36. Образование
Из кишок и требухи козы, которую они забрали у возмущенного сельского старосты, парни приготовили «кокореци» и теперь смотрели, как он шипит на углях костра. Аппетит разыгрался, и Гектор решил еще разок повторить пройденное, чтобы с пользой провести время, пока еда будет готова. Некоторые боевики с едва скрываемой скукой зевали. Другие, кого насильно включили в группу, поскольку не могли предложить ничего другого, сидели, обиженно надувшись, и думали о том, как хорошо было бы заткнуть рот этому хаму козьим дерьмом. Ночью двое из них возьмут оружие и уйдут на поиски отряда, который воюет с немцами, а не со своими, греками. Они знали, что их убьют, если поймают, но даже это казалось лучше, чем оставаться. Монархист вывел в пыли: «Эрхетаи» и осторожно прикрыл надпись сосновыми иглами, чтобы ее не увидел Гектор; это была пламенная, но вынужденно тайная надежда. Четверо венизелистов-республиканцев, слушая Гектора, горько размышляли: как же получалось, что во всех отрядах дело заканчивается созданием комитета из трех руководителей-коммунистов, настроенных против Британии – единственной страны, которая хоть как-то старается помочь им с тех пор, как началась война. Когда Гектор говорил что-то, естественно было предполагать, что правда – нечто совершенно противоположное; так узнавались новости – нужно просто слушать Гектора и переворачивать услышанное. Только Мандрас и два других условных руководителя слушали Гектора с полным вниманием, а он прохаживался взад-вперед, зажав под мышкой священную книгу «Что делать?». В отдалении, словно насмехаясь над его лекцией, ухала сова, и ночь становилась холоднее, а северный ветер покачивал ветви сосен. Позади, между двумя ярко мерцавшими звездами, грузно сидела остроконечная вершина горы, наваливаясь, нависая над бескрайним лесом, столь странно и перепутанно населенным героями, куницами, кабанами, разбойниками и ворами.
– Теперь, товарищи, я хочу поговорить с вами, потому что, мне кажется, многие из вас еще не заучили, что без революционной теории не может быть революционного движения и роль авангардного борца может выполняться только партией, вооруженной наиболее передовой теорией. Суть в том, что многие из вас не имеют ясного представления – как следует понимать наш исторический опыт, а это приводит к узкому амелиоризму, экономизму, концессионизму и демократизму. Теперь; верно, что эта разновидность буржуазного социализма, буржуазно-социального реформизма и оппортунист-социализма является сознанием в эмбриональной форме, но она совершенно не способна принять в расчет неизбежный и непримиримый антагонизм между интересами пролетариата и интересами реакционного обскурантизма. Она не способна понять диалектику социального противоречия. Понимаете, интересы пролетариата диаметрально противоположны интересам буржуазии. Это подтверждено не только теорией, но и практикой, и едва ли мне нужно пытаться доказывать то, что настолько очевидно. Мы все время должны отдавать себе отчет в том, что всемирно-историческое значение борьбы требует прямого вмешательства пролетариата в общественную жизнь, а не просто какого-нибудь парламентаристского республиканизма или военного полуабсолютизма. Суть в том, что коммунизм всегда должен находиться впереди всех остальных в предоставлении наиболее революционного освещения любого данного момента и всегда является наиболее непримиримым в борьбе со всяким оправданием отсталости. И я не хочу, чтобы вы думали, что мы сможем разоблачить и отвергнуть ревизионистско-эклектичных историков-идеологов правящих классов, только лишь организуя стачки и объединяясь в союзы, потому что тред-юнионистская политика рабочего класса – это не что иное, как именно мелкобуржуазная политика рабочего класса. Мы идем дальше, гораздо дальше этого.
Абсолютная научная истина – то, в преддверии чего мы находимся, является политическим и экономическим освобождением масс, но нам также хорошо известно, что пролетариат должен быть ведом интеллигенцией, обладающей достаточными познаниями и свободно ориентирующейся в теории; Маркс, Энгельс, Плеханов, Ленин – все они являлись буржуазными интеллигентами, которые пожертвовали собственными интересами, чтобы поднять сознание мирового пролетариата, еще не полностью понимающего природу устройства, которое должно быть поставлено на место. Мы нацелены на стирание всех различий между рабочими и интеллигентами, и поэтому нам необходимы достаточно подготовленные, развитые и опытные лидеры, чтобы направлять спонтанно пробуждающиеся массы, оберегая их от ложных теорий, которые отклоняются от восприятия непременной и неизбежной природы материалистической концепции истории.
Нам нужны лидеры, не подверженные ограниченности, лидеры, которые не идут на поводу у рабочего класса, а помогают ему сформировать верные устремления. С правильными лидерами нет нужды подтягивать рабочих до уровня интеллигентов, потому что от них требуется лишь довериться, поверить в лидеров, которые обеспечат прочную организацию, а та сохранит целостность и полноту научного понимания конкретных превалирующих условий.
Знаю, что некоторые из вас выражали недовольство тем фактом, что мы не выносим решения на демократическое голосование, но вам необходимо понять, что так много реваншистов, рецидивистов, шовинистов, реакционных сил ополчилось на нас, что оставаться засекреченным – жизненно необходимо для нашего руководства. А раз оно вынуждено быть засекреченным, как же оно может быть демократическим? Демократия предполагает открытость, которая была бы самоубийственна. Это очевидно, не так ли? Поэтому давайте больше не возвращаться к этой голосовщине. Это бесполезная и вредная забава.
И еще одно. Любому, у кого есть хоть какие-то мозги, ясно, что руководство – функциональная специализация и поэтому оно неизбежно предполагает централизацию. Поэтому перестаньте стонать, что мы недостаточно воюем с немцами, и хватит ныть, что приходится воевать с ЭДЕС и ЭККА. Центральное руководство точно знает, что делает. Оно видит целостную картину, тогда как мы видим только крохотный ее кусочек, и вот поэтому мы абсолютно не должны болтаться, действуя по собственной инициативе; может быть, существует более крупный замысел, который мы спутаем, если заделаемся оппортунистами. Оппортунизм означает отсутствие определенных и твердых принципов. Среди революционеров должно быть полное, товарищеское и обоюдное доверие; в решающей борьбе мы должны непоколебимо стоять рядом. И если вы собираетесь и дальше выражать недовольство противодействием реакционным фашиствующим так называемым партизанам из ЭДЕС, позвольте мне напомнить вам, что худой мир не лучше доброй ссоры. Они утверждают, что воюют с тем же врагом, что и мы, но ослабляют нас, забирая новобранцев, которые должны были прийти к нам, и прививая им ложное осознание подлинной природы всемирно-исторической борьбы. Наш абсолютный исторический долг – избавиться от них, потому что партия, очищая себя, всегда становится сильнее.
Это означает, что мы должны постоянно сохранять солидарность и железную дисциплину, и вот почему решение руководства о том, что любой уклоняющийся заслуживает смертного приговора, согласуется со строжайшими требованиями справедливости. А поскольку я здесь являюсь представителем этого руководства, всё сводится к единственному требованию – вы должны подчиняться мне, не задавая вопросов. В этот исторический момент нет места для всяких сомневающихся, примкнувших и для ложной гуманности. Мы должны видеть перед собой только одну цель, потому что заниматься чем-то другим означает предать не только Грецию и рабочий класс, но и саму Историю. Есть вопросы?
Мандрас почтительно поднял руку.
– Я не понял всего, товарищ Гектор, но хочу сказать, что ты можешь рассчитывать на меня.
Когда-нибудь он сможет сам прочитать эту книгу Гектора. Он будет держать ее в руках так, словно у нее страницы из чистого золота. Ночью он поцелует обложку и будет спать, подложив книгу под голову, как будто ее непостижимая мудрость сможет просочиться по сосудам в его мозги. Когда-нибудь он станет интеллигентом, и ни доктор, ни Пелагия не смогут ничего сказать против этого. Он представил себя школьным учителем: все называют его «даскале» и жадно прислушиваются к его мнению в кофейне. Он вообразил себя мэром Ликзури.
Мандрас никогда не прочитает эту книгу и избежит разочарования: узнать, что это – невыносимо скучная и невразумительная тирада, направленная против соперничающей коммунистической газеты. Но придет время, когда он поймет каждое сказанное Гектором слово и жадно впитает его отравляющие виденья диктатуры пролетариата, словно они – откровения святого.
А тем вечером один из венизелистов, собравшийся рискнуть жизнью, перебежав к ЭДЕС, подошел к нему, когда стемнело, сочувственно угостил сигаретой и объяснил:
– Послушай, не нужно тебе понимать всю эту неудобоваримую тарабарщину нашего приятеля, потому что она сводится только к одному: ты должен делать только так, как говорит он, иначе он перережет тебе глотку. Вот так это просто.
Этот человек, бывший в гражданской жизни юристом, потрепал его по плечу и, уходя, загадочно проговорил:
– Жаль мне тебя.
– Почему? – вслед ему спросил Мандрас, но ответа не получил.
