Глава 16
До Маруси мы добрались на удивление быстро. Евгений, узнав, что Марусе грозит опасность, устроил настоящие гонки.
Более того, Евгений не только подвез меня к дом;
Маруси, но и поднялся в ее квартиру со мной, нервничая невероятно. Вот, оказывается, как она ему дорога.
Кто бы мог подумать. Я даже заревновала.
Впрочем, увидев Марусю в добром здравии, Евгений зло сплюнул и заорал:
— Бляха-муха, вы тут балуетесь, а я на работу опоздал.
И с нервным топотом удалился. Я же ворвалась в Марусину квартиру и, как ищейка, засновала по комнатам.
— Что случилось? — не переставая, кричала я.
Маруся была в страшном волнении и ничего не могла ответить, а только бегала за мной, прижимая руки к сердцу. Таким образом мы забежали в спальню.
Первое, что бросилось мне в глаза: на стене не было картины. Не было ее и на полу.
— Маруся, — поразилась я, — а где же картина?
— Разбилась, — скорбно сообщила Маруся.
— Как разбилась? Ты же ее сняла.
— Я сняла, а кто-то повесил.
Нетрудно представить мое изумление.
— Как это — повесил? — закричала я. — Когда?
— Видимо, когда я прямо вся разговаривала с тобой по телефону. Когда ты позвонила, картина стояла возле кровати. Я ее к стенке поставила.
— А почему ты так кричала?
Маруся выразительно закатила глаза и опять схватилась за сердце.
— А что мне оставалось делать? — рыдающим голосом вопросила она. — Эти пули, эти стрелы! Нервы сдают прямо все. Я вся спокойненько разговариваю с тобой по телефону, и вдруг раздается страшный грохот. Конечно же, я прямо вся испугалась. Я подумала, что это уже пришли меня всю убивать.
И на это были у Маруси причины, ведь кто-то же проник в ее квартиру, не сама же картина застрелилась. Впрочем, будь я картиной, именно так и поступила бы, до того ужасна шляпка, а может, чепчик, не говоря уж о самой Марусе — нет, нельзя ей худеть.
Природа знает, что делает.
— Ты с какого телефона звонила мне? — деловито осведомилась я.
— Старушка, мне звонила ты, — напомнила Маруся. — А я завтракала на кухне.
— Точно, на этот раз звонила я. Раз ты была на кухне, следовательно, пока мы с тобой разговаривали, любой мог зайти в спальню и повесить на стену картину, а заодно и подпилить веревку.
— Не любой, а только тот, у кого есть ключи, — резонно заметила Маруся.
— А у кого могли быть твои ключи?
Маруся задумалась.
— Вообще-то, кроме Вани, я ключей никому не давала, — с огромным сожалением сообщила она.
— Еще дашь, не переживай, какие твои годы, будет и на твоей улице праздник, — приободрила я Марусю. — Кстати, у Вани ты отобрала ключи?
— Он сам их оставил.
— Значит, теперь ключи есть только у тебя, но если вспомнить, как ты с ними обращаешься, то легко можно предположить, что твои ключи могут быть у любого, кто проявит к ним интерес.
И тут я вспомнила про Пупса. Ведь картина упала сразу же после того, как Маруся, напоив Пупса, выпроводила его из квартиры.
— А Пупс мог твой портрет обратно на стену повесить? — спросила я.
— Нет, не мог, — возразила Маруся.
— Почему? Вспомни, как он вошел, куда направился, где ты в это время была, не выпускала ли ты его из поля зрения?
— Нет, портрэт повесить он не мог, — уверенно заявила Маруся и после секундного размышления с большими сомнениями добавила:
— Или мог?..
— Так мог или не мог? — с трудом сдерживая раздражение, спросила я.
Маруся глубоко задумалась и, рубанув рукой воздух, отрезала:
— Мог. Когда Пупс пришел и попросил выпить, я не стала приглашать его на кухню.
— Почему?
— Я же разговаривала с тобой и прямо вся хотела поскорей от него отвязаться, а он в ботинках, пока снимет их, пока развяжет шнурки… В общем, приказала ему ждать, а сама отправилась на кухню, ну, накапать сто граммов.
— И пока ты капала, он все это время был в прихожей? — мгновенно выстраивая гипотезу, спросила я.
— Конечно.
— Следовательно, мог спокойно зайти в спальню и повесить картину?
— Мог, — заверила Маруся, — конечно, мог. Я на кухне была достаточно долго: пока водку нашла, пока бутылку открыла, пока стакан из шкафа достала… Все это время Пупс был в прихожей. Портрэт он повесить мог, но зачем ему это?
Я отмахнулась:
— В последнее время он сам не свой. Всему поверю, что бы про него ни рассказали. Похоже, чудачества становятся нормой его жизни.
— Бедный Пупс, — посочувствовала Маруся. — Неужели ты думаешь, что шляпку прострелил он? Знаешь, у него так дрожали руки… Нет, он бы в портрэт не попал, даже если бы стрелял в упор.
— Дай-ка мне свои ключи, — приказала я, — а сама отправляйся на кухню, возьми телефон и позвони кому-нибудь.
— Кому?
Я рассердилась:
— Господи, что за вопрос, уже не знаешь, кому позвонить? Несчастная, каждый второй в городе твой знакомый. Скоро памятники с тобой сплетничать будут. Позвони Юле или Розе.
Маруся отправилась на кухню, а я вышла из ее квартиры, демонстративно захлопнув за собой дверь.
Выждав несколько минут, я осторожно вставила ключ в замочную скважину, повернула его и осторожно, стараясь не шуметь, приоткрыла дверь.
В уши мне ударил громкий голос Маруси, доносящийся из кухни. Очень выразительно она делилась с кем-то своим горем, расписывая в красках достоинства упавшего портрета и преувеличивая тяжесть утраты.
— Я прямо вся упала со стены, с рамкой и шляпкой.
Рамка раскололась, а шляпка слетела, — ревущим голосом сообщала Маруся.
«Да что она врет-то, бессовестная, — тут же осудила я подругу, — как чепец ее проклятый с картины слететь мог? Он же нарисованный».
Судя по всему, тот же вопрос был задан Марусе, потому что она сразу ответила на него.
— Очень просто, — заверила она, — шляпка слетела вместе с лицом, причем самым натуральным образом.
Подлый художник плохими красками писал мой портрэт. Жаль, его уже нет в живых, прямо вся мошенника убила бы, столько денег с меня, негодяй, содрал, царства ему небесного!
Очень захотелось Марусе возразить, но я подавила в себе это желание и на цыпочках отправилась в спальню. Там я походила вокруг кровати, потом залезла на нее, потом слезла и вышла в прихожую. Маруся болтала без умолку и, похоже, о том, что я нахожусь в квартире, даже не подозревала.
Я уже собралась выйти на лестничную площадку, чтобы потом у Маруси спросить, слышала ли она, как закрывалась дверь и как я по спальне ходила, но этого не понадобилось. Когда я взялась за дверную ручку, в уши мои влетела ужасная фраза. Речь явно шла обо мне.
— Ты же знаешь эту Мархалеву, — с кем-то делилась мыслями бессовестная Маруся. — Мархалева соврет — недорого возьмет. Уж такая она, старушка, с детства.
Я затаилась. Знать, что думает о тебе лучшая подруга, всегда полезно.
Слава богу, не все обо мне такого плохого мнения.
Тот, с кем Маруся делилась, явно ей возражал, на что Маруся, психуя, отвечала.
— Да, — возмущенно гремела она, — конечно, Сонька своему слову хозяйка, потому она, как слов хозяйка, всегда это слово обратно и заберет. Лично я ей не верю и на грош. Кто рассорил меня с Ваней? Она!
Конечно, она! Ты подальше от Мархалевой держись, как друг тебе говорю. Я-то уж держусь подальше. Стараюсь не видеться с ней без нужды. У тебя любовник?
Епэрэсэтэ! Не вздумай говорить ей об этом. У нее такая зависть. Знаешь, как она мне с Ваней завидовала…
Надо было бы послушать еще, но я оказалась слаба.
Посудите сами, слышать про себя такое…
Я, коченея от возмущения и обиды, влетела в кухню, вырвала из рук Маруси телефонную трубку и завопила:
— Ах ты подлая! Вот ты какого мнения обо мне!
Стараешься не видеться со мной без нужды? Только почему-то нужда эта возникает каждый день!
Маруся побледнела, в глазах ее заметалась вина, и, не имея хвоста, она была точь-в-точь как поджавшая хвост собака.
— Старушка, старушка, — залепетала она. — Ты не так все поняла. Это Юлька, это все она. Юлька нападала на тебя, а я защищала.
— Слышала, как ты защищала. Нет, такое нагородить про меня! Я тебя с Ваней развела? Я тебе завидую?
Господи, да сердце мое просто-таки разрывается от жалости к тебе.
Маруся охнула, ахнула и, бия себя в грудь кулаком, сейчас же мне поклялась, что не говорила она никогда такого.
— Это все Юлька, это-асе она, епэрэсэтэ, — твердила Маруся.
И была при этом она так убедительна, что, несмотря на то, что я слышала все своими ушами, сомнения начали подкрадываться к моей душе. А тут уже и слезы накатились на Марусины глаза. Неподдельные исходили из нее страдания, и я сдалась.
— Черт с тобой, — сказала я, — живи уродом. Только знай, всю квартиру можно вынести, когда ты разговариваешь по телефону, а не то что незаметно повесить на стену твой портрет.
— Так это сделал Пупс или не Пуде? — захотела знать Маруся.
— Понятия не имею, — призналась я. — Мог быть Пупс или просто совпадение. Пупс пришел за водкой, ты же добрая у нас.., к мужчинам, а перед этим завернул убийца и повесил твою картину.
— Ага, а потом скинул. А я прямо вся была на кухне.
Если я была на кухне, то у злодея не было никакой надежды, что картина упадет на меня, — заявила Маруся. — Следовательно, это не покушение.
Я, отчаянно ворочая мозгами, уставилась на Марусю.
— А что?
— Розыгрыш. Розыгрыш какой-то. Вот только кому это надо? Если узнаю, прямо вся голову ему отверну. Портрэт-то мой пострадал. Шуточки же у дураков!..
Я вздохнула:
— Буду счастлива, если это шуточки. Но даже если шуточки, все же опасные. Где уверенность, что этот шутник не промахнется когда-нибудь и вместо шляпки не продырявит чью-то голову?
Маруся испуганно всплеснула руками и закричала:
— Старушка, если эта зараза по телефону не передается, это может быть твоя голова! Нет, я прямо вся сейчас упаду! Не вздумай надевать шляпку и беги скорей домой.
— Зачем это? — насторожилась я.
— Снимай свой портрэт, пока он не… Ну, сама понимаешь.
Я похолодела. Учитывая размеры моего портрета и вес его рамы, действительно возможны жертвы.
А в доме ребенок, да и баба Рая не чужой мне человек.
