Глава 35

Маруся, Лариса, Юля и Тося остались ухаживать за Розой, а я отправилась к Тамарке. Точнее, к ее мужу Дане, поскольку Тамарку дома застать всегда было очень сложно. Зато Даня был дома всегда.

— Тамарка уже ушла, — недовольно буркнул он, увидев меня.

— Неужели она ночевать приходила? — ядовито поинтересовалась я.

Даня относился к постоянному отсутствию жены болезненно, поэтому рассердился и спросил:

— Ты, как всегда, явилась издеваться?

— Нет, на этот раз пришла узнать о твоей внезапной дружбе с Пупсом.

— Да не было никакой дружбы, — разочаровал меня Даня. — Виктор пришел, принес бутылку.

Глаза мои совершили попытку переместиться на затылок, но я им сделать это не дала.

— Бутылку?! — закричала я. — Даня, ты хочешь сказать, что два здоровых мужика потерялись во времени и пространстве из-за какой-то бутылки?

— Ну две, — вынужденно признался Даня. — Хотя Виктору хватило бы и одной, но в тот день он меня удивил. Хлестал стаканами и не пьянел.

— Ну-ка, ну-ка, — оживилась я. — Здесь, пожалуйста, поподробней. Как это хлестал стаканами? Я не сильна в арифметике, но по опыту знаю: две бутылки — это четыре стакана, ну от силы шесть. От такой дозы не отшибет у человека память. Признавайся, сколько было бутылок? Тамарке не скажу, не бойся.

Даня обреченно махнул рукой:

— Да что я их, считал? Пили и пили. Виктор даже шляпы не снимал. Торопился. И не помню, как он ушел. Очень он был расстроен.

Я насторожилась:

— Чем расстроен?

— А фиг его знает. Так толком и не сказал, на проблемы жаловался, на жену, на жизнь всякую. Я ничего не понял. Ты же знаешь Виктора, он не слишком любит распространяться, а тут разговорился и плел такую чушь, пуржил, не приведи господи.

— А в шляпе-то пил почему?

Даня пожал плечами:

— Уходить собирался. Все толковал: «Я на минутку, я на минутку», а просидели сколько, даже трудно сказать. Он-то трезвый ушел, даже не покачнулся, а я с трудом помню тот момент.

— Какой момент? — удивилась я.

— Ну, когда мы расстались.

— Все ясно, — резюмировала я, — кроме того, как могло такое произойти, чтобы наш Пупс, который никогда ничего не забывает, вдруг забыл свой кейс, да еще с квартальным отчетом?

Даня пожал плечами.

— Вот тут я уже ничего не помню, — признался он. — Да и не я его провожал.

— А кто?

— Домработница, конечно же.

— Зови ее сюда, — приказала я.

Слава богу, домработница все прекрасно помнила, надо было раньше ее позвать. Помнила она все, начиная от того момента, как Пупс в квартиру вошел и до момента его отбытия.

— Он действительно был не слишком пьян? — уточнила я.

— Был в твердой памяти и прекрасно держался на ногах, — заверила меня домработница.

Мы с Даней переглянулись. Еще бы, это совсем не похоже на Пупса, пьянеющего от первой же рюмки.

— Даня, вы точно пили? — теряясь в догадках, спросила я. — Ты ничего не перепутал? Может, Пупс пропускал? Может, он филонил?

— Пили на равных, — засвидетельствовал Даня.

— И был он трезв? — обратилась я уже к домработнице.

— Трезв не трезв, но сильно пьяным не был, — стояла на своем она.

— А как же тогда Пупс забыл свой кейс?

Домработница усмехнулась и спокойненько так сообщила мне то, от чего я просто обалдела.

— Гость ничего и не забывал, — сказала она. — Я, провожая его, вручила ему кейс прямо в руки, а он кейс мне вернул и сказал, мол, пусть пока останется здесь, мол, потом заберет при более подходящем случае.

Даня тупо уставился на меня. Похоже, для него это было открытием.

— При каком еще случае? — спросил он.

— При подходящем, — пояснила я.

— Так Витька что, не забывал, что ли, кейс? — прозрел Даня.

— Выходит, так, — подтвердила я и добавила. — Очень странное поведение.

— Он вообще был очень странный, — оживилась домработница. — Я даже Тамаре Семеновне хотела звонить, чтобы узнать, пускать ли его в дом.

— Да что в нем было странного? — неожиданно рассердился Даня. — Мужик как мужик, обычный вид у него, пришел, две бутылки принес.

Домработница с осуждением посмотрела на Даню и заговорщически мне сообщила:

— Пришел в темных очках, хотя на улице было темно, и не знал, где здесь туалет, хотя утверждал, что в квартире не в первый раз.

Даня даже задохнулся от гнева.

— Да ничего здесь странного нет! — закричал он. — В очках пришел, потому что ячмень был у него и глаз распух, а туалет где — забыл, потому что Тамарка здесь все на европейский лад перестроила. Я сам ничего уже здесь не найду. Скоро с путеводителем по собственной квартире ходить буду Услышав про ячмень, я судорожно начала соображать. Всю память перерыла, но ячменя там не нашла и бросилась звонить Розе.

— Роза, — спросила я, — был у Пупса ячмень?

— Ну-у, может, в детстве и был, — ответила она. — Я не знаю.

— Зачем мне его детство? — рассердилась я. — Вот сейчас, недавно, был ячмень у него?

— А ты как думаешь? — в свою очередь рассердилась Роза. — Что за глупый вопрос? У меня фингалы, это могу подтвердить, а ты Пупса видишь каждый день, вот и скажи: был у него ячмень или нет? Сколько живу с ним, такого не помню. Чирь на заднице был, а ячмень — никогда.

— И я так думала, — согласилась я с Розой.

— Не было у Пупса никакого ячменя, — сказала я Дане, кладя телефонную трубку.

— А зачем же тогда он нацепил темные очки?

— Вот этого не знаю, — ответила я, собираясь идти домой.

Не успела и шагу сделать, как зазвонил телефон.

Домработница рефлекторно кинулась к аппарату, но Даня ее опередил.

— Да, — гордо сказал он, — я поел, — и положил трубку.

— Кто это был? — спросила я.

— Тамара, — невинно сообщил Даня.

— Так почему же ты положил трубку? — возмутилась я. — Почему не дал ее мне?

— Распоряжения не поступало, — пожал плечами Даня. — И ты не собиралась с ней говорить.

— Нам всегда есть о чем поговорить! — рявкнула я, направляясь к телефону.

Однако Тамара опередила меня, позвонив на мобильный.

— Мама, где тебя носит? — с ходу возмутилась она. — Ты невозможная!

— А в чем, собственно, дело? — поинтересовалась я. — Что за переполох?

Тамара и не подумала отвечать на мои вопросы. Она хотела задавать свои.

— Мама, ты где? — спросила она.

— А ты где? — зловредно спросила я.

— Я-то у тебя, — беспричинно торжествуя, ответила Тамара, — а вот ты где?

— А я у тебя, — торжествуя тоже, ответила я.

— Ты невозможная, Мама! Что ты там делаешь?

— Допрашиваю Даню, — честно призналась я.

— На кой фиг он тебе сдался?

— Тома, в твоей квартире прямо сейчас происходят интересные вещи.

— Зачем тебе моя квартира, когда таких вещей полно и в твоей? — рассердилась Тамара. — Мама, беги скорей сюда. Посмотри, что сталось с твоим портретом. , — О, ужас! — испугалась я. — За этими Марусями и сотрясениями я забыла про свой портрет.

Портрет, точнее то, что осталось от него, лежал на полу. Рама раскололась, полотно треснуло в нескольких местах. Это было очень обидно.

Пока я, заламывая от отчаяния руки, предавалась скорби, Тамарка удивлялась.

— Мама, я тебя не узнаю, — возмущалась она. — Ты невозможная, Мама. Как же ты не заставила Евгения снять портрет? Ведь ребенок же ясно тебе сообщил, что папа вешает маму на стену.

— Он так же ясно сказал, — напомнила я, — что вешает маму папа на толстый канат.

— Какая разница, Мама? Будто нельзя подпилить и толстый. Ты должна была сразу же снять картину, как только приехала домой. Не для этого ли ты в панике умчалась вчера от меня?

— Да, и для этого, но ты забыла, у меня была Роза.

С этим Пупсом скоро все мы сойдем с ума. А когда Роза ушла, я поехала к Марусе, а потом к компьютерщице, а потом к Ване…

— Мама, ты невозможная! — рассердилась Тамарка. — Как ты можешь стараться для этой неблагодарной коровы? С ней надо порвать раз и навсегда, как это сделала я, о чем ни секунды не жалею. Как просторна стала моя жизнь! Ты только посмотри на нее: буфетчица, шлюха и алкоголичка! Стыдно таких знакомых иметь, не то что друзей.

Мне стало обидно за Марусю.

— Пьет она не больше тебя, — ответила я. — Что касается сексуальной стороны ее жизни, Маруся за пределы нравственности старается не выходить и вряд ли станет изменять мужу, случись ей хоть раз выйти замуж. А то, что Маруся буфетчица, так это не ее стыд, а стыд ее друзей, которые не захотели бедняжке помочь в трудную минуту. Все устроены самым интеллигентным образом. Почему бы тебе не взять ее в свою компанию?

— Боже упаси! — отшатнулась Тамарка. — Что она умеет делать?

— Ты забыла? Она имеет прекрасное образование, философ, кандидат наук. Будет у тебя философствовать, сидеть для престижа компании.

— Времена не те. Для престижа компании сейчас работать надо, а не философствовать. А ее иждивенческая философия всем известна, и руки у нее загребущие.

— А ты злопамятная, — парировала я. — Не можешь простить Марусе свой парик, в котором ворона свила гнездо. Двадцать лет с тех пор прошло, даже больше, уж пора бы вам помириться. Я-то простила ей шляпу.

Услышав это, Тамарка просто взбесилась.

— Мама, ты невозможная! — завопила она. — Будто дело в парике или в шляпе! Ты прекрасно знаешь, что нет. Будь это не Маруся, а ты, и я простила бы тебе не то чтобы парик, но и…

Тамарка резко осеклась, думаю, из опасения взболтнуть лишнее или переборщить, я же воспользовалась этим и закричала:

— Ты простила бы мне свою шляпу? Трудно поверить в это, особенно сейчас, когда ты даже в критический момент умудрилась подставить под пулю мою.

Прострелили две моих шляпы, а твоей ни одной. Ты не можешь простить Марусе того, что она единственная из всех нас умудрилась тебя перехитрить.

Тамарка внезапно успокоилась, сложила руки на груди, словно для молитвы, и воскликнула:

— Господи, Мама, о чем мы говорим? Ты в курсе, что было покушение на Розу?

— Только что еду от нее, — доложила я.

— Ты же говорила, что едешь от меня, — напомнила Тамарка.

— Да, от тебя, а перед этим была у Розы.

— И что Роза? Как она себя чувствует? Говорят, у нее сотрясение мозга?

— Легкое, — успокоила я Тамарку. — Ее тошнит, она лежит, но довольно бойко разговаривает.

— Роза всегда разговаривает, она и в гробу разговаривать будет.

— Типун тебе на язык, — рассердилась я. — До этого дело не дойдет.

— Ты так думаешь?

— Да, я так думаю.

— Значит, у тебя есть причины, — с каким-то неясным намеком заметила Тамарка.

Я рассердилась:

— Никаких причин у меня нет, кроме внутреннего голоса. Мне вообще кажется, что ни я, ни ты, ни Маруся, ни Тося, ни Юля с Ларисой и уж тем более ни Роза… Короче, никто из нас к этому делу отношения не имеет. Весь этот спектакль со шляпками, стрелами и картинами разыгран для кого-то другого. Мы там всего лишь статисты.

— Это внутренний голос тебе подсказывает? — ехидно поинтересовалась Тамарка.

— Да, он подсказывает мне. И вообще, хватит об этом болтать, лучше скажи: почему ты считаешь, что на Розу было покушение?

— А разве нет? — удивилась Тамарка.

— Но это же не укладывается в версию с Пупсом.

Мы склонялись к мысли, что эти стрелы, картины и пули в шляпках — его рук дело. Так зачем же Пупсу бить по башке свою Розу в темном подъезде? Он что, более комфортабельного места не нашел?

— Нашел бы, если бы захотел, — подтвердила Тамарка.

— Так почему же ты решила, что это покушение?

Лично я Пупса уже не подозреваю.

— Неужели?

— Да, я склоняюсь к совершенно другой версии, но ты-то об этом не знала, так почему ты решила, что это покушение?

— Потому что час назад таким же образом была отправлена в больницу Тося. Ее огрели по голове, — сообщила Тамарка, и мне сделалось дурно.