19

О том что будет дальше я вообще не думал. Сейчас главное жизнь и здоровье императора с рецким герцогом. В остальное потом. Будет день — будет пища. Похоже, в этом я уподоблялся местным мятежникам. Те также как украинские майданутые упёрто били в одну точку: «убрать Януковича, а там видно будет». Олеся, как помню, смотря этот майдан в прямом эфире, только за голову хваталась: «Савва, они, что там все под наркотой? Столько времени можно так скакать и дурь орать?». Олеся, Олеся… Красивая веселая хохлушечка. Так и не угостил я тебя грибным супчиком… Теперь уже никогда не угощу. Жена, сын, коломбина, ее дети… Семья у меня. Да и сам я в другом мире. И грибы больше не собираю. Совсем. Что я вдруг про Олесю вспомнил и сладкое лоно ее? Да как всегда в минуты такого боевого ожидания мне мучительно хотелось бабу, сбросить напряжение, а жена была далеко, в Реции. Альта тоже. А изменять им мне не хотелось. Вот и блазнится бывшая любовница из другого мира. Поднялся с топчана. Огляделся при свете слабенького ночника. На соседнем таком же топчане спал Ягр, раскинув длинные конечности и причмокивая во сне. На выходе облепленный снегом часовой из моих штурмовиков, направив на меня автомат, потребовал.

— Стой! Двенадцать, — негромко сказал он.

— Что отзыв? — Два, — сообщил я. На сегодня пароль был четырнадцать.

— Проходите, командир. Бдят. Это хорошо. Скрипя свежим снегом под сапогами — Ягр привез со станции из эшелона мой багаж с последним обозом (еле-еле ушли от гвардейцев прямо из-под носа) и я сразу же снял парадную летную форму с ее тонкой шинелью и переоделся в танкистскую полевую. Она удобнее, да и теплее по большому счету. В «Железной» бригаде я успел сделать некоторые поправки в полевую форму на основании боевого опыта и даже утвердить их у герцога. Все бронеходы при технике ходили в комбинезонах из чертовой кожи, надетых на ватники и ватные штаны. На головах утепленные шлемы с амортизаторами. Так что знаки различия я перенес на петлицы воротника в виде миниатюрных погон полевого фасона, только из серебряного сутажа и золотых звездочек. Только не семиугольных, а ромбических. Это левая петлица. А правая черная с белой окантовкой и на ней эмблема нового рода войск — скрещенные серебряные пушки, наложенные на золотую шестеренку. В нижнем углу миниатюрный серебряный череп без нижней челюсти со скрещенными костями. Традиции надо блюсти. У бронепоездов череп и у нас череп. Только у них черный, а у нас ясный. В здании кордегардии было не так жарко натоплено как «избушке лесника», где охраняли императора с герцогом. Назвав часовому пароль, я прошел в комнату оперативного отдела ведомства Моласа. Моложавый майор с седыми висками на черной шевелюре поднял на меня глаза.

— Господин полковник? — Капитан-командор, если уж совсем быть точным, — ответил я.

— Доложите обстановку.

— Простите, ваша милость, но мы вынуждены потребовать у вас показать нам ваш допуск. Я снял с плеча планшетку и развернул ее. Под целлулоидом лежали указ о создании имперской ЧК и рескрипт о назначении меня императорским комиссаром.

— Этого достаточно? — Что, все как в прошлом году в Будвице? — округлил он глаза.

— Были в Будвице, когда там резвился Кровавый Кобчик? — усмехнулся я.

— Именно так, только в масштабе всей империи. Вы помните, как было в Будвице? — Такое не забудешь, ваша милость, — майор встал из-за стола.

— Так что, Молас? — спросил я его, убирая планшет.

— Действует по плану, господин командор.

— Когда он собирается прибыть сюда? — Как только освободится, ваша милость. Восемьдесят процентов успеха в тщательной подготовке операции. Особенно ее обеспечения.

— У нас здесь доступ на телеграф есть? — Есть телефонная связь с железнодорожным телеграфом. Только что-либо передавать по этому каналу пока преждевременно, ваша милость. Телеграф в городе пока под контролем людей графа Тортфорта.

— Известно где Аршфорт? — Три часа назад передали, что фельдмаршал ведет с имперской гвардией бой за узловую станцию. И связь с ней оборвалась. Если он эту станцию возьмет, то тем самым отрежет Химери от всего мира. Вот посмотрите, — пригласил он меня к карте на стене и откинул с нее шторку.

— Отводная века к столице от меридиональной железной дороги пока в руках мятежников. Как и обе станции в самом Химери и пассажирская, и товарная. А главное шоссе легко оседлать, складки местности позволяют.

— Что войска мятежников? Есть о них сведения? — Ночь провели в казармах. В местах постоянной дислокации. Сейчас у них будет построение на плацу после завтрака. Будут приказы зачитывать.

— Как мы узнаем об их выступлении? — Нас предупредят, а мы вас предупредим.

— Меня особо интересует их артиллерия.

— Задание понял, ваша милость.

— У вас, смотрю, два аппарата здесь, — показал я на телефоны.

— Здесь две линии? — Именно так, ваша милость. Одна на городскую станцию. Всем известная. Вторая тайная только в отдел второго квартирмейстера генштаба. Мы ее ночью подключили. Майор немного помялся, потом попросил.

— Господин командор, вы как императорский ближник имеете влияние на придворных… — Говори короче, майор. Что нужно? — Соколятник.

— Что такое соколятник? — Императорский соколятник это здание где содержаться ловчие птицы, обученные бить птиц на лету и обслуживающие их ловчие. С рассветом мятежники начнут выпускать почтовых голубей. Соколы могут их сшибить с неба, и мы узнаем, кому пишут мятежники и какие отдают им приказы.

— Умно, майор. Пиши приказ номер один по Чрезвычайной императорской комиссии о призыве на временную воинскую службу, в связи с чрезвычайным положением в империи, весь штат императорских ловчих в отдельный отряд при отделе второго квартирмейстера генерального штаба генерала Моласа и подчинении этого отряда майору… — Сувалки, господин командор. Моя фамилия Сувалки.

— Майору Сувалки. Впредь до отмены в империи чрезвычайного положения. Ответственность за материальную часть Императорского соколятника возложить на самих ловчих. Основание: указ императора Бисера Первого от первого февраля о создании Чрезвычайной комиссии. Написал? Давай подпишу и поставлю печать.

Снег все валил и валил. Пушистый такой крупный мягкий. В свете желтоватого света раскачивающегося со скрипом масляного фонаря снежинки косо падали как по ниточкам. Красиво. Балует нас природа напоследок. Окрестные деревья, одевшие ветви снегом, стали похожи на сказочные существа, в которых при небольшом воображении можно находить различные фигуры, как в облаках. А уж в неверном свете раскачивающейся под крышей крыльца лампы и подавно. Пора было встречать посыльных от высланных к самому городу лыжных разъездов. И я выбрался на воздух от канцелярского стола майора Сувалки. Дельный оказался офицер. Впрочем, иных Молас к себе на службу не берет. Перед самым рассветом появились первые перебежчики из столицы. Все конные. В одиночку и малыми группами. Гвардейские офицеры, которые вопреки официальной пропаганде узурпатора умудрились узнать, что император жив и решили остаться верными присяге, которую давали, вступая в имперские вооруженные силы. Все как один из древних семей коренной империи. Как правило, это были ротные и эскадронные субалтерны. Всего один подполковник и два майора. И ни одного артиллериста, что характерно. Их разоружили и поодиночке допрашивали в кордегардии спешно разбуженные люди Моласа. Освободившиеся от этой обязательной процедуры аристократы ждали, перетаптываясь под снегом, когда Бисер повелеть соизволит принять у них присягу себе лично, а не империи вообще. Столичная гвардейская аристократия на поверку оказалась не такой уж и монолитной. Или чересчур ревнивой к возвышению клана Тортфортов.

— Что ж, господа хорошие, солдатиков то своих бросили на произвол судьбы, — упрекнул я их, выходя из временной резиденции имперской разведки и контрразведки.

— Ждите. Императора вчера контузило взрывом так, что никто его специально для вас будить не станет. Все ждут пока его императорское и королевское величество само выспится. Врачи так велели. И вы ждите. Сколько вас? — оглядел я это понурое воинство, считая по головам.

— Тридцать семь всего? Негусто. Неужто вся императорская гвардия состоит из предателей? — Какова будет наша дальнейшая судьба, господин полковник, — спросил меня один из гвардейских майоров, разглядев мою петлицу.

— Капитан-командор Кобчик, к вашим услугам, — представился я.

— Чрезвычайный императорский комиссар. С вами, господа, все просто. Так как вы бросили своих солдат, то из вас будет сформирован штрафной офицерский взвод, чтобы вы могли вернуть себе честь, пролив свою кровь на передовой в боях с инсургентами. Вопреки моему ожиданию лица офицеров посветлели. Они были довольны моим приговором. Осталось на это уговорить Бисера. Но как бы мне не были интересны эти перцы, потому что против нас сейчас выступают такие же, пришлось их бросить и поспешить на окраину городка, где наметилась странная движуха. По полю, взрывая бразды пушистого снега, ревя мотором и треща пропеллером, довольно быстро ехали самые натуральные аэросани белого цвета с закрытой остекленной гондолой. Картинка… прям скажу, как из советского кино «Семеро смелых». Быть такого не может? У блокпоста аэросани остановились, захлопав пропеллером на холостом ходу, и из них вылез Молас и еще два офицера с ним в лейтенантских рангах. Генералу очень понравилось мое выражение лица, разглядывающего это чудо техники.

— Что, Кобчик, думал, что один ты можешь создавать технические шедевры. В Будвице как ты, наверное, заметил, хороших инженеров всегда хватало.

— Я не об этом, экселенц. Я о двигателе внутреннего сгорания, который на этих аэросанях стоит. Откуда он? — Из республики, — ехидно ухмыльнулся Молас.

— С завода. По частному заказу.

— А… — начал я фразу о том, что вроде бы как такой движок обещали мне.

— А у вас, В Реции, ни реки не замерзают, ни снега как такового нет для такого транспорта.

— На чем он работает? — ох как мне стало любопытно, несмотря на то, что совсем не ко времени новой техникой заниматься.

— На газолине, — ответил генерал и сам в свою очередь начал расспрашивать.

— Перебежчики есть?

Утренняя поверка показала, что в расположении верных императору частей дезертиров не обнаружено. Очень отрадный факт. Указом императора создали штрафную гвардейскую роту для перебежчиков от инсургентов к нам. Все они стали временно фельд-юнкерами, без разницы какой чин носили до того. Альтернатива «смытия позора кровью» была служба в штрафниках до окончания чрезвычайного положения. Я уже прикинул, что расстрельные команды буду формировать именно из этих офицеров — графов, баронов и фрейгерров. Нечего своих горцев постоянно подставлять. Винтовки им после присяги раздали старые, однозарядные. Какие были в наличии. Некоторым и того не досталось — вооружали их охотничьими винтовками от лесничего. Сами-то офицерики только с сабелькой и револьвером из столицы приперлись. Никакой практичности у этой аристократии. Ушли на задание ловчие соколятники с большими укрытыми клетками на санях. Им дали небольшую охрану. Символическую. Так как их дело не воевать, а сведения перехватывать. А в случае опасности тикать во все лопатки. Подтянулись драгуны, притащившие за седлом на веревках пешую разведку от мятежной гвардии. От лыжников пришли вестовые. И отправлена им смена. Телефонные звонки постоянные со странными разговорами о то что бабушка плохо себя чувствует в обстановке последних суток. Рыдает или не рыдает по императору… и прочая бытовая лабуда для стороннего уха непонятная. Сведения все стекались в кордегардию, где обрабатывались людьми майора Сувалки. Молас еще не сказал своего «заднего» слова. Заперся с Бисером в его «госпитальной палате» и что-то там перетирали с глазу на глаз. Я мотался по округе и латал «тришкин кафтан» личного состава, который ни на что не хватало. Четверть людей задействована только в разведках разных. Еще пятая часть на обеспечении. И десятина на личной охране императора. Что осталось? Меньше половины. Как хочешь, так и воюй. Наконец Молас вызвал меня в палату Бисера.

— Коньяк принес? — первое, что я услышал от императора. Мда… Может мне еще и девочек ему водить? Перетопчется.

— Вот, — достал я из сухарной сумки бутылку.

— Раскопали с рассветом. «Старая химерская водка» четверть вековой выдержки в бочках и разлита в бутылки пять лет назад. Я не стал уточнять, что это подарок лично мне от горцев. Как вождю.

— Савва, есть хорошие новости, — сообщил мне Молас, щеголяя в новеньких погонах генерала пехоты и аксельбантом императорского генерал-адъютанта.

— Аршфорт к шести утра захватил узловую станцию в тридцати километрах от столицы и вытеснил оттуда мятежную гвардию в чистое поле. Аудорф наш. Центральный аппарат военного ведомства, Генеральный штаб, ГАУ, штаб корпуса военных инженеров в настоящий момент присягают Бисеру. Начальником генштаба поставлен пока инженер-генерал Штур. На подходе бронепоезд «Княгиня Милолюда», но ему до нас еще сутки пути. С ним эшелоны полка огемских гренадер. Как знали, что пригодятся, когда их вызывали еще до голосования. Бьеркфорт телеграфировал о верности законно избранному императору и ведет сюда своим ходом кавалерийскую дивизию из своего корпуса. Генерал Вальд сажает «железную» бригаду в эшелоны в Калуге.

— Понятно. «Нам только день простоять да ночь продержаться». Что с манифестом, экселенц? — спросил я о главном. Все что я пока услышал, шло по констпирологической практике контр-переворота, а не привлечении на свою сторону широких народных масс. Молас опрокинул вслед за императором рюмку старки, вытер ладонью усы и ответил.

— Манифест свободно, без препон отпечатали в Торте, в частной типографии и даже погрузили тираж на дирижабль, но… погода… этот чертов снегопад. Взлететь «кит Гурвинека» не может. Пока только фельдмаршал получив текст Манифеста телефонограммой и разогнал его по всему миру телеграфом, гриф: «всем… всем… всем…». Столицу после передачи Манифеста от телеграфа отключили. То есть их телеграммы принимают в Аудорфе и складируют, а им извне ничего не передают.

— Телеграф в столице только на железной дороге или есть еще линии, — уточнил я.

— Нет. Только железнодорожный. Никто не предполагал открытого бунта гвардии, — включился в наш разговор до того молчащий монарх, отставив пустую рюмку в сторону.

— Ждали изощренных интриг, а не буйного битья лбом об стену. Хватились поздно… — Вы их недооцениваете, государь, — озарило меня внезапно.

— Что если Тортфорт всего, лишь таран и жертвенный барашек для кого-то более хитрого и в интригах изощренного? — Какой жертвенный барашек? Они все там что, поклонники «оставшегося бога»? — удивился император.

— Я не знаю об их религиозной принадлежности, государь, но мне показалось по составу перебежчиков, что валить будут весь клан Тортфортов. Но может быть я и не прав. Не настолько я серьезно разбираюсь во взаимоотношениях старых родов. Известно что-нибудь о реакции наследников великого герцога? — Нет. У них там сейчас свои разбирательства на предмет кто займет этот трон, — пояснил Молас.

— Кто фаворит? — заинтересовался император, наливая и генералу себе еще рюмку. Моя посудина и осталась стоять нетронутой. Мне еще в бой идти. Да и не пью я никогда в такую рань.

— Бывший имперский принц Тон, — усмехнулся Молас.

— Он устраивает все группировки знати в центральной империи по принципу равноудаленности от главных семей. Да и родовое его герцогство маленькое и не так уж сильно экономически развитое, чтобы он мог кому-то что-то диктовать. Так что как можно быстрее надо приводить к присяге воздухоплавательный отряд.

— А каковы там позиции Тортфортов? На земле? — Никаковы, государь. Их никто не хочет. Они успели со всеми испортить отношения за последние двадцать лет. Все их сторонники в столице. По крайней мере, так выглядит. Уже шестьдесят два офицера гвардии перебежало к нам. Я не знаю, насколько они преданы вам, государь, но это те, кто не желает воевать за Тортфортов.

— Значит ли это, Саем, что коренная империя в столичных беспорядках участия принимать не будет? — Процентов на семьдесят это так. Большего я не могу гарантировать.

— И то хлеб. Да не просто хлеб, а хлеб с маслом. А это уже не просто хлеб, а бутерброд, — удовлетворенно промурлыкал Бисер. Тут в дверь постучали, и майор Сувалки в полуоткрытую щель передал Моласу заклеенный пакет и тут же утянулся обратно в холл. Молас разорвал конверт и нахмурился.

— Что там? — император проявил нетерпение.

— Из города сообщили, что первая гвардейская пехотная бригада в составе лейб-гвардии мушкетерского и лейб-гвардии фузилерного полков при поддержке конноартиллерийской батареи выдвинулись из города в нашу сторону. По городу идут с развернутыми знаменами под барабанный бой.

— Экселенц, информация проверенная? — спросил я.

— Да, — ответил он.

— Тремя независимыми источниками.

— Твой выход, Кобчик, — посмотрел на меня император глазами бассета. А ведь ему страшно, вдруг подумал я. Страшнее, чем мне.

— Экселенц, теперь ваша главная задача защитить жизни и здоровье императора и герцога, — сказал я Моласу.

— У меня на это счет аэросани есть, — ответил Молас.

— Их не догонят. Главное до речного льда добраться, а там как по проспекту. Лучше ты не пусти сюда мятежную гвардию. Тогда не надо будет ударяться в бега. Да… задачка: об стену убиться. Но когда не умирать все день терять. Я взял под козырек.

— Государь, разрешите исполнять приказание?

Вокруг все белым бело. Лишь тонкие ломаные черные черточки голых кустов как на японской гравюре. И в самой дали город в зимней утренней дымке. Я жадно всматривался в мощный морской бинокль в то, как из ворот столицы на простор предместий выдавливалась через ворота серая хищная змея гвардейской пехоты. Как на параде с развевающимися яркими пятнами знамен и барабанным боем. Впереди конный дозор — взвод кирасир. За ним в ста пятидесяти метрах командование со знаменными группами. Потом два пехотных батальона в плотной колонне. За ними грохочет по заснеженной брусчатке конная батарея. И опять пехота, выползающая из города… Красиво идут гвардиозусы, четко, несмотря на глубокий снег, покрывший за прошедшие сутки брусчатое шоссе. Вот что значит годами в шагистике практиковаться. Моим горцам никогда так не ходить, лаская взоры восторженных дам, сколько ни гоняй их. Но и имперские дамы рецких горцев не за балетный шаг привечают, а за неутомимый темперамент и авантажную блондинистость. Давно рассвело и наглядно дано нам в ощущениях, что небо обложило тяжелыми сизыми облаками так низко, что главные мои козыри — дирижабли — выпали из рук. И снег все падает, правда уже редкий. Как бы нехотя. От города до бывшего охотничьего замка, где в доме лесничего отлеживается контуженый император всего три километра. И прёт на нас по хорошей дороге немалая сила. Целая бригада полного штата. Почти восемь тысяч штыков. Восемь батальонов пехоты против моих полутора. С трехдюймовой артбатареей. Восемь пушек. У конной артиллерии пушки короткие и не столь мощные как дивизионные орудия, но дел натворить такая батарея может знатных, если вовремя развернется. Учитывая, что против них у меня всего три орудийных ствола расклад не в мою пользу. Правда у меня бронетехника есть, а у них ее нет. И пулеметов у меня больше, в том числе и ручных. Но если я сейчас ошибусь, то моих солдат мятежная гвардия просто массой задавит. Офицеры у меня опытные, фронт прошли. Все устроили и распланировали грамотно. Стоят, сливаясь с местностью в белых маскхалатах, ждут моего решения. Я теперь всеми командую и за все отвечаю. На утреннем военном совете перебежчики из гвардии рассказали, как будет действовать гвардейский комбриг — граф Гауфорт. Наши приготовления к полевой обороне их разведка уже срисовала, можем не беспокоиться на этот счет. И атаковать нас он будет с расчетом нашей полевой недофотеции. Разворнет войска в боевые порядки за пределами прицельного винтовочно-пулеметного огня, но практически вплотную, чтобы заранее не утомлять солдат глубоким снегом. Батарею развернут где-то на полутора километрах от города. Там как раз есть хорошая такая плешь в кустарнике.

— Таким образом, граф Гауфорт решил нарушить устав, — закончил свою речь перебежчик — подполковник гвардии.

— Я думаю это надо назвать по-другому… — задумчиво прокомментировал я.

— Творчески переосмысли положения боевого устава пехоты применительно к месту. Какие будут мнения по поводу будущего боя? — Если встанем в глухую оборону, то нас сомнут и бронеходы не помогут, — заявил командир рецких штурмовиков.

— надо их бить пока они целиком из города не вылезли. И бить первыми.

— Генерал-адъютант императора Молас просил дождаться первого выстрела от мятежников, — заметил я.

— Не до политесов сейчас, господин командор, — это подал голос ротмистр отогузских драгун.

— Главное не дать им добраться до императора и до мертвых тел наших королей. Отогузы хоть и верят как все в империи в ушедших богов, но у каждого народа свои суеверия. Можно принести с поля боя мертвого короля — дело житейское, но если враг надругается над венценосным трупом — несмываемы позор на всю жизнь всему отогузскому войску, участвовавшему в битве.

— Командор, — обратился ко мне по привычке слегка фамильярно командир «элики».

— Почему мы должны использовать мою гаубицу только как пушку? Улочка за воротами в городе узкая, старая. Батальонная колонна займет ее почти вовсю ширь. Пусть выйдет только первый полк бригады и батарея, а остальных накрыть в городе. Шрапнелью, чтобы не делать больших разрушений. Веселие и аттракцион я им гарантирую. Ну и… обратно с поля никто не побежит в давку такую.

— И при атаке также можно как следует использовать наше преимущество в количестве пулеметов. Не только в обороне, — высказался оногурский инженер.

— Хотя проделанной работы жаль. В итоге военный совет так и порешил: атакуем сами. Оставляем в городке минимум охраны императора и герцога и Моласа с его думными боярами. И вот сейчас гвардейская колонна приближается к намеченному рубежу.

— Граф Гримфорт, — повернулся я к группке командиров рот. Бывший подполковник гвардии — генеральский ранг между прочим, а теперь всего лишь штрафной фельдюнкер вытянулся и «взял под козырек» приложив ладонь к белому капюшону.

— Слушаю, господин командор.

— Ваша задача главная — захватить артиллерийскую батарею на марше. Не дать ей развернуться. Не сможете увести пушки с собой, снимите замки и заберите при отступлении. С пехотой в бой не ввязываться. Просто сделайте так, чтобы пушки не стреляли. И все. Вас поддержат четыре пулеметные танкетки. Выполните эту задачу, считайте, что половина наказания с вашей роты будет снята.

— Осмелюсь спросить, а какая будет вторая половина? — прямо в глаза смотрит, не боится боя. Положит он половину роты в атаке охреневая, как пить дать. Лишь бы реабилитироваться в глазах Бисера. Но потому они и штрафники, чтобы я их первыми под молотки бросал на самый важный участок. А ты не бунтуй против законной власти. А уж коли вляпался в такое дерьмо всей ступней, то не жалуйся, что тебе до конца не верят. Гвардия должна быть всегда верна своему императору, кто бы им ни был. Мои рецкие штурмовики опытней этих гвардейских офицеров, но мне их и жальче. Да и в самом городе они мне нужнее.

— Вторая часть вашего искупления вас ждет в городе, граф. Войдем в город узнаете что надо делать. Вас оповестят.

— Вы так уверены, господин командор, что мы в столицу непременно войдем, — озабочено спросил командир отогузского эскадрона.

— У нас нет другого пути, ротмистр, — ответил я.

— Или мы их или они нас.

— Несмотря на то, что фельдмаршал на подходе, наступает вдоль железной дороги, за нами законный император. Раненый. И кроме нас между ним и этим отребьем, называющим себя императорской гвардией, никого нет. Велика империя, но нам отступать выходит так, что некуда. Когда эти, — я махнул рукой на извивающуюся по дороге «змею» инсургентов, — будут глумиться над мертвым телом вашего короля, только ваша смерть будет вашим оправданием, что они смогли такое сотворить. Утешьтесь тем, что мертвые сраму не имут. Еще вопросы? — Да вроде все уже обсудили, господин командор. Задачи нарезали. Цели поставлены. Рубежи обозначены. Силы и средства выделены.

— Тогда по местам. Да помогут вам ушедшие боги и фирма «Гочкиз». И офицеры смеясь немудреной шутке, разошлись. Первыми начали «кукушки». Посаженый на дерево снайпер моей охраны в паре с прикрывающим его внизу автоматчиком. Для этого я разбил снайперские пары. Десять снайперов работали самостоятельно по заранее обозначенным мною приоритетным целям. А так чистый финский опыт «Зимней войны». К деревьям привязывается веревка. Если станет горячо, то снайпер по ней слетает вниз, встает на лыжи и меняет позицию позицию. А пока они активно выбивают офицеров и знаменосцев. Благо при таком построении они как на ладони. Одновременно пошли в атаку на батарею пулеметные танки, открыв огонь на ходу с 600 метров. Прикрываясь танкетками, незаметные в своих белых маскхалатах, бегут штрафники со своим разномастным оружием по утрамбованным танковыми гусеницами колеям. Часть штрафников сидит на танковых «хвостах» десантом. За ними саперы на лыжах. Прикрывают их пулеметчики штурмовиков. Для автоматов цели слишком далекие. И застучали вслед за танкетками все пулеметы, которые только у нас были. В воздухе захлопали красивые белые облачка на фоне тяжелой утренней хмари — самоходки накрыли колонну шрапнелью. Моя БРЭМ, сдвигая отвалом глубокий снег, преодолела поле и выехала на шоссе в полукилометре впереди колонны. За нею выполз «артштурм». Встали на дороге бок о бок. Башенный и спаренный пулеметы застучали по оси колоны, прошивая с полукилометра передовую роту противника насквозь. Я с командиром «аптштурма» вылезли из люков и задолбили из крупнокалиберных пулеметов. Забились на дороге раненые лошади, падали кеглями серые фигурки, упали знамена… По броне в ответ застучали пули, сковыривая краску. Сейчас выясним кто кого? Техника или тупая людская масса, у который отстрелили голову. Офицеров что-то больше не видно, а так активно сабельками махали. Передовой батальон вопреки моему ожиданию рванул в атаку на бронированные монстры. Прямо под картечный выстрел «артштурма». В упор. Меня накрыла эйфория боя. Я стрелял, менял диски и снова стрелял, напевая: «гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход…» Подняв бульдозерные отвалы как дополнительную защиту, мы с «артштурмом» двинулись по шоссе на соприкосновение с противником. Я боялся только одного, что нам патронов не хватит. Видно было, что около расстрелянной артиллерийской батареи танкетки уже утюжили пехоту, а белые силуэты штрафников копошились у пушек. Захватить батарею не удалось. Точнее захватить-то ее захватили, а вот вывезти нечем. Всех лошадей побили. Красивые были кони… Жалко… Когда бронетехника стала давить трупы на дороге, оставшееся в живых фузилеры первых батальонов встали на колени в снег на обочине шоссе и заложили руки за головы. Сдаются. Остаток пехоты, той, что шла за артачами, во все лопатки убегала обратно в город. Вот так и рождается танкобоязнь. «Коломбина» выехала вровень со наступающими штурмовиками и угощала бегущих осколочными гранатами с толовой начинкой. От охотничьего городка не торопясь выехал наш последний резерв — гвардейские саперы, определенные в трофейную команду. На дороге много ништяков валяется — не бросать же их. Да и пленных пора организовывать пока они не очухались. «Коломбина» вышла на прямую наводку и стала долбить шрапнелью вдоль улицы сквозь ворота. «Элика» со своей позиции добавляла навесным огнем. Штрафники, впрягшись по десятку в зарядные ящики вместо лошадей, с матерками подтаскивали самоходчикам трофейные боеприпасы. Рецкие штурмовики формировали штурмовые группы. Весь бой занял двадцать две минуты. В столицу мы влетели на плечах бегущего в панике противника. Я остановил БРЭМ, слез на землю схватил на обочине за шкирку коленопреклоненного фельдфебеля, поднял на ноги и сунул ему в руки свою запасную портянку.

— Иди, скажи там своим, что тех, кто будет тихо сидеть в казармах, мы не тронем. А кто будет сопротивляться законному императору, казним как предателей. Без жалости. Это я сказал — Кровавый Кобчик. Здоровенный бугай красавец брюнет с голубыми глазами этот фельдфебель неуверенно пошел к городским воротам, будто из него вынули позвоночник. Белая портянка волочилась за ним, но он крепко ее сжимал в опущенном кулаке. Он все не мог понять, что это такое вдруг произошло так быстро. Маршировала гвардия немалой силой, подавляя всех вокруг своей крутизной… и вдруг все. И сам он в снегу обочины стоит на коленях, закинув ладони на затылок. И ему страшно. Первые две роты фузилерного полка полегли почти поголовно. Как и конная батарея, где не осталось никого выжившего из орудийной прислуги. В других ротах тоже богато покосило пулеметами. Офицеров в колонне не осталось ни одного на ногах. Кто не убит, тот настолько ранен, что стоять не может. Большинство трупов гвардейцев лежали на дороге как живые — штатные пульки маленькие, шрапнельные поражающие элементы тоже не с кулак размером — глядя недоумевающими голубыми глазами в стылое хмурое небо. Как бы причитая: «а нас-то за что?». Фигуры их больше всего напоминали сломанных оловянных солдатиков, настолько аккуратно подогнана была их амуниция. Даже подковки сапог у всех были прибиты под одинаковым углом. Подошел к сдающимся гвардейцам на другой обочине. Их было много. Сотни человек. Где в рядок. Где кучками стоит на коленях, головы опущены, руки подняты, винтовки на дороге валяются. На броники даже смотреть боятся. Ближний ко мне гвардеец — дядька в возрасте лет за тридцать с нашивками ефрейтора сверхсрочника, брызнул в меня снизу вверх расфокусированным взглядом и негромко зашептал, запричитал заевшей патефонной пластинкой.

— Не надо меня давить… Не надо меня давить… Не надо меня давить… Нельзя меня давить… Лучше застрелите, сделайте милость… Я оглянулся. На неестественно белом снегу отвал, гусянка и катки БРЭМ все были в крови, и остатках давленной сизой солдатской требухи пополам с рваным шинельным сукном. В дополнение к картинке бил в нос кислый запах крови и свежего дерьма. Жуть какая… Даже на фронте такой жути не было. А ведь с момента взрыва в охотничьем замке и суток не прошло, а жертв этой гражданской войны уже за тысячу перевалило… Если не больше. Но это еще не все. Далеко не все. Надо еще взять город. Надо еще удавить этого графа. Сколько можно этим гадским Тортфортам меня преследовать? Пора положить этому конец.