Наступило воскресенье после выборов. Без четверти четыре дня служебный автомобиль Уркхарта свернул с Уайтхолла на Даунинг-стрит, где его приветствовал четким салютом полисмен, а также вспышки сотни камер. Представители прессы столпились за ограждением на противоположной стороне улицы, напротив самого известного в мире здания, дверь которого широко распахнулась, когда подъехала машина, – политическая черная дыра, так временами думал о ней Фрэнсис. В ней исчезали вновь избранные премьер-министры – и редко, если это вообще когда-либо случалось, появлялись из нее в сопровождении большого отряда государственных служащих после того, как те высосут из них все соки. Казалось, что само здание каким-то непостижимым образом отнимает у некоторых политических лидеров все жизненные силы.

Уркхарт всегда садился на заднее сиденье слева, чтобы, когда он будет выбираться из машины перед домом номер десять, телевизионные камеры и фотокорреспонденты получили прекрасную возможность заснять его во всей красе. Он вышел из машины, расправил плечи и выпрямил спину, и его поприветствовал хор вопросов со стороны представителей прессы, благодаря чему он получил прекрасную возможность подойти к журналистам и перекинуться с ними несколькими словами. Фрэнсис заметил Чарльза Гудмена, легендарного представителя «Пресс ассошиэйшн», который в своей знаменитой потрепанной фетровой шляпе удобно устроился между репортерами из Ай-ти-эн и Би-би-си.

– Привет, Чарльз! Ты поставил какие-нибудь деньги на результат? – спросил Уркхарт, но Гудмен, окруженный со всех сторон коллегами, уже задал свой первый вопрос:

– Вы приехали обсудить с премьер-министром перестановки в правительстве? Или он позвал вас, чтобы сообщить о новом назначении?

– Я приехал обсудить ряд вопросов, но, полагаю, перестановки станут одним из них, – скромно ответил политик.

– Ходят слухи, что вы рассчитываете получить новый и весьма солидный пост.

– Я не могу комментировать слухи, Чарльз. К тому же тебе прекрасно известно, что данные вопросы решает сам премьер-министр. Я здесь лишь для того, чтобы оказать ему моральную поддержку.

– Вы будете совещаться с премьер-министром и лордом Уильямсом?

– Лорд Уильямс уже приехал? – спросил Уркхарт, изо всех сил пытаясь скрыть удивление.

– Примерно в половине третьего. А мы все пытались понять, приедет ли еще кто-нибудь.

Фрэнсис надеялся, что журналисты не заметили, как холод прокрался в его глаза, когда он понял, что премьер-министр и председатель партии уже полтора часа обсуждают перестановки без него.

– В таком случае мне пора, – объявил он. – Я не могу заставлять их ждать.

Он улыбнулся, развернулся на каблуках, перешел на другую сторону улицы и шагнул через порог дома номер десять по Даунинг-стрит. Главный Кнут настолько разозлился, что даже не почувствовал обычного возбуждения, которое испытывал всякий раз, когда входил сюда.

Молодой секретарь премьер-министра ждал Уркхарта в конце коридора, который вел от двери к залу заседаний Кабинета, расположенному в задней части здания. Подойдя ближе, Фрэнсис почувствовал, что секретарь чем-то смущен.

– Премьер-министр ждет вас, Главный Кнут, – сказал он без особой надобности и добавил: – Он в кабинете наверху. Я доложу, что вы приехали. – С этими словами молодой человек поспешил вверх по лестнице.

Он вернулся через двенадцать минут, когда Уркхарт уже в сотый раз принялся разглядывать портреты предыдущих премьер-министров, висевшие на стенах знаменитой лестницы. Все это время он думал о том, какими несостоятельными, совершенно не годными для столь важного поста были многие из этих людей. По сравнению с ними Ллойд Джордж и Черчилль являлись потрясающими врожденными лидерами, хотя один из них прославился распущенностью, а другой – высокомерием и пьянством, и ни одного из них не пощадила бы современная пресса, охочая до сенсаций. Из-за того, что нынешние журналисты всюду суют свои носы и никого не жалеют, после войны плечи многих государственных деятелей окутало одеяло посредственности, мешавшее тем, кого природа наделила индивидуальностью и настоящим талантом. Коллинридж, который получил свой пост благодаря умелым выступлениям по телевизору, являлся типичным примером того, какой поверхностной стала современная политика. Уркхарт жалел о великом прошлом, когда политики сами устанавливали законы и не боялись правил, придуманных средствами массовой информации.

Его размышления прервал вернувшийся секретарь главы правительства.

– Прошу прощения, что заставил ждать, Главный Кнут. Премьер-министр готов вас принять.

Когда Фрэнсис вошел в комнату, которую современные премьер-министры традиционно использовали в качестве кабинета, он заметил, что, несмотря на определенные попытки привести большой стол в порядок, на нем высились груды бумаг и заметок, явно написанных за последние полтора часа. Из мусорного ведра торчала пустая бутылка кларета, а на подоконнике стояли тарелки с хлебными крошками и увядшими листьями салата. Председатель партии сидел справа от стола Коллинриджа, разложив на зеленой коже свои записи. Рядом с ними лежала большая стопка папок из манильской бумаги с биографиями членов парламента, полученных в штабе партии.

Уркхарт принес стул и уселся напротив Коллинриджа и Уильямса. Их силуэты выделялись на фоне окна, и Главный Кнут прищурился, пытаясь пристроить собственную папку на колене.

– Фрэнсис, вы любезно поделились со мной своими идеями на предмет перестановок в правительстве, – начал премьер-министр, без церемоний перейдя сразу к делу. – Я вам очень признателен. Подобные предложения невероятно полезны и стимулируют мои собственные мысли. Не вызывает сомнений, что вы потратили много времени и усилий, чтобы сформулировать свои предложения. Но прежде чем мы перейдем к деталям, я полагаю, нам следует поговорить о наших целях в более широком масштабе. Вы предлагаете… ну, как бы это лучше сказать… довольно радикальные перемены. Шесть новых членов Кабинета и серьезное перераспределение портфелей среди остальных. Объясните мне, что заставило вас прийти к выводу, что нам необходимы столь жесткие меры? И что, по-вашему, они нам дадут?

Уркхарту совсем не понравились эти вопросы. Он рассчитывал, что его привлекут к обсуждению конкретных кандидатов на новые посты, а вместо этого его попросили объяснить, почему он предлагает сделать именно такие перестановки, причем до того, как он смог понять, что думает сам премьер-министр по данному вопросу. Коллинридж знал, что Главный Кнут должен уметь распознавать, чего хочет глава правительства, и ошибки могли иметь очень серьезные последствия. Неожиданно Фрэнсису пришла в голову мысль, что его подставляют.

Он поморгал, пытаясь прогнать солнечные блики, заслонявшие фигуру премьер-министра, но так и не смог прочитать выражение его лица. Главный Кнут уже пожалел, что изложил свои идеи на бумаге вместо того, чтобы сделать это устно, но сокрушаться теперь было уже поздно.

– Разумеется, это только предложения, идеи на тему о том, что вы могли бы сделать, – начал он объяснять свою позицию. – Я подумал, что в целом было бы полезно произвести серьезные перестановки в правительстве, чтобы показать, что вы жестко контролируете его и ждете новых идей и нового образа мышления от ваших министров. Кроме того, таким образом появляется шанс для наших более пожилых коллег уйти на покой: это печально, но необходимо, если вы хотите внести живую струю в наше дело и привлечь к работе тех из младших министров, которые прекрасно себя показали.

«Проклятье, – неожиданно подумал он, – этого не следовало говорить в присутствии древнего ублюдка Уильямса, сидящего по правую руку от премьер-министра!».

Фрэнсис знал, что должен вести себя осторожнее, и внутри у него все сжалось. Коллинридж никогда не отличался жесткостью и не любил принимать решения. Уркхарт не сомневался, что его предложения будут благосклонно приняты, поскольку все названные им кандидаты обладали не вызывавшим сомнений политическим талантом. А еще, как он рассчитывал, мало кто мог сообразить, что большинство из них являются его должниками – это были министры, которым он помог выбраться из неприятного положения, чьи слабости хорошо знал и чьи грешки прикрывал, чтобы о них не стало известно их женам и избирателям.

Уильямс смотрел на Главного Кнута глазами пожилого, умудренного опытом человека. Неужели он все знает? Неужели понял? В комнате повисла тишина, Коллинридж постукивал карандашом по столу, очевидно, пытаясь отыскать подходящие возражения на выдвинутые Уркхартом доводы.

– Мы стоим у власти гораздо дольше любой другой партии с тех пор, как закончилась война, и в связи с этим возникают определенные проблемы, – продолжил тот. – Например, скука. Мы должны создать новый, более свежий образ нашего правительства, нам следует опасаться застойных явлений.

– Это очень интересно, Фрэнсис, и я с вами согласен… в целом. Мы с Тедди как раз это обсуждали, – заявил премьер-министр. – Мы говорили о необходимости привлечения молодых талантливых людей и о том, что мы должны найти новую движущую силу, поставить новых людей на новые позиции. И я нахожу многие из ваших предложений на предмет изменений на низших министерских уровнях весьма убедительными.

– Но они не имеют решающего значения, – тихо проговорил Уркхарт.

– Проблема в том, что слишком серьезные перестановки наверху могут оказаться весьма разрушительными. Большинству министров Кабинета требуется больше года, чтобы освоиться на новой должности, однако сейчас мы не можем потратить на организационные вопросы год – нам необходимо показать положительные результаты как можно скорее. Ваши предложения о перестановках в Кабинете вместо того, чтобы помочь нам претворить в жизнь нашу новую программу, в конечном итоге затормозят ее внедрение – так считает Тедди.

«Какая еще новая программа?! – мысленно возопил Уркхарт. – Наш манифест ничего такого не предполагал!»

Он заставил себя успокоиться, прежде чем ответить Генр-и:

– А вам не кажется, что потеря в голосах избирателей говорит о том, что они хотят перемен?

– Интересная мысль. Но, как вы сами сказали, ни одно правительство с тех пор, как закончилась война, не продержалось у власти столько, сколько мы. Должен заметить, Фрэнсис, что мы вряд ли могли бы переписать учебники истории, даже если б наши избиратели посчитали, что мы выдохлись. Таким образом, можно сделать вывод, что в целом они довольны нашей деятельностью и ничто не указывает на то, что они желают серьезных перемен. Кроме того, есть еще один, исключительно важный в данных обстоятельствах момент. Именно потому, что мы выиграли выборы с небольшим преимуществом, мы должны постараться сделать все, чтобы у общественности не возникло впечатления, что мы в панике. В противном случае у нашей партии и всей страны возникнет неверное представление о наших перспективах, что приведет к требованиям перемен, которые вас так беспокоят. Вспомните Макмиллана, который уничтожил свое правительство тем, что уволил треть Кабинета. Это событие назвали «Ночь длинных ножей», и через год после этого он лишился своего поста. В мои планы не входит повторять его ошибки. Я считаю, что мы должны вести себя более взвешенно.

Коллинридж подтолкнул к Главному Кнуту по столу листок бумаги, и тот взял его в руки. На нем были перечислены двадцать две должности в Кабинете министров, а рядом стояли фамилии.

– Как видите, Фрэнсис, я не предлагаю никаких изменений в составе Кабинета, и, надеюсь, это будет расценено как признак силы и уверенности, – сказал Генри. – У нас полно дел, и мы должны показать всем, что намерены сразу приступить к работе.

Уркхарт быстро положил бумагу на стол, отчаянно надеясь, что дрожащие пальцы не выдадут его чувств.

– Если вы так хотите, господин премьер-министр, – проговорил он сдержанно, официальным тоном. – Но должен сказать, что не знаю, как отреагирует на ваше решение парламентская партия. После окончания выборов у меня еще не было возможности узнать настроения наших коллег.

– Я уверен, что они примут наше решение. В конце концов, мы намерены произвести достаточное количество перестановок не на уровне Кабинета министров, чтобы все остались довольны. – Коллинридж помолчал короткое мгновение. – И, разумеется, я надеюсь, что могу рассчитывать на вашу полную поддержку.

Возникла новая пауза, на этот раз более длинная, а потом Уркхарт ответил:

– Конечно, господин премьер-министр.

Фрэнсис с трудом узнал собственный голос, который, казалось, доносился из другого конца комнаты: он либо поддержит премьер-министра, либо совершит политическое самоубийство, отказавшись это сделать. Его ответ прозвучал автоматически, но без особой уверенности. Уркхарт почувствовал вдруг, что стены кабинета смыкаются вокруг него, точно стены тюремной камеры. И снова ему стало некомфортно в присутствии Коллинриджа: он не понимал, что тот думает и как ему ответить. Но оставить все вот так тоже было нельзя. Неожиданно он понял, что ему трудно говорить – так сильно у него пересохло во рту.

– Должен сказать, что я… рассчитывал на перемены для себя, – выдавил Уркхарт. – Немного нового опыта… решение новых проблем.

– Фрэнсис, – мягко перебил его Генри, – если я дам вам новую должность, то должен буду сделать и другие перестановки. И тогда костяшки домино разлетятся по столу. Вы нужны мне на том месте, которое вы сейчас занимаете. Вы – превосходный Главный Кнут. Вы отдаете все силы тому, чтобы познать сердце парламентской партии, и отлично всех знаете. Мы должны посмотреть правде в глаза: учитывая тот факт, что мы одержали победу с весьма скромным преимуществом, в последующие годы мы можем столкнуться с рядом сложных проблем. И мне требуется сильный Главный Кнут, способный с ними справиться. Вы мне нужны, Фрэнсис. Вы великолепны в закулисных делах. И мы вполне можем предоставить другим выступать на переднем крае.

– Складывается впечатление, что вы уже приняли окончательное решение, – сказал Уркхарт, рассчитывая, что его слова прозвучали как утверждение и ему удалось скрыть обиду, которую он чувствовал.

– Да, принял, – ответил премьер-министр. – И искренне благодарен вам за понимание и поддержку, Фрэнсис.

Главный Кнут почувствовал, как у него за спиной захлопнулась дверь тюремной камеры. Он поблагодарил обоих, мрачно посмотрел на председателя партии и попрощался, вдруг сообразив, что за все время разговора Уильямс не произнес ни слова.

Уркхарт покинул здание через подвал, миновал руины теннисного корта времен Тюдоров, а затем прошел офис Кабинета, выходивший на Уайтхолл, в стороне от главного входа на Даунинг-стрит – так, чтобы не попасться на глаза толпившимся там журналистам. Ему не хотелось с ними сейчас встречаться. Он пробыл в кабинете премьер-министра всего полчаса и сомневался, что сможет надеть на лицо подходящую маску, чтобы они поверили в то вранье, которое ему придется им выдать. Поэтому Фрэнсис попросил охранника в офисе Кабинета вызвать его машину.

Немало повидавший на своем веку «БМВ» уже четверть часа стоял перед домом на Кембридж-стрит, в Пимлико. Посреди хаоса из старых газет и оберток от батончиков мюсли сидела Мэтти Сторин, нервно покусывающая губу. Объявление о составе Кабинета, сделанное ближе к вечеру, привело к энергичному обсуждению того, что это может означать: либо премьер-министр поступил гениально и очень смело, либо потерял самообладание. Требовалось узнать мнение людей, принимавших решения. Уильямс вел себя как обычно, убедительно и спокойно, но телефон Уркхарта категорически не желал отвечать.

После того как ее смена в «Телеграф» закончилась, не очень понимая, почему она это делает, Мэтти решила проехать мимо лондонского дома Главного Кнута, находившегося всего в десяти минутах от Палаты общин. Она ожидала, что там будет темно и пусто, но обнаружила, что повсюду горит свет и внутри кто-то ходит. Однако телефонную трубку по-прежнему никто не брал.

Девушка знала, что в Вестминстере не принято, чтобы журналисты следовали за политиками к их домам. На самом деле, такое поведение категорически осуждали как сами политики, так и другие представители прессы. Мир Вестминстера – это своего рода клуб, в котором действует множество неписаных законов и который все тщательно охраняют – особенно пресса, так называемое Вестминстерское «лобби» журналистов, которое незаметно и тихо регулирует деятельность средств массовой информации в Вестминстерском дворце. Оно устанавливает правила поведения, которые, например, позволяют проводить брифинги и брать интервью, но при строжайшем соблюдении условия, что источник не будет назван. Это позволяет политикам отбрасывать в сторону сдержанность и осторожность и выдавать конфиденциальную информацию, а журналисты лобби получают, в свою очередь, возможность обходить Закон о неразглашении государственной тайны и данные в соответствии с ним клятвы министров и получать сведения, не выдавая своих источников. Кодекс молчания является паспортом журналистов: без него каждый из них очень быстро обнаруживает перед собой закрытые двери и рты.

Мэтти еще раз прикусила внутреннюю сторону щеки. Женщина нервничала. Она была не из тех, кто легко нарушает правила, но почему, черт подери, Уркхарт не отвечает на телефонные звонки? Проклятье, что он задумал?!

В голове у нее зазвучал голос с сильным северным акцентом, по которому она часто скучала с тех пор, как покинула «Йоркшир пост» – голос мудрого главного редактора, давшего Сторин ее первую настоящую работу. Что он говорил? «Правила, девочка, существуют для того, чтобы направлять мудрых и мешать глупым. И не вздумай приходить ко мне в кабинет со словами, что ты упустила хорошую историю из-за чьих-то дурацких правил!»

– Ну, ладно, ладно, старый зануда… – сказала Мэтти вслух.

Ей не нравилось, что она собралась нарушить правила лобби, но Сторин знала, что будет чувствовать себя еще хуже, если упустит хорошую историю. Журналистка бросила взгляд в зеркальце, проверила, как лежат волосы, и провела по ним рукой, чтобы вернуть им жизнь, а потом открыла дверцу машины, вышла – и сразу пожалела, что не находится в каком-то другом месте. Через двадцать секунд в доме зазвучало эхо изысканного дверного молотка, выкованного из меди.

Главный Кнут был в доме один и явно не ждал гостей. Его жена вернулась в загородный дом, а горничная не работала на выходных. Он с раздраженным видом распахнул дверь и не сразу узнал гостью.

– Мистер Уркхарт, я весь вечер пытаюсь до вас дозвониться; надеюсь, я вас не слишком побеспокоила, – быстро заговорила Сторин. – Мне нужна ваша помощь. Даунинг-стрит сообщает, что в Кабинете не будет произведено никаких изменений, ни одного. И я буду чрезвычайно вам признательна, если вы поможете мне понять, почему.

«Интересно, как этим проклятым журналистам удается узнать, где ты находишься в данный момент?» – подумал Уркхарт.

– Извините, мне нечего вам сказать, – ответил он вслух.

Он уже начал закрывать дверь, но увидел, что незваная гостья вскинула руки и сделала шаг вперед. Фрэнсис сомневался, что девчонка поставит ногу так, чтобы помешать ему – это было бы слишком глупо и смешно. Мэтти же заговорила – спокойно и тихо:

– Мистер Уркхарт, это потрясающая история, но я сомневаюсь, что вы захотите, чтобы я ее напечатала.

Хозяин дома замер, заинтригованный ее словами. «Проклятье, что такое она имеет в виду?» – пронеслось у него в голове. Журналистка увидела, что он колеблется, и бросила ему еще один маленький кусочек наживки:

– В статье будет написано следующее: «Вчера вечером появились признаки серьезных разногласий внутри Кабинета министров на предмет отсутствия перестановок. Главный Кнут, который, как всем известно, давно лелеял мечты о новой должности, отказался прокомментировать данный вопрос, но и не поддержал решение премьер-министра». Ну как?

Только теперь Уркхарт узнал нового репортера «Телеграф». Он был едва знаком с этой женщиной, но видел и читал достаточно, чтобы понять, что она весьма умна. Тем сильнее его удивило то, что она явилась к нему домой и пытается запугать его.

– Вы серьезно? – выговорил он медленно.

Мэтти широко улыбнулась:

– На самом деле, нет. Несмотря на то что вы не отвечаете на телефонные звонки и отказываетесь от личной беседы, я не готова зайти так далеко, чтобы написать хорошую статью об этом. Но у меня появился ряд интересных вопросов, и мне хотелось бы получить честный ответ, а не высасывать историю из пальца. Пока что ничего другого мне не оста-ется.

Уркхарта обезоружила честность молодой журналистки. Он фыркнул и внимательно посмотрел на нее.

Ему следовало бы впасть в ярость, позвонить ее главному редактору и потребовать извинений за столь наглое вторжение. Но Мэтти уже почувствовала, что за официальным сообщением Даунинг-стрит стоит нечто большее. И появилась на крыльце его дома. В свете фонаря ее короткие светлые волосы ослепительно сияли, и Фрэнсис подумал, что терять ему нечего.

– Думаю, вам все-таки лучше войти в дом… мисс Сторин, верно?

– Прошу вас, зовите меня Мэтти.

Политик провел незваную гостью в обставленную со вкусом, но традиционно украшенную комнату, где на стенах висели картины, изображавшие лошадей и сельские пейзажи, и стояла старая, но удобная мебель. Там Уркхарт налил себе большую порцию скотча и, не спрашивая гостью, наполнил для нее бокал белого вина, а потом уселся в мягкое кресло. Мэтти устроилась напротив, на самом краешке дивана, и достала из сумки блокнот, но Фрэнсис знаком показал, чтобы она убрала его.

– Я устал, мисс Сторин… Мэтти. Кампания получилась длинной и трудной, и я не уверен, что смогу как следует выразить свои мысли. Так что никаких записей, если вы не против. – Главный Кнут знал, что должен соблюдать осторожность.

– Разумеется, мистер Уркхарт. Будем следовать законам лобби. Я могу использовать то, что вы мне скажете, но никоим образом, даже намеком не должна называть ваше имя.

– Совершенно верно.

Фрэнсис достал сигарету из серебряной сигаретницы, откинулся на спинку кресла, сделал затяжку и, не дожидаясь вопросов Мэтти, заговорил:

– Как вы отнесетесь к моим словам, если я скажу, что премьер-министр считает такое решение оптимальным для продолжения работы правительства? Чтобы министры не оказались в сложном положении, когда им придется осваивать новые обязанности? Вперед на всех парах…

– Я бы сказала, мистер Уркхарт, что тут не требуется соблюдения законов лобби и сохранения источника в тайне.

Политик фыркнул, восхищаясь прямотой молодой журналистки, и еще раз напомнил себе, что должен соблюдать с нею максимальную осторожность.

– Также я сказала бы, мистер Уркхарт, – продолжала Сторин, – что, по мнению многих, выборы показали необходимость нового мышления и серьезных перемен. Вы потеряли большое количество мест. И ваша победа оказалась не так чтобы очень впечатляющей, вы со мной согласны?

– Притормозите-ка, Мэтти. Мы получили однозначное большинство, и у оппозиции значительно меньше мест, чем у нас. Совсем неплохо после стольких лет у власти, не так ли? – выдал ей Фрэнсис официальную версию произошедшего.

– Однако ситуация не слишком многообещающая с точки зрения следующих выборов. Даже ваши сторонники считают, что в программе на следующие пять лет «совсем нет ничего нового». «Медленное погружение на дно» – мне кажется, так назвал вашу политику один из оппонентов. Возможно, вы помните, что я присутствовала на одном из ваших предвыборных митингов. Вы много говорили о новых силах, новых идеях и инициативах… И из вашей речи следовало, что грядут перемены – что на сцене появятся новые игроки.

Девушка замолчала, однако Уркхарт явно не собирался ничего говорить.

– Ваше собственное обращение к избирателям… оно у меня с собой. – Мэтти достала глянцевый листок из кучи бумаг, которыми была набита ее сумка. Ее собеседник молча смотрел на нее напряженным взглядом. – Вы сказали, что впереди нас ждет «замечательное время». Но то, что произошло, замечательно, как газета недельной давности.

– Мне представляется, что вы несколько сгущаете краски, – запротестовал политик. Он понимал, что должен возмущаться гораздо сильнее, но у него не было сил придумывать оправдания, и он подозревал, что гостья это заметила.

– Позвольте быть с вами откровенной, мистер Уркхарт. Вы действительно считаете, что премьер-министр принял самое правильное и лучшее в данных обстоятельствах решение?

Главный Кнут не стал сразу отвечать на вопрос – сначала он, не сводя с нее глаз, медленно поднес стакан к губам. Оба понимали, что участвуют в игре, но ни один из них не знал, чем этот спектакль закончится.

Уркхарт поднес стакан к губам, наслаждаясь вкусом виски, позволил напитку согреть его изнутри и только потом ответил:

– Мэтти, и как же, по-вашему, я должен ответить на подобный вопрос? Я – Главный Кнут и полностью поддерживаю премьер-министра, в том числе и перестановки, которые он считает правильными. Точнее, отсутствие перестановок, – в его голосе снова прозвучал намек на сарказм.

– Да, но как насчет Фрэнсиса Уркхарта, человека, который всей душой болеет за свою партию и желает, чтобы ей сопутствовал успех? Что думает он?

Политик промолчал.

– Мистер Уркхарт, в своей завтрашней статье я подробно напишу о том, что вы самым искренним образом поддерживаете решение премьер-министра, касающееся Кабинета, и объяснили, почему мистер Коллинридж его принял, – продолжала Сторин. – Знаю, вы не хотите, чтобы в прессе появился хотя бы намек на то, что вы недовольны тем, как разворачиваются события. Мы с вами разговариваем, следуя законам лобби. И интуиция подсказывает мне, что вам не нравится то, что происходит. Я хочу понять это. Вы желаете быть уверенным в том, что о вашем личном мнении не узнают мои и ваши коллеги и что оно не станет всеобщим достоянием и поводом для сплетен в Вестминстере, – и я даю вам слово, что никому ничего не расскажу о том, что услышу, поскольку это может оказаться очень важным в последующие месяцы. И кстати, я никому не говорила, что собиралась к вам заехать.

Девушка предлагала сделку. В обмен на его правдивое мнение она обещала, что все написанное ею никоим образом нельзя будет связать с его именем.

Уркхарт мысленно перебирал кинжалы, пытаясь решить, какой бросить первым.

– Хорошо, Мэтти, давайте я расскажу вам правду, – согласился он. – Это очень простая история. Премьер-министру требуется держать крышку пароварки плотно закрытой, чтобы амбиции некоторых из его коллег не вырвались наружу. Эти амбиции сильно выросли после не слишком удачных выборов. И если он не сумеет их удержать, появится возможность того, что все правительство окажется размазанным по стенам кухни.

– Вы хотите сказать, что внутри Кабинета царят соперничество и недовольство?

Фрэнсис немного помолчал, старательно подбирая слова, прежде чем снова заговорить, медленно и с расстановкой:

– Скажем так, некоторые члены партии сильно расстроены. Они считают, что премьер-министр чудом не проиграл последние выборы и что у него нет ни жизненных сил, ни влияния, чтобы продержаться еще четыре или пять лет. Поэтому они пытаются представить, что будет происходить в следующие полтора года и в каком положении они окажутся, если начнется гонка за лидерство в партии. После четверга игра приняла совсем другой вид, и команда поддержки Генри Коллинриджа сильно поредела. В общем, может сложиться весьма неприятная ситуация.

– В таком случае, почему премьер-министр не избавится от нарушителей спокойствия?

– Потому что не может позволить себе, чтобы недовольные бывшие министры Кабинета сеяли смуту среди заднескамеечников, когда он получил на выборах минимальное большинство, которое может рассыпаться в прах при первых же проблемах в парламенте. Сейчас ему нужно сидеть очень тихо и не высовываться. Он даже не может сделать перестановки в Кабинете, потому что всякий раз, когда он передает какому-то министру новый портфель, тот с энтузиазмом берется за дело, стараясь оставить свой след и прославиться, и к нему тут же возникает повышенный интерес представителей средств массовой информации вроде вас. Взгляды новых становятся вдруг невероятно интересными для тех, кто пишет передовые статьи, и внезапно оказывается, что министры не только делают свою работу, но и выставляют собственные кандидатуры для участия в гонке за лидерство. В партии начинается хаос, потому что все вынуждены оглядываться через плечо, ожидая подвоха от своих коллег, вместо того чтобы уделять пристальное внимание оппозиции. Правительство не знает, что делать дальше, премьер-министр становится все менее популярным – и вот мы уже имеем на руках кризис руководства.

– Значит, все должны оставаться на своих прежних местах? Вы считаете такую стратегию правильной?

Уркхарт сделал большой глоток виски.

– Если б я был капитаном «Титаника» и увидел впереди громадный айсберг, сомневаюсь, что я сказал бы: «Полный вперед!» Я бы захотел изменить курс.

– Вы сказали это сегодня вечером премьер-министру?

– Мэтти, вы требуете от меня слишком многого, – укоризненно фыркнул политик. – Я уважаю вашу профессиональную честность, и разговор с вами доставляет мне огромное удовольствие, но я думаю, что мне не стоит подвергать вас искушению и открывать детали моих личных бесед с премьер-министром. За это можно получить смертный приговор.

Журналистка не сдвинулась со своего места: она прекрасно понимала важность его слов и твердо вознамерилась узнать больше.

– Тогда позвольте спросить вас про лорда Уильямса, – попросила она. – Сегодня днем он провел с премьер-министром необычно много времени, если учесть, что они приняли решение ничего не делать и не менять.

Этот ответ уже несколько минут был у Уркхарта наготове. Он представил себе, как вертит в руке этот стилет, а потом мечет его в цель со смертоносной точностью.

– Вы слышали такое высказывание: «Опасайтесь пожилого человека, который спешит»? – спросил он девушку.

– Ну, вряд ли он рассчитывает встать во главе партии. Это совершенно невозможно!

– Разумеется, нет. Даже наш дорогой Тедди не настолько эгоистичен. Но у него еще осталось несколько лет активной деятельности, и он, как все пожилые люди, хочет быть уверен, что руководство попадет в правильные руки.

– Чьи именно?

– Если не самого Уильямса, то одного из его молодых последователей и учеников.

– Например?

– А вы как думаете?

– Сэмюэль. Вы имеете в виду Майкла Сэмюэля.

Уркхарт улыбнулся, когда понял, что стилет попал в цель.

– Думаю, я сказал достаточно. Пришла пора закончить наш разговор.

Мэтти неохотно кивнула, молча перебирая кусочки политической головоломки, лежавшие перед ней. Не говоря больше ни слова, Фрэнсис проводил ее вниз по лестнице к двери, где они остановились, чтобы пожать друг другу рук-и.

– Вы мне очень помогли, мистер Уркхарт, – сказала журналистка, – но есть еще один, последний вопрос. Выборы лидера. Если б они проводились, вы бы в них участвовали?

– Спокойной ночи, Мэтти, – сказал Главный Кнут и твердо закрыл дверь.