ГЛАВА 12
Хорошо еще, что Константин жил в безобразно большом доме без лифтера. Будь здание поменьше или сиди в подъезде бдительная бабулька, меня бы уже давным-давно арестовали. А так я вновь вошла в квартиру, вытащила книжечку, потом, подумав, забрала и золотые часы. Ну не ходить же сюда постоянно!
Вбегая в «Жар-птицу», я внезапно подумала: а как я узнаю нужную женщину? В большом зале, заставленном простенькими пластиковыми столами и дурацкими изогнутыми стульями, оказалось полно посетителей. Люди с аппетитом жевали пироги, булочки и пиццы.
Поозиравшись минуты две, я увидела, как дама, сидящая в самом углу, помахала рукой. Подойдя к столику, я спросила:
– Вы Галина Антоновна?
Дама кивнула. Выглядела она безупречно: элегантная шубка, умеренный макияж, изумительный парфюм, дорогая кожаная сумка… Впрочем, лицо напряженное, нервное, и было понятно, что под слоем тональной пудры спрятана бледность.
– Давайте, – потребовала Филимонова командным тоном богатой женщины.
Я выложила на стол потрепанный блокнотик. Собеседница моментально схватила его, сунула во внутренний карман шубки и расслабилась.
– Давайте помянем Костю, золотой человек погиб!
Я оглянулась к стойке – там не было ничего даже похожего на бутылки.
– Принеси два пустых стаканчика! – командным тоном велела дама.
По дурацкой привычке повиноваться приказам я было поднялась, но тут же села назад и отрезала:
– Сама сбегаешь!
Галина Антоновна вскинула брови, она явно не привыкла, что ей перечат, но молча пошла к кассе. Потом из дамской сумочки появилась элегантная фляжка. Мне дама плеснула на донышко, себе налила целый стаканчик и тут же опрокинула емкость. Глаза ее маслено заблестели, а из груди вырвался довольный выдох.
«Э, милая, – подумала я, – да ты самая настоящая алкоголичка».
– Золотой человек погиб, – повторила Филимонова, быстро наливая себе следующую порцию, – все умел…
– Да-да, – подтвердила я, – вам он здорово помог.
– И не говорите! – всплеснула руками дама.
Алкоголь оказал на нее моментальное действие. Щеки раскраснелись, из лица ушло напряжение, тревожная складка у губ расправилась, и Галина Антоновна из высокомерной светской дамы превратилась в болтливую простушку, одетую в несуразно дорогую шубу.
– Мой сынишка Володька – балбес, – радостно сообщила Филимонова, – свет не видывал таких идиотов! Ну посудите сами. Сдал экзамены за первый курс и напился, словно свинья. Праздновали они с приятелями удачно сброшенную сессию…
Бутылок, как обычно бывает в таких случаях, не хватило. Володю послали в ларек. Плохо соображавший парень полез в закрытую палатку, сломал дверь, да и лег там спать, не успев ничего взять. Через час его и обнаружил вернувшийся продавец. Завязалась драка. Студент, все детство занимавшийся в секции карате и имевший всевозможные пояса и даны, здорово накостылял по шее возмущенному торговцу, досталось и приехавшему патрулю.
– Всех убью, – кричал Володька, размахивая невесть откуда взявшейся палкой. – Порешу любого!..
Кое-как его скрутили. В отделении милиционеры подсчитали потери и возмутились до глубины души – одному патрульному разбушевавшийся студент сломал нос, другому выбил зуб, третьему поставил изумительной красоты синяк под глазом…
Цеховая солидарность – страшная сила. Когда Галине Антоновне позвонили из отделения, сынулю уже препроводили в СИЗО, известное в народе под именем «Бутырская тюрьма». Вменялись ему страшные вещи – грабеж и нападение на сотрудников правоохранительных органов, в сумме все тянуло лет на десять с конфискацией!
Филимонова бросилась улаживать дело. Мальчишка-продавец, получивший неплохой «гонорар», пожалел студента и был готов забрать заявление. Милиционеры, умасленные суммой «на лекарства», сменили гнев на милость… Но из СИЗО Володя мог выйти только по постановлению суда, а заседание назначили аж на 13 декабря. Судья, к которому Галина Антоновна попала на прием, только развела руками:
– Дело вашего сына и выеденного яйца не стоит, но закон есть закон, ждите зимы.
– Но сейчас только май! – в ужасе воскликнула мать. – Что же ему, из-за глупости почти восемь месяцев в камере находиться.
– В другой раз умнее будет, – отрезала служительница Фемиды, – заседания расписаны, места нет!
В отчаянье Галина Антоновна кинулась по знакомым – искать пути подхода к каменному судейскому сердцу. И тут, на ее счастье, Юрий присоветовал Константина.
Катуков молча выслушал историю и дал телефон адвоката, Зверевой Тамары Леонидовны. Галина Антоновна понеслась к даме. Та спокойно произнесла:
– Четыре тысячи долларов – и в конце мая получите свое сокровище.
Так и вышло. Двадцатого мая состоялся процесс. Суровая судья недрогнувшим голосом зачитала приговор – год с отбытием в колонии общего режима. Галина Антоновна чуть не упала в обморок, но потом услышала, что Вовочка тут же попадает под амнистию и отпускается прямо в зале суда.
– Господи, – воскликнула Галина Антоновна, успевшая к тому времени полностью опустошить фляжку, – всю оставшуюся жизнь за Костю молиться буду!
– Скажите, – поинтересовалась я, – а вас Костя ни о чем не просил?
Филимонова улыбнулась:
– Просил, и очень часто.
– О чем?
– Я работаю гинекологом в больнице, – разоткровенничалась пьянчужка, – вот и посылал ко мне пациентов. Один раз девочку двенадцати лет, в другой – даму без документов. Впрочем, мои услуги хорошо оплачивались, а что имел Константин за посредничество, меня мало волнует.
– Документы никакие не передавал?
– Мне? Нет! Кстати, вот…
И дама протянула триста долларов. Наверное, у Кости такса такая была за спрятанные вещи.
Недрогнувшей рукой я взяла приятно хрустящие бумажки. В конце концов, моя работа тоже должна быть оплачена.
По дороге домой я разменяла одну купюру и получила ворох сторублевых банкнот. Так здорово было ощущать их в кошельке! Раньше деньги не вызывали у меня особых эмоций, они просто всегда были. Зарплата малоизвестной арфистки не слишком велика, когда-то я получала сто – сто двадцать рублей в месяц, а потом вообще перестала зарабатывать, сев на шею Михаилу. Сегодня же в кармане лежала огромная сумма, полученная исключительно в результате собственной находчивости, и я решила устроить праздник.
Для начала выбрала самую большую коробку мозаики, из полутора тысяч кусочков, потом прихватила чипсы, несколько новых книжек, крабовые палочки и бутылку пепси.
В мясном ряду огромный, слегка полноватый мужик вопил:
– А ну, кому мясо, свининка парная, налетай, дешево отдаю, прям бесплатно…
Я подошла к прилавку и осведомилась:
– Чего так орешь?
– Да бес с ним, – отозвалась тщедушная женщина, сидевшая рядом, – как разговеется, так и визжит, ровно кабан недорезанный. Мы уже привыкли, а покупатель пугается, никто около него поэтому и торговать не хочет! Вы возьмите у меня, правда, дешево отдам, билет на поезд в кармане, по пятьдесят рублей, идет?
Цена – просто даром, даже на оптушке за перемороженную грудинку хотят шестьдесят пять. Но что можно сделать с окороком? В голову пришла гениальная мысль.
– Скажите, как быстро и вкусно приготовить свинину? Вот вы, например, куда ее деваете?
Продавщица не удивилась и ответила:
– Беру лопатку или почечную часть и пеку.
– Как?
– Просто в духовке.
– Куплю самый большой кусок, – пообещала я, – только расскажите подробней, совершенно не умею готовить, а за мясо в первый раз берусь.
Торговка улыбнулась:
– Слушай. Моешь свининку, потом делаешь в ней ножом дырочки и засовываешь туда дольки чеснока, солишь, перчишь…
– Сколько?
– Да щепотку-другую. Потом заворачиваешь все в фольгу, аккуратненько, чтоб дырок не было, лучше в два слоя, – и на противень. Часа через полтора-два пальчики оближешь.
– И все?
– Все.
– Давайте этот, – ткнула я пальцем в изумительно красивый, прямо картинный шматок.
Баба вздохнула:
– Хочешь совет?
– Ну?
– Этот не бери.
– Почему, такой симпатичный?
– Здесь рынок, – пробормотала торгашка, разворачивая мясо и показывая хитро спрятанные жилы, – не обманешь, не продашь! Мясо завсегда вели со всех сторон показать. А самый мягкий вот тот.
И она ткнула железной вилкой в малопривлекательный, на мой взгляд, ломоть. Решив поверить, я приобрела предлагаемое и понеслась по рынку дальше.
В квартиру влетела, полная энтузиазма. В кармане много денег, в сумке – продуктов, а в голове – рецепт свинины.
Спустя два часа собаки прочно сели у духовки, изредка шумно вздыхая. Противень, вынутый из духовки, источал немыслимый аромат. Я развернула фольгу, пар вырвался наружу. Рейчел нетерпеливо гавкнула, а мопсы затрясли жирными хвостами и начали подвывать. Примчавшийся Кирюшка откусил кусочек и застонал:
– М-м-м, вкуснее ничего в жизни не ел!
Впрочем, оказалось, что Сережка и Юлька тоже ранее никогда не пробовали запеченную лопатку. Они даже не заметили, что картошка разварилась в лохмотья, так увлеклись поеданием мяса.
– Ну, Лампадель, – бормотал Сережка, – ну, угодила! Плакать хочется, как вкусно.
Я оставила их подъедать последние крошки и пошла к телефону. Фирсов Петр Мокеевич оказался дома и категорично велел:
– Если хотите вернуть часики, приезжайте прямо сейчас, утром, около семи, улетаю.
– Но уже поздно, раньше девяти я не доберусь…
– Тогда придется потерпеть до возвращения, два месяца.
Стеречь шестьдесят дней антикварный брегет, крышку которого украшают крупные, страшно похожие на настоящие, камни? Ну уж нет!
– Диктуйте адрес.
– Новопеределкино, – донеслось в ответ.
Я так и села! Ничего себе, да мне не добраться до богом забытого района к полуночи.
– Ох и не фига себе! – внезапно завопил Сережка. – Откуда в коробочке столько денег?
– Это на хозяйство! – крикнула я, влезая в сапоги.
Честно говоря, черная замша выглядела не лучшим образом. Тонкую ткань покрывали белесые пятна. Да уж, подобная обувь просто не приспособлена для долгих походов по слякотным московским улицам, но других сапог у меня нет. Может, взять денег и купить новые? Хотя и эти еще пока поносить можно, вполне целые, только с виду страшные, лучше, наверное, приобрести Кирюшке качественные джинсы, старые уже совсем обтрепанные…
Сережка молча смотрел на мои мучения с «молнией», потом спросил строго:
– Лампа, где взяла баксы?
– Заработала.
– Где?
Я со стоном выпрямилась и поинтересовалась:
– Какая разница?
– Большая.
– Мне вернули долг.
– А куда сейчас собираешься?
– По делам, – уклончиво сообщила я, застегивая пальто.
– Надо же, – хмыкнула пришедшая Юля, – получили вторую маменьку, тоже хитрит и что-то скрывает! Надеюсь, Лампа не вляпается в неприятности, как Катя.
– Когда вернешься? – не успокаивался парень.
Я прикинула в уме путь туда-назад и ответила:
– Наверное, около полуночи, но не волнуйтесь, если позже.
– Ладно, – пробормотал Сережка и потянулся за курткой.
– А ты куда? – насторожилась я.
– Знаешь, Лампадель, не могу же я дать погибнуть человеку, столь изумительно готовящему свинину. Так и быть, поработаю у тебя шофером.
– Не надо, – испугалась я, – иду на свидание с мужчиной!
– Хоть с китайским императором, – хмыкнул Сережка, застегивая куртку, – не боись, свечку держать не стану, внизу посижу, в «Форде», милуйся со своим мужиком сколько душе угодно.
– Это деловая встреча…
– Лампадель, ты катастрофически нелогична, – бубнил Сережка. – Сначала уверяешь, будто свиданка, потом, что дела… От такого несоответствия в моей голове роятся гадкие подозрения, а желание не отпускать тебя далеко без поводка только крепнет.
Он вытолкнул меня за дверь. Во дворе «шофер» принялся обхлопывать карманы, потом горестно вздохнул и заорал:
– Юлька, сбрось ключики!
Из форточки вылетела связка и брякнулась около капота.
– А что, Катя часто попадает в неприятности? – спросила я, когда Сережка, притормозив у светофора, принялся раскуривать сигарету.
– Ага, – ответил любящий сын, – прямо из дома выпустить нельзя. Просто чучело, а не мать. У других, поглядишь, родительницы как люди – сто кило весом, сидят дома, щи варят. А наша, – он махнул рукой, – мрак.
– Она ведь хирургом работает? Аппендицит, грыжа, да?
– Нет, щитовидную железу оперирует, ювелирная работа, не всякий мужчина такую выполнит, между прочим, имеет высшую категорию, к ней больные в очередь толпятся, только… – И он захохотал, выпуская клубы.
Я вдохнула густой дым и отчего-то не закашлялась, как всегда. Наоборот, запах табака напомнил о папе, сидящем в кресле с толстой книжкой. Вот он откладывает большой том и, попыхивая сигареткой, ласково осведомляется у меня: «Почему грустный, Рыжик, опять двоек нахватал?»
Отогнав непрошеные воспоминания, я поинтересовалась:
– Только что?
– Прихожу как-то к ней в отделение, она заведующая, да неудачно, как раз время обхода. Все несутся по коридору, а мать впереди в голубой пижамке, маленькая, с виду ей тридцати не дашь. Ну, влетает эскадрон с шашками наголо в палату, а там новый больной, только поступил и с ведущим хирургом еще незнаком… Свита докладывает: мол, Иванов Иван Иванович, готовим к операции, анализы, УЗИ…
Мамулек головой кивает и уже мысленно скальпель точит… Вдруг больной начинает возмущаться. Мол, что за дела, ложился к светиле, кандидату медицинских наук Романовой, а вы меня какой-то девчонке под нож суете… Да ей сколько лет? Да она институт закончила? Врачи пересмеиваются, сестры глазки потупили, а Семен Петрович, другой хирург, важный такой, толстый, в очках, просто картинный профессор, вальяжно сообщает:
«А это, батенька, и есть Романова!»
За сим следует немая сцена. И главное, что подобная ситуация повторялась не раз. Ее кое-кто из больных за «судном» посылал. И ничего, сбегает, принесет, а когда шоколадку протягивают, возьмет и мило так прочирикает: «Спасибо». Никакой солидности, все бегом, вприпрыжку, а уж в быту…
– Она плохо готовит?
– Не знаю, – ухмыльнулся Сережка, – ее никогда нет.
– Целыми днями на работе?
– Говорю же, ненормальная, – хмыкнул парень, – ей всех жаль. Сколько она народу домой тащит! То старуху родственники забирать не хотят – пожалуйста, у нас живет, то бомжиху приволокла, та в подъезде спала, то родственнички наедут. Это сейчас ноябрь, холодно, вот все по своим городам и сидят, а лишь весной запахнет, великое переселение народов начинается: бабушки, тетушки, дядюшки, племяннички и племянницы, седьмая вода на киселе… Четыре раза замуж выходила и ухитрилась ни с кем не поругаться. Наши папеньки с их новыми женами, их детки – дорогие гости… Знаешь, откуда у нас столько животных?
– Откуда?
– Вторая жена третьего мужа маменьки держит собачий питомник, на продажу мопсов выращивает. Мулю и Аду выбраковали как некондиционный товар, на таком деньги не сделаешь. У первой прикус не удался, у второй задница не так подвешена. Словом, их хотели усыпить. А тут маменька в гостях случилась, да еще с Кирюхой. Вот и забрали, месяц выкармливали. Кошки – с помойки!
– И белый Клаус! – ахнула я. – Роскошный перс!
– Это он сейчас роскошный, – хихикнул Сережка, – после пяти курсов витаминов и усиленного питания. А когда его Юлька в мусорном бачке нашла, больше на облезлую мышь походил. Семирамида вообще, думали, подохнет. Прикинь, она картофельную кожуру жрала! Зато сейчас морду от говядины воротит, подавай телятинку!
– А Рейчел?
Сергей приумолк и принялся с преувеличенным вниманием вглядываться в даль.
– Стаффордшириха как у вас оказалась?
– Сосед у нас из третьей квартиры, – неохотно забормотал парень, – женился, а Рейчел как раз полгода исполнилось. Ну его молодая жена и давай скандалы закатывать: щенок писается, убирать надо, кормить, гулять. Словом, или я, или собака! Иду вечером, а Рыжуха около подъезда сидит и воет. Холод, она, бедняга, околела. Я решил, что потерялась, привел ее к ним домой, а там эта баба с порога заявляет: «Мы собаку выгнали, нечего назад тащить!» Пришлось к себе забирать.
Я усмехнулась: все вы хороши, кто собак подобрал, кто кошек, интересно, жабу Гертруду где раздобыли?
– Сколько лет Кате?
– Тридцать восемь.
Я оторопела:
– А тебе?
– Двадцать четыре.
– Она тебя родила в четырнадцать лет?!
– Нет, – вздохнул Сережка, – просто мать (Катя) первый раз выскочила замуж в восемнадцать, за моего отчима. Вообще история такова. У меня есть сестра. Она вышла замуж за Филиппа очень рано, ей только-только восемнадцать стукнуло. Родители наши умерли, вот так и вышло, что я с ней жил и с бабушкой. Мне два года – ей семнадцать. Ну а как бабуля умерла, Светка быстренько замуж вылетела, да они с Филей всего шесть месяцев прожили, потом Света слиняла, а я остался с Филиппом. Он мужик неплохой, только с маленьким ребенком трудно. Тут ему Катерина и подвернулась, тоже молоденькая и тоже больше полугода с ним не выдержала. Только при разводе она меня забрала, в качестве, так сказать, компенсации за неудачный брак. Так несчастный мальчик-сирота обрел кров и стол.
И он оглушительно захохотал.
– А Кирюшка?
– Он ей на самом деле племянник, – хмыкнул Сергей, – или не знаю, как правильно родство назвать. У нее сестра есть, вот она Кирку и родила.
– И куда делась?
– В Израиловку уехала, за лучшей жизнью. Кирюшке тогда два месяца стукнуло, обещала скоро забрать, за двенадцать лет две открытки прислала, на Новый год, без обратного адреса. Так что он подкидыш.
– Катя еврейка?
– Ты баркашовка? – спросил Сергей.
– Просто любопытно.
– Нет.
– А как же сестру в Израиль впустили?
– Катина мать вышла в третий раз замуж за вдовца с ребенком, – пояснил парень, – вот так сестричка и получилась. Лев Яковлевич умер, а Анна Ивановна потом двоих воспитывала, только генетика – страшная вещь. Инна в свою покойную мать удалась, та тоже ребенка бросила.
«Да, – подумала я, – генетика и впрямь интересная штука. Похоже, традиции Катиной семьи имеют глубокие корни».
– Анна Ивановна, царство ей небесное, – как ни в чем не бывало продолжал Сережка, – тоже без головы была, ну прямо как мать. К ней в дом по восемь-десять человек поужинать прибегали, подруги годами жили, несчастные всякие, собаки, кошки, мрак!
Он покачал головой.
– Ты, если не секрет, откуда мать знаешь?
– Она меня на шоссе подобрала, в луже.
– Ясно, – не удивился Сережка и сообщил: – Гляди, приехали.
Я выглянула в окно. «Форд» замер возле большого блочного дома, внизу сверкал огнями супермаркет «Перекресток».