31
Просмотровый зал в здании «Бэдер кемикл» был совсем небольшим: всего пять рядов кресел с откидывающимися сиденьями, разделенных узким проходом.
Долархайд опоздал к началу просмотра. Он стоял в конце зала, скрестив руки на груди, глядя, как на экране появляются серые или цветные карточки и кубы. Меняя условия освещения, их снимали на разные типы инфракрасной пленки.
Присутствие Долархайда выводило из себя Дэндриджа, молодого человека, который руководил просмотром. На работе Долархайд был само олицетворение власти. Он считался классным специалистом, был представителем головной компании и к тому же слыл педантом.
В течение последних месяцев Дэндридж подчеркнуто не обращался к нему за помощью, проявляя этим мелочное соперничество, продолжающееся с тех пор, как «Гейтуэй» прибрала к рукам «Бэдер кемикл».
— Рив, дай нам условия проявления образца… восемь, — попросил Дэндридж.
Рив Макклейн сидела в конце ряда с папкой на коленях. Проведя в полумраке пальцами по строчкам, она четким голосом в тонкостях описала процедуру обработки: химикаты, температура растворов, время проявления, условия хранения пленки до и после съемки.
Работа с инфракрасной пленкой требует полной темноты. Всю лабораторную обработку она проводила сама, различая образцы с помощью тактильных кодов, и тут же в темноте записывала все данные. Было понятно, почему ею так дорожили на «Бэдере».
Просмотр завершился после окончания рабочего дня.
Рив осталась на своем месте, когда остальные потянулись к выходу. Долархайд осторожно заговорил с ней. Пока в зале еще находились люди, он держался от нее на расстоянии. Он не хотел, чтобы она почувствовала, что на нее смотрят окружающие.
— Я думала, что вы уже не придете, — сказала Рив.
— У нас там поломка была. Поэтому и задержался.
В зале горел свет. Он стоял над ней и видел, как блестит чистая кожа в проборе ее волос.
— Успели посмотреть образец «десять тысяч С»?
— Успел.
— Они сказали, что образец удачный. Работать с ним гораздо проще, чем с пленками серии тысяча двести. Подойдет для зоопарка?
— Подойдет.
У Рив с собой были сумочка и легкий плащ. Он посторонился, когда она пошла по проходу, водя перед собой палочкой. Было видно, что помощь ей не требуется. Он и не предлагал.
Из-за двери появилась голова Дэндриджа.
— Рив, дорогая, тут Марше надо бежать. Одна справишься?
Щеки у Рив пошли пятнами.
— Я прекрасно справлюсь, Дэнни. Спасибо тебе большое.
— Я бы тебя подбросил, дорогая, но я уже опаздываю. Кстати, мистер Долархайд, если вас, конечно, не затруднит, вы бы не могли…
— Дэнни, меня подвезут домой.
Она сдержала гнев. Тончайшие оттенки мимики были ей недоступны, поэтому она сохраняла спокойное выражение лица. Но заставить себя не краснеть она не могла.
Наблюдая за происходящим холодными желтыми глазами, Долархайд прекрасно понимал ее состояние: неловкое сочувствие Дэндриджа было для нее как плевок в лицо.
— Я подвезу вас, — предложил он с некоторым опозданием.
— Не надо, но все равно спасибо.
Она ждала, что он это скажет, и была готова принять его предложение. Ей не хотелось навязываться. Этот Дэндридж, дубина неловкая, вечно лезет куда не надо. Да она лучше на автобусе поедет! Деньги на билет у нее найдутся, как ехать, она знает — сама может прекрасно добраться.
Она пошла в женский туалет и просидела там, пока здание не опустело. На улицу ее выпустил сторож.
Рив шла вдоль разделительного бордюра автомобильной стоянки, направляясь к автобусной остановке. На ее плечи был наброшен плащ. Она обходила попадающиеся навстречу лужи, ощущая передающееся через палочку легкое сопротивление воды.
Долархайд наблюдал за ней, сидя в микроавтобусе. Охватившие его чувства вызывали у него беспокойство. Днем они были опасны.
Вдруг лобовые стекла встречных машин, лужи, высоко протянутые стальные провода сверкнули в лучах заходящего солнца, как закрывающиеся ножницы.
Ее белая палочка успокаивала его. Она поглощала сверкание ножниц, отгоняя их прочь. Одна мысль о безвредности Рив приносила ему облегчение.
Он завел мотор.
Рив услышала шум приближающейся сзади машины. Оказавшись сбоку от нее, машина остановилась.
— Спасибо, что предложили подвезти, — кивнула она, улыбаясь, и продолжила путь, постукивая тростью.
— Садитесь в машину.
— Спасибо, но я всегда езжу на автобусе.
— Дэндридж — дурак. Садитесь в машину. — Что еще говорят в таких случаях? — Сделайте мне одолжение.
Она остановилась и услышала, как он вышел из машины. Обычно люди, желая ей помочь, но, не зная, как подступиться, берут ее за плечо. Слепому не нравится, когда его равновесие нарушают, хватая за руку. Ему это так же неприятно, как зрячему — стоять на пляшущих под ногами качелях. Как и любой человек, слепой не любит, когда его толкают.
Он не прикоснулся к ней, и она сказала:
— Дайте я сама возьму вас за руку.
У нее была богатая коллекция ощущений от чужих рук, но на этот раз ее пальцы почувствовали нечто неожиданное. Его рука была тверда, как дубовые перила.
Она не могла знать, чего ему стоило позволить ей до себя дотронуться.
Чувствовалось, что кабина просторная и высокая. Рив судила но отзвукам — иным, чем в обычной легковой машине. Она сидела, утопая в мягком высоком кресле, уцепившись руками за края сиденья, пока Долархайд застегивал на ней ремень безопасности.
Ремень, косо опускающийся от плеча, прижал ей левую грудь. Она передвинула его так, чтобы освободить ее.
Они почти не разговаривали во время поездки. Пользуясь остановками на красный свет, Долархайд рассматривал девушку.
Рив жила на тихой улице рядом с Университетом Вашингтона, в левой половине коттеджа на две семьи.
— Заходите, мы с вами что-нибудь выпьем.
Можно было пересчитать по пальцам, сколько раз Долархайда за всю его жизнь приглашали в гости. За последние десять лет он бывал в четырех домах: своем собственном, ненадолго заходил однажды к Эйлин, был у Лидсов и Джейкоби. Чужие дома были для него экзотикой.
Она почувствовала, как качнуло машину, когда он вышел. Открылась дверь с ее стороны. Кабина была расположена высоко, и, ступая на землю, Рив столкнулась с Долархайдом. Ощущение было такое, будто она налетела на дерево. На самом деле он был значительно крупнее и крепче, чем можно было судить по его голосу и походке. Крепкий мужчина с легкой походкой… Когда-то в Денвере она познакомилась с профессиональным футболистом из команды «Бронкос», который вызвался финансировать благотворительный фильм и пригласил сниматься слепых детей.
Переступив наконец порог своего дома и поставив палочку в угол, Рив сразу почувствовала себя раскованной. Она стала ходить совершенно свободно, включила музыку и повесила на вешалку плащ.
Долархайд даже усомнился, действительно ли она слепая. Пребывание в чужом доме взволновало его.
— Будете джин с тоником?
— Просто тоник.
— А может, налить вам сок?
— Тоник.
— Вообще спиртного не пьете?
— Нет.
— Пойдемте на кухню. — Она открыла холодильник. — Будете… — она быстро пробежала рукой по находящимся внутри продуктам, — ореховый пирог «Каро»? Вкус потрясающий.
— Отлично.
Она достала пирог и взялась руками за края упаковки так, что средние пальцы находились в положении стрелок часов, показывающих 9 часов 15 минут. Соединив большие пальцы, она опустила их прямо в самый центр пирога и пометила место, воткнув туда зубочистку.
Долархайд пытался продолжить беседу, чтобы она не чувствовала, что он ее разглядывает.
— Давно работаете на «Бэдере»?
Ни одного звука «с» в предложении.
— Три месяца. А вы не знали?
— Мне многого не говорят.
Она улыбнулась:
— Вы, наверное, наступили кому-то на мозоль, когда проектировали лабораторию. Кстати, лаборанты вас всегда добрым словом вспоминают. Водопровод работает отлично, очень удобно, что розеток много. Нужно двести двадцать вольт? Пожалуйста!
Она положила средний палец левой руки на зубочистку, большой — на край упаковки и вырезала ему ломтик пирога, проведя ножом вдоль указательного пальца.
Он смотрел, как она управляется со сверкающим ножом. Странное чувство: он может открыто смотреть на женщину, стоя прямо перед ней, столько, сколько хочет. Часто ли, находясь в компании, можно смотреть на того, на кого хочешь?
Она налила себе джин, добавила чуть-чуть тоника, и они перешли в гостиную. Она провела рукой по абажуру торшера, не почувствовала тепла и включила лампу.
Долархайд быстро разделался с пирогом и теперь, не зная, что ему делать, сидел на краю дивана. Его волосы блестели под светом торшера, а могучие руки лежали сложенными на коленях.
Она откинулась на спинку кресла, вытянув ноги на кушетке.
— Когда в зоопарке собираются снимать фильм?
— Наверное, на следующей неделе.
Он с удовлетворением вспомнил, что не упустил из виду позвонить в зоопарк и предложить им инфракрасную пленку. Дэндридж мог проверить.
— Зоопарк тут отличный. Я ходила туда с сестрой и племянницей, когда они приезжали помочь мне с переездом. Там есть вольер, где можно трогать животных. Так вот, я там ламу обняла. Мех у нее — просто прелесть, но вот запашок, о боже… Я, пока не переоделась, думала, что эта лама так и ходит за мной.
Это называется «беседовать». Надо или сказать что-нибудь в ответ, или уйти.
— Как вы попали в «Бэдер»?
— Я работала в Институте Рейкера, это в Денвере. Как-то изучала объявления и почти случайно наткнулась на их предложение. В общем, так все и вышло… Чтобы получить военный заказ, им пришлось подогнать свою кадровую политику под федеральные требования. Они взяли по категории женщин шесть единиц, по неграм — две, по мексиканцам — две, по азиатам — одну, по инвалидам — две, включая одного параплегика и меня — слепую. Но поскольку каждый из нас подпадал по крайней мере под две категории, они ухитрились получить тринадцать единиц, предоставив восемь рабочих мест.
— Вы как работник для них находка.
— Остальные работают не хуже. В «Бэдере» так просто держать не будут.
— А до этого?
Он даже немного вспотел. Поддерживать беседу было тяжело. А вот смотреть на нее было приятно. Ноги у нее красивые. Она порезала щиколотку, когда брила их. Он представил, как держит в руках ее обмякшие ноги.
— После окончания школы я лет десять обучала недавно ослепших в Институте Рейкера. Здесь моя первая работа снаружи.
— Снаружи чего?
— Снаружи мира слепых. В институте у нас был свой, отдельный, мир. Ну, я имею в виду, что мы обучали слепых людей жить в мире зрячих, а сами жили вне его. Мы постоянно варились в собственном соку. Я хотела вырваться из него ненадолго, поболтаться. Вообще-то я собиралась стать сурдопсихологом, работать с глухими детьми, я думаю, что скоро этим и займусь.
Рив допила джин.
— Знаете, у меня есть шарики из крабов. Очень вкусные. Надо их было достать до того, как стали есть пирог. Будете?
— Угу.
— Вы умеете готовить?
— Угу.
На ее лбу обозначилась крохотная морщинка. Она направилась на кухню.
— Как насчет кофе? — крикнула она оттуда.
— Не-а.
Рив заговорила о ценах на продукты, но ответа не получила. Вернувшись в комнату, она села на кушетку, поставив локти на колени.
— Давайте обсудим одну вещь и больше не будем к этому возвращаться, ладно?
Молчание.
— Что-то вы все молчите. С тех пор как я говорила о речевой терапии, вы и рта не раскрыли, — заметила она. Голос у нее был добрый, но твердый, без всякого налета сочувствия. — Я вас прекрасно понимаю, потому что вы говорите очень хорошо и потому что я умею слушать. Люди обычно слушают невнимательно. С ними говоришь, а они все время переспрашивают: «Что-что?» Ну ладно, не хотите разговаривать, не надо. Но я надеюсь, что вы заговорите. Вы ведь умеете хорошо говорить, и мне интересно вас слушать.
— Хм, я рад, — тихо сказал Долархайд.
Ясное дело, то, что она сейчас сказала, очень для нее важно. Может, она приглашала его вступить в «Клуб дважды неполноценных» вместе с ней и китайцем-параплегиком. Интересно, а какой у него второй изъян?
То, что она сказала в следующий момент, его поразило.
— Можно потрогать ваше лицо? Я хочу знать, улыбаетесь вы или хмуритесь. — И добавила с горечью: — Я хочу знать, мне говорить или заткнуться.
Рив подняла руку, ожидая ответа.
«Интересно, каково ей будет, если откусить ей пальцы?» — задумался Долархайд. Даже своими повседневными челюстями он мог легко перекусить их, как спички. Если упереться каблуками в пол, откинуться спиной на кушетку, сомкнуть обе руки на ее запястьях, ей ни за что не вырваться. Хрум! Хрум! Хрум! Хрум! А большой палец можно оставить. Пироги размечать.
Он взял ее за кисть между большим и указательным пальцами и повернул изящную, но погрубевшую руку к свету. Кожа была покрыта мелкими шрамами, несколькими свежими царапинами и ссадинами. Блестящий шрам на тыльной стороне ладони был, скорее всего, следом от ожога.
«Слишком близко к дому. Слишком рано, еще не наступило его Пришествие. Больше нельзя будет на нее смотреть».
Раз она задала ему такой невероятный вопрос, значит, она ничего такого про него не знает. Она не слышала сплетен про его лицо.
— Поверьте на слово, я улыбаюсь, — сказал он.
Звуки «с» получились неплохо. Губы у него действительно были растянуты в улыбке, обнажая его красивые повседневные зубы.
Он подержал ее кисть, а затем отпустил. Рука опустилась ей на бедро, и кисть чуть сжалась, причем пальцы скользнули по ткани, подобно нехотя отведенному взгляду.
— Кофе, наверное, готов, — проговорила она.
— Мне пора.
Нужно идти. Скорее домой, там можно снять сковавшее его напряжение.
Она кивнула.
— Если я вас обидела… я не хотела.
— Нет, не обидели.
Она осталась на кушетке, затем услышала, как за Долархайдом щелкнул замок.
Рив налила себе еще джина с тоником. Затем она поставила пластинку Сеговии и свернулась калачиком на кушетке. После Долархайда на подушке осталась теплая вмятина. Другие следы его пребывания витали в воздухе: запахи обувного крема, нового кожаного ремня, хорошего лосьона после бритья.
До чего же он закрытый человек. На работе его имя упоминали всего несколько раз. Однажды Дэндридж, болтая с одним из своих дружков, назвал его «сукин сын».
Возможность побыть одной была величайшей ценностью для нее. Когда она, будучи ребенком, потеряла зрение и только училась жить по новым законам, ее никогда не оставляли одну.
А теперь, только находясь дома, она была уверена, что на нее никто не смотрит. Поэтому атмосфера одиночества, окружающая Долархайда, ей нравилась. Она не чувствовала ни капли сочувствия с его стороны, и это было хорошо.
Джин тоже был хорош.
Ей вдруг показалось, что музыка Сеговии звучит монотонно, и она поставила пластинку, более подходящую к ее настроению.
Три тяжких месяца в новом городе. Надвигается зима. До бордюров, заваленных снегом, палочкой не дотянуться! Рив Макклейн, длинноногая и отчаянная. Да пропади она пропадом, эта жалость к себе! Она себя жалеть не станет! Она знала, что где-то внутри у нее пульсирует злость, свойственная всем калекам, и раз уж от нее нельзя избавиться, нужно обратить ее в свою пользу, подпитывая ею стремление к независимости и решимость выжать из каждого дня жизни все, что только можно.
Она была по-своему сильным человеком и знала, что вера в изначальную справедливость в лучшем случае лишь огонек в ночи. Старайся не старайся — все равно закончишь свой путь так же, как и все остальные, на больничной койке с трубочкой в носу, задаваясь одним вопросом: «Как, и это все?»
Она знала, что никогда не увидит света, но ведь в жизни оставались и другие радости. Ей нравилось помогать своим студентам, и удовольствие от этого странным образом усиливалось уверенностью в том, что она не будет вознаграждена, но не будет и наказана.
Находя друзей, Рив не забывала о существовании такой породы людей, которые подчиняют себе других, а потом паразитируют на их зависимости. Она знавала таких — их тянет к слепым. Это враги.
Знавала… Ей было известно, что она весьма привлекательна. Видит бог, сколько мужчин, взяв ее за руку под предлогом помощи, пытались коснуться ее груди.
Она любила заниматься сексом, но много лет назад усвоила элементарную истину, касающуюся мужчин: большинство из них охватывает ужас при одной только мысли об оковах супружества.
В ее случае их страх еще более усиливался.
Ей не нравилось, когда мужчина вползал к ней в постель, как пугливо крадущийся вор…
Сегодня она шла ужинать с Ральфом Мэнди. Он имел обыкновение как-то особо противно скулить о том, что он, дескать, настолько боится жизни, что не способен на любовь. Ральф намеренно старался напоминать ей об этом почаще, вызывая в ней бешенство. Да, с Ральфом ей бывало весело, но она не хотела владеть им.
Она не хотела видеть Ральфа. Ей не хотелось поддерживать беседу, слышать, что посетители ресторана умолкают, глазея на то, как она управляется с ножом и вилкой.
Вот бы иметь рядом настоящего мужчину, храброго и независимого, — такой сам знает, оставаться ему или хлопнуть дверью. Те же качества он будет уважать и в ней и не станет ее опекать.
Фрэнсис Долархайд. Застенчивый мужчина с фигурой профессионального футболиста, не переносящий пустой болтовни.
Она никогда не видела и не касалась пальцем его заячьей губы, и у нее не возникало зрительных ассоциаций с дефектом его речи. Она подумала, не считает ли Долархайд, что она его прекрасно понимает только потому, что якобы «слепые слышат намного лучше нас». Это было распространенное заблуждение. Наверное, надо было ему объяснить, что это неправда, что слепые просто более внимательны к тому, что слышат.
Как много мифов окружает жизнь слепых. Ей было интересно, не считает ли Долархайд, как и все остальные, что у слепых душа «чище», чем у зрячих, что увечье якобы наделяет их какой-то особой святостью. Она даже засмеялась. Это тоже было неправдой.
