Глава 12

Я разлила на скатерть остатки капучино.

– Надя – дочь профессора?

Люба всхлипнула и кивнула:

– Да.

– Ты уверена? – не утихала я.

– Как и в том, что сейчас на улице дождь, – заявила она, указывая пальцем в окно.

Я медленно оценивала ситуацию.

– Иван Сергеевич ничего не знает? Он не догадался? Извини, но неужели молодой муж, с которым у тебя до свадьбы ничего не было, не спросил: дорогая, я у тебя не первый? Только не говори, что он после брачной ночи ничего не понял!

Люба смутилась:

– Я сделала операцию, сбегала к врачу, который восстанавливает девственность.

– Ясно… – бормотнула я.

Люба вынула из сумки пудреницу и посмотрела в зеркальце.

– У Нади самая обычная внешность, у нас с мужем тоже. Бутров представитель населения средней полосы России. Ни больших носов, ни узкого разреза глаз, ни смоляных кудрей ни у кого из нас нет. Будешь смеяться, но основная часть наших друзей говорит: «Надюха – вылитый Ванька». И она привычки его заполучила – как папу, ее от соленых помидоров за уши не оттащить. Девочка обожает острое, маринованное, муж тоже приходит в восторг от таких закусок. До того дня, когда стала оформлять медкарту для детского сада, я и сама не предполагала, что она дочь Алексея. Но пошли по кабинетам, попали к ортопеду, а та воскликнула:

– Вот намучится бедняжка, когда захочет в юности туфли на каблуках носить.

– У Надюши какая-то болезнь? – забеспокоилась мать.

Доктор подняла левую ножку девочки:

– Смотрите на суставы пальцев. При помощи одного они прикрепляются к стопе, потом идет второй сустав и третья фаланга с ногтем. Чтобы человек мог нормально ходить, нужны все три. Поэтому мы легко встаем на цыпочки и вообще шагаем без проблем. У вашей дочери на третьем пальчике второго сустава нет. Редкий дефект, я за двадцать лет работы с ним не встречалась, вот шестипалости нагляделась.

– Надя калека? – испугалась Люба.

– Бог с вами, конечно нет, – замахала руками врач, – ребенок передвигается нормально. Но ей навряд ли удастся стать балериной, фигуристкой или канатоходкой. Все виды деятельности, где на пальцы ног приходится большая нагрузка, девочке противопоказаны. И с огромной долей вероятности, у нее будут часто болеть ноги от каблуков или узкой обуви. Дефект этот генетический. У кого-то из вашей семьи тоже нет второго сустава.

Любаша посмотрела на Надюшу и сразу все поняла. Алексей Бутров предпочитал носить один вид ботинок – замшевые мокасины. Как-то раз Любочка упрекнула его:

– Алексей, к строгому костюму, черному, с белой рубашкой, требуются кожаные туфли, а не растоптанные тапки.

Бутров смущенно улыбнулся:

– И у меня, и у моей мамы на одном из пальцев левой ноги отсутствует сустав. Вроде ерунда, но в тесной обуви стопу ломит от боли. А мама не может носить шпильки.

Слегка прибитая этим открытием, Люба вернулась домой. Она ничего не рассказала ни Ивану, ни свекрови, ни своей матери. С той поры она стала покупать Надюше туфельки на размер больше: не хотела, чтобы девочка жаловалась на боль. Через пару месяцев Люба, зайдя в гости к Гале, пошла помыть руки, вытащила из расчески, валявшейся на раковине, несколько волосков Алексея Николаевича и отправилась с ними и мазком из Надиного рта в лабораторию. Результат подтвердил ее подозрения – Надежда родная дочь Бутрова.

Люба выкинула результат анализа и постаралась забыть о том, что выяснила. Тогда уже страсть к Алексею Николаевичу угасла, а отношения с мужем из ровных начали перерастать в любовные. У них появился сын Сережа, роман с профессором подернулся дымкой воспоминаний. Галя являлась лучшей подругой Добровой, Бутров помогал бывшей любовнице завоевать авторитет в научном мире. Кому нужна правда? Она разобьет две семьи, сделает несчастным Сережу, нанесет психологическую травму Наде. Любаша предпочла сохранить статус-кво.

Доброва замолчала, схватила со стола вазочку с салфетками, вытряхнула из нее парочку и воскликнула:

– Надеюсь, теперь понятно, почему я отказываюсь сдавать костный мозг?

– Нет, – ответила я.

Люба смахнула салфетки на пол.

– Ваня в качестве донора не подошел, и понятно почему, он не родной отец Нади. А я, вот горе, не гожусь для дочери. С Сережей наш костный мозг совпал идеально, но мальчик все равно умер. А в случае с Надей я бесполезна. Да, как правило, мать самый подходящий донор для своего ребенка, но в нашем случае такое правило не сработало. Помнишь, ты говорила про рождение нового малыша? Что его донорство может спасти Надю?

Я молча кивнула, Люба нагнулась, собрала с пола салфетки, сложила их аккуратной стопкой на краю стола и посмотрела на меня:

– Поняла?

Я снова кивнула. Конечно, бесполезно рожать от Ивана, надо заводить младенца от Алексея Николаевича.

Доброва опустила голову на сложенные руки.

– Я попалась, как мышь в западню. Выхода нет.

– Если судьба захлопнула дверь, ищи открытую форточку, – сурово сказала я. – Немедленно отправляйся к Бутрову.

– Зачем? – тоскливым голосом произнесла Люба.

– Ты дура? – вскипела я. – Он может стать идеальным донором для Нади.

– Нет, – мрачно сказала Люба. – Алексей Николаевич не подходит!

– Он ходил в лабораторию? – налетела я на Любу. – Не нервничай, мы все уладим, поговорим с врачами, они скажут Ивану, что костный мозг изъят у матери. Ты ляжешь в клинику на глазах у мужа, Бутрова доставят в больницу тайком. Всю организацию я возьму на себя. Ну? Почему ты не рада? Скорей звони профессору.

Доброва вытащила из сумки блистер, выщелкнула из фольги таблетку, проглотила ее и прошептала:

– У Алексея Николаевича онкология. Сейчас он проходит химиотерапию. О каком костном мозге может идти речь? Единственная надежда, что дочке подыщут постороннего донора, но пока его нет. Может, ее состояние улучшится после курса нового лекарства и Надюша выживет? Один Господь знает, что произойдет. Остается только молиться.

Я уставилась на собеседницу.

– Ты уже сдавала анализ. Правильно?

– Да, – прошептала Люба, – тайком, в частной лаборатории.

Я уцепилась за последнюю надежду:

– Там не могли ошибиться?

Доброва криво усмехнулась:

– Нет.

– И ты не хочешь рассказывать Ивану правду, – протянула я, – поэтому не спешишь в больницу!

Люба облокотилась о стол:

– Правду? Какую? Что молодая девушка, неопытная глупышка, влюбилась в профессора, родила от него ребенка и думала, что ученый – ее вечный Ромео? Бутров только мой друг. Иногда гляну на него и поежусь: неужели я могла страстно обнимать его в постели? Чужой, некрасивый, старый! А Ваня! Он лучше всех! Зачем выкапывать скелеты? Надя зовет Ивана папой, она для мужа – родная кровиночка. Будь у Бутрова малейшая возможность сдать костный мозг, я, может, решилась бы… Но в ситуации, когда он сам умирает, это крайне жестоко. Ты сможешь прийти к нему и сказать: «Алексей! Надя твоя дочь, ты имеешь ребенка, о котором мечтал всю свою жизнь, но девочка умрет, потому что ей не могут найти донора. Твой костный мозг после воздействия лучевой терапии и химии бесполезен». Ну, произнесешь это, глядя в глаза умирающему?

Мне стало не по себе.

– То-то, – резюмировала Люба, – и я не могу потерять Ваню.

Я сказала:

– Ты избрала странный путь привязать к себе мужа. Он поражен твоим поведением. Пойди на анализ, ничего страшного не случится, врачи признают, что в редких случаях оба родителя не годятся для изъятия трансплантата. Зато Иван перестанет мучить себя вопросом, почему ты не желаешь помочь дочке!

Доброва потерла виски.

– Ты не понимаешь! Когда заболел Сережа, мы с Ваней перечитали гору литературы, постоянно общались с родичами других больных детей, превратились почти в специалистов по лейкозу. Иван и сейчас роется в научных публикациях. Он мне показал стенограмму конгресса американских онкологов. Ученые доказали: если в семье есть дети, рожденные с минимальным промежутком, и один из них, заболев лейкозом, получил от родителя костный мозг, то этот отец или мать являются идеальными донорами и для второго малыша. Если, конечно, другой ребенок абсолютно родной по крови первому. Сережа родился очень скоро после сестры. Ваня обо всем догадается.

Доброва прикрыла глаза рукой.

– Я отчаянно пытаюсь спасти семью. Сказала Ване: «Мне было так плохо после первой сдачи костного мозга, что я теряю сознание при одной мысли о повторной процедуре. Давай, пока Наде прокалывают новое лекарство, не будем спешить». Я пыталась выиграть время.

– Позиция страуса, – прокомментировала я, – а если фармакология окажется бессильна?

– Предпочитаю подождать, – еле слышно ответила Люба. – Пусть уж лучше Ваня считает меня психически нестабильной, чем изменницей. В первом случае он обо мне заботиться будет, а во втором уйдет навсегда. Мать, которая отказывается попытаться спасти дочь, – умалишенная. Меня положат в больницу, я вылечусь и выйду. Останется Надюша в живых – буду благодарить бога и воспитывать девочку. Нет – мы с Ваней не сделаем третьей попытки, не судьба нам, значит, иметь детей. Но я не желаю вторую часть жизни провести в одиночестве, мне нужен мой муж.

Я оторопела. Однако! Люба уже составила план, в котором учла момент смерти Нади. Рациональная дамочка!

– Я выкручусь, – складно излагала свою жизненную позицию Доброва. – Горе рано или поздно уляжется, боль всегда отступает.

Я внезапно сообразила: Люба считает, что Надюша не жилец. Мать не надеется на новое лекарство и отлично понимает: болезнь быстро убивает ее дочь, донора не успеют найти. Но, если озвучить правду про отца девочки, Иван уйдет от нее.

Словно подслушав мои мысли, Люба наклонилась и, почти приблизив свое лицо к моему, прошептала:

– Я наделала много ошибок. Бог меня наказал, отнял Сережу и готов забрать Надю. Но я не сдамся. Наперекор всему стану счастливой. Мы с Ваней пойдем по жизни до конца вместе. Я люблю мужа. А после своей смерти непременно встречу детей в раю, и у нас начнется вечная жизнь. Возвращайся к Ивану и объясни ему, что я от переживаний лишилась рассудка, меня надо положить в больницу и лечить у психиатра. Хорошо? Дурная кровь заразна! Ну никак нельзя ее ребенку передавать!

Я, совершенно обалдевшая от слов Добровой, особенно от последней фразы, кивнула. Люба обняла меня, неожиданно поцеловала в щеку и нараспев произнесла:

– От тебя зависит мое счастье!

Сделав последнее заявление, она встала и убежала из кафе.

Я впала в ступор. Из задумчивости меня вывел визгливый голос официантки:

– Оплачивать будете или еще закажете?

Я вынула кошелек. Добровой не пришло в голову поучаствовать в оплате. Ерунда, конечно, но это не с самой лучшей стороны характеризует Любу. Почему мадам Доброва решила, что после кончины непременно попадет в рай? По моему мнению, ее с букетом из колючей проволоки встретят в аду черти.

Сев в машину, я позвонила Димону и рассказала о беседе.

– Ну и баба! – разозлился хакер. – А у Бутрова точно онкология?

– Она так сказала, – ответила я.

– Что-то ее заявления не вызывают доверия, – протянул Димон. – Вот жаба!

– Ты о чем? – насторожилась я.

– Шарюсь по базам в поисках тех, кто находится на онкологическом лечении, и вижу, что не вся инфа есть в электронном виде, – разочарованно пояснил Димон, – крупные центры обзавелись компьютерами, а в мелких по старинке ручкой по бумаге шкрябают. Пока о Бутрове ничего нет.

– Только не говори, что мне придется к нему ехать, – испугалась я. – Что прикажешь у профессора спросить? Вам и правда предстоит скоро умереть?

– Не дрейфь, – успокоил Димон. – Иного выхода нет.

– Я обещала Любе не выдавать ее тайну, – захныкала я. – И у нас совещание с Иваном в офисе.

– И правда! Совсем забыл, – воскликнул хакер. – Шевели колесами, у Приходько пунктик на почве опозданий. Он меня сегодня весьма загадочно спросил: «Тане понравился будильник?»

– А ты что ответил? – засмеялась я, выруливая на шумный проспект.

– Соврал, как сивый мерин! – отрапортовал Коробок. – Мол, Татьяна кричала от восторга, прыгала по квартире, прижимая к обнаженной груди пластмассовую кошку, танцевала ламбаду!

– К обнаженной груди? – повторила я.

– Ну, типа, ты от счастья одеться позабыла и голяком по хате носилась, – серьезно ответил Димон.

– Ты идиот? – разозлилась я. – Мне никогда не придет в голову так буйствовать из-за часов.

– Шутка, – заржал хакер.

Я вставила мобильный в держатель. Коробок хороший человек, верный товарищ, а как специалисту ему нету равных не только в России. Попросите Димона найти любую информацию – и через сутки получите желаемое. Впрочем, двадцать четыре часа Коробку понадобится на розыск формулы ракетного топлива или кодов доступа к ядерному чемоданчику, который за американским президентом носит специально обученный офицер. Почему я заговорила о заокеанском руководителе государства? Так ведь речь идет о сутках! Российские секреты Димон разведает намного быстрее. Но у него есть мерзкая манера подшучивать надо мной.