ГЛАВА 10
Утром, едва за домашними в восемь захлопнулась дверь, я кинулась спешно одеваться. Времени было катастрофически мало, надо успеть съездить к учительнице Яне, потом купить продукты, сделать обед… И как это раньше день тянулся бесконечно, теперь он пролетает как миг!
– Лампа, – донесся со двора крик, – брось ключи, забыл!
Ага, совсем без головы, а других упрекает за неправильно сваренные сосиски!
Я выбросила связку в форточку, кликнула собак и, прогуляв их, опрометью кинулась к метро.
Работала очередная любовница Катукова на краю света, причем в прямом смысле. Здание школы устроилось возле оврага, дальше тянулся довольно мрачный и черный лес.
Поймав на первом этаже вертлявого мальчишку, я грозно спросила:
– В каком кабинете сидит учительница младших классов Яна?
– Ой, – завопил второклашка, – это моя училка, Яна Сергеевна, только она заболела!..
Судя по всему, болезнь преподавательницы его совсем не опечалила.
Вздохнув, я толкнула дверь с надписью «Канцелярия». Довольно приятная женщина, слишком толстая для своих лет, улыбнулась навстречу:
– Чем могу помочь?
– Скажите… Скажите, Яна…
– Вот ведь ужас, – всплеснула руками секретарша, – просто кошмар, весь коллектив в трансе…
– Что случилось?
– Не знаете?
– Нет.
– На Яну Сергеевну Михайлову позавчера напали бандиты. Избили до полусмерти.
– Как? – испугалась я.
– Ужас, – всхлипывала женщина, – живем в кошмаре, абсолютно беззащитны.
– Где это произошло?
Секретарша слегка успокоилась.
– Яна Сергеевна отпустила своих учеников с двух последних уроков. Вообще, такое не полагается делать, но в городе грипп, и в классе сидят всего пять человек. Ну, зашла сюда, покурила – и домой. Живет в соседнем доме, одна… Вроде в подъезде напали…
Я взяла адрес и пошла к пятнадцатиэтажной блочной башне. Квартира девятнадцать оказалась, естественно, запертой. Я позвонила в восемнадцатую. Высунулась растрепанная девица. За ней выплыл аромат жареного мяса и недовольный детский крик.
– Вам чего? – спросила хозяйка, пытаясь пригладить торчащие в разные стороны вихры.
– Я насчет Михайловой.
– Входите быстрей, коли пришли, – велела собеседница.
Я втиснулась в прихожую и удивилась. Места столько же, сколько у Кати, но можно очень комфортно стоять и даже сидеть на стуле. А все потому, что обувь и вещи аккуратно спрятаны в шкафчики. Вообще чистота в квартире царила немыслимая. Кухня, куда меня препроводили, сверкала кафелем и розовыми стенами. Малыш, прыгающий в высоком стульчике, был облачен в белейшие ползунки, а главное, на стенах укреплены полки, где в безукоризненном порядке выставлены баночки, чашки, кастрюльки… Чувствовалось, что у каждой вещи свое место… Вспомнив вдохновенный беспорядок, оставшийся у нас сегодня после завтрака, я только вздохнула.
– Вы ведь из милиции, – скорей утвердительно, чем вопросительно, спросила девушка и представилась: – Будем знакомы – Аня. Это я нашла Яну Сергеевну, перепугалась до полусмерти: выскакиваю за хлебом, а она на порог выползает, лица нет…
Оказывается, учительница пришла домой около двенадцати. Дом блочный, и Аня слышала, как хлопнула дверь соседской квартиры. Потом раздались страшные тяжелые звуки и слабый крик. Анечка еще удивилась. Яна жила тихо, гостей не приглашала… Но раздумывать над поведением соседки было недосуг. Ребенок начал отчаянно плакать, требуя обед. Аня сначала кормила сына, укладывала… Потом спохватилась, что забыла купить хлеб, и решила, пока Петенька спит, сбегать вниз.
Но батон она в тот день так и не купила. Дверь соседской квартиры чуть приоткрылась, и на пороге девушка увидела какой-то мешок, вымазанный темной краской. Внезапно из куля донесся слабый стон, и Аня поняла, что перед ней лежит Яна, но в каком виде!
Все лицо несчастной покрывала кровавая корка, руки и ноги были безвольно вывернуты, а из приоткрытого рта изредка вылетал жуткий ноющий звук.
Почувствовав, как к горлу подкатывает тошнота, Аня кинулась к телефону и вызвала сразу милицию и «Скорую помощь». Специалисты приехали быстро. Яну увезли в больницу, а Аню попросили пройти в квартиру. Зайдя к соседке, Анечка ахнула. Всегда аккуратная, даже кокетливая комнатка выглядела ужасно. Содержимое шкафов громоздилось на полу. Бумаги вперемешку со школьными тетрадями и книгами валялись в коридоре. Кухня казалась разгромленной. Неизвестные вандалы вывалили на пол содержимое ящиков и полочек… В ванной зачем-то перетрясли корзину с грязным бельем, а в туалете разнесли вдребезги крышку от бачка и сломали внутренности сливного устройства. Скорее всего в квартиру влезли воры, и неожиданное возвращение хозяйки стало для них настоящим сюрпризом. Грабители избили женщину и убежали.
– И зачем было лезть в квартиру к бедной преподавательнице? – подивилась я.
Анечка вздохнула:
– У Яны были изумительные драгоценности – старинные серьги, кольца, броши, да и в средствах она не стеснялась. То шубу купит, то сапоги, то стиральную машину… Наверное, от мужа осталось, он был крупный коллекционер.
– А где он сейчас? – поинтересовалась я.
Аня пожала плечами:
– Умер, Яна вдова. Она в этот дом переехала пять лет тому назад, похоронив супруга. Говорила, что не может больше на старой квартире жить, слишком много воспоминаний. Мы с ней подружились немного, я хотела к ней сегодня в больницу сходить, у нее родственников практически нет. Да Петьку деть некуда, а ехать далеко, в 257-ю больницу, на улицу Солдатова. Ой, сейчас сгорит!..
Анечка метнулась к духовке и вытащила большую сковородку, на которой посверкивала румяными зажаренными боками курица. Выглядел бройлер восхитительно, а аромат, разнесшийся по кухне, без слов говорил, что и на вкус цыпленок окажется потрясающим. Я не выдержала:
– Простите, а как у вас получилось такое блюдо?
Анечка улыбнулась:
– Небольшой семейный секрет, но я его охотно всем рассказываю. Берете пачку самой обычной соли, только не крупного помола, а «Экстру», высыпаете в глубокую сковородку. Моете курочку и кладете спинкой на соль, разжигаете духовку и засовываете все туда. Все!
– Все?
– Да, – подтвердила Аня, – примерно через час, время зависит от размера курицы, можно подавать к столу. Видите?
Я подошла и заглянула в сковородку. Изумительно зажаренная птичка покоилась на мелких крупинках. Прямо под тушкой они пожелтели, но по краям остались белыми. И впрямь – поваренная соль.
– Курчонка следует брать только импортного, – наставляла Аня.
– Почему?
– Наши жилистые, плохо пекутся, и потом – чем-то воняют!
– Но они дешевле!
– Зато несъедобные, – фыркнула Аня.
Я вздохнула, вспомнив свой «супчик».
– Моя мама называла этот рецепт «минус десять».
– Как? – не поняла я.
Анечка рассмеялась.
– Пачка соли когда-то стоила десять копеек, ни масла, ни дорогой фольги или сметаны для данного блюда не требуется, так что теряете только десять копеек.
Возле метро тетка, замотанная в несколько шарфов, хлопала себя рукавицами по бокам. Погода и впрямь была ужасающая. Холодно, скользко и как-то неуютно. В такой день хорошо дома, на диване, с книжечкой и пирожными, и уж совсем тоскливо торговать сосисками. Неожиданно до моего носа долетел запах. Ноги сами собой понеслись к тележке.
– Тебе с чем? – хриплым голосом осведомилась продавщица и закашлялась.
Я на секунду призадумалась. Господи, и что это я собираюсь делать? Покупать на улице еду из рук больной женщины.
– Не боись, – хмыкнула бабища, улыбаясь. – СПИДа нет, простыла на ветру, а сосисочки свежие, не сомневайся. Так с чем?
– С горчичкой, – неожиданно против воли вымолвил язык.
Торговка откинула крышку, вытащила длинную булку, ловко всунула внутрь розовенькую колбаску, полила горчицей и подала мне вместе с салфеткой:
– Приятного аппетита.
Краем сознания я отметила, что она берет продукты и деньги одной и той же рукой без перчатки, но зубы уже вцепились в сандвич. Упругая кожица лопнула, рот наполнил ароматный сок. Хлеб оказался мягким, приправа умеренно острой, никогда до сих пор я не пробовала такой восхитительной еды. Даже в ресторане «Максим», куда иногда мы с Михаилом заглядывали, не подавали подобной вкуснятины. Проглотив хот-дог, я облизнулась и, махнув рукой на все соображения гигиены и поправ принципы правильного питания, приобрела в соседнем ларьке чашечку горячего кофе. Принципиально не пью растворимых напитков, так как они наносят непоправимый удар по печени, но сегодня происходили чудеса. Сладкая светло-коричневая жидкость, назвать которую «кофе» было как-то стыдно, приятно пролилась в желудок, согревая меня изнутри. Продавец, простоватый мужичонка лет пятидесяти, сказал:
– Первое дело на морозце горяченького хлебануть, сразу жизнь иной кажется.
Я вбежала в метро, вскочила в поезд, шлепнулась на сиденье и, поджав под себя ноги, подумала: «Как хорошо!»
257-я больница устроилась прямо у метро. Внутри больничного здания нашлась «Справочная», но окно оказалось закрыто. Побродив по этажам, я наткнулась на «Реанимацию» и спросила вышедшую из двери симпатичную женщину в зеленой шапочке:
– Простите, Михайлова не здесь лежит?
– Здесь, – подтвердил врач. – Вы ей кем приходитесь?
– Из милиции.
– Предъявите удостоверение, – моментально отреагировала хирург.
Я растерялась. До сих пор никто не просил у меня документов. Пауза затянулась, докторица начала хмуриться, но тут из другой палаты высунулась голова и закричала:
– Оксана Степановна, скорей, Маркова тяжелеет!
Бросив меня, врач понеслась на зов, я всунула голову в «Реанимацию» и, увидав за столиком худенькую девушку, заныла:
– Доченька, скажи, милая, как тут Михайлова, я ее тетя.
Нет, все-таки не зря я училась в консерватории, явно обладаю актерским талантом.
Девчонка серьезно ответила:
– Состояние крайней тяжести, без отрицательной динамики.
– Что? – не поняла я.
Девица перестала корчить из себя Гиппократа и сказала:
– Плохо ей, но хуже не делается.
– Поговорить можно?
– Больная интубирована.
– Что? – снова не сообразила я.
Медсестра вновь перешла на человеческий язык:
– У нее в горле трубка. И вообще в реанимацию пускают только в крайнем случае.
– Мой случай как раз такой, – заверила ее я.
– Типун вам на язык, – в сердцах заявила «Флоренс Найтингейл», – глядишь, поправится скоро. Запишите телефончик, завтра позвоните.
Поняв, что больше ничего не узнаю, я поехала домой. В коридоре, едва опустив на пол пакет с курицей и солью, сразу сообразила, что Кирюшка дома. Посреди прихожей валялась его новенькая пуховая курточка, чуть поодаль ранец, сапоги и шарфик.
– Ты где? – закричала я.
В ответ – тишина. Испугавшись, я побежала в его комнату и нашла мальчишку на кровати.
– Что с тобой?
Кирка поднял голову:
– Горло очень болит.
Глаза мальчика лихорадочно блестели, лоб оказался горячим, он заболел! Но я хорошо знаю, как следует действовать в подобной ситуации, сама все детство провела в кровати.
Через полчаса довольный Кирюшка пил на кухне обжигающий чай. Я положила в чашку три ложечки сахара и налила яблочного уксуса. Еще надела на мальчишку теплую фланелевую пижаму, а на горло поставила водочный компресс. На ноги, преодолевая слабое сопротивление, натянула толстые носки из деревенской шерсти.
– Кусаются, – ныл Кирюша.
– Ничего, зато теплые.
– Чай кислый!
– Зато полезный!
– Горло чешется, сними шарф.
– Только через час, – грозно заявила я и добавила: – Впрочем, больной ребенок имеет право на капризы. Можешь выразить три разумных желания, постараюсь их осуществить.
Кирюшка оживился:
– А на какую сумму?
Я открыла кошелек, призадумалась и ответила:
– Сто рублей.
– Крабовые палочки, чипсы «Принглс», новый детектив из серии «Черный котенок», – выпалил ребенок. – И чтобы прямо сейчас.
– Ладно, – охотно согласилась я, – вот поставлю курицу и сбегаю.
Кирюшка с изумлением глядел на соль, заполнившую сковородку.
– Ты уверена, что это можно съесть?
– Абсолютно, – заверила я и понеслась к метро.
Через полчаса у нас был полный порядок. По квартире разливался восхитительный аромат, совсем не хуже, чем у Ани. Кирюшка влез под одеяло, обложился книжками и захрустел чипсами. Я села на кухне, вытащила записную книжку Катукова и уставилась на странички. Хорошо настоящим милиционерам. У них и впрямь существуют специальные службы для дешифровки кодов, а что делать мне? Ряды цифр казались бесконечными. В школе у меня по математике всегда была тройка, поставленная жалостливой учительницей Валентиной Сергеевной. На самом деле я не заслуживала даже кола, потому что единица – это уже оценка, подразумевающая хоть какие-то знания, мои же ограничились только таблицей умножения, причем до сих пор путаю: четырежды семь будет в результате двадцать семь или двадцать восемь?
– Цифровой код, здорово, – раздался за спиной голос мальчишки.
– Немедленно ложись в кровать, – автоматически велела я. – Зачем снял носки?
– Кусаются, – заныл Кирюшка, – лучше Мулю положу под одеяло.
Я вспомнила ровное тепло, исходящее от мопсихи, и согласилась.
– Тогда уж и Аду тоже, по мопсу на ступню.
Кирик хихикнул и спросил:
– Зачем записи зашифровала?
– Это не моя книжка, хотела прочитать, да, видно, не получится.
– Почему?
– Закодировано.
– Ерунда, – сообщил Кирюшка и ткнул пальцем в строчку: – Вот здесь написано – Соколов Юрий Николаевич, десять тысяч долларов.
Я ахнула:
– Откуда знаешь?
Мальчик засмеялся:
– Элементарно, Ватсон. Детский шифр, про такой всякому известно.
– Мне нет.
– Берешь алфавит, – принялся пояснять Кирюшка, – и каждой букве присваиваешь номер А – 1, Б – 2. Поняла? Проще некуда. Иногда меняют местами гласные и согласные, часто записывают комбинации из трех цифр. Допустим, 642, но тогда следует знать, какая из цифр главная 6, 4 или 2… Можно еще накладывать специальную сеточку, тогда нужные числа появятся в окошечках.
– Откуда ты все знаешь?
– Читайте детективы – источник знаний, – ответил Кирюшка.
В общем, он прав, только в криминальных историях, попадающих в мои руки, не было «информации» о шифрах. Я стала читать «про убийства», выйдя замуж, в детстве мамочка не позволяла трогать Конан Дойла, Стивенсона и Ника Картера даже щипцами. Мамуля считала захватывающие истории низкопробной поделкой, и мне предлагалась для прочтения классика – Толстой, Горький, Чехов, ну в крайнем случае Виктор Гюго, а вот Дюма – никогда. Результат налицо – я тихо ненавижу прозаиков и поэтов, гордость и славу мировой литературы, зато трясусь от вожделения при виде любой обложки с изображением окровавленного кинжала.
В прихожей послышались возня собак и бодрый голос Юли:
– Ой, как пахнет!
– Слышишь, Кирка, – перешла я на шепот, – можешь расшифровать?
– Как два пальца описать, – возвестил помощник.
Я хотела было заявить, что так говорить крайне неприлично, но «Джеймс Бонд» уже унесся, совершенно забыв про больное горло, простуду и кашель. Только две домашние тапки сиротливо остались стоять возле мойки.
Запеченная курица произвела эффект разорвавшейся бомбы. Сережка облизнулся и спросил:
– Надеюсь, это не раскрашенный гипсовый муляж?
Я молча отодрала румяную ножку и положила Юлечке, вторая перекочевала на тарелку к раскрасневшемуся Кирюшке.
– Погоди, погоди, – занервничал Сережка. – А мне?
Я почувствовала глубокое моральное удовлетворение и, довольно улыбаясь, ответила:
– Боюсь, Серджио, тебе не понравится.
– Ну прикол, Серджио, – завопил Кирюшка, – ну кликуха!
Юлечка старательно жевала ароматную курятину, Сережка подцепил крылья и проглотил их в момент.
– Класс, – сообщил он, облизывая пальцы. – Слышь, Лампадель, если так здорово умеешь готовить, какого черта придурялась?
Я молча собрала начисто обглоданные кости и оставила вопрос без ответа.