Рик радостно запрыгал вокруг хозяина, не подозревая, что совсем недавно тот мысленно уже распрощался с ним. Сняв пальто, Джек уселся в кресло и погладил курчавую голову пуделя, но вскоре забыл о собаке, погрузившись в свои мысли.

«Что он от меня потребует потом? Почему спрашивал, как относится ко мне сэр Трэверс? Ему-то что до этого? Неужели он рассчитывает через меня выманивать у него деньги? Вряд ли… Много он таким способом не получит, а мелочиться не будет. В чем же дело? Раньше все было ясно, а теперь я ничего не понимаю. Какие у него планы? Он задумал что-то ужасное… Надо уходить отсюда, но куда я денусь? Он меня убьет. А может, он оставит меня в покое? — подумал Джек со слабой надеждой. — Убедится, чтo теперь пользы от меня никакой, и оставит в покое, а сам уедет отсюда. Куда-нибудь очень далеко, и я никогда его больше не увижу», — мечтал он, но в глубине души сознавал несбыточность своих надежд. Он слишком хорошо знал, с кем имеет дело.

Зима в замке проходила тихо и спокойно. Барнет уговорил Трэверса приобрести на аукционе две рукописи времен раннего христианства и теперь упивался ими. Погода была ветреная и холодная; Барнет, и прежде считавший прогулки бессмысленной тратой времени, все дни проводил в библиотеке. Доктор Уэйн тоже редко выходил из дома, предпочитая прогулкам на пронизывающем ветру тишину и уют своих комнат, а вечерами — беседы со священником, который заходил к нему почти каждый день. Очевидно, в это ненастное, холодное время одинокому священнику было неуютно в своем доме. Фырканье его старой машины по вечерам стало до того привычным звуком, что, если он задерживался, доктор то и дело подходил к окну на втором этаже, а дворецкий — на первом.

Вопреки обыкновению, Трэверс решил провести оставшуюся часть зимы в Англии. На Рождество он подарил Джеку дорогие швейцарские часы, которые тот боялся потерять или разбить, и продолжал носить старые до тех пор, пока Трэверс не спросил, чем ему не нравится подарок. Кроме часов Трэверс несколько раз покупал ему кое-что из одежды; сам Джек был к вещам равнодушен, и ему не приходило в голову приобрести то, без чего, по его мнению, можно было обойтись. Получая подарки, Джек всегда терялся, не зная, что сказать кроме тривиального «спасибо». Если бы об этих покупках узнал Кейн, то был бы очень удивлен. Он прекрасно знал, что Трэверс терпеть не может магазины, и если требовалось что-то купить, он обычно поручал это ему. Кейн удивился бы еще больше, если б увидел, как Трэверс бегает между вязами, играя с пуделем вместе с Джеком, — всего полгода назад это было совершенно немыслимо. Вечерами Трэверс иногда играл с Джеком в шахматы. Игроками оба были плохими. Джек с увлечением отдавался игре и искренне радовался, когда побеждал; Трэверс играл спокойно и был равнодушен к результату, но когда его взгляд падал на Джека, ерзающего от нетерпения в ожидании хода противника, в глубине его глаз возникало выражение, казалось, навсегда забытое со смертью брата, а в уголках губ появлялась мягкая улыбка.

Запертой комнаты в замке больше не существовало: после того как инспектор Кроуз вынудил Трэверса открыть ее, он не стал закрывать ее снова.

Доктор Уэйн, дворецкий, Барнет и священник по-прежнему занимали мысли Джека; Кейном он интересовался теперь гораздо меньше. После последней встречи в пустом доме, куда его вызвали телефонным звонком, Джек перестал опасаться, что его отравят, и вновь стал есть свои любимые блюда и пить сладкий фруктовый коктейль. Однако вопрос: «Кто из этих четверых?»— волновал его острее, чем раньше, потому что теперь он участвовал в игре, смысла которой не понимал, и оттого тревожился еще сильнее. Его действия постороннему показались бы весьма предосудительными. Джек старался любыми правдами и неправдами узнать какой-нибудь факт, который помог бы ему выбрать из четверых подозреваемых одного. Он подслушивал разговоры доктора, который стоял в списке на первом месте, и священника, следил за Барнетом, свел знакомство с молоденькой и чрезвычайно болтливой горничной и обиняками выведывал у нее подробности о дворецком Уилсоне. Хуже обстояло дело со священником — он жил в собственном доме, и относительно него возможности Джека были очень ограничены.

В начале февраля после долгого перерыва к ним заехал Бэрридж. Разговаривая с Джеком, он спросил, есть ли у него новые рисунки.

Джек днем зачитался интересной книгой и не успел выполнить поручение, данное ему Барнетом. Поэтому, принеся Бэрриджу папку с рисунками, он отправился в библиотеку.

— Взгляните, Гордон! — воскликнул Бэрридж, протягивая Трэверсу лежавший в самом низу лист. На нем было изображено лицо молодого мужчины с четко очерченными скулами, твердым, выступающим вперед подбородком и плотно сжатыми тонкими губами.

— Волевое лицо, но в нем есть что-то неприятное, даже отталкивающее, — заметил Трэверс. — Малосимпатичная личность.

— Человек очень решительный и очень жестокий, — сказал Бэрридж, внимательно вглядываясь в возвращенный Трэверсом рисунок. — Тонкие губы и этот подбородок…

— Дайте-ка мне еще посмотреть, — попросил Трэверс. — Странно… У меня такое ощущение, будто я его уже видел. — Он задумчиво повертел лист. — Нет, не знаю. Запоминающаяся внешность, если б видел, то узнал бы. А все же странно…

— Рисунок говорит еще об одном. — Бэрридж серьезно взглянул на Трэверса. — Джек этого человека ненавидит.

— Вы сгущаете краски, хотя оригинал действительно вряд ли способен вызвать симпатию. Мало ли кого Джек рисует, иногда людей, совсем ему незнакомых. Впрочем, можно спросить у него, кто это. — Трэверс позвонил и велел лакею позвать Джека, а когда тот вошел в комнату, сказал: — Джек, мистера Бэрриджа заинтересовало это лицо. — Он указал на рисунок, и у Джека вырвался невнятный возглас. — Кого вы тут изобразили? Это ваш знакомый?

— Нет, сэр. Просто человек из толпы. Я мельком видел его в городе.

Однако у Бэрриджа после ответа Джека окрепла уверенность в обратном: для виденного мельком человека из толпы рисунок был слишком выразителен. На следующий день Трэверс, которого не покидало смутное ощущение того, что в нарисованном лице было что-то знакомое, попросил Джека показать рисунок еще раз, чтобы проверить свое впечатление, но Джек сказал, что разорвал его как неудачный.

Один из соседей Трэверса намеревался продать свои земельные владения, и сэр Гордон подумывал, не купить ли их. По этому поводу он хотел посоветоваться с адвокатом Трентоном и пригласил его приехать.

— Досадно, что любой разговор он начинает своей излюбленной темой, — сказал вечером Трэверс, когда речь зашла о Трентоне. — Впрочем, теперь традиционная прелюдия сократится вдвое: вместо двух тем — диадемы и завещания — осталось одно завещание.

— Почему бы вам в самом деле не составить этот документ? — спросил доктор Уэйн. — Так все делают.

— У вас же есть какие-то родственники, — добавил присутствующий при разговоре священник. — Кажется, они живут в Лондоне?

— Да. Или, по крайней мере, жили там лет десять назад.

— А в Италии, по линии синьора Росси?

— Должно быть, есть. — Трэверс пожал плечами. — По правде говоря, и те и другие меня совершенно не интересуют, я их даже не видел.

— Тогда составьте такое завещание, чтобы им ничего не досталось, — пошутил доктор и засмеялся.

— Не понимаю, зачем люди вообще пишут это, — сказал Барнет. — Мне, например, абсолютно все равно, что будет после моей смерти.

— Вы так рассуждаете потому, что вы одиноки и, простите меня, больше интересуетесь книгами, чем людьми, — возразил священник, помешивая чай. — Обычно для каждого человека существует круг людей, чьи судьбы ему не безразличны. Вы, сэр Трэверс, поистине редкое исключение.

— Меня всегда забавляет, что мистера Трентона так волнует отсутствие завещания у сэра Трэверса, — сказал Кейн. — Принимая во внимание его возраст и возраст сэра Трэверса, это несколько странно.

— Просто мистер Трентон хороший адвокат и любит порядок, — вступился за него доктор Уэйн. — Гордон, напишите завещание хотя бы ради мистера Трентона, чтобы он, наконец, успокоился, раз все остальные вам безразличны. Хотя, по-моему, так не бывает, — добавил он, поправляя очки. — Человеку по своей природе свойственно испытывать симпатии и антипатии.

— Мистер Трентон насядет на вас с особым усердием, если вы соберетесь опять принять участие в каком-нибудь, как он выражается, альпинистском безумии, — с улыбкой сказал Кейн.

— Боюсь, мне придется сдаться, — шутливо ответил Трэверс, но вскоре о чем-то задумался и замолчал. Беседой завладел Барнет, который стал рассказывать бесконечные средневековые истории о кровавых событиях, связанных с завещаниями.

Джек вначале слушал вполуха, но потом тема разговора настолько захватила его и на его лице отразился такой ужас, что Кейн спросил, уж не увидел ли он привидение. Растерявшись, Джек ответил, что ему кажется, будто под столом кто-то есть. Кейн заглянул под стол и под дружный смех присутствующих извлек оттуда пуделя. Джек в душе был благодарен Рику за то, что тот вовремя туда забрался и избавил его от неловких объяснений.

В ближайшее воскресенье Джек поехал в город и оттуда отправил письмо, хотя мог положить его на столик для почты в доме Трэверса. Через неделю он снова уехал в город.