* * *
— Докладывай, — невесело сказал майор (по-новому — инспектор) Эдик Бежан своему подчиненному Роберту Гурскому, только что получившему звание поручика, иначе комиссара.
Роберт, держа наготове блокнот, деловито начал:
— Один из самых богатых людей в стране.
Известный фотограф. Снимал природу. Публикации, в том числе в «Нейшнл джиографик».
Пользуется большим спросом, так как снимки действительно великолепные. Связи с финансовым капиталом довольно странные: банки, акционерные общества — все что попало. В целом нелюдим, одинок. Застрелен из собственного ружья, жаканами на кабана, два выстрела, в том числе один — прямо в глаз.
— Неприятно, — пробормотал Бежан.
— Очень, — согласился Гурский. — Смерть наступила тринадцатого числа. Пролежал в запертом кабинете полных четверо суток. Кабинет — настоящая крепость, вскрывали его несколько часов. Гости у него бывали редко, так что мог бы там лежать до скончания века, но его в буквальном смысле слова унюхала домоправительница или как её там называть...
— Постоянная?
— Нет, приходящая. Скорее даже приезжающая. Из Варшавы. По мнению Вильчинского, влюблена в него до смерти и до последнего надеялась, что убитый на ней женится. Пустые фантазии. С чего бы ему жениться...
— Педик? — заинтересовался Бежан.
— Ничего подобного, исключительно женщины. Но и тех почти нет, страшно осторожен в вопросах секса...
— Больной?
— Да нет, здоров как кабан, вскрытие показало. Но какой-то он не такой.., не знаю, меня там при этом не было... Отсутствие сексуальных потребностей, может?
— Возраст?
— Сорок пять лет. В самом расцвете сил.
И, как я уже сказал, здоровяк. Несколько старых переломов, идеально сросшихся. Вел упорядоченную жизнь, уезжал редко, имел квартиру в Варшаве, иногда у него бывали всякие разные типы, домохозяйка знает кто, но не хочет говорить...
— А как её фамилия?
— Михалина Колек. Типы — крупные рыбы из высших сфер, прежних и нынешних, никаких друзей, исключительно деловые связи. В кабинет никого не пускал. Михалина Колек, кстати все ещё пребывающая в состоянии истерики, уперлась, что шлепнула его та сучка.
— Какая сучка?
— Бывшая жена. В паспорте у него записано «холост», так что, наверное, разведенный, и тут начинается винегрет. Дело в том, что бывшая жена действительно существует, живет в Заверче, но эта Колек упрямо сообщает варшавский адрес, Рацлавская, шесть. Некая Иза Брант.
У той, которая из Заверчи, с фамилией все в порядке — Ганна Доминик, а в доме шесть на Рацлавской ни на одном этаже никакой Изы Брант нет и в помине...
Бежан наконец-то активно включился в доклад:
— Стой, теперь у тебя винегрет выходит.
Похоже, ты слишком кратко излагаешь.
— Докладываю все, что успел узнать, — обиженно сказал Гурский. — Последние данные по учету населения, да и то лишь благодаря Эле.
— Эта та из техотдела, что торчит на работе, потому что ненавидит свой дом?
— Она самая. Жаловалась на жизнь, пока искала эту Брант.
Бежан понимающе кивнул. Эля для полиции была настоящим кладом, её услугами можно было воспользоваться даже тогда, когда рабочий день давным-давно закончился, правда при одном условии: что вы готовы принять на себя целый поток обид и горестей. Впрочем, слушали её всегда с сочувствием, Эля на самом деле жила в ужасающих условиях — и жилищных, и семейных.
— Ладно, начнем разбираться. Самоубийство сразу же долой, никто не может два раза выстрелить в себя из длинноствольного оружия.
Впрочем, из короткоствольного тоже непросто.
Так что там с кабинетом — крепость, и никто не входил, так? Или все же можно было как-то проникнуть внутрь?
— Исключено, — решительно возразил Роберт. — Я сам там был и все видел собственными глазами. Окно почище стены будет, открывается исключительно изнутри, стекла пуленепробиваемые...
— А если убитый, к примеру, открыл окно, чтобы проветрить, а кто-то взял и залез?
— К этому мужику не очень-то залезешь.
Метр восемьдесят три ростом, восемьдесят пять кило живого веса, в молодости служил в спецназе. Сейчас ребята копаются в его прошлом, уже известно, что в армии показывал рекордные результаты.
— А выстрелить снаружи не могли?
— Из его двустволки? Пришлось бы вначале эту двустволку украсть... Кроме того, пуля это стекло не прошибет.
— А второй ключ от двери?
— Пока наличие дубликата не установлено.
Колек настаивает, что существует всего один ключ, к тому же хозяин вроде как самолично смастерил замки и сделал один ключ ко всем запорам.., то есть всяких задвижек в доме полно, но все они запираются одним ключом. Очень все изобретательно устроено. А ключ он всегда носил при себе, никогда не выходил из кабинета, не заперев дверь, даже когда в уборную шел.
Он и спал с ключом, и мылся. А теперь ключ исчез.
— Хорошенько искали?
— Думаю, да. Втроем: Вильчинский, Тшенсик и я. Вильчинский — с энтузиазмом, Тшенсик — из любопытства, а я — из упрямства.
Всех остальных оттуда выгнали, как только фотограф, доктор и дактилоскопист закончили свою работу.
— Значит, убийца шлепнул его, нашел ключ, вышел и запер, а ключ теперь в Висле...
— А вот в этом я не уверен, — энергично перебил Гурский. — Если бы отремонтировать то, что они там поразбивали, этот ключик может стоить миллионы. Я имею в виду, что тот, у кого теперь ключ, вполне может так считать. Я эти бумаги не выносил и вообще запретил трогать.
— Постой-ка, — сообразил Бежан. — Ты вроде бы кратко излагаешь, но опять получается винегрет. Нужно не только подробно, но и по порядку.
— По моему порядку или вообще?
— Вообще — что там было, что нашли, а уж потом — твои соображения...
И Роберт Гурский в деталях описал поступки и душевное состояние Михалины Колек, которая не преминула посвятить молодого Вильчинского в свои переживания. Расстроена она была смертельно и не скрывала своего отчаяния. «Эта сучка» не сходила у неё с языка, однако на настойчивые и конкретные расспросы Михалина отвечала вполне деловито.
Благодетеля лишили жизни тринадцатого июня, так как именно тринадцатого около полудня Михалина, оставив его в добром здравии, уехала в Варшаву, а вернувшись пятнадцатого июня, застала его мертвым. На предположение, что убийство могло произойти и четырнадцатого, Михалина заявила, что это невозможно, так как телевизионная программа была раскрыта на тринадцатом, корреспонденция за четырнадцатое лежала в почтовом ящике, а свежим полотенцем в ванной никто не пользовался. О пятнадцатом нечего даже говорить, потому как следы на столе так быстро не высохли бы. Только тринадцатое июня, и ничего больше!
Заключение патологоанатома словам Михалины Колек не противоречит. Жертва скончалась между двенадцатым и четырнадцатым июня.
А четырнадцатого ни одна живая душа убитого уже не видела.
Роберт изучил место преступления, тело к тому времени уже увезли. Осмотреть его можно в морге, а точнее, в прозекторской млавской больницы. К вскрытию по понятным причинам приступили немедленно.
Таинственный кабинет оказался на удивление большим, хоть в нем и было всего одно окно.
Снаружи — зеркальное, а изнутри все видно, к тому же стекло не только пуленепробиваемое, но ещё и теплозащитное. По мнению Роберта, окно стоило целое состояние.
У самого окна стоял огромный верстак со всевозможными хитрыми приспособлениями — тиски, сверло, микроскоп, какие-то увеличительные стекла с подсветкой, две разные горелки, баночки, ящички и черт знает что еще. Рядом крутящееся кресло на колесиках. На стене за верстаком, напротив входной двери, висело охотничье огнестрельное оружие — две двустволки, в том числе одна с обрезанным стволом, духовое ружье и штуцер на крупного зверя, кроме того, две скрещенные сабли, армейский штык в ножнах и очень старый дуэльный пистолет — несомненно, историческая реликвия.
В стороне от окна и верстака — небольшой письменный стол, а по бокам — множество канцелярских шкафов, доходящих до самого потолка. Вся эта часть помещения была полностью засыпана бумагами, стопками газет и журналов, картонными и пластиковыми папками и какими-то рукописями. В противоположность идеальному порядку на верстаке здесь царила страшная неразбериха, словно кто-то что-то поспешно искал. И наверняка нашел, так как перекопал не все: одна треть шкафов осталась нетронутой.
Еще там находились небольшая металлическая стремянка, обычная деревянная табуретка, в стене недалеко от верстака торчал кран, под ним умывальник. И больше ничего. Ни коврика, ни стула, ни столика, абсолютно ничего — два рабочих места, и все.
— Постой-ка, — перебил инспектор. — Ты опять убежал слишком далеко. Двустволка висела на стене?
— Когда я туда приехал, да, висела на стене.
— Так откуда они взяли, что его пришили из нее?
Роберт посопел, вздохнул и устроился на стуле поудобней.
— Да, вы правы, я, пожалуй, слишком разогнался. Они этого не знали. В первый момент никто этого не знал. Но Вильчинский проблем с мозгами не испытывает, так что, увидев труп, в первую очередь позвонил нам. Трогать в доме он ничего не стал. Над технической бригадой торчал, как палач над осужденными, глаз с рук не спускал, а третий глаз у него, похоже, на затылке, так как за фотографом он тоже следил.
Ждал меня, уже зная, что я приеду один, так как вы.., это...
— «Это, это...» — расстроенно пробормотал Бежан, который за последние три дня пережил немало неприятных минут. Его вызвали в Пыжицы сообщением, что жена после ужасной автомобильной катастрофы находится в больнице. Бежан помчался в проклятые Пыжицы и выяснил, что жена действительно в больнице — но как медсестра, помогает жертвам автокатастрофы, а с ней самой ничего не случилось. Выяснение всего этого заняло немало времени, и в результате Гурский отправился на место преступления один, без компании.
— В общем, Вильчинский предпочел в одиночку не разбираться, — продолжал Гурский. — А уже была ночь, так что мы, каюсь, часика три подремали, до рассвета, днем же удобней, и к полудню все выяснили. Из больницы пришло сообщение о жаканах и времени смерти, а на месте оказалось, что почти все отпечатки пальцев в этом кабинете принадлежат покойному...
— Почти? — с явным подозрением перебил Бежан.
— Почти, — с нажимом повторил Гурский. — Там вообще-то все было чисто, этот тип педантом был жутким, но, правда, ставя на место что-то вымытое и вытертое, своих пальчиков уже не стирал. А вот на этой двустволке — ни единого отпечатка, просто отполирована. Кроме отпечатков убитого и этой Михалины в доме нашли только три сомнительных отпечатка, смазанных.
Может, и они принадлежат хозяину, но в лаборатории говорят, что голову на отсечение не дадут. Отпечатки довольно старые. Что же касается убийцы, то, он, похоже, был в перчатках...
— Стой, опять погнал, — скривился Бежан. — Они говорят, что эти три отпечатка могут принадлежать не убитому?
— Могут, но не обязательно. Говорят, если бы у них были все десять пальцев владельца, возможно, они и подогнали бы, но за одни эти ручаться не станут.
Бежан помолчал.
— Это могло бы значить, что все-таки...
А какая двустволка?
— Укороченная. Обрез.
— Он что — браконьер?
— Что вы. Был членом охотничьего общества, имел разрешение...
— Ас жаканами экспертизу провели?
— Я так тороплюсь, потому что страшно хочется добраться до сути, — с раскаянием ответил Роберт. — Разумеется, провели немедленно, как только определили, что двустволка вытерта. К пяти утра патроны и оружие уже были в лаборатории, и вывод однозначный — стреляли из двустволки. А жаканы, пара коробок с разным калибром, лежали в ящике стола, и отпечатки на коробках — только убитого.
— Значит, сам вынул, сам зарядил и с поклоном вручил убийце, чтобы тот малость пострелял...
— Да, похоже на то. Но подождите, по порядку. Все это время мы искали ключ. Без толку. Все свидетельствует, что гость не был чужаком, напротив, кто-то из хорошо знакомых людей, может даже из близких, убитый его сам и впустил...
— Минуточку. Перчатки.
— В том-то и дело. Искал отпечатки на бумагах. Письменный стол, полки, папки... Там был Мальчик, он страшно старается после того, как прокуратура его ни за что обругала, так он всем назло решил, что больше к нему никто не прицепится. Времени у него было кот наплакал, так как Вильчинский его тут же прогнал, но парочку следов он все же нашел. Перчатки, тонкая кожа. Гладкие. На папках и на письменном столе.
— Значит, убийца что-то искал в макулатуре. Так почему решили, что он принимал близкого человека?
— Они пили кофе в салоне, — напомнил Роберт.
— Ну и что? — удивился Бежан. — И откуда это известно?
— От Михалины Колек. Во-первых, гости к покойному приходили редко. Никаких друзей вообще в доме не бывало. Ну, может, раз в два года. Остальные посетители — их тоже очень мало — приходили по делам: принимал он их официально, в библиотеке, разве что рюмочку предлагал, но никакого кофе, никакого чая, никаких бутербродов — никогда...
Бежан снова перебил его:
— Подожди. Он ведь фотограф, и у него должна быть темная комната и разное там оборудование. И где все это?
— За библиотекой, которая служила и гостиной. Вообще у него в библиотеке и компьютер стоит, и все остальное, а рядом чудо какая фотолаборатория: темная комната, оборудование самого высокого класса. Все вместе, можно сказать, — официальное место работы. Именно там, а не в жилых комнатах...
— Хорошо, это понятно. Так почему все же — близкий человек?
— Так вот, эта Колек настаивает, что он пил кофе и спиртное с каким-то необычным гостем, за столом в салоне, где на столике остались следы от стаканов. А на кухне она нашла чашки и все остальное, по две штуки. Все это она, разумеется, вытерла, убрала, столик этот чертов так не сиял, даже когда новым был, какие уж там следы, но я ей верю. Если Колек все это выдумала, то стала бы закладывать людей по-крупному, а для таких тонкостей она слишком глупа.
Кроме того... Порядок выстрелов определить невозможно, оба были смертельными, и тот, что в глаз, и второй, прямо в загривок... Прошу прощения, жаканы ассоциируются с кабаном.
— И при этом дуло обрезано? — с сомнением произнес Бежан. — И намного?
— Примерно вот настолько, — показал руками Роберт. — У него там вообще были разные вещицы собственной работы или как-то переделанные... Странный тип... Но постойте, это ещё не конец. Тоже сведения от Мальчика. Он говорит, что в этой темной комнате — настоящие сокровища, но какие-то странные — ими не пользуются. Просто напоказ. Или пользуются раз в два года, что само по себе невозможно, ведь он же профессиональный фотограф... Отпечатков пальцев страшно мало, даже снизу на ручках кресла.
Трудно поверить, что он каждый раз, вставая со стула, вытирал под ручками. Я понимаю, это вращающееся кресло, но ведь так не бывает, чтобы, работая на нем, человек ни разу до ручек не дотронулся! А ещё Мальчик уверенно так утверждает, что на столе в кабинете то же самое. Каким бы педантом убитый ни был — пусть он все протирал и натирал, но ведь не до такой же степени?! А, вот ещё что! Из тех трех смазанных отпечатков один — под ручкой кресла. Странно все это как-то...
Оба помолчали: Роберту нужно было перевести дух, а Бежан переваривал информацию.
— Ну ладно, — заговорил он наконец. — А теперь — что с «той сучкой»?
Роберт все прекрасно помнил, а «та сучка» его и самого заинтриговала, так что ему не пришлось даже в блокнот заглядывать.
— Вот именно. Михалину Колек нужно будет поприжать, потому что, как я уже сказал, пару других баб она точно знает, но молчит о них, как надгробный камень, одну только всю дорогу грязью поливает. В глаза бросается, что ненавидит она её, как чуму. С другой стороны, эта самая Иза Брант — вне всякого сомнения, личная знакомая убитого, никакими делами здесь и не пахнет.
— А чем она занимается? Профессия? Где работает?
— Этого Михалина Колек сказать не могла. Я понял, что Иза Брант — то ли журналистка, то ли учительница, то ли работает в какой-то типографии или издательстве, то ли критик литературный. Но главное, она — подлая курва.
Да, и к тому же графиню корчит из себя.
В общем, мерзкая и коварная гадина.
— Пусть гадина, но по указанному адресу её не нашли?
— Нет.
— А бывшая жена? Как ее...
— Ганна Доминик. Живет в Заверче. До неё мы ещё не добрались.
— Ну, за эти два дня ты и так достаточно накопал. А что касается засекреченных деловых партнеров...
— ..то мне кажется, что мы о них знаем даже больше, чем сама Михалина...
— Ну, ну! — предупреждающе прервал его Бежан. — Михалине Колек может быть известно столько, что наши сведения ничто по сравнению с этим. А какова она из себя?
— Внешне?
— Внешне.
— Мечта целого экипажа корабля, который слишком долго болтался в море, — сказал Роберт без тени сомнения. — Ее бы на всех хватило. Мощная баба. Если бы кто-то должен был меня лягнуть, то я предпочел бы лошадь, а не её.
— Понятно. А внутренне?
— Абсолютный примитив. Лишена всяких идей. Верная, как пес. К самостоятельному мышлению не способна, но из таких, хитреньких. Но глупа беспредельно.
— И похоже на то, что постоянна в своих чувствах, — невесело вздохнул Бежан. — Что вовсе не мешает нам как следует её прижать.
Соседей ещё опрашивают, ты распорядился?
— Конечно. Не из-под земли же этот убийца вылез, ему ведь нужно было туда дойти, хотя скорее — доехать...
— Минутку. А Изу Брант-покойник мог принимать в салоне?
— Колек утверждает, что он и в постели её мог принимать.
— Так при чем тут жена из Заверчи? Черт бы побрал эту бабу...
