На следующее утро репортеры все еще поджидали Эрла. После очередной бессонной ночи у него уже не осталось эмоциональных сил – министр сидел в кресле в своем кабинете и тихо плакал. Он напряженно работал, не жалея себя, он достоин большего, и к чему все пришло? Гарольд так старался заслужить любовь и похвалу матери, добиться успеха, который озарил бы ее последние годы, и снова подвел ее – и ведь она не раз говорила, что так и будет!

Эрл понимал, что пора заканчивать. Продолжать не было никакого смысла. Он больше не верил в себя и понимал, что лишился права на веру других людей. На глаза ему набежали слезы, когда он протянул руку к ящику письменного стола и вытащил записную книжку. Потом он принялся нажимать кнопки телефона так, словно они превратились в гвозди, которые кто-то забивает ему прямо в душу. Во время разговора политик с огромным трудом контролировал свой голос. И только повесив трубку, он по-настоящему разрыдался.

Новость о том, что министр образования сошел с дистанции, пронеслась по Вестминстеру во вторник утром и ошеломила всех. Это произошло так неожиданно, что организаторы не успели поменять бюллетени для голосования – пришлось просто вычеркнуть из списка фамилию Эрла. Сэр Хамфри был недоволен, что все его приготовления в самый последний момент пошли прахом, и теперь обрушивал свой гнев на всякого, кто оказывался рядом. Однако ровно в десять утра в зале заседаний номер четырнадцать, который выбрали для голосования, открыли двери и первые из трехсот тридцати пяти членов парламента от правительственной партии вошли в зал, чтобы приступить к голосованию. Отсутствовали два человека: премьер-министр, отказавшийся от голосования, и Гарольд Эрл.

Мэтти собиралась провести этот день в Палате общин, беседуя с членами парламента, чтобы иметь возможность сразу узнавать их настроения. Многие считали, что выход Гарольда из гонки полезен Сэмюэлю. «Миротворцы склонны объединяться с совестливыми торговцами, – объяснил один из пожилых парламентариев, – так что соратники Эрла будут дрейфовать к молодому Дизраэли. У них не хватит воображения, чтобы сделать другой позитивный выбор».

В кулуарах и частных разговорах с коллегами кампания принимала все более неприятный личный оттенок.

Сторин сидела в кафе для представителей прессы и пила кофе, когда по громкой связи объявили, что ее вызывают к телефону. Она поспешила к ближайшему аппарату, а когда узнала голос в трубке, ее потрясение оказалось сильнее, чем при объявлении о выходе из гонки Эрла.

– Привет, Мэтти. Насколько я понял, ты искала меня всю последнюю неделю. Сожалею, что мы тогда разминулись, меня не было в офисе. У меня было что-то вроде желудочного гриппа. Ты все еще хочешь со мной встретиться? – Голос Роджера О’Нила был таким дружелюбным и полным энтузиазма, что журналистка с трудом смогла соотнести его с невнятным лепетом, который слышала несколько дней назад. Неужели это тот самый Роджер О’Нил? Она вспомнила рассказы о его скандальном поведении на вечеринке Уркхарта в Борнмуте и поняла, что он раскачивается на эмоциональных качелях: то взлетает вверх, то падает с головокружительной высоты. – Если тебе все еще интересно, то почему бы нам не поговорить на Смит-сквер, сегодня, немного позже? – предложил он.

В голосе Роджера не было даже намека на то, что он чувствовал после суровой и даже безжалостной выволочки, устроенной ему Уркхартом. Фрэнсис позвонил, чтобы дать О’Нилу указания насчет Саймона, который должен был посетить митинг с участием Эрла, а также анонимно сообщить в «Миррор» о связи между ним и Эрлом. После того как Главный Кнут, вслед за Пенни и Мэтти, услышал кокаиновый бред Роджера, который постепенно терял связь с реальностью, между ними состоялся очень жесткий разговор. Уркхарт не мог лишиться услуг О’Нила, но и оставлять за собой «хвосты» не имел права.

– Одна неделя, Роджер, еще одна неделя, и ты сможешь отдохнуть и обо всем забыть – если захочешь, на время, – пообещал Фрэнсис. – Ты получишь рыцарское звание, о котором мечтал. И все для тебя сразу изменится. После того как перед твоим именем появится буква «Р», никто не посмеет смотреть на тебя свысока. Ты же знаешь, я сумею это организовать. Но если сейчас ты меня подведешь, если потеряешь контроль, я позабочусь о том, чтобы ты жалел об этом до конца жизни. Проклятье, возьми наконец себя в руки! Тебе нечего бояться. Продержись еще несколько дней!

О’Нил не вполне понимал, о чем говорит Уркхарт. Продержаться? Да, конечно, он знал, что неважно себя чувствует, но его одурманенный мозг все еще отказывался признать, что у него серьезные проблемы, с которыми он был уже не в состоянии справляться сам. В его жизни не было места сомнениям, в особенности насчет самого себя.

Он обязательно справится, был уверен Роджер, особенно если ему немного помогут, ну, совсем чуть-чуть… Всего несколько дней, и его амбиции будут реализованы, он получит всеобщее признание и сотрет снисходительные улыбки с их лиц – это стоило дополнительных усилий.

Когда он вернулся в офис, Пенелопа рассказала ему о визите Мэтти и о том, что журналистка задавала вопросы о почтовом адресе в Паддингтоне.

– Все в порядке, Пенни. Я разберусь, – ответил ее начальник.

Сработало его давно обретенное умение подавать товар лицом, способность убедить покупателя, что ему просто необходимы те или иные идеи или аргументы – не потому, что они были хороши, а потому, что людей завораживали его энергия и энтузиазм. В мире, где царит цинизм, они хотели одарить своим доверием человека, который так страстно верил в то, что он им предлагал.

Когда после ланча Мэтти вошла в кабинет О’Нила, он был оживлен, и его странные глаза сияли энергией и желанием помочь.

– Это было всего лишь расстройство желудка, – объяснил он. – Извини, что заставил тебя ждать.

Девушка не могла не признать, что улыбка Роджера полна обаяния и что людям очень трудно заставить себя ему не верить.

– Пен передала мне, что ты спрашивала про почтовый адрес мистера Коллинриджа? – продолжил специалист по связям с общественностью.

– Совершенно верно, – кивнула журналистка. – Так это действительно адрес Чарльза Коллинриджа?

– Послушай, Мэтти, если ты ищешь то, что можно использовать для печати, я вынужден сказать, что это личное дело мистера Коллинриджа, и никто здесь не намерен что-либо комментировать по данному поводу. – Роджер легко ступил на дорогу, проложенную специалистами с Даунинг-стрит. – Но могу я говорить с тобой неофициально, не для статьи?

Он серьезно посмотрел посетительнице в глаза, как будто хотел показать, что совершенно искренен, после чего встал из-за стола и сел рядом с нею на один из простых стульев, каких было довольно много в его кабинете.

– Но даже и не для печати, ты должна понимать, что есть предел, за который я не могу выходить, – продолжил О’Нил. – Тебе ведь известно, как плохо себя чувствовал Чарльз в последнее время. Он не был… как бы получше выразиться? Он не вполне отвечал за собственные действия. Будет очень грустно, если мы станем наказывать несчастного парня еще сильнее. Его жизнь и так разрушена. Какие бы ошибки этот человек ни совершил, разве он недостаточно страдал?

Сторин почувствовала, как ее начинает охватывать раздражение, когда она поняла, что О’Нил переносит бремя ответственности на плечи отсутствующего Чарльза. Ну да, виноват весь мир, но только не ты, Роджер!

– Значит, вы отрицаете, что Чарльз Коллинридж лично попросил вас открыть тот адрес? – уточнила девушка.

– Если не для статьи, а лишь ради информации, то я не стану это отрицать, но кому будет польза, если мы начнем бередить старые раны? Дай ему шанс заново построить свою жизнь! – взмолился О’Нил.

– Хорошо, Роджер. Я согласна, что ничего нельзя выиграть, если и дальше преследовать Чарльза. Так что позвольте мне сменить тему. В адрес штаба партии в последнее время выдвинуто огромное количество обвинений в халатности, в результате которой произошла утечка информации, наносящей вред правительству. Складывается впечатление, что премьер-министр открыто обвиняет в этом Смит-сквер.

– Сомневаюсь, что это справедливо, но ни для кого не секрет, что отношения между Генри Коллинриджем и председателем партии были в последнее время напряженными.

– Настолько напряженными, что произошла сознательная утечка из штаб-квартиры партии, и результаты опроса общественного мнения появились в прессе во время партийного съезда?

Только огромным усилием Мэтти сумела заметить удивление, на мгновение появившееся в глазах ее собеседника, – уже в следующий миг он бросился отвечать ей:

– Такое предположение трудно доказать. В этом здании всего пять человек, кроме председателя партии, получили результаты опроса. – Он закурил сигарету, и весь его вид говорил о том, что пришло время размышлений. – Я – один из этих пяти и могу тебя заверить, что мы относимся к проблемам конфиденциальности крайне серьезно. Но результаты также получили все члены Кабинета министров, всего двадцать два человека, а также представители Палаты общин, где опрос мог сначала попасть в руки какой-нибудь болтливой секретарше или в один из отделов, где их открыл кто-то из служащих, которые не любят правительство. Если ты ищешь утечку, лучше всего начать с них.

– Хорошо, но не следует забывать, что утечка результатов опроса произошла в отеле в Борнмуте. А секретарши и должностные лица, не любящие правительство, не бывают на партийных конференциях и не разгуливают по коридорам отеля.

– Ну, кто знает, Мэтти… Все равно я считаю, что источник утечки, скорее всего, следует искать среди них. Видит Бог, неужели ты можешь представить лорда Уильямса на четвереньках, на полу отеля?

О’Нил громко рассмеялся, чтобы подчеркнуть, как это смешно, и Мэтти присоединилась к нему. Однако ее собеседник только что признал, что ему известно, как именно произошла утечка. А он мог знать это только по одной причине. Самоуверенность Роджера затягивалась на его собственной шее, точно удавка.

– Тогда давайте перейдем к другой утечке, связанной с планом реорганизации больниц, – предложила Сторин. – Мне рассказали, что вы готовили большую рекламную кампанию, которую пришлось отменить из-за внезапного изменения планов.

– Неужели? И кто же тебе такое рассказал? – спросил О’Нил.

Его разум отчаянно заработал – и вскоре он сообразил, что это был его старый приятель Кендрик. Тупой ублюдок всегда питал слабость к красивым женщинам!

– Хотя это не имеет значения, и я не буду на тебя давить и требовать, чтобы ты выдала мне свои источники, – тут же добавил он. – Но слухи сильно преувеличены. Отдел рекламы и пропаганды всегда готов поддержать политику правительства, чем мы и занимаемся. Если разрабатывается какой-то проект, мы, естественно, хотим его продвинуть, но особой кампании не планировалось.

– Мне рассказали, что вам пришлось отказаться от тщательно подготовленных рекламных шагов в самый последний момент.

Длинный столбик пепла на сигарете Роджера не мог больше противиться законам тяготения и рухнул на галстук, однако мужчина не обратил на это ни малейшего внимания. Он сосредоточенно хмурился.

– Тебя ввели в заблуждение, Мэтти. Похоже, кто-то хочет снова вытащить на свет ту историю и показать, что партия находится в более сложном положении, чем на самом деле. Слова твоего источника представляются мне сомнительными. Ты уверена, что он знал все факты? Может быть, ему было выгодно представить дело именно так?

О’Нил с широкой улыбкой попытался дискредитировать Кендрика, чтобы его нельзя было считать надежным источником информации. Ответная улыбка Мэтти ни на мгновение не выдала ее удивления тем, как быстро и ловко сидящий рядом с нею человек придумал объяснение. Однако она задавала слишком много вопросов, и даже такой умелый притворщик, как Роджер, начал чувствовать дискомфорт. Ему требовалась более серьезная поддержка – сигареты не хватало, – что бы там ни говорил Уркхарт.

– Мэтти, у меня был трудный день, к тому же сегодня будут получены результаты голосования. Мы не могли бы закончить на этом? – попросил он все с той же улыбкой.

– Спасибо, что уделили мне время, Роджер. Наша беседа оказалась чрезвычайно полезной.

– Всегда рад помочь, – сказал О’Нил, провожая девушку к двери.

Когда они проходили мимо компьютерного терминала, расположенного в углу тесного офиса, Сторин наклонилась, чтобы осмотреть его, и ее блузка распахнулась на пару дюймов. Роджер подошел ближе, довольный возникшим предлогом.

– Я совершенно ничего не понимаю в этих штуках, – сказала корреспондентка и, повернувшись, посмотрела в бегающие глаза О’Нила. – Ваша партия заметно опережает остальных по части технологий. Полагаю, все терминалы в здании связаны с центральным компьютером?

– Ну… наверное, – ответил мужчина, подталкивая ее к двери.

– Я не знала, что вы так хорошо разбираетесь в технике, Роджер, – сделала она ему комплимент.

– Если честно, не особо хорошо, – неожиданно начал оправдываться О’Нил. – Нам всем читали ознакомительный курс, но я едва научился включать эту проклятую штуку. – Его глаза яростно засверкали – он окончательно потерял контроль над собой, буквально вытолкнул Мэтти за дверь и поспешно с нею попрощался.

В пять часов вечера двери зала для совещаний номер четырнадцать торжественно закрылись. Голосование завершилось. Что было пустым жестом – последний из трехсот тридцати пяти бюллетеней бросили десять минут назад. За закрытыми дверями остались сэр Хамфри и небольшая команда наблюдателей. Они были счастливы, что все прошло гладко, несмотря на отвратительный старт, когда им пришлось переделывать бюллетени из-за отказа Эрла. По кругу прошла бутылка виски: все набирались терпения перед началом подсчетов. В разных комнатах дворца кандидаты ждали результатов – с разной степенью тревоги.

Биг-Бен пробил четверть седьмого, когда подсчет подошел к концу, а к половине седьмого двери зала распахнулись, и в него в сопровождении более чем ста двадцати сторонников и заинтересованных членов парламента начали заходить претенденты на пост главы партии, чтобы стать свидетелями исторического момента.

Среди присутствующих царило отличное настроение с некоторой примесью напряжения, когда они вошли в зал и разбились там на небольшие группы. В последние минуты перед объявлением результатов члены парламента делали солидные ставки на то, какими они будут, противопоставляя свое мнение достаточно невнятным опросам, заполнившим страницы газет. А за пределами комнаты выдвигали собственные предположения и строили догадки репортеры, которых не допустили на технически закрытое заседание.

Сэр Хамфри Ньюлендс наслаждался этим коротким моментом славы. Его карьера близилась к закату, времена расцвета давно миновали, и даже маленькое недоразумение в Вест-Индии, которое произошло во время его отпуска, помогло ему вновь оказаться в центре всеобщего внимания, чего он был лишен многие годы. Кто знает, если он все сделает правильно, возможно, его тайная мечта о месте в Палате лордов исполнится? Он уселся на возвышении в окружении своих помощников и призвал собрание к порядку.

– В бюллетене для голосования было беспрецедентное количество кандидатов, – начал Хамфри. – Поэтому я прочитаю результаты в алфавитном порядке.

Эта новость оказалась крайне неприятной для Дэвида Адамса, тщеславного бывшего лидера Палаты общин, изгнанного к заднескамеечникам после первых перестановок, проведенных Коллинриджем. Несмотря на то что за прошедшие два года он активно критиковал все главные экономические решения правительства, которые так же рьяно поддерживал, когда являлся членом Кабинета министров, он рассчитывал получить шанс вернуться туда. Дэвид стоически, старательно скрывая разочарование, выслушал Ньюлендса, объявившего, что Адамс получил только двенадцать голосов. Он лишь спрашивал себя, куда подевались все те, кто твердо обещал ему поддержку, в то время как Хамфри продолжал читать список.

Ни один из следующих четырех кандидатов, в том числе и Маккензи, не получил более двадцати голосов. Пол Годдар, католик и инакомыслящий, выступавший за полное запрещение абортов, получил всего три голоса и гордо тряхнул головой: он не сомневался, что насладится другими наградами, не на этом свете.

Сэру Хамфри осталось прочитать лишь три результата – Сэмюэля, Уркхарта и Уолтона, на которых пришелся 281 голос. Напряжение в зале достигло предела. Для победы в первом туре требовалось набрать 169 голосов. В одном из углов двое почтенных членов парламента заключили крупное пари.

– Досточтимый Майкл Сэмюэль, – продолжал Ньюлендс. – Девяносто девять голосов.

Наступила полнейшая тишина, так что стал слышен троекратный гудок плывущего по Темзе буксира. По залу пробежал смех, и Сэмюэль, которому не хватило очень много голосов до победы, пробормотал:

– Жаль, что капитаны буксиров не имеют права голоса.

– Досточтимый Фрэнсис Уркхарт – девяносто один голос, – продолжал сэр Хамфри.

Заключившие пари члены парламента не могли скрыть огорчения, когда сделали мысленные подсчеты.

– Патрик Уолтон – девяносто один голос, – завершилось объявление результатов.

В зале громко зашумели. Напряжение начало отступать: тут и там звучали поздравления и слова утешения, а один из членов парламента выглянул за дверь и сообщил новости возбужденным представителям прессы.

– Таким образом, – провозгласил Хамфри, – ни один из кандидатов не набрал необходимого количества голосов, и следующий тур выборов состоится через неделю. Хочу напомнить тем, кто намерен участвовать во втором туре, что они должны выставить свои кандидатуры не позже следующего четверга. На этом наша встреча объявляется закрытой.

В кабинете Уркхарта, до отказа набитом его коллегами и алкоголем, праздник был в самом разгаре. Ему досталось одно из лучших помещений, предназначенных для членов парламента, – просторное, с приятным видом из окна на другой берег реки и древнюю готическую резиденцию архиепископа Кентерберийского в Ламбетском дворце, которое находилось в самом здании, а не в одной из многочисленных пристроек, располагавшихся по периметру Вестминстерского дворца. Теперь в кабинете собрались несколько дюжин членов парламента, и все они желали Главному Кнуту успеха. Тот с иронией подумал, что некоторых из них он не видел во время кампании, но его это не беспокоило. Голоса есть голоса, и не важно, откуда они берутся.

– Просто великолепно, Фрэнсис. Замечательный результат. Как ты думаешь, у тебя есть шанс продолжить и одержать победу? – осведомился один из его старших коллег по парламенту.

– Надеюсь, – со спокойной уверенностью ответил Уркхарт. – У меня такие же шансы, как и у других.

– Думаю, ты прав, – сказал все тот же коллега. – Юный Сэмюэль сейчас лидирует, но его кампания уже потеряла ход. Остались два самых опытных кандидата – ты и Патрик. И Фрэнсис, я хочу, чтобы ты знал: я готов поддержать тебя целиком и полностью.

«О чем, естественно, ты хочешь, чтобы я помнил, когда начну распределять министерские портфели», – подумал Главный Кнут, со смехом рассыпаясь в благодарностях и наполняя бокал своего гостя.

В кабинете появлялись все новые люди, поскольку прошел слух, что Уркхарт устроил вечеринку. Его секретарша налила щедрую порцию виски Стивену Данвею, самому амбициозному из новых членов парламента, который за этот вечер уже успел ненадолго, но весьма заметно поприсутствовать на праздниках Сэмюэля и Уолтона, исходя из принципа, что ничего нельзя знать заранее. Потом секретарь извинилась, чтобы ответить на телефон, который звонил весь вечер – многие хотели поздравить Фрэнсиса, да и пресса не осталась в стороне.

– Это вас, – прошептала секретарша Уркхарту на ухо. – Роджер О’Нил.

– Скажи, что я занят и перезвоню позже, – велел тот.

– Но он уже звонил. И у него очень встревоженный голос. Он попросил передать вам, что «все исключительно серьезно», и сказал, чтобы я в точности повторила его слова.

Нетерпеливо выругавшись, Главный Кнут пробился к окну, где письменный стол обеспечивал ему хоть какую-то защиту от гостей.

– Роджер? – сердито сказал он в трубку. – Неужели это так срочно? У меня здесь полно народа.

– Она нас преследует, Фрэнсис, – послышался испуганный голос его сообщника. – Проклятая сука знает, я уверен! Она поняла, что это я, и очень скоро эта мерзкая корова доберется до вас. Я ничего ей не рассказал, но она каким-то непостижимым образом все разнюхала…

– Роджер, возьми себя в руки! – рявкнул Уркхарт.

Однако О’Нил уже терял контроль над собой, и его речь становилась невразумительной – он куда-то мчался, точно поезд, оставшийся без машиниста. Политик понял, что помощник не выполнил его приказ и практически не контролирует ситуацию.

Он немного помолчал, а потом заговорил спокойно и уверенно:

– Роджер, расскажи мне медленно и четко, что случилось.

Однако из трубки снова полился невнятный поток фраз, и Уркхарту ничего не оставалось, как слушать все эти волнами набегающие друг на друга слова. О’Нил захлебывался, всхлипывал и постоянно чихал.

– Она пришла ко мне, эта корова из газеты, – бормотал он то громче, то тише. – Я не знаю, почему, Фрэнсис, я ничего ей не говорил. Мне удалось ее обмануть – кажется, она ушла довольная. Но ей каким-то образом удалось все разузнать. Ей известно про адрес в Паддингтоне и компьютер… Даже про утечку данных опроса, которые я положил ей под дверь… Должно быть, ублюдок Кендрик выболтал ей про больничную программу и кампанию, которую вы приказали мне сочинить… Господи, Фрэнсис! А вдруг она мне не поверила и решит что-нибудь напечатать?!

– Помолчи секунду! – прошипел Уркхарт, опасаясь, что его может услышать кто-то из гостей. – Кто, Роджер? Кто приходил к тебе от журналистского лобби?

– Сторин. Мэтти Сторин. И она сказала…

– У нее есть серьезные улики? – перебил его Главный Кнут. – Или она лишь строит догадки?

О’Нил помедлил несколько секунд.

– Думаю, у нее ничего нет, – сказал он затем не очень уверенно. – Только догадки. За исключением…

– За исключением чего?

– Ей сказали, что я каким-то образом связан с открытием почтового адреса в Паддингтоне.

– Проклятье, как она могла это узнать?! – Ярость Уркхарта, точно расплавленная лава, потекла в телефонную трубку.

– Моя секретарша ей сказала, но все в порядке, не нужно беспокоиться, она думает, что я сделал это для Коллинриджа.

– Твоя секретарша все знала?

– Я… взял ее с собой. Решил, что она привлечет меньше внимания, вы же знаете, что она стопроцентно надежна…

– Роджер, я бы с радостью…

– Послушайте, я делал за вас грязную работу, я рисковал всем! Вам не о чем беспокоиться, в то время как я завяз по уши. Фрэнсис, мне нужна помощь, я боюсь! Я делал для вас такие вещи, с которыми мне не следовало связываться, но я не задавал вопросов и просто выполнял указания. Вы должны вытащить меня, я больше не в силах терпеть – и я не выдержу. Вы должны меня защитить, Фрэнсис. Вы слышите? О господи, пожалуйста, помогите мне! – И О’Нил отчаянно разрыдался.

– Роджер, успокойся, – тихо сказал Уркхарт в трубку. – У нее нет никаких улик, тебе нечего бояться. И мы вместе, ты меня слышишь? Мы пройдем этот путь рука об руку, до самой Даунинг-стрит. Я тебя не подведу. Послушай, я хочу, чтобы ты сделал две вещи, Роджер. Ты должен помнить о рыцарстве. До него осталось всего несколько дней.

В ответ до политика донеслись налетавшие друг на друга слова благодарности.

– А пока, Роджер, ради всех святых, держись подальше от мисс Сторин, – продолжил Фрэнсис, игнорируя их.

– Но…

– Держись от нее подальше!

– Как скажете, Фрэнсис.

– Я сам с нею разберусь, – прошептал Уркхарт и повесил трубку.

Он молча посидел несколько мгновений, пытаясь успокоиться. За спиной у него шумели могущественные люди, которые могли помочь ему попасть на Даунинг-стрит – и тогда исполнилась бы его многолетняя мечта. Из окна открывался вид, не менявшийся столетиями и вдохновлявший множество великих лидеров, в ряды которых он теперь наверняка попадет. Но Фрэнсис только что закончил разговор с единственным человеком, способным уничтожить его великое будущее.

Попытки разобраться в том, что означают и какие последствия могут иметь сегодняшние выборы лидера, довели Мэтти до изнеможения. Ей требовалось оценивать мнения в тот момент, когда они формировались, пока возбуждение от гонки еще не отпустило участников. Сторин понимала, что нельзя ждать до утра, когда они станут излагать лишь официальную линию – к тому времени даже могущественных старших членов партии захватит важность момента, и они начнут выдавать двусмысленные, но весьма эмоциональные заявления.

В Вестминстере приподнятая бровь или понимающее подмигивание для тех, кто умеет их трактовать, гораздо громче любых слов говорили о политическом конце того или иного человека, и Мэтти было жизненно необходимо узнать, куда дует ветер.

Кроме того, ей нужно было разобраться в сложной системе выборов: правила голосования казались разумными и понятными только тем, кто их составлял. В соответствии с ними результаты первого тура следовало отложить в сторону и провести новую номинацию. Они даже допускали – хотя это было маловероятно, – чтобы кандидаты, которые не вносили свои имена в первоначальный список, теперь присоединились к гонке.

Если б ни один из кандидатов не набрал больше половины голосов, между лидирующими тремя политиками было бы проведено последнее голосование, и победителя определили бы через систему пропорциональной репрезентации, которую правительство даже под угрозой смерти не соглашалось использовать во время всеобщих выборов. Не вызывало сомнений, что для правительства действовали одни правила, а для всех остальных – другие, так что этим вечером не один парламентский репортер хмурил брови и устало водил ручкой по бумаге, пытаясь получить ясную картину.

Мэтти позвонила Краевски. Они больше недели не встречались и не разговаривали, но, несмотря на все свои размышления, женщина очень хотела его видеть. Ей казалось, что ее со всех сторон окружают сомнения и вопросы без ответов, и она поняла, что ни за что не сможет разобраться сама. И хотя журналистке не хотелось в этом признаваться, ей требовалась помощь.

Джон не знал, как ответить на ее звонок. Он целую неделю спорил сам с собой, пытаясь понять, имеет ли Мэтти для него значение, или она просто использует его, или, может быть, и то и другое. Когда девушка предложила ему встретиться, он пригласил ее на роскошный ужин в «Ритце», но сразу же понял, что совершил ошибку. Она была в не подходящем для любовных отношений настроении, хоть со скрипками, хоть без, так что вместо «Ритца» они отправились выпить в баре «Реформ-клуба» – Краевски являлся его членом.

Мэтти прошла полмили от галереи для прессы в Палате общин до бара и обнаружила, что Джонни задержали обязанности заместителя главного редактора и он еще не пришел. А возможно, он таким способом хотел показать ей, как сильно на нее сердит. Сторин ждала его в окутанном дымом вестибюле со сводчатыми потолками и величественными колоннами. Казалось, время здесь не имело своей власти, и если б сюда снова вошел Гладстон, он обнаружил бы, что с тех пор, как он бывал тут около века назад, ничего не изменилось. Женщина нередко думала об иронии судьбы, по которой этому оплоту либерализма и реформаторства потребовалось сто пятьдесят лет, чтобы допустить женщин в свои стены, и она частенько напоминала его членам, что они страдают мужским шовинизмом, пока кто-то из них не сказал, что в «Телеграф» ни разу не было женщины – главного редактора.

Когда Джонни пришел, они с Мэтти взяли свои бокалы и уселись среди теней верхней галереи в глубокие кресла с потрескавшейся кожей, в которых было так приятно сидеть и из которых так же трудно было выбираться. Корреспондентка пила в душной атмосфере прошлого, в окружении теней давно ушедших поколений и отчаянно хотела отдаться на волю смертельной усталости и уплыть в забытье. Ей казалось, что она могла бы проспать в этом кресле год, а проснувшись, обнаружить, что перенеслась на несколько сотен лет в прошлое. Однако мучительные мысли не давали Сторин расслабиться.

– Что такое? – спросил Джон, хотя в этом вопросе не было необходимости. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять, что его подруга устала и нервничает, а огонь в ее глазах почти потух.

– Ничего нового, – мрачно ответила журналистка. – Куча вопросов, слишком мало ответов и куски головоломки, которые не складываются в картину. Я чувствую, что происходящее связано с выборами лидера партии, только не могу понять, каким образом.

– Расскажи.

И Мэтти рассказала своему другу все, что ей удалось узнать – в том числе и что основную часть кусков головоломки почти наверняка можно повесить на шею О’Нила.

– Теперь я уже не сомневаюсь, что это он подсунул мне результаты опроса общественного мнения, – добавила она. – Он практически признал, что открыл адрес в Паддингтоне, и я уверена, что именно он внес изменения в компьютер штаба, чтобы подставить Чарльза Коллинриджа. Таким образом, получается, что О’Нил как-то замешан в банковских операциях и покупке акций. Только зачем?

– Чтобы избавиться от Коллинриджа, – предположил Краевски.

– А какая ему от этого польза? Он не может возглавить партию. Что его заставило подставить Коллинриджа?

Джон ничего не ответил. Он просто сидел и смотрел вдоль галереи на великолепные, написанные маслом портреты государственных деятелей Викторианской эпохи, для которых заговоры и интриги стали второй натурой, и спрашивал себя, что бы они на все это сказали. Однако Мэтти не могла разделить с ним его настроение.

– Думаю, он действует вместе с кем-то, кто хочет получить большой приз, с кем-то, кто занимает более серьезное положение, обладает властью… – задумчиво проговорила она. – С кем-то, для кого смена лидера выгодна. Обязательно должен быть кто-то, кто дергает О’Нила за веревочки.

– Значит, ты ищешь таинственного человека с мотивом и средствами, – подхватил ее коллега. – Кроме того, он должен обладать достаточной властью, чтобы контролировать О’Нила, а также иметь доступ к секретной политической информации. Скорее всего, он участвовал в суровой борьбе с премьер-министром, которая так широко освещалась в СМИ. Мне представляется, что далеко ходить за кандидатами не следует.

– Назови хотя бы одного.

Краевски сделал глубокий вдох, наслаждаясь темной заговорщической атмосферой вечера.

– Это просто, – улыбнулся он. – Тедди Уильямс.

В тот же вечер, но заметно позже Уркхарт отправился в свой кабинет в Палате общин. Празднования и поздравления сопровождали его всю дорогу до Харкорт-рум, расположенной под Палатой лордов, где он ужинал, и его бесконечно прерывали коллеги, стремившиеся пожать ему руку и пожелать удачи. Он прошел в закрытую для посторонних курительную комнату для членов парламента, в которой они любили собираться подальше от любопытных глаз прессы, не столько для того, чтобы покурить, сколько для обмена мнениями и возможности посплетничать, а при случае и оказать на кого-нибудь давление. Кнуты хорошо знают курительную комнату, и Фрэнсис с пользой провел там целый час, прежде чем снова подняться по винтовой лестнице в свой кабинет.

Его секретарша уже вычистила пепельницы, помыла стаканы и поправила подушки, и в кабинете снова стало тихо и уютно. Уркхарт закрыл и тщательно запер за собой дверь и подошел к большому шкафу с четырьмя отделениями и цифровым замком со щеколдой, какими правительство обеспечивало всех министров, чтобы те могли закрывать там свои бумаги, когда покидают кабинеты. Повернув циферблат четыре раза, Главный Кнут услышал щелчок, и щеколда упала ему в руки. Он отложил ее и открыл заскрипевший нижний ящик.

Весь этот ящик был забит папками и документами, и на каждой бумаге стояло имя члена парламента, а в каждой папке содержались постыдные и даже компрометирующие материалы, которые Фрэнсис перенес сюда из сейфа в кабинете Главного Кнута, где все правительственные тайны дожидались Судного дня – или подходящего случая, чтобы появиться на свет. У него ушло почти три года на то, чтобы собрать все эти секреты, и он знал, что лежащие перед ним документы обладают большей ценностью, чем целый ящик золотых слитков.

Уркхарт опустился на колени и принялся просматривать папки. Он быстро нашел то, что искал: запечатанный конверт с мягкой подложкой и адресом. Отложив его в сторону, Фрэнсис убрал остальные папки в ящик, после чего запер замок, проверив, все ли в порядке, как делал всякий раз, когда открывал его.

Была почти полночь, когда он миновал ворота, ведущие в Палату общин, и полисмен остановил движение на Парламентской площади, чтобы политик мог влиться в поток машин и отправиться дальше по своим делам. Однако Уркхарт ехал не домой, в Пимлико: он направился в один из работавших круглосуточно мотоциклетных центров доставки, которых было немало в сомнительных подвальчиках Сохо. Там министр отдал конверт и расплатился наличными, сказав, что письмо должно быть доставлено утром. Конечно, было бы удобнее воспользоваться почтовой службой Палаты общин, самой эффективной в стране, но он не хотел, чтобы почтовый штемпель Палаты имел хоть что-то общее с этим посланием.