ГЛАВА 22
Часы показывали всего лишь два часа дня, когда я вошла домой. По дороге купила вкусный торт «Медовик». Следовало отпраздновать окончание трудного дела. Завтра получу бумаги, а послезавтра Катя, радостно плача, станет обнимать домашних. Все-таки я молодец, нашла документы, размотала клубок до конца. Правда, не знаю, кто убил Костю, но, во-первых, я не нанималась на самом деле в уголовный розыск, а во-вторых, кажется, актера пристрелил кровожадный банкир Марат Рифалин. Причем выполнил это, как и обещал, – выстрелил в породистое лицо, а затем отрубил кисти рук. Я вспомнила окровавленные обрубки и вздрогнула. Конечно, Рифалин, иначе откуда Слава и Акулина могли знать такие ужасные подробности!
Тихо открыв замок, я вошла в прихожую и услышала сочные шлепки и злобные крики:
– Дрянь!
Подойдя на цыпочках к кухне, я увидела, как Виктория, красная от злобы, лупит кухонным полотенцем лежащую перед ней Аду. Мопсиха изо всех сил вжималась в пол, пытаясь спрятать голову, но удары сыпались со всех сторон. У холодильника в голос рыдала Муля, а Рейчел слабо подвывала из-под стола. Кошки, как правило, жившие на кухне в ожидании чего-нибудь вкусненького, испарились, хомяки запрятались в домик, даже жаба Гертруда затаилась в аквариуме.
– А ну прекрати немедленно! – заорала я, выхватывая у Виктории из рук кусок льна. – Не смей бить мою собаку, что она тебе сделала?
Гостья сверкнула разъяренными глазами:
– Собака должна знать свое место!
Я подхватила с пола трясущееся жирненькое тельце. У мопсов от природы несчастное выражение на очаровательных мордочках, но на этот раз из глаз Ады текли самые настоящие слезы. За всю ее недолгую жизнь мопсиху никогда не били, и сейчас она просто не понимала, что за ужас творится вокруг. Прижав ее к себе, я рявкнула:
– Собака живет в этом доме, это ты должна знать свое место, что она сделала?
– Безобразие! – вскипела Вика. – Прихожу из магазина, а она спит в моей кровати, прямо на подушке!
– Убирай белье, а не оставляй разобранным диван.
– Но он тяжелый! Не могу я одна сложить!
Я хмыкнула:
– Хочешь сказать, что в твоем возрасте уже не под силу справиться со складным диваном?
Виктория осеклась.
– Спала на твоей простыне, и все? И за это ты избивала беззащитное существо.
– Смотри, – завопила Виктория, показывая мне разодранные колготки, – смотри, во что эта дрянь превратила чулки! Между прочим, я получаю только пенсию и не могу позволить себе лишние!
Я окинула внимательным взглядом ее красивый дорогой твидовый костюм, отметила золотой браслет, серьги, вдохнула запах французских духов и процедила сквозь зубы:
– Не надо расшвыривать вещи.
– Кто ты такая, чтобы делать мне замечания? – пошла в атаку Виктория. – Сама тут в гостях!
Я подхватила рыдающую от ужаса Мулю и, слыша, как два крохотных собачьих сердечка стучат в унисон возле моей груди, четко произнесла:
– Ошибаешься, бабуля. Это мой родной дом, я тут навсегда.
Виктория посинела от злобы и, не говоря ни слова, прошагала из кухни в прихожую, потом хлопнула входная дверь.
Я посмотрела на притихших собак и оповестила:
– Так, девочки, мы должны вознаградить себя за страдания. Вообще-то я купила данный продукт для Кирки с Сережкой, но он явно достанется вам.
Из сумки появилась упаковка отвратительно дорогого датского паштета из натуральной печени. Полукилограммовая коробочка стоит семьдесят рублей, разврат, да и только. В мгновение ока я разделила содержимое упаковки на три неравные части. Самую большую отдала стаффордширихе, две поменьше – мопсихам, на сладкое они получили по шоколадной, строго запрещенной всей кинологической литературой конфете. Говорят, сладкое наносит ущерб собачьему здоровью, но сегодня я врачевала душевные раны, и «Белочка» пришлась как нельзя кстати.
Очевидно, злость придает силы, потому что в оставшееся до прихода детей время я сделала обед, убрала квартиру, испекла эклеры и даже погладила Сережкины рубашки, Юлины блузки и пару Кирюшкиных брюк недавно купленным утюгом.
Ночью, когда дом наконец затих, я лежала в кровати, окруженная собаками, и думала, как пойдет моя жизнь после возвращения Кати. Скорее всего ничего не изменится. Она целыми днями занята на работе, значит, домашнее хозяйство достанется мне, что ж, вполне нормальная роль!
В этот момент Ада подползла к моему лицу и принялась с жаром облизывать щеки, лоб, подбородок. Ее толстенький хвостик работал как пропеллер, а из грудки вырывались нежные ворчащие звуки. Я обхватила ее правой рукой, повернулась набок и прижалась к мопсихе. Не сойти мне с этого места, если Ада не пришла сейчас сказать по-собачьи «спасибо».
Когда-то давным-давно, в прошлой жизни, я тоже не ходила открывать дверь сама, это делала Наташа. Вера Мартынова, очевидно, не утруждала себя лишними хлопотами, и меня впустила в квартиру худенькая женщина лет сорока пяти.
– Хозяйка в гостиной, – сообщила она и провела «майора» в большую, обставленную антикварной мебелью комнату.
Там, между шкафчиком времен Павла I и элегантной горкой скорее всего Николаевской эпохи, сидела роскошная дама. Такую красоту встретишь только на страницах журналов, и, честно говоря, я считала, что подобный оттенок кожи, такие сочные губы и такие фиолетовые глаза – всего лишь результат труда профессиональных гримеров и стилистов. Но на женщине, мирно пьющей кофе, не было ни грамма косметики. Более того, день сегодня неожиданно выдался солнечный, яркий свет бил прямо в глаза Вере, безжалостно освещая лицо. Но даже при таком освещении у красавицы невозможно было найти изъяны. Волосы, роскошные кудри натуральной блондинки, небрежной волной раскинулись по плечам, а когда хозяйка встала мне навстречу, стало понятно, что ее талию можно запросто обхватить двумя пальцами. Четыре замужества и длительная любовная связь с Костей не оставили на Вере Мартыновой никаких следов. Огромные глаза смотрели слегка наивно, пухлые губы сложились в улыбку, и, протянув мне нежную мягкую руку с безупречным маникюром, хозяйка произнесла сексуальным меццо:
– Какая страшная история, бедный Котя, за что его убили?
Я села в кресло, взяла предложенную чашечку кофе и отчеканила:
– Пока не могу сообщить ничего утешительного. Ведутся оперативно-розыскные мероприятия.
Вера резко встала, халат распахнулся, и я увидела длинные, стройные, безупречные по форме и без всякого признака целлюлита ноги.
– Скорей всего здесь замешана женщина.
Я вздернула брови:
– Говорят, что вы.
– Я?! – изумилась Вера. – Да мы были знакомы полжизни. Не скрою, нас связывали особые взаимоотношения, всегда считала Котю своим первым мужем, брак мы не оформляли, но ведь не в штампе дело. И зачем мне его убивать?
Я спокойно допила кофе. Может, и впрямь пойти работать в милицию? Очень уж хорошо получалось у меня вести допросы.
– Речь идет не прямо о вас, кое-кто из общих знакомых утверждает, будто Марат Рифалин грозился уничтожить Константина, причем именно таким жестоким образом, как это произошло на самом деле.
Вера рассмеялась грудным смехом и, вытащив длинную коричневую папиросу, спросила:
– Будете?
Не знаю почему, я кивнула и взяла тоненькую палочку.
– Марат, – пожала плечами Вера, – хотите, угадаю, кто вам сказал подобную глупость?
Я сосредоточенно глотала ароматный дым, чувствуя, как в желудке делается горячо.
– Акулина Евгеньева, – усмехнулась Вера. – Ведь правда? Знаете, какая у нее кличка – Акула. И дело даже не в имени, а в характере, если вцепится в кого – ни за что не отпустит, а Маратик с крючка слетел, вот и злобится теперь… Хотите, всю правду про нее сообщу из желания помочь органам?
Вздохнув, я кивнула. На самом деле я совершенно не интересуюсь никакими сведениями про Евгеньеву, но не может майор, занимающийся поисками убийцы, отказаться от информации!
– Мы учились в одном классе, – начала Вера, – Котя, Мишка Рогов и я. В те годы я была такая страшненькая, угловатая девица, выше всех, и страшно стеснялась своего роста.
Ни Котька, ни Мишка не считали меня за девчонку, мы дружили как три товарища. У Коти крутилась любовь с соседкой по квартире и тоже нашей одноклассницей Любкой Казанцевой. Потом мы разбежались по разным институтам. Костик – в театральный, Мишка – в медицинский, я – в МИФИ.
– Куда?!
– В МИФИ, – спокойно повторила Мартынова, – я всегда тяготела к математике, закончила школу с золотой медалью и поступила на теоретический факультет.
Ну и ну! Вот тебе и глупенькая красавица.
– Но мы все равно дружили, – продолжала Вера, – хотя встречались реже, чем раньше.
В двадцать лет Вера похорошела необычайно. Миша Рогов не заметил превращения бывшей одноклассницы в красавицу, а Костик неожиданно влюбился. Так начался странный, не похожий ни на что роман. Примерно полгода они дико обожали друг друга, не расставались ни на минуту, потом вдруг наступило охлаждение. Котик завел другую, Вера выскочила замуж. Три года спустя они снова кинулись в объятия друг друга… Можно сказать, что все четыре брака Мартыновой распались из-за Коти.
– Просто наваждение, – грустно улыбалась Вера, – вроде все похоронено, костер погас, становимся добрыми друзьями. У него – баба, да не одна, а штуки три сразу, у меня – отличный муж, с деньгами и положением. Вдруг… раз, что-то щелкает, и мы вновь в одной кровати. Месяц-другой пройдет, и все заканчивается. У него – женщины, я опять замуж.
Но периодически просыпавшаяся страсть не мешала Вере и Косте быть друзьями. Затем Мишка Рогов познакомил их со своей женой Акулиной.
– Ту просто перекашивало при виде меня, – смеялась хозяйка, – белела от злобы. Да и понятно. Единственное, чего Акулина хотела, – так это денег.
Она и за Рогова выскочила в надежде на баснословные гонорары психиатра, но просчиталась. Увалень Мишка совершенно не тревожился по поводу заработка и по большей части не брал у родственников конверты, Акулине приходилось работать медсестрой и тихо исходить завистью, глядя на шубы, драгоценности и наряды Веры. Да еще, словно назло, каждый следующий муж Мартыновой оказывался богаче предыдущего.
– Она роман с Котиком завела только лишь для того, чтобы мне хвост прищемить, – смеялась Вера, – вот глупая. Я ее предупредила: «Аля, Костя больше года ни с кем не живет, Миша – надежный супруг, а Котя, словно мячик, намазанный маслом, норовит из рук выскочить. Не делай глупостей, лучше синица в руках». Ну и что? Вышло по-моему!
Привыкший помогать всем бывшим любовницам, Котя предложил Акулине хороший приработок: посидеть возле своей больной матери. Аля, оставшись одна, крайне нуждалась в деньгах и предложение приняла. Через неделю к Анне Федоровне с продуктами приехал Слава.
– Он безумно похож на Костика, наш уголовничек, – щебетала Вера, – ну одно лицо, бывает же такое. Вот Акулина и решила, что настал ее час, и начала атаку на Славку. А тот на Котю только лицом походит, внутри совсем другой, женщин побаивается, все с проститутками общался… Такого охмурить как воды попить, вот Акулина и преуспела. До этого у жадной Али постоянно случались неудачи.
Бог знает, где Аля познакомилась с Маратом Рифалиным, но она принялась обхаживать банкира, притащила того в ресторан, где Котя шумно справлял день рождения. Наверное, хотела похвастаться своей принадлежностью к артистическим кругам, да просчиталась. Марат увидал Веру и пропал, Мартынова, в то время свободная и только что завершившая очередной виток любви с Катуковым, благосклонно глянула на владельца многомиллионных капиталов, и Аля осталась за бортом.
– Понимаете теперь, почему она злобится, – прищурив яркие глаза, поинтересовалась Вера.
Я вздохнула:
– Видите ли, они упомянули, что Марат в их присутствии кричал, будто выстрелит Константину в лицо…
– Ну и что?
– Как – что? Именно так его убрали, откуда они узнали?
– Между прочим, – отчеканила Вера, – я сама узнала из газеты «Московский комсомолец», а там черным по белому стояло – убит выстрелом в лицо. Марат – дагестанец, правда, всю жизнь прожил в Москве, но кровь восточная, горячая, чуть что – топает ногами и визжит: «Убью, зарежу, повешу, на фарш разделаю и котлеты пожарю…» А через десять минут кольцо с брильянтами тащит – прости, дорогая!
– Вот только Славе и Акулине он пообещал отрубить Константину руки, чтобы чужих жен не обнимал, так и вышло, а об этом «Московский комсомолец» не писал, – тихо сказала я.
Вера нервно заходила по комнате.
– Поймите, Марат никак не мог убить Котю.
– Почему?
– Три недели тому назад мы решили с ним начать жизнь сначала и уехали на Барбадос. Я вернулась только вчера и не успела войти, как позвонила Аля. Кстати, когда я сказала ей, что выхожу замуж за Марата, она стала весьма кисло выражать восторг. Рифалина просто не было в Москве, и я подтвержу на суде его алиби.
– Дорогая, – проникновенно сказала я, – богатые люди нанимают для черной работы киллера, и факт отсутствия Рифалина непосредственно на месте преступления ни о чем не говорит…
– Он не убивал Костю, – твердо сказала Вера.
– Отчего такая уверенность?
– Марат обожает меня и знает, как я отношусь к Катукову. Конечно, Рифалин не испытывает к Константину никакой симпатии. Но он понимает: если я, не дай бог, узнаю о его причастности к смерти Коти, нашим взаимоотношениям конец. А больше всего на свете Марат боится потерять меня, поверьте, это так. Представляете меру его любви, если этот восточный по крови и менталитету мужчина готов жениться на мне, зная, что я ему изменяла?
Повисло молчание. Вера села в кресло, элегантно скрестила безупречные ноги и добавила:
– Не верю, что Марат говорил подобное Славе и Але.
– Почему?
– Он неглуп, отличный финансист с гибким трезвым умом, слегка вспыльчив, но не дурак. Такой не станет кричать налево и направо о своих планах. Скорей всего вы правы, он нанял бы киллера и уж ни за что бы не разоткровенничался со Славой и Акулиной. Они знакомы, встречаются на различных тусовках, но тесной дружбы нет. С чего ему откровенничать?
– Но откуда они знают об отрубленных руках?
– А вот это, дорогой майор, – ехидно пропела Вера, – вам и надлежит выяснить. Сдается, милый братик-уголовничек и его сладкая женушка обладают чересчур полной информацией об убийстве. А слишком хорошо осведомлены, как правило, непосредственные участники! Поройтесь в семье Катукова-младшего, найдете огромную кучу дерьма.
– Вы обещали отдать бумаги…
– У меня их нет! Но я знаю, где Котя хранил секреты. Подоконник на кухне…
– Смотрела, в ножках стола тоже…
– А в зеркале?
– Где?
Вера довольно засмеялась:
– Когда он начал оборудовать тайники, их придумала я. Обожаю детективы, вот и порылась у классиков. Подоконник подымался у Ниро Вульфа, ножки стола отвинчивал Эркюль Пуаро, а зеркало служило Эллери Куину.
– В ванной, – пробормотала я, – на шкафчике с лекарствами и всякой ерундой. Следует нажать, и оно повернется, а там ниша…
– А, – засмеялась Вера, – тоже почитываете на досуге, именно там. Хотите, поедем?
Я кивнула. Мартынова была все же уникальной женщиной, потому что собралась за пять минут. Просто натянула брюки, черный пуловер, куртку, и мы спустились в подземный гараж. Водила она уверенно, аккуратно, и я расслабилась, покачиваясь на кожаных подушках. Вот заработаю денег и куплю нам с детьми такой же «Мерседес», а то Сережкин «Форд» потерял глушитель, а у Катиных «Жигулей» руль ходит, как штурвал у истребителя, не только поворачивается, а еще и двигается вверх-вниз, как она умудряется в таких условиях управлять машиной – уму непостижимо.
Открыв дверь квартиры своими ключами, Вера прошла в ванную, я, затаив дыхание, за ней. Зеркало послушно повернулось. И в нише показалась папочка. Дрожащими руками я схватила ее.
Да, это они, листочки синего цвета и конверт.
– Господи, – донесся голос Веры из комнаты, – что тут произошло?
– Искали эту папочку, – пояснила я, испытывая к Мартыновой настоящую благодарность.
На улице, когда Вера щелкнула брелком сигнализации, я решила предостеречь ее:
– Не пускайте сейчас в дом посторонних, бандиты грабят и убивают женщин – любовниц Константина.
– Никогда сама не открываю дверь, тем более незнакомым, – высокомерно заметила Мартынова, – а замки невозможно взломать.
Она не предложила довезти меня до метро и, включив скорость, унеслась прочь. Несколько капель грязи из-под колес попали на куртку, но я была счастлива. Господи, завтра отдам папочку, и Катя окажется дома.