экстренно провели краткое военное совещание за закрытой балконной дверью, а затем бок о бок ускакали в неведомую даль, даже не удосужившись толком объяснить свое поведение мамуле. В связи с этим наша писательница была так сильно взволнована и раздосадована, что никак не могла сосредоточиться на работе.
Я знаю, как невыносимы бывают муки творчества и в другое время не преминула бы посочувствовать многоуважаемой Басе Кузнецовой, если бы не сознавала, что ее беда в сравнении с той, которая нависла над другими представителями фамилии, что мелкие цветочки в сравнении с арбузной ягодой.
– Зяма, это случилось! – мрачно возвестила я, едва мы с ним уединились все на том же военно-совещательном балконе. – Он все-таки вывалился!
– Кто вывалился? – растерянно спросил Зяма и машинально шагнул влево, чтобы выглянуть с балкона.
Под ним не валялось ничего более ужасного, чем огромные, складчатые, как сдутый дирижабль, шелковые трусы толстухи Гусяшкиной из соседней квартиры. Хотя для человека с воображением это тоже было жуткое зрелище, но я-то имела в виду совсем другое:
– Скелет из шкафа! Чертик из коробочки!
Не уловив аллегории, Зяма повернул голову вправо и сквозь стекло балконной двери устремил взор на предмет, максимально ассоциирующийся со всяческой чертовщиной, – мамулин рукотворный муляж привидения. Колышущееся, как медуза в морских глубинах, покрывало смутно виднелось в сумраке комнаты. Гораздо отчетливее белел греческий профиль мамули и особенно одно ее изящное ухо, вплотную прижатое к стеклу. Я в очередной раз оценила неистребимую любознательность писательницы, жестом пригласила Зяму разговаривать тише и сама зашептала:
– Денис, ужасно расстроенный, прилетел к нам прямиком с работы. Смекаешь, что это значит?
– Твой милый мент очень огорчен тем, что у него в кои-то веки вовремя закончился рабочий день? – с надеждой предположил Зяма.
– Мне импонирует твой оптимизм, но боюсь, все гораздо хуже, – вздохнула я. – Сдается мне, что «симка» в чае не сдохла!
– Ты же говорила, что она должна испортиться! – возмутился братец.
– Теоретически должна была испортиться, но практики в вопросе порчи сим-карт у меня крайне мало! – тоже рассердилась я. – Зато кое-кто обладает слишком большим опытом проведения криминалистических экспертиз! Капитан Кулебякин, отличник профподготовки!
– Думаешь, Денис по долгу службы выяснил, что «симка» в чае не чья-нибудь, а твоя, и прибежал тебя арестовать?! – ужаснулся Зяма.
– Арестовать? – я немного подумала.
Денис Кулебякин, конечно, правильный мент, но не настолько, чтобы упечь в тюрьму любимую девушку. Какая ему в этом корысть? Если меня посадят, Денису придется принять обет безбрачия!
– Нет, арестовать – вряд ли. И папуля наш ему в этом не стал бы помогать. А вот допросить меня с пристрастием – это они оба запросто!
– Да чего гадать? – Зяма гордо вздернул подбородок и расправил плечи. – Предлагаю взглянуть в лицо опасности! Позвони Денису и прямо спроси у него, что происходит!
У меня не было особого желания играть в гляделки с опасностью, имеющей суровое лицо капитана Кулебякина, но мучиться неизвестностью хотелось еще меньше, так что я приняла совет братца и пошла к телефону. Зяма последовал за мной. При нашем появлении мамуля, пытавшаяся подслушивать под дверью, так резво отпрыгнула на середину комнаты, что запуталась в складках эрзац-Авдотьи и сдернула ее вниз, едва не обрушив люстру. Выглядело это комично, и Зяма не смог удержаться от ехидной реплики на тему бурных взаимоотношений писательницы и ее персонажа, мимоходом пробасив с угрожающим завыванием:
– Я тебя породила, я тебя и убью!
Мамуля оценила добрую шутку – из кисейного свертка послышался смешок, – а я даже не улыбнулась, уже настроившись на неприятный разговор с Денисом.
Мой мобильник безмолвно засвидетельствовал, что штабс-капитан Кулебякин действительно изволили мне звонить почти час тому назад. Вызов, естественно, числился в непринятых. Я слегка приободрилась: сей факт позволял притвориться, будто я перезваниваю милому сугубо из вежливости, а не потому, что меня снедает тревожное любопытство. Я решила применить старый добрый трюк – изобразить святую невинность. Откашлялась, пару раз нежно мурлыкнула, пробуя голос, и совсем уже приготовилась ласково напеть в трубку: «Привет, любимый!», но Денис меня опередил. Голосом, бесконечно далеким от нежного мурлыканья, он рявкнул:
– Зяма!
Я несколько удивилась, но не растерялась и быстро передала трубку братцу, шепнув одними губами:
– Тебя!
Зяма глазами талантливо изобразил мимический этюд «Квадратура круга» и очень неохотно взял трубку, но даже не успел поднести ее к уху. Мобильник свирепо прорычал:
– Говори, где Инка, только не ври!
– Тут она! – честно ответил Зяма и перебросил рыкающий, аки дикий зверь, мобильник обратно мне в руки.
– Что надо? – буркнула я.
Называть Кулебякина нежными словами мне почему-то расхотелось.
– Где она?! – заорал мне в ухо взбешенный милый.
– Кто? – спросила я голосом холодным и острым, как февральская сосулька.
По опыту знаю, когда Денис ярится, лучшая роль, которую я могу взять на себя, – Снежная Королева. Прохлада, наступающая в наших отношениях, Кулебякина быстро отрезвляет.
Впрочем, в данном случае проверенное средство помогло мало.
– Кто? Твоя гранмаман, Катерина свет Максимовна! – Денис то ли скрипнул зубами, то ли сердито плюнул. – Не притворяйся дурочкой! Признавайся, ты ее предупредила, и она дернула в бега? Так я и знал, что без тебя тут не обошлось! Что за бабы, каждая – черт в юбке! И как только вы, Борис Акимыч, это терпите! Не семейство, а женский совет вождей! Действующая модель матриархата!
Из этого сумбурного монолога я сделала пару выводов. Главный заключался в том, что бабулю Денис почему-то считает преступницей, а меня – ее сообщницей. Второстепенное умозаключение было такое: мужчины семейства Кузнецовых вне подозрений, Зяма вообще не упоминается в святцах, а папулю женоненавистник Кулебякин обвиняет исключительно в мягкотелости и непротивлении феминизму насилием. Я решила, что несправедливые нападки на женские свободы я Денисочке еще припомню, но пока сосредоточилась на конкретизации претензий по первому пункту.
– А по существу вопроса тебе есть что сказать? Чем ты недоволен? – спросила я таким тоном, который сам по себе мог заменить промышленную холодильную установку.
Чувствительный Зяма зябко поежился, а морозоустойчивый грубиян Кулебякин аж всхрапнул от возмущения:
– Охренеешь с тобой! Я недоволен?! Тут человека убили, и бабка твоя каким-то боком в деле завязана, а ты ее еще и покрываешь!
– Слушай, Кулебякин, наша бабуля взрослая девочка, у нее свои дела, а у меня свои! – огрызнулась я.
– И все они «мокрые»! – тихо съязвил предатель Зяма.
Я произвела в его сторону предупредительный выстрел глазами и, сдерживая ярость, предложила Денису:
– Если у тебя что-то к бабуле, обратись к ней лично!
– Очень хотел бы, да где ее искать? Не подскажешь? – невыразимо ехидно спросил он.
– Как – где? На нашей даче в Буркове, – ответила я, от слова к слову теряя уверенность в сказанном.
К концу фразы я и вовсе прониклась пониманием, что в Буркове бабули нет. И это многое объясняло, но только мне, а не Денису. Делиться своими соображениями с ним я не собиралась. Если черти, с которыми он воюет, носят юбки, это обязывает меня к солидарности!
– Нет ее на даче! – зло сказал Кулебякин. – Соседи говорят, она умелась обратно в город через час после приезда! Три ящика черешни купила и уехала.
– Какой черешни? – заинтересовалась я. – Дяди-Петиной?
У нашего соседа по даче дяди Пети растет изумительная черешня, сочная, сладкая – пальчики оближешь. Если бабуля притаранит домой три ящика этакой вкуснятины, я лично прощу ей любое преступление!
– Хочешь сказать, ты не в курсе бабкиных приключений? – недоверчиво спросил Кулебякин. – И имя Дарья Павелецкая ничего тебе не говорит?
А вот это был удар в солнечное сплетение! Я на несколько секунд задохнулась и сумела произнести ответную реплику более или менее естественным тоном лишь потому, что совершенно точно знала: Дарья Павелецкая не только мне, а вообще никому ничего не говорит и никогда уже не скажет. Я вспомнила мертвое тело со сломанной шеей и нагло заявила:
– Не говорит!
– Хотел бы я тебе поверить, – протянул недоверчивый милый. – Но что-то сомневаюсь... Ты где сейчас? Дома? Вот там и сиди! Через полчаса мы приедем, тогда и поговорим.
– В таком случае, до свиданья, – вежливо сказала я и выключила мобильник.
Обещанного свиданья милому предстояло подождать. Я внимательно посмотрела на Зяму (он нервно сглотнул) и объявила:
– Объявляю всеобщую эвакуацию. Десять минут на сборы – и уходим!
– Куда? – Зяма не стал спорить и без промедления начал сборы, для начала сунув в карман шоколадку, забытую мной на подзеркальном столике.
– Куда-куда! В партизаны!
Я цепко огляделась и шагнула к платяному шкафу, приступая к сбору и упаковке партизанского снаряжения. Зяма с аналогичной целью унесся к себе, но через пять минут вернулся с вопросом:
– Загранпаспорт брать?
Вообще-то я не предполагала партизанить за рубежом, но дело могло обернуться как угодно...
– Перспективно мыслишь! – похвалила я братца и тоже приготовилась взять с собой комплект документов.
Причем загранпаспорт еще долго – минут пять – искала по всем шкафчикам и ящичкам, пока не вспомнила, что он лежит в тайнике на антресолях. Есть такое чудо чудное в моей комнате – напоминание о кладовке, из которой я сделала встроенный шкаф. Кладовка была высоченной, шкаф немного пониже, и над его «крышей» осталось сантиметров тридцать пустоты. К ней можно получить доступ, если сдвинуть в сторону верхнюю дощечку. Отличный тайник, жаль, простаивает! Я иногда прячу там что-нибудь просто так, для удовольствия.