Газеты, вышедшие во время выходных, даже не пытались скрыть своего раздражения. По правилам выборов лидера, кандидатам запрещалось напрямую вести предвыборную агитацию или использовать личные нападки на соперников: считалось, что подходящий лидер еще «появится», причем без видимых усилий с его стороны, в результате консенсуса, а не боевых действий. Так что пресса получила десять дней недомолвок, которые нисколько не вдохновляли народ и не помогали придумывать целый лес кричащих заголовков.

Поэтому печатные издания решили отыграться на кандидатах – у них не было другого выбора. «Обзервер» заявил, что идет «разочаровывающая и скучная кампания, и все ждут, когда кто-то из кандидатов вновь вдохнет жизнь в партию и правительство».

«Санди миррор» назвал кампанию «никому не интересной и вызывающей раздражение», а «Сан», чтобы не уступить конкурентам, описал происходящее в своем характерном стиле: «Кишечные газы, легкий бриз в ночи».

Вместо того чтобы дать всем заинтересованным лицам время на принятие решения, как предлагал Уркхарт в разговоре с премьер-министром, затянувшаяся кампания вызывала скуку, на что и рассчитывал Главный Кнут.

Происходящее не слишком радовало Мэтти, которая обнаружила, что ее растущие подозрения в мошенничестве сталкивались с невозможностью проводить дальнейшее расследование. Работа журналистов всегда становится намного тяжелее, когда нет новостей, о которых можно написать, и лишенная жизни кампания по выборам лидера партии сделалась причиной ночных кошмаров у политических обозревателей в их коллективных усилиях отыскать новые идеи, чтобы наполнить ими свои статьи.

– Ты должна признать, Мэтти, что у тебя ничего нет, – сказал Джонни своей подруге. – Есть завораживающие косвенные улики, касающиеся использования компьютеров, согласен, но как насчет акций, банковского счета и Паддингтона?

Женщина высвободилась из его объятий, в которых дремала почти всю вторую половину воскресенья. Погода стояла отвратительная, с серого неба лил сильный дождь, сердито колотивший в окна, и они решили провести остаток дня в кровати.

– Акции были куплены тем человеком, который открыл счет в банке и создал фальшивый адрес в Паддингтоне, – начала Мэтти перечислять свои доводы. – Это совершенно естественный и единственный вывод, который можно сделать. Но след этот очень невнятный. Банк сообщил нам, что счет был открыт меньше чем на две недели, и категорически отказался показать подписи на документах. А владелец табачной лавки оказался еще более бесполезным. Мне представляется, что главный бизнес, приносящий ему серьезный доход, делается в задней комнате лавки.

Однако Джонни еще не закончил с возражениями.

– Но что ты пытаешься доказать? Бумаги не расскажут ничего такого, чего ты не знаешь. Тебе нужно выяснить, мог ли все это сделать кто-то другой, а не Чарльз Коллинридж. Если да, то тогда, вместе с фальшивыми данными в компьютере, у тебя может получиться хорошая история.

Сторин целиком выбралась из рук Краевски и посмотрела ему в лицо.

– Ты по-прежнему не веришь, что это подстава, так ведь?

– Ты ведь еще даже не доказала, что преступление совершено, не говоря уже о том, кто мог все это провернуть, – возразил Джон, но уже в следующее мгновение, заметив, что в глазах подруги появилось нетерпение, заговорил мягче: – Посмотри на ситуацию здраво, Мэтти. Если ты во всеуслышание начнешь говорить о заговоре, реакция будет весьма скептической, и многим потребуется кое-что побольше нескольких «возможно». Если окажется, что ты ошиблась, ты причинишь себе и своей карьере огромный вред. А если выяснится, что ты права, у тебя появятся очень могущественные враги, которые смогут причинить тебе еще более серьезный вред. Они сумели справиться с премьер-министром – так представь, что они в состоянии сделать с тобой…

Джон ласково погладил женщину по волосам и продолжил отговаривать ее:

– Дело не в том, верю я в твою теорию или нет, Мэтти. Просто я очень хорошо к тебе отношусь и не хочу, чтобы ты впуталась во что-то такое, с чем мы оба не сможем справиться и что причинит тебе много боли. Если честно, я боюсь, что ты уже слишком далеко зашла. Неужели оно того стоит?

Стоило ему произнести последнюю фразу, как он понял, что этого не следовало говорить. Он не знал, почему, но почувствовал, как тело журналистки напряглось и стало как будто чужим, словно его поглотила холодная раковина, разделившая кровать на две части.

– Проклятье, Джонни, я буду бояться еще сильнее, если окажется, что я права, но никто ничего по этому поводу не сделал! – сердито сказала Сторин. – И, черт тебя подери, не ты ли меня убеждал заняться этой историей?

– Это было до… ну, до того, как ты оказалась в моей постели и жизни. Для меня то, что происходит между нами, – не очередная интрижка, я действительно хорошо к тебе отношусь, очень.

– Значит, так: забудь про проклятую историю и сосредоточься на потрахульках. А остального – спасибо, не надо. Я позвала тебя в свою постель, Джонни, но я не твоя собственность.

Мэтти откатилась от своего друга, чтобы он больше не мог видеть ее лицо. Она чувствовала его смущение и боль, но как она могла рассказать ему, что теперь чувствовала? На нее снова навалилась паника, когда он предложил ей выбор – карьера или его любовь. «Господи, все повторяется», – подумала женщина.

– Послушай, Джонни… – Она с трудом подбирала слова. – Ты мне нравишься, очень, и ты это знаешь. Но карьера имеет для меня огромное значение. И эта история – тоже. Я не могу допустить, чтобы что-то встало на моем пути. – Несколько мгновений, наполненных болью, корреспондентка молчала. – Возможно, мы совершили ошибку.

– Что ты такое говоришь? Прощай? И все? – охнул Джон. – Ты на несколько ночей затащила меня в свою постель – так, будто я последний пещерный человек на Земле, а потом… отвали? Что это? Очередная черточка на спинке кровати?

Его сарказм потряс Сторин и причинил ей новую боль.

– Ты был мне нужен, Джонни. Мне требовался мужчина, а не отношения на всю жизнь. Я хотела снова почувствовать себя женщиной, я уже так давно…

– Отлично. Вокруг полно мужиков, но ты выбрала меня… Я не думал, что все так просто, Мэтти. И мне жаль, что ты потратила на меня силы, – в голосе Краевски появилась горечь, сдобренная гневом.

– Джонни, остановись! Так нельзя. Не заставляй меня говорить то, что я не думаю. Ты мне нравишься, очень нравишься, и в этом главная проблема.

– Проблема? Ну, я рад, что тебе удалось с ней справиться. – Мужчина сухо рассмеялся и стал смотреть в потолок.

Мэтти зарылась лицом в подушку. Женщина не хотела причинить ему боль, но как она могла объяснить ему, чтобы он понял? Она еще никому не рассказывала в Лондоне, но, может быть, теперь для этого пришло время?

– Когда я жила в Йоркшире, – начала она, запинаясь, – я была очень близка с одним человеком. Мы знали друг друга с детства, и все считали, что наши отношения… навсегда. Никто меня не спрашивал, люди просто так решили. Но я хотела чего-то большего, и когда он заставил меня сделать выбор между ним и моей карьерой, я выбрала карьеру. Для меня это единственный способ сосуществовать с самой собой, Джонни! – вскричала она, как будто боялась, что друг не поймет и не примет ее объяснения, и холодное выражение на его лице сказало ей, что так и есть. – Но… он сломался. Присылал мне письма, умоляя вернуться, звонил по ночам; частенько я видела, как он стоит в конце нашей улицы, ждет меня часами, иногда целую ночь… – Журналистка сделала глубокий вдох, словно воспоминания отняли у нее все силы. – А потом произошла автомобильная авария. На длинном пустом участке дороги он влетел в дерево. Спасателям пришлось разрезать машину, чтобы его достать. Когда я узнала, у меня было ощущение, будто это я во всем виновата, будто я разбила машину. Понимаешь, я страдала из-за чувства вины и одновременно злилась на себя за это. Но я же не сделала ничего плохого!

Она отчаянно хотела оправдаться, убедить Джона, что не виновата, но ее глаза наполнились слезами боли и вины, которые по одной начали катиться у нее по щекам.

– Мне потребовалась вся моя воля, чтобы заставить себя пойти в больницу, и часы, проведенные в приемной, были самыми одинокими в моей жизни, – простонала девушка. – А потом пришла медсестра и сказала, что он не хочет меня видеть. Никогда. И я осталась стоять посреди больничного коридора, чувствуя себя совершенно и абсолютно бесполезной.

Она изо всех сил пыталась взять свои эмоции под контроль, но воспоминания разбередили старые раны.

– Он хотел получить все или ничего, Джонни, – бормотала Мэтти. – Я действительно его любила, но причинила ему только боль и превратила его любовь в ненависть, которая… чуть его не убила. Вот почему я уехала из Йоркшира, Джонни, чтобы похоронить то ощущение бесполезности и вины в работе. Знаешь, ты мне слишком сильно нравишься, и я не смогу еще раз все это пережить.

Пока она говорила, Краевски снова посмотрел ей в глаза. Когда он слушал, его сарказм и гнев ушли, но в его голосе по-прежнему прозвучали жесткие, решительные интонации:

– Поверь мне, я знаю, что такое потерять любимого человека, когда твой мир начинает разваливаться на части. Я знаком с болью и чувством одиночества. Но не ты сидела за рулем той машины, и ты не можешь изменить факты, пытаясь от них сбежать. А ты именно это и делаешь – пытаешься убежать!

Сторин покачала головой, не соглашаясь, но Джон не дал ей заговорить.

– Когда ты приехала в Лондон, ты, возможно, стремилась к новому будущему – но еще ты хотела спрятаться от всего, что причиняло тебе боль в прошлом. У тебя это не получится, неужели ты сама не понимаешь, Мэтти? Ты не можешь спрятаться в журналистике – расследовать, выводить на чистую воду, разрушать жизнь других людей в поисках правды, – если только не готова посмотреть в глаза этим людям и жить с их болью.

– Это нечестно… – запротестовала корреспондентка.

– Разве? Я очень на это надеюсь, ради тебя самой. Если ты не в состоянии принять тот факт, что твоя работа может причинить огромному количеству ни в чем не повинных людей боль, ты никогда не станешь хорошей журналисткой. Ищи правду, Мэтти, обязательно ищи, но только в том случае, если готова увидеть и разделить боль, которую она может причинить. Если ты думаешь, что достаточно перелетать с одной истории на другую, точно бабочка, нигде не задерживаясь настолько, чтобы посмотреть, какой вред твоя версия правды причинила другим людям, как, черт подери, ты можешь ценить такую работу?! Ты должна критиковать самовлюбленных политиков, но как ты смеешь критиковать обязательства других людей, если сама боишься их на себя брать? Ты сказала, что боишься привязанности. Но привязанность – это главное, Мэтти. И ты не сможешь вечно от нее убегать!

Но она уже убежала, всхлипывая, в ванную комнату, оделась и через минуту выскочила за дверь – Джон услышал только эхо ее слез.