Глава 23
Стряхнув с себя ненужные воспоминания, я схватилась за мобильный. Так, сейчас звякну Кате, пусть девочка раздобудет мне телефон и адрес Нины.
Палец начал нажимать на кнопки, но экран не засветился. Надо же, я заблокировала клавиатуру! А ведь обычно забываю произвести это простое действие и получаю потом нагоняй от домашних, которым аппарат, втиснутый в сумочку, начал звонить по собственной инициативе. Ладно, сейчас сниму блок… Но после отмены блокировки ситуация не изменилась. Я потрясла мобильный. Ой, да он разрядился! Вчера забыла телефон у Вадима, не «покормила» верного помощника, и теперь он отказывался служить.
Повертев в руках временно бесполезный сотовый, я, вздыхая, покатила в Ложкино. Ничего не случится, если побеседую с Катей через два часа.
Дома меня поджидала нечаянная радость: в особняке оказалось пусто, встречать мать семейства выползли лишь собаки, да и то не все, Снап и Банди решили не прерывать сладкого сна. На холодильнике белела прикрепленная при помощи магнита записка: «Коньчилис драва для камина, паехал за ими. Иван». Чуть ниже имелась приписка: «Отправилась вместе с Ванькой, а то купит дерьмо. Ира».
Ощущая себя ребенком, про которого на время забыли и родители, и учителя, я налила себе кофе, с наслаждением выпила чашечку арабики, взяла домашний телефон и вновь попыталась соединиться с Катей.
— Абонент временно недоступен, — понеслось из трубки.
Я включила телевизор и плюхнулась около экрана, который демонстрировал некую программу о нашем недавнем прошлом.
«Удивительно, как быстро люди забывают даже то, что происходило несколько лет назад, что уж тут тогда говорить о Древнем Египте или греках времен Троянской войны, боюсь, мы никогда не узнаем, как они на самом деле жили. Археологи, откапывающие всякие предметы искусства и быта, могут здорово ошибаться. Вот недавно в горах нашли великолепно сохранившуюся мумию мужчины, и теперь ученые спорят: кем он был? Охотником? Крестьянином? Зачем полез на перевал? Хотел найти там еду? Но вроде первобытный дядька не был голоден, он хорошо перекусил перед кончиной, — трещал корреспондент, улыбаясь во весь рот. — Прошлое ставит перед нами порой неразрешимые загадки! Действительно, отчего плащ умершего имеет на спине странное отверстие, а?»
Я зарылась в плед, раздумывая над последними словами. И правда, иногда случаются в жизни такие казусы, что даже армия академиков не разберет, в чем дело. Станут ломать головы, делать удивительные предположения и при этом будут попадать пальцем в небо. А на самом деле ситуация проста, словно веник.
Вот мне сейчас припоминается одна история.
Когда я преподавала в заштатном институте французский язык, на нашей кафедре имелось всего три представителя сильного пола. Двое из них были настолько стары и немощны, что практически не показывались на занятиях, а вот третий, Александр Григорьевич Омолов, выделялся редкой любовью к дамскому полу. Нас, преподавательниц, сластолюбец не замечал — мы выпали из возраста Лолит, а он предпочитал иметь дело с незрелыми персиками.
Действовал наш ловелас просто: сначала он намечал себе жертву, потом принимался строить девочке глазки, и если студентка оказывалась не против более близкого контакта с преподавателем, то все происходило очень мило. Но, увы, подобный поворот событий случался редко, поскольку Александр был, мягко говоря, некрасив. Росточком Омолов получился чуть выше нашего мопса Хуча, спортом он не занимался и имел довольно объемистое брюшко, с волосами и зубами у препода тоже случилась беда: первых практически не имелось, а вторых было слишком много (крупные желтые клыки и резцы росли у Омолова тесно, наползали друг на друга). А еще наш донжуан имел потные ладошки и мерзкую привычку щелкать языком по небу, отчего я долгое время пребывала в уверенности: отвратительные зубы Омолова являются плохо сделанным протезом.
Теперь понимаете, почему подавляющее количество первокурсниц шарахалось от Александра, услыхав от него вкрадчивое:
— Душенька, вам следует прийти ко мне на личную консультацию.
Девочки пугались до полусмерти, но что им было делать? Александр Григорьевич вел себя последовательно: душил несчастную избранницу неудами, топил незачетами, и в конце концов бедняга, поняв, что вылетит из института, сдавалась. Как выкручивались студенточки, пытаясь не видеть и не слышать мужика в самый пикантный момент? Может, затыкали уши ватой, а на нос водружали черные очки? Этого я не знаю, но факт остается фактом: никто не поднял скандала, не пошел жаловаться на похотливого препода в деканат, не устроил истерики. Девочки, вздрагивая от брезгливости, покорно ехали к Омолову домой. Александр специально выбирал для утех первокурсниц-провинциалок. Несчастным девушкам предстояло еще пять лет сидеть в аудиториях, и они понимали: откажешь Омолову, устроишь трам-тарарам — и вылетишь из учебного заведения. Александр Григорьевич сумеет выкрутиться, а от революционно настроенной студентки ректор пожелает избавиться, наш начальник страшно боялся скандалов.
В общем, институтский ловелас ощущал свою безнаказанность и распоясался окончательно. В сентябре, придя после летнего отдыха в аудиторию, он приметил прехорошенькую мордашку в первом ряду и открыл сезон охоты. Олеся Колокольникова, так звали очередную «любовь» похотливого мужичонки, сначала пришла в ужас, но потом, поняв, сколько неприятностей ей может причинить Омолов, вроде начала благосклонно относиться к его ухаживаниям. Естественно, по институту тут же поползли слухи, и кое-кто из преподавательниц стал брезгливо поджимать губы при виде стройной фигурки Олеси. Это — присказка, теперь сама история.
Двенадцатого октября я прибежала на работу к восьми. В тот понедельник была моя очередь дежурить по кафедре. Нынешние преподаватели, прискакивающие на лекции за пару секунд до звонка, а то и спустя пять минут после него, не поймут нас, воспитанных комсомолом и парткомом. В советские годы лектору предписывалось прибывать в институт к девяти утра, независимо от того, в котором часу у него начинались семинар или лекция. Рабочий день установлен с девяти до восемнадцати, вот и проводи его на службе: сиди тупо за письменным столом, наливайся чаем, сплетничай с коллегами, домой тебя, маящегося от безделья, никто не отпустит. Впрочем, иногда приходилось прибывать на родную кафедру и в восемь: дежурный преподаватель отпирал двери, открывал окна, проветривал помещение и ставил в ожидании коллег чайник.
Идиотизм! Зачем, спрашивается, выдергивать людей из кровати в несусветную рань? У меня нет ответа на этот вопрос. Традиция была заведена ректором, который считал, что наличие дежурных дисциплинирует. Ну да сейчас речь не о заморочках начальства.
Так вот, двенадцатого октября, проклиная тяжелую долю работающей женщины, я притащилась к восьми утра в институт и обнаружила у двери свою коллегу и однофамилицу Дину Васильеву.
— Ты чего в такую рань пришла? — отчаянно зевая, спросила Динка, вынимая из сумочки ключи.
— На дежурство, — еле-еле ворочая со сна языком, ответила я.
— Сегодня моя очередь.
— В расписании стояло: «Д. Васильева», — мрачно напомнила я.
— Верно, — кивнула товарка, — я и есть Д. Васильева.
Пару секунд мы глядели друг на друга, потом обе рассмеялись.
— Ой, ну и дуры мы! Надо было еще вчера сообразить и договориться.
На меня навалилась тоска. Ведь могла в дождливый день поспать подольше, а вместо этого попала на дежурство.
— Обидно-то как, — загудела Динка, отпирая дверь, — хотела…
Конец фразы застрял у коллеги в горле.
— Мама! — вдруг взвизгнула она, — Дашка, там…
Я машинально глянула туда, куда указывал палец однофамилицы, украшенный симпатичным колечком с янтарем.
У стены, между батареей и доской, маячила странная фигура крестообразной формы.
— Вор! — завизжала Динка.
Непонятное существо издало стон.
— Тише ты! — дернула я Васильеву. — Что в институте красть? Методички, написанные в сорок девятом году? Помятый чайник или тапки завкафедрой? Вы кто, немедленно отвечайте!
Последняя фраза относилась к незнакомцу.
— Помогите, — простонал тот, — умоляю! Только не шумите! Дашенька, Диночка, девочки милые, это я, Александр Григорьевич.
Всплеснув руками, мы бросились к Омолову и через секунду застыли в удивлении. Право слово, смотрелся он более чем странно. Препод, как всегда, был одет в костюм, пиджак оказался застегнут на все пуговицы, хотя обычно мужчины забывают про последнюю. Но не это было самым необычным. Руки лектора торчали в разные стороны, преподаватель выглядел, словно гигантская буква Т, лицо его покрывала синюшная бледность, над верхней губой и на лбу виднелись капли пота.
— Помогите, — повторил Александр, — скорее! Еле-еле утра дождался. Хотел лечь на диван, не получилось. Сел на стул, так спину заломило. Пришлось всю ночь стоять. Так руки онемели! Господи!
На глаза Омолова навернулись слезы.
— У него паралич, — решительно заявила однофамилица, — иначе почему он в такой позе замер?
— Надо вызвать «Скорую», — засуетилась я.
— Нет, нет! — завсхлипывал Омолов. — Просто снимите скорей с меня пиджак и выньте ее.
— Кого? — хором спросили мы с Диной.
Но лектор только зашмурыгал носом. Я придвинулась к нему и живо расстегнула пуговицы, Дина ухватила верхнюю часть костюма, потянула ее и опять взвизгнула.
— Там штанга! С маленькими блинами!
— Где? — вытаращила я глаза.
— В рукавах, — ошарашенно сообщила Дина.
Спустя пару минут мы стянули с Александра Григорьевича пиджак и уложили несчастного на диван.
— Кто запихнул вам в рукава штангу? — налетела на профессора Дина.
— Это просто деревянная палка, на концах которой кругляши, — уточнила я.
— Ой, — отмахнулась Динка, — все равно! Но самому себе ее в пиджак не засунуть. Да и зачем бы?
И тут у Омолова началась истерика, изо рта противного мужика стали вырываться угрозы пополам с жалобами. Поняв, в чем дело, мы с Диной, боясь рассмеяться, начали кусать губы. А было так.
Вчера вечером Олеся Колокольникова наконец-то, отбросив кокетство, недвусмысленно сказала Омолову:
— В девять вечера на кафедре. Только там! В другое место не приду.
Александр обрадовался. В это время в институте никого нет, лишь у входа мирно дремлет боец вневедомственной охраны — трясущийся от старости, полуслепой и стопроцентно глухой дедушка. Это сейчас учебные заведения обзавелись настоящими секьюрити, а в прежние времена мы были наивно беспечны.
Потирая влажные ладошки, Александр Григорьевич притаился в кабинете. Ровно в двадцать один ноль-ноль в комнату вступила Олеся. Омолов решил сразу взять быка за рога и указал на просторный диван, стоящий у окна.
— Удобная штука, не так ли?
— Согласна, — улыбнулась Колокольникова. Препод скинул пиджак и пошел к Олесе. Но не успел он прижать к себе совершенно не сопротивляющуюся девицу, как дверь распахнулась и на кафедре появился мужчина, больше похожий на медведя.
Омолов перепугался. До сих пор он развлекался со студенточками в укромном уголке, но красавица Олеся наотрез отказалась встречаться с лектором в каком-либо другом месте, выбрав для встречи кафедру. Видно, сластолюбцу очень хотелось заполучить девушку, раз он решился устроить свидание на рабочем месте. Но испуг Омолова быстро прошел — он понял, что посетитель не из институтских, и налетел на него с выговором:
— Какого дьявола шляетесь по ночам в чужом учреждении? Сейчас милицию позову!
— Давай, — вполне мирно пробасил мужик, — зови. Только придется объяснить, что сам тут затеял. Пиджак скинул, мою жену в угол зажал…
— Ж-жену? — начал заикаться, холодея, Александр Григорьевич.
— Гражданскую, — спокойно пояснил великан, настоящая гора мышц, — теперь ответ держать за безобразие надо.
— Эй, эй, — забормотал ловелас, — вы что делать собрались? Я не виноват, она сама мне свидание назначила!
Олеся звонко рассмеялась:
— Ох и гнида ты! Леша, начинай.
— Что, — в полном ужасе взвизгнул Омолов, — в партком жаловаться пойдете?
— Сами справимся, — хмыкнул стопудовый Алеша.
Не успел Александр испугаться, как Леша велел Олесе:
— Тащи!
Девушка вышла в коридор и вернулась, неся палку. Алексей схватил пиджак, вдел в рукава деревяшку, навинтил на ее концы кругляши-стопоры, а потом нацепил конструкцию на Александра Григорьевича.
— Ну, прощай, — весело заявил парень.
— Спокойной ночи, — ласково пожелала Олеся. — Мы тебя тут запрем, утром народ на работу явится, освободит.
Радостно хихикая, парочка исчезла за дверью. Омолов остался один в совершенно беспомощном положении: пиджак был застегнут на все пуговицы, руки лишены возможности шевелиться, вытащить их из одежды было невозможно, сломать палку оказалось хилому мужчине не под силу, позвонить по телефону тоже не удалось, лечь не получилось, сидеть было крайне неудобно… Оставалось лишь ждать утра, стоя привалившись к стене.
— Девочки, дорогие, — стонал наш донжуан, — умоляю, никому не рассказывайте!
Мы с Динкой закивали, но уже к вечеру история облетела весь институт. Люди плохо умеют хранить чужие тайны. Я, например, стараюсь не распускать язык, ясно же, что никому не приятны сплетни. Историю с Омоловым я сообщила лишь Оле Егоровой и Нинке Алексеевой, а не бегала, как Динка, по институту, не мела языком на каждом шагу. Впрочем, еще просветила Олю Редькину, Таню Соломатину, Иру Манурину…
Омолов уволился, и его благополучно забыли, но вот история про пиджак и палку, обрастая мифическими подробностями, до сих пор гуляет по Москве. Я слышала ее в нескольких вариантах.
А теперь скажите мне, что подумает археолог, откопав мумию человека, у которого в сюртуке, за спиной, приспособлена ручка от швабры? Какие версии начнет выдвигать ученый? Подумает о принадлежности древнего человека к некоему религиозному течению «палочников»? Задумается о состоянии медицины прошлых лет? Версий возникнет множество, но ни одна из них не будет правдой, потому что истина, с одной стороны, намного проще, с другой — более хитроумна, чем любая фантазия…
