Глава 20
– Нам нужен О.В.? – не поняла я.
Коробок ткнул пальцем в экран ноутбука:
– Долгое время двадцать восьмого числа каждого месяца Люба встречалась с О.В. Зачем?
– Вероятно, под этими инициалами прячется ее подруга, – предположила я, – они расслаблялись, ну, допустим, посещали вместе баню.
Димон не согласился:
– «Женщина-электричка» в своем расписании предусматривала все. Ну, например, берем шестое сентября и сразу видим, чем занималась Люба. В тот день она после работы сначала поспешила в химчистку, где отдала две тысячи рублей, затем купила Наде на рынке курагу, изюм, чернослив, творог, курицу и приобрела в киоске несколько глянцевых журналов. А вот на семнадцатое августа она запланировала поздравить Олесю Муромцеву, в качестве презента был приобретен за триста пятьдесят целковых набор из геля для душа и крема с ароматом розы. После работы Люба либо посещала магазины, либо сразу мчалась домой. Никаких походов по гостям. Судя по ежедневнику, Доброва не обзавелась подругами, Муромцева – ее коллега по работе. Олеся служит в музее экскурсоводом. Но двадцать восьмого числа Люба бежала на свидание к О.В. Всегда.
– Может, это любовник? – заморгала я.
– С которым общаются один раз в тридцать дней? – усмехнулся Димон. – Нет. Думаю, Любу шантажировали.
– Почему тебе на ум пришла сия идея? – заморгала я.
Коробок потер руки:
– Математика. Доброва тщательно высчитывала расходы, в отличие от огромного числа людей, она, как говорится, по одежке протягивала ножки и не залезала в долги. Бухгалтерию Люба вела безупречно, да и не было у нее большого капитала, поэтому она в конце месяца иногда делала такие пометки. Вот, читай.
Я уткнулась в экран компьютера.
– «Итог апреля. Незапланированный расход на две пары теплых колготок. Итог мая. Ненужный расход на лишний шампунь». Послушай, как так можно жить? Она, похоже, укоряла себя за любую мелочь, которая увеличивала семейный бюджет. Это патологическая жадность? Неужели финансовое положение семьи столь тяжелое?
Димон взял со стола резинку и стянул волосы в хвост.
– Почти весь подкожный запас Добровы истратили в тот год, когда болел Сережа. Потом в больнице очутилась Надя. Прибавь сюда похороны свекрови, кредит, взятый мужем для поправки бизнеса. У Ивана дела идут шатко. А вот теперь самое интересное. У Любови через некоторое время в записях появляется постоянный новый расход, составляющий двести евро. Весьма значимая сумма для женщины, которая считает лишней бутылочку жидкого мыла.
– На что она могла тратить эти деньги? – поразилась я.
Коробок сказал:
– Вот-вот. Указано: на доктора.
– А-а-а, – протянула я, – тайна раскрыта.
– Наоборот, – не согласился хакер, – все траты на лечение детей в отдельном списке. А эти еврики сами по себе, в графе «Разное». И вдруг врач!
– Вероятно, специалиста посещала сама Люба, – предположила я. – Лечила зубы, например.
– Столько времени? У нее клыки как у акулы? В пять рядов? – ехидно уточнил Димон.
– Ну, сеансы у психотерапевта, – уже менее уверенно продолжила я.
– Раз в месяц? Мозгоправы встречаются с клиентом чаще, – протянул Коробок, – нет. Двадцать восьмого числа госпожа Доброва спешила в заранее оговоренное место, которое шифровала в записях, и платила О.В. Двести евро шли шантажисту.
– И она не боялась указывать их в расходах? – удивилась я.
Димон кивнул:
– А кого опасаться? Иван с компом не дружит, он не способен имейл отправить, не умеет включать ноутбук, жену он не проверял. Добров полностью доверяет ей в плане семейного бюджета, у Любы мимо пальцев ни одна копейка не протекала, зачем ему беспокоиться?
– За что она платила? – удивилась я.
Коробок посмотрел на меня:
– Вот это и предстоит выяснить. О.В. не знает о смерти Любы и будет ждать ее сегодня на станции метро.
– Вероятно, Иван обзвонил друзей и сообщил им трагическую весть, – пробормотала я.
Коробков постучал пальцем по мышке.
– Тань, зачем зашифровывать место встречи с приятельницей? Можно просто сказать мужу: «Сегодня я пойду с О.В. в кафе». Нет, поверь, Любовь тайком давала деньги неустановленному человеку.
Я посмотрела на Коробкова:
– Предположим, ты прав. Но какая теперь разница?
– Забыл тебе сказать! – воскликнул Димон. – Знаешь, отчего умерла Люба?
– Вроде она покончила с собой, – ответила я.
– У Фатимы возникли некоторые сомнения, – возразил Коробков. – На первый взгляд ситуация казалась простой. Тело на кровати, рядом на тумбочке записка, она написана от руки. Иван Сергеевич узнал почерк супруги. Тут же в коробочке порошок дихлофозола и бутылка воды. Вроде все логично: нацарапала последнее послание и слопала яд. Но Фатима сразу сказала: «Тут что-то не так. Чем она порошок брала? Где ложка?» Я предположил, что Люба воспользовалась пальцами, но Фатя сразу отбила подачу: «На руках ни малейшего следа яда». Фатя любую мелочь заметит, сама знаешь.
– Инсценировка? – протянула я. – Кто-то очень хотел изобразить суицид? Знаешь, Люба во время нашего разговора обронила фразу, что жить надо даже в том случае, если Надя умрет. Не заметила я у нее никаких суицидальных наклонностей, но ведь я не психиатр. Ну и каковы результаты вскрытия?
– Токсикология, как понимаешь, не готова, – ответил Димон, – но Фатима уверенно назвала причину смерти: прободная язва желудка. Прямо эпидемия в музее! Сначала жена Бутрова, потом Майя Матвиенко, затем Владимир Каминский, следом Люба. И все скончались от «желудочной волчицы».
– Мы же выяснили, что дед Назар выдумал историю про «волчицу», – воскликнула я.
– Нет, Танюша, – поправил Димон, – ты раскопала, что некий человек заплатил старику за исполнение роли прорицателя, и Назар отлично справился с этой задачей. Можно было бы не обратить внимания на его слова, но потом стали умирать люди, и погибали они в дни, которые назвал старик. Сам дед тоже ушел из жизни. Все очень плохо. Некто убивает сотрудников музея, Люба его последняя жертва.
– Галина Бутрова никогда не работала в музее, – промямлила я.
– Но она супруга Алексея Николаевича, – напомнил Димон. – Думаю, надо встретиться с О.В. и попытаться выяснить, с какого боку он или она причастен ко всей этой истории.
Без пяти одиннадцать я спустилась на станцию и медленно пошла по платформе. Вечером в метро народу все же меньше, чем днем, поэтому я сразу увидела около фигуры собаки стройную девичью фигуру в узких джинсах, кожаной курточке и сапожках. Незнакомка стояла спокойно, явно кого-то ожидая.
Меньше всего я предполагала обнаружить на месте свидания вчерашнюю школьницу, поэтому не подошла к ней, а села на скамейку и сделала вид, будто пришла на свидание. Вполне вероятно, что юная особа не имеет отношения к Любе, сейчас на перроне появится мужчина и тоже подойдет к самой счастливой собаке.
Большая стрелка часов скакнула на цифру 12, девица начала оглядываться. Через пять минут она откровенно забеспокоилась, и, поскольку около собаки больше никого не наблюдалось, я рискнула, подошла к девушке и тихо спросила:
– Извините, вы ждете Любу Доброву?
Большие, похожие на черносливины глаза незнакомки чуть сузились.
– Предположим, – хрипло ответила она.
– Любочка не придет, – вздохнула я, – ее срочно вызвали в больницу к дочери.
– Вы кто? – отрывисто поинтересовалась она.
– Таня, – вполголоса ответила я, – Люба очень переживала, что подвела вас, вот, просила передать.
Девушка схватила конверт и заглянула в него:
– Эй, здесь всего сотня!
– Уж извините, – зачастила я, – больше нет. У Добровой сейчас плохо с деньгами. Надя в больнице, Люба вся в долгах.
– Мне насрать, – оборвала меня девушка. – Слушайте и запоминайте. Пусть Люба не надеется на скидку. Она должна давать по двести евро. Иначе знаете что будет?
– Что? – спросила я.
– Она в курсе, – отрубила незнакомка. – Завтра, на этом же месте. В тот же час. Пусть приносит сто евро. Или ей плохо будет.
Я схватила девицу за руку и стала канючить:
– Простите, я не знаю, как вас зовут. Люба вашего имени не назвала.
– И очень хорошо сделала, – не пошла на контакт шантажистка.
– Любаня из последних сил выкручивается, нет у нее сейчас таких средств, – ныла я, по-прежнему держа незнакомку за плечо.
Из тоннеля послышался грохот приближающегося поезда, девушка вывернулась из моих рук. Состав притормозил, двери раскрылись, малочисленные пассажиры высыпали на платформу.
– Завтра, – прошипела девица, – иначе дерьмо попадет в вентилятор.
Я не успела моргнуть, как собеседница вскочила в вагон в тот момент, когда автоматические створки почти сошлись вместе. Поезд улетел в темноту, я осталась на платформе, посмотрела вслед мелькнувшим огонькам, достала телефон и спросила:
– Взял?
– Вижу, – ответил Димон. – Жди в машине.
Я не торопясь двинулась в сторону подземной парковки, где в отсутствие владелицы томился черный внедорожник. Прошли те времена, когда требовалось идти за объектом тенью с поднятым воротником и в кепке, козырек которой прикрывал лицо преследователя. Нынче, в век научно-технического прогресса, можно незаметно поместить на одежду фигуранта крохотный маячок, а потом на экране компьютера спокойно проследить его путь. К сожалению, устройство не может показать, с кем встречается ваш объект, поэтому наружного наблюдения никто пока не отменял. Но нам с Димоном предстоит узнать, где живет девица, – скорее всего, она поспешит в поздний час с деньгами домой.
Где-то через сорок пять минут Коробок позвонил и бойко отрапортовал:
– Сигнал идет из квартиры шесть дома двенадцать по Вербной улице. Там прописана Ольга Геннадьевна Васькина, двадцати лет, парикмахер в салоне «Филиппино». Ранее вместе с ней проживал Геннадий Сергеевич Васькин, трижды судимый за мелкие нарушения. Хулиганство, порча чужого имущества, драка с нанесением телесных повреждений средней тяжести. Всякий раз Геннадий отделывался ерундовым сроком. Два года назад Васькин умер от цирроза печени.
– Ольга Васькина, О.В.! – обрадовалась я. – Уже еду на Вербную.
Беспокоить незнакомого человека ночью неприлично, но я не собиралась демонстрировать хорошие манеры, поэтому сильно нажала на звонок. За дверью, несмотря на поздний час, гремела музыка, Васькина наслаждалась творчеством бессмертного Мика Джаггера. Поскольку Ольга не спешила смотреть, кто пришел в гости, я, не отрывая пальца от кнопки, стала пинать дверь ногой. Звуки рок-н-ролла стихли, Васькина отпирала замки и одновременно орала:
– Задолбали! Нарожали детей, теперь отдохнуть не дают. Не нравится жить с соседями – покупай, блин, личный особняк. Меня от плача твоих спиногрызов тошнит! Че, детям можно днем по моей голове топать и визжать, а я не могу на досуге музыку послушать?
Створка распахнулась, на пороге появилась красная от злости Ольга, она увидела меня, поперхнулась невысказанными словами и попятилась. Я улыбнулась:
– Привет! Надо поговорить!
Поскольку хозяйка продолжала стоять с ошарашенным видом, я бесцеремонно протиснулась в квартиру, закрыла входную дверь и поинтересовалась:
– Олечка, тапки дашь? Не хочется тебе полы пачкать. Правда, я езжу на машине, но, пока от автомобиля до подъезда дотопаешь, туфли становятся грязными.
– Как вы узнали, где я живу? – выпалила Васькина.
– Это несущественно, – мирно ответила я. – Раз я пришла, значит, имею адрес. Давай познакомимся. Впрочем, я знаю твои паспортные данные. Ольга Геннадьевна, двадцать лет, делаешь стрижки-укладки в салоне и после смерти отца живешь одна. Ну, а кто я, легко понять из этого документа.
Ольга уставилась на мое рабочее удостоверение и быстро заморгала.
– Милиция, да? Я ничего не знаю! Никого не трогала! И вообще, вы не имеете права ступать на чужую территорию без санкции прокурора.
– Это тебе папа-уголовник разъяснил? – предположила я. – Хорошо иметь в семье человека, который даст полезный совет. Вот только Геннадий Сергеевич забыл предупредить деточку, что шантаж – уголовно наказуемое деяние. Ты пару лет забираешь у Любы Добровой ежемесячно по двести евро. Двадцать восьмого числа словно зарплату получала. Пора остановиться.
– Не знаю никакую Доброву! – взвизгнула Ольга.
Мне стало смешно.
– А кто на станции «Площадь Революции» требовал у меня сто евро? Ты забыла, что мы встречались? Слушай, нельзя быть такой глупой. На платформе велась оперативная съемка, камера четко запечатлела, как гражданка Васькина забирает у меня конверт, заглядывает в него и возмущается неполной суммой денег. Не помню, какой срок дают шантажисту, но знаю, не маленький.
Оля попятилась в сторону кухни.
– Никогда не поверю, что Любка обратилась в ментовку!
– Правильно, – согласилась я. – Шум поднял ее муж, Иван. Обнаружил ежемесячный перерасход в двести евро и возмутился. Он прижал жену к стенке, Люба призналась: ей не дает жить Ольга Васькина. Собирайся.
– Куда? – испугалась парикмахер.
– В СИЗО, – равнодушно заявила я, – наверное, папенька растолковал тебе тамошние порядки? Можешь прихватить спортивный костюм, тапки, мыло и пару пачек печенья.
– А где Любка? – спросила Васькина.
Я пожала плечами:
– Дома, спит.
– Круто замешано, – заголосила она. – Меня за решетку, а Доброва на свободе останется?
– Ты ее шантажировала, а не она тебя, – напомнила я.
– Это не вымогательство, – всхлипнула Оля.
– Отлично. Я поверила, – хмыкнула я. – Люба просто дарила тебе деньги. Она основала благотворительный фонд «Безвозмездная дань Васькиной».
– Она возвращала долг, – всхлипнула Ольга.
– Да ну? – удивилась я. – Ты оказала Добровой материальную помощь? О какой сумме идет речь?
– Ей мой отец помог, – неохотно призналась Ольга, – а Любка его обманула. Они договорились, Люба ему деньги дала, заставила злое дело совершить. Любка в дерьме, она первая пострадает – если меня спросят, я расскажу правду.
– Правду, только правду, и ничего, кроме правды? – язвительно осведомилась я.
Во время нашей беседы Васькина постепенно приближалась к кухне, и в конце концов мы оказались там. Ольга опустилась на табуретку.
– Доброва гадина. Чужими руками грязную работу выполняла. Если я расскажу все-все, оставите меня дома?
Я насупилась:
– Сложный вопрос. Ответ на него зависит от того, насколько интересные сведения я узнаю.
Оля вдруг повеселела:
– Эксклюзив!
Я села за стол и скомандовала:
– Говори.
